И... не удивляюсь даже.
– Тише, – велит Влад. – Не дергайся.
Он что, не понимает, к чему это все? Что мы все умрем, если помедлить хоть секунду?!
Я пытаюсь закричать, но лишь прикусываю его ладонь, которую он буквально вжимает мне в лицо, утаскивая меня дальше в тень.
А потом я понимаю.
Стою, ведомая, на грани осознания, что сейчас произойдет. Не в силах ни помешать, ни примириться. Потому что это страшно. Самое страшное, что могло произойти со мной, неминуемо приближается.
– Вот он я, – отвечают Хауку с нижних ступеней лестницы. А потом тьма выпускает еще одного человека, которого прятала.
Пара шагов от Хаука до Эрика.
Пара шагов до моего провала.
И я замираю, не в силах пошевелиться, завороженная движениями Эрика, плавными, уверенными. Выражением его лица, которое становится вдруг понятным. И как я не заметила раньше? Все же было очевиднее некуда!
Он скользит по паркету, приближаясь к Хауку, и боковым зрением я улавливаю тень, скользнувшую из коридора.
Лив тоже знала. Все знала с самого начала. Как и Гарди.
А я снова попалась в ловушку собственной самонадеянности.
Злость заполнила меня до краев. Я рванула в сторону, пытаясь высвободиться из удушающих объятий. Пока еще есть время что-то изменить, исправить...
Грудь обожгло. Кен Барта всплеснулся в жиле и ушел, как вода уходит в трещину. Чертов амулет! Попыталась высвободить руку, чтобы сорвать его, но Влад держал крепко.
Глаза обожгло слезами обиды, горло перехватило спазмом.
Эрик обернулся всего раз, когда до Хаука оставалось всего полметра. В тот самый момент, когда змеящиеся щупальца взметнулись над его головой.
Последний взгляд во тьму, что прятала меня.
Мгновения стекают по стенам на пол, и я жалею, что не умею останавливать время. Отматывать назад.
А потом глухой стон глушит мир. Реальность меркнет, сквозь туманную дымку я вижу, как голова Хаука откидывается назад, как втягиваются в жилу смертоносные щупальца. Как ладонь Эрик ложится ему на живот. Легкое движение – и на жиле охотника стоит печать. Намного проворнее и быстрее, чем это получилось бы у меня.
Хаук не успевает даже удивиться, как в спину ему входит нож. Как раз на уровне жилы. Он распахивает глаза, покачивается, а затем медленно распадается серым прахом. Лив проявляется в этом пепле похожая на чертова Феникса. Он осыпается ей на плечи, путается в волосах, оседает на кистях, которые все еще так же крепко сжимают нож.
Я не замечаю момента, когда падает Эрик, и прихожу в себя, когда он уже лежит у ног Лив, неподвижный, беспомощный. И кен Барта восстает снова. Придает сил. Рывок, и вот меня уже ничего не держит, только воздух и возможности собственного тела, мешающие бежать быстрее.
Колени больно ударяются о пол, но мне все равно. Боль не имеет значения больше.
Касаюсь ладонью груди, стараюсь уловить отголоски дыхания, размеренный стук сердца. Тщетно.
– Эрик... – вырывается с выдохом.
Мгновение. Еще одно.
Глупо, что я дышу, а он нет. Жизнь не может быть настолько глупой.
– Пожалуйста...
Тишина. И мгла вьется вокруг нас. Тьма ждет своей жертвы, крадется и ластится, прося отдать ей то, чего она ждала.
– Эрик! – уже кричу, и тьма отползает, шипя и скалясь. И чтобы отогнать ее еще дальше, я хлестко бью Эрика по щеке. Будто это магическим образом может вернуть его к жизни. – Не. Смей. Меня. Бросать.
Тщетно. И тьма понимает это. Единственный шанс остановить ее, уберечь Эрика – выжечь все вокруг.
Я кричу, зажмурившись, сжимая безвольную, но все еще теплую ладонь. Кричу, что есть силы. Если сильно крикнуть, возможно, боги услышат, сжалятся, исправят то, что я не могу...
Где-то далеко, в реальности трескаются стекла, осыпаются на пол. Стонут стены старого дома, скорбя со мной вместе. Гудит ветер в трубах, стучит от сквозняка входная дверь.
– Пожалуйста... – шепчу, обращаясь непонятно к кому. Горло болит, от крика, наверное. – Пожалуйста...
А вокруг все белое, и мира не видно.
Ничего...
Нет...
Совсем.
Больно в груди. Или то снова амулет жжется?
– Полина.
Звуки из внешнего мира возвращаются неохотно – кокон, в который я спрятала нас с Эриком, надежно защищен от жестокой реальности. В нем я могу оживить его воспоминаниями, прикосновениями, звуками, запахами.
– Поля...
Злюсь теперь уже на того, кто этот кокон рушит. Сознание, наконец, находит виновного. И я бью, не оборачиваясь, что есть силы. Позади что-то падает, кроша осколки.
Мне все равно. Эрик еще здесь – это все, что у меня осталось.
Несколько вдохов до того, чтобы поверить: все кончено.
– Он мертв.
Лив говорит это легко, и я снова срываюсь. Кричу. Бью, не целясь, невпопад. Мне нужно что-то делать, драться, кричать, чтобы не дать себе времени опомниться, осознать...
– Полина, он мертв.
Короткое слово. Острое. Оно режет по живому, вспарывает прочный пузырь, в который я себя спрятала. На меня обрушивается мир – темный, тяжелый, громкий.
– Убирайся! – огрызаюсь я, оборачиваясь.
Влад ранен. Рукав рубашки изорван, кожа на руке пузырится ожогами. Задела-таки. Только задела. Жаль. Нужно было целиться, а не бить наобум.
– Ты. Должна. Жить.
Жестокие слова. Он всегда говорит их мне. Талдычит с самой первой нашей встречи.
– Ненавижу. Ненавижу тебя!
– Знаю, – соглашается. Слишком спокойно признает это. Спокойствие хочется стереть с его лица, и кен Барта снова оживает во мне, заволакивая реальность белесой дымкой ярости. – Но это было не мое желание. Так хотел Эрик.
Ярость выключается, словно по волшебству. Опускаю взгляд. Спокойное, умиротворенное лицо. Все еще теплая рука. Вторая откинута в сторону. А сам он будто бы спит. Сейчас дрогнут ресницы, дернутся веки, он откроет глаза...
И все будет хорошо.
Не будет. Нельзя себя обманывать. Я сама виновата во многом. Если бы я сказала ему... если бы...
– Эрик хотел, чтобы ты жила, – говорит Влад уже мягче и кладет руку мне на плечо.
Слезы катятся по щекам – запоздалые, бессмысленные слезы.
– Я не хочу. Не буду... без него.
– И не надо, – успокаивает ядовитый голос. Я понимаю, что нельзя слушать, верить, но подсознательно все равно вслушиваюсь в каждый звук. Потому что в ядовитом голосе – уверенность. – Не надо, слышишь.
Сильные руки вздергивают меня, и я выпускаю руку Эрика. Ладонь фиксирует мой подбородок, заставляя поднять взгляд. Глаза Влада горят непонятным мне огнем, и в сознании мелькает мысль, что он сошел с ума.
Впрочем, все мы немного сумасшедшие...
А потом он говорит то, во что мне хочется верить больше всего:
– Мы вернем его. Обещаю.
И я верю.
Потому что у меня останется без этой веры?
Ничего.
На полу битое стекло осыпавшихся окон отражает свет уличных фонарей.
Иди, говорю я себе. Не бойся. Ничего ужасного в темноте нет.
И не могу сделать и шага, потому что боюсь. С того вечера, когда погиб Хаук, во мне проснулась новая фобия. С приходом сумерек сердце начинает биться быстрее, и руки дрожат. Потеют ладони. Дышать тяжело, и я невольно тянусь к горлу, будто могу облегчить свою участь, освободиться прикосновением.
Это состояние длится до момента, пока я не включу все светильники в комнате и не задерну шторы. Пока не изгоню тьму из каждого угла, закоулка спальни. Тогда у меня получается успокоиться и уснуть.
А во сне тьма настигает меня. Снова.
Иди!
Узкий коридор с горящими на стенах факелами напоминает тайное место охотников, куда приводил меня Альрик после ритуала изгнания Девяти. Стены из серого камня покрыты липкой влагой подземелий. От земляного пола поднимается холод, сквозняки обвивают лодыжки змеями.
Давай же! Один шаг. Всего один – и каждый следующий будет даваться быстрее.
Глубоко вздыхаю и, наконец, перебарываю себя.
Тусклый свет в конце коридора манит. Только из-за него я здесь. Я просто знаю это. Потому выдавливаю из себя каждый шаг, медленно приближаясь к цели.
Комната тонет в полумраке. Низкий потолок, из которого висит одинокий провод. Лампочка льет теплый свет в центр пола, он растекается там лужицей, и только это место в комнате кажется мне безопасным. Это и метр у подоконника, где стоит Эрик. Спиной ко мне. Он даже не оборачивается, когда я вхожу. Приходится кричать – в комнате внезапно оказывается очень шумно. Звенят стекла о метких капель, капли стекают по нему, заслоняя вид из окна – серую мглу, затянувшую мир, – барабанят по отливу. Ветер гудит в стенах, и сами стены стонут, будто жалуясь на судьбу.
На мой крик Эрик тоже не реагирует, и я вдруг понимаю, что больше не могу сдвинуться с места. Будто у входа стоит барьер, не впускающий в комнату живых...
Взгляд скользит по родной фигуре, оглаживает очертания. В груди болит от того, что я вижу его – такого близкого и далеко одновременно. Жжется ненавистный амулет. Я не сняла его только потому, что обещала... Нельзя нарушать обещаний погибшим – плохой знак. Вот и ношу.
– Эрик! – выкрикиваю последний раз, почти потеряв надежду. В конце концов, можно просто приходить и смотреть, если он не пускает. Просто смотреть – тоже своего рода счастье. Радость извращенца.
Но он вздрагивает. Впервые за все это время. Оборачивается и смотрит куда-то сквозь меня.
– Мама...
«Это я», – хочется сказать мне. Но голос тоже исчезает. И сама я исчезаю. Растворяюсь, выпадаю из сна в липкую от собственного пота реальность.
И так каждую ночь.
– Мама!
Алан хмурил брови и дергал меня за руку. Сквозь сомкнутые шторы пробивался яркий луч июльского солнца. Мокрая майка противно липла к спине, и я села, поправляя одеяло и морщась от тупой боли в правом виске.
– Что, зайчик?
– Мозно я с Дасей в голод поеду?
Странно, что он у меня еще спрашивает. Что вообще помнит, что у него есть мама...
– Конечно, можно, милый.
– А молозеное мозно?
– Можно, – улыбнулась я и погладила его по голове, наклонилась и поцеловала в макушку. Мягкие волосы пахли клубникой – видимо, новый шампунь. Предыдущий был медовый, и я от него чихала.
Складочка на лбу у Алана разгладилась, и он лучезарно улыбнулся.
– Клуто!
И убежал, оставляя меня наедине с осколками памяти, которые я судорожно собирала и воссоздавала в воображении, стараясь не забыть ни единой детали, ни единой черточки в образе, которым болела. Для этого пришлось закрыть глаза. Откинуться на подушку. Подтянуть колени к животу, обхватить озябшие ступни.
Холодно. Каждое утро так холодно, что я невольно дрожу. Даже несмотря на жару. Холод приходит из снов, цепляясь за меня в мрачных коридорах. Будто пытается выбраться. Будто ему тоже неуютно там. Глупый. Могла бы, осталась там навсегда. И мне почему-то кажется, если войду в комнату, получится остаться.
Но у меня не получалось.
На похоронах я присутствовала не больше получаса. Не могла смотреть на него, на влажную от дождя почву, которая падала на темный гроб. На цветы. На табличку, где было выбито его имя. Я бы не смогла искать его, если бы похоронила.
Потому уехала. И пролежала целый день, укрывшись одеялом с головой, зарываясь лицом в его рубашку. Пока меня не выдернул из кровати Влад. Велел умыться, одеваться и идти за ним.
С тех пор мы уже больше года ищем возможность вернуть Эрика. Сумасшедший год, за который я похудела на три килограмма, стала кофеманкой и убила двух колдунов. Я убила бы и третьего, да Влад удержал. Наверное, к лучшему. От них никакой пользы, но за это вроде как не убивают.
Веры в то, что колдун, пусть даже самый сильный, вернет Эрика, почти не осталось. Хищного можно отыскать только по остаткам кена, а наследование кена скади лишало нас шанса. Так мне сказал первый колдун, которого мы просили о помощи. Поэтому я его убила.
Второй пытался убить меня.
Третий...
Я поморщилась. Наверное, стоило передохнуть и собраться с мыслями. Но я не могла позволить себе ждать. Сны сводили с ума. А еще темнота. Каждый чертов вечер.
Мы были в хельзе, обыскали, кажется, каждый сантиметр Востока и западные поселения, которые в последнее время выглядели разгромленными и заброшенными. Мы пошли туда на всякий случай. Ведь хищный, убитый охотником, не попадает в хельзу...
Мы спускались на нижние слои и брали кен без усилий – черпали его горстями из воздуха, впитывали кожей, глотали с водой из красных, будто кровь, рек. Приходилось драться, но драки те я помнила смутно, будто кадры из скучного фильма. На нижних слоях мне я чувствовала себя лучше, чем дома. Дома приходила серая липкая тоска. И не отпускала до следующего приключения.
После ухода Эрика, племя возглавила Даша. Без лишних слов и возражений, скади присягнули ей на верность. Я тоже присягнула. Мне было все равно. Алан – единственное, что выводило меня из оцепенения, и тогда холод отступал. Ненадолго.
Я ненавидела ужинать в кругу племени. Устала от соболезнований, а еще больше – от жалости, которая, как ржавчина, изъедала внутренности. Мне никак не подходил образ несчастной вдовы. Ведь Эрик не умер. Для меня нет. И плевать на кен! Хищный – это не то, что дает ему жила. И Эрика я люблю не за это. За другое...
Он сильно уставал в последнее время. До Того Самого Дня, которым я окрестила день неудавшейся попытки исполнить пожелание Барта. Эрик не спал ночами, выматывался, но никогда, ни на минуту не забывал о тех, кто жил с ним под одной крышей. И к каждому находил подход.
Он пил сладкий кофе, оттого поцелуи поутру были терпко-сладкими. Теплыми. Рядом с ним было... иначе. Просто. Спокойно. Надежность, которую он дарил, обволакивала и защищала от мира.
Тогда. Сейчас меня защищает память о нем. И вера в то, что однажды я смогу его вернуть.
Отчаяние накатывало волнами безысходности, и с каждой утекающей в никуда минутой эти волны становились все мощнее, и все сложнее становилось им противостоять.
До того самого дня, когда я познакомилась с Эгилем.
Влада не было около трех недель. Я уже начала волноваться и даже, признаться, немного скучать. Но, скорее всего, это была тоска по единственному человеку, кто меня понимал и не смотрел на меня, как на сумасшедшую. По человеку, который все еще поддерживал во мне огонь.
Промозглые, липкие от пота утра сводили с ума, но Влад умел прогнать зачатки безумия своей уверенностью. И они отступали. На время. Наверное, тогда Влад жил за нас обоих.
В тот день он позвонил после обеда. Велел собирать вещи и сообщил, что мы едем в Украину, в Полтавскую область, где в старом заброшенном хуторе живет еще один колдун. Сильный. И если повезет...
В колдунов веру я утратила, но вещи послушно собрала. Крохи надежды в сто раз лучше отчаяния. К тому же, активность прогоняла сны, а с ними и холод.
Хутор действительно выглядел заброшенным. Два десятка домов, прохудившиеся крыши, заваленные во двор заборчики из прогнившего дерева. Запустевшие сады, цветущие маки, над которыми жужжали пчелы и толстобокие, мохнатые шмели. Запах чабреца и разбитые дороги. Сорванные с петель двери и рваные, выцветшие занавески, покачивающиеся от легкого ветра. Колодцы с валяющимися поблизости ржавыми ведрами.
Машина Влада, поблескивающая чистыми, холеными боками, смотрелась тут нелепо. Нас проводил удивленными взглядом дед с косой, медленно бредущий по проселочной дороге с мешком сена наперевес.
Тишина. Запустение. И покой. Что делать сильному колдуну в таком месте?
Влад резко вывернул руль и припарковался у наполовину вросшего в землю домика.
– Тише, – велит Влад. – Не дергайся.
Он что, не понимает, к чему это все? Что мы все умрем, если помедлить хоть секунду?!
Я пытаюсь закричать, но лишь прикусываю его ладонь, которую он буквально вжимает мне в лицо, утаскивая меня дальше в тень.
А потом я понимаю.
Стою, ведомая, на грани осознания, что сейчас произойдет. Не в силах ни помешать, ни примириться. Потому что это страшно. Самое страшное, что могло произойти со мной, неминуемо приближается.
– Вот он я, – отвечают Хауку с нижних ступеней лестницы. А потом тьма выпускает еще одного человека, которого прятала.
Пара шагов от Хаука до Эрика.
Пара шагов до моего провала.
И я замираю, не в силах пошевелиться, завороженная движениями Эрика, плавными, уверенными. Выражением его лица, которое становится вдруг понятным. И как я не заметила раньше? Все же было очевиднее некуда!
Он скользит по паркету, приближаясь к Хауку, и боковым зрением я улавливаю тень, скользнувшую из коридора.
Лив тоже знала. Все знала с самого начала. Как и Гарди.
А я снова попалась в ловушку собственной самонадеянности.
Злость заполнила меня до краев. Я рванула в сторону, пытаясь высвободиться из удушающих объятий. Пока еще есть время что-то изменить, исправить...
Грудь обожгло. Кен Барта всплеснулся в жиле и ушел, как вода уходит в трещину. Чертов амулет! Попыталась высвободить руку, чтобы сорвать его, но Влад держал крепко.
Глаза обожгло слезами обиды, горло перехватило спазмом.
Эрик обернулся всего раз, когда до Хаука оставалось всего полметра. В тот самый момент, когда змеящиеся щупальца взметнулись над его головой.
Последний взгляд во тьму, что прятала меня.
Мгновения стекают по стенам на пол, и я жалею, что не умею останавливать время. Отматывать назад.
А потом глухой стон глушит мир. Реальность меркнет, сквозь туманную дымку я вижу, как голова Хаука откидывается назад, как втягиваются в жилу смертоносные щупальца. Как ладонь Эрик ложится ему на живот. Легкое движение – и на жиле охотника стоит печать. Намного проворнее и быстрее, чем это получилось бы у меня.
Хаук не успевает даже удивиться, как в спину ему входит нож. Как раз на уровне жилы. Он распахивает глаза, покачивается, а затем медленно распадается серым прахом. Лив проявляется в этом пепле похожая на чертова Феникса. Он осыпается ей на плечи, путается в волосах, оседает на кистях, которые все еще так же крепко сжимают нож.
Я не замечаю момента, когда падает Эрик, и прихожу в себя, когда он уже лежит у ног Лив, неподвижный, беспомощный. И кен Барта восстает снова. Придает сил. Рывок, и вот меня уже ничего не держит, только воздух и возможности собственного тела, мешающие бежать быстрее.
Колени больно ударяются о пол, но мне все равно. Боль не имеет значения больше.
Касаюсь ладонью груди, стараюсь уловить отголоски дыхания, размеренный стук сердца. Тщетно.
– Эрик... – вырывается с выдохом.
Мгновение. Еще одно.
Глупо, что я дышу, а он нет. Жизнь не может быть настолько глупой.
– Пожалуйста...
Тишина. И мгла вьется вокруг нас. Тьма ждет своей жертвы, крадется и ластится, прося отдать ей то, чего она ждала.
– Эрик! – уже кричу, и тьма отползает, шипя и скалясь. И чтобы отогнать ее еще дальше, я хлестко бью Эрика по щеке. Будто это магическим образом может вернуть его к жизни. – Не. Смей. Меня. Бросать.
Тщетно. И тьма понимает это. Единственный шанс остановить ее, уберечь Эрика – выжечь все вокруг.
Я кричу, зажмурившись, сжимая безвольную, но все еще теплую ладонь. Кричу, что есть силы. Если сильно крикнуть, возможно, боги услышат, сжалятся, исправят то, что я не могу...
Где-то далеко, в реальности трескаются стекла, осыпаются на пол. Стонут стены старого дома, скорбя со мной вместе. Гудит ветер в трубах, стучит от сквозняка входная дверь.
– Пожалуйста... – шепчу, обращаясь непонятно к кому. Горло болит, от крика, наверное. – Пожалуйста...
А вокруг все белое, и мира не видно.
Ничего...
Нет...
Совсем.
Больно в груди. Или то снова амулет жжется?
– Полина.
Звуки из внешнего мира возвращаются неохотно – кокон, в который я спрятала нас с Эриком, надежно защищен от жестокой реальности. В нем я могу оживить его воспоминаниями, прикосновениями, звуками, запахами.
– Поля...
Злюсь теперь уже на того, кто этот кокон рушит. Сознание, наконец, находит виновного. И я бью, не оборачиваясь, что есть силы. Позади что-то падает, кроша осколки.
Мне все равно. Эрик еще здесь – это все, что у меня осталось.
Несколько вдохов до того, чтобы поверить: все кончено.
– Он мертв.
Лив говорит это легко, и я снова срываюсь. Кричу. Бью, не целясь, невпопад. Мне нужно что-то делать, драться, кричать, чтобы не дать себе времени опомниться, осознать...
– Полина, он мертв.
Короткое слово. Острое. Оно режет по живому, вспарывает прочный пузырь, в который я себя спрятала. На меня обрушивается мир – темный, тяжелый, громкий.
– Убирайся! – огрызаюсь я, оборачиваясь.
Влад ранен. Рукав рубашки изорван, кожа на руке пузырится ожогами. Задела-таки. Только задела. Жаль. Нужно было целиться, а не бить наобум.
– Ты. Должна. Жить.
Жестокие слова. Он всегда говорит их мне. Талдычит с самой первой нашей встречи.
– Ненавижу. Ненавижу тебя!
– Знаю, – соглашается. Слишком спокойно признает это. Спокойствие хочется стереть с его лица, и кен Барта снова оживает во мне, заволакивая реальность белесой дымкой ярости. – Но это было не мое желание. Так хотел Эрик.
Ярость выключается, словно по волшебству. Опускаю взгляд. Спокойное, умиротворенное лицо. Все еще теплая рука. Вторая откинута в сторону. А сам он будто бы спит. Сейчас дрогнут ресницы, дернутся веки, он откроет глаза...
И все будет хорошо.
Не будет. Нельзя себя обманывать. Я сама виновата во многом. Если бы я сказала ему... если бы...
– Эрик хотел, чтобы ты жила, – говорит Влад уже мягче и кладет руку мне на плечо.
Слезы катятся по щекам – запоздалые, бессмысленные слезы.
– Я не хочу. Не буду... без него.
– И не надо, – успокаивает ядовитый голос. Я понимаю, что нельзя слушать, верить, но подсознательно все равно вслушиваюсь в каждый звук. Потому что в ядовитом голосе – уверенность. – Не надо, слышишь.
Сильные руки вздергивают меня, и я выпускаю руку Эрика. Ладонь фиксирует мой подбородок, заставляя поднять взгляд. Глаза Влада горят непонятным мне огнем, и в сознании мелькает мысль, что он сошел с ума.
Впрочем, все мы немного сумасшедшие...
А потом он говорит то, во что мне хочется верить больше всего:
– Мы вернем его. Обещаю.
И я верю.
Потому что у меня останется без этой веры?
Ничего.
На полу битое стекло осыпавшихся окон отражает свет уличных фонарей.
Глава 20. Осколки вещих снов
Иди, говорю я себе. Не бойся. Ничего ужасного в темноте нет.
И не могу сделать и шага, потому что боюсь. С того вечера, когда погиб Хаук, во мне проснулась новая фобия. С приходом сумерек сердце начинает биться быстрее, и руки дрожат. Потеют ладони. Дышать тяжело, и я невольно тянусь к горлу, будто могу облегчить свою участь, освободиться прикосновением.
Это состояние длится до момента, пока я не включу все светильники в комнате и не задерну шторы. Пока не изгоню тьму из каждого угла, закоулка спальни. Тогда у меня получается успокоиться и уснуть.
А во сне тьма настигает меня. Снова.
Иди!
Узкий коридор с горящими на стенах факелами напоминает тайное место охотников, куда приводил меня Альрик после ритуала изгнания Девяти. Стены из серого камня покрыты липкой влагой подземелий. От земляного пола поднимается холод, сквозняки обвивают лодыжки змеями.
Давай же! Один шаг. Всего один – и каждый следующий будет даваться быстрее.
Глубоко вздыхаю и, наконец, перебарываю себя.
Тусклый свет в конце коридора манит. Только из-за него я здесь. Я просто знаю это. Потому выдавливаю из себя каждый шаг, медленно приближаясь к цели.
Комната тонет в полумраке. Низкий потолок, из которого висит одинокий провод. Лампочка льет теплый свет в центр пола, он растекается там лужицей, и только это место в комнате кажется мне безопасным. Это и метр у подоконника, где стоит Эрик. Спиной ко мне. Он даже не оборачивается, когда я вхожу. Приходится кричать – в комнате внезапно оказывается очень шумно. Звенят стекла о метких капель, капли стекают по нему, заслоняя вид из окна – серую мглу, затянувшую мир, – барабанят по отливу. Ветер гудит в стенах, и сами стены стонут, будто жалуясь на судьбу.
На мой крик Эрик тоже не реагирует, и я вдруг понимаю, что больше не могу сдвинуться с места. Будто у входа стоит барьер, не впускающий в комнату живых...
Взгляд скользит по родной фигуре, оглаживает очертания. В груди болит от того, что я вижу его – такого близкого и далеко одновременно. Жжется ненавистный амулет. Я не сняла его только потому, что обещала... Нельзя нарушать обещаний погибшим – плохой знак. Вот и ношу.
– Эрик! – выкрикиваю последний раз, почти потеряв надежду. В конце концов, можно просто приходить и смотреть, если он не пускает. Просто смотреть – тоже своего рода счастье. Радость извращенца.
Но он вздрагивает. Впервые за все это время. Оборачивается и смотрит куда-то сквозь меня.
– Мама...
«Это я», – хочется сказать мне. Но голос тоже исчезает. И сама я исчезаю. Растворяюсь, выпадаю из сна в липкую от собственного пота реальность.
И так каждую ночь.
– Мама!
Алан хмурил брови и дергал меня за руку. Сквозь сомкнутые шторы пробивался яркий луч июльского солнца. Мокрая майка противно липла к спине, и я села, поправляя одеяло и морщась от тупой боли в правом виске.
– Что, зайчик?
– Мозно я с Дасей в голод поеду?
Странно, что он у меня еще спрашивает. Что вообще помнит, что у него есть мама...
– Конечно, можно, милый.
– А молозеное мозно?
– Можно, – улыбнулась я и погладила его по голове, наклонилась и поцеловала в макушку. Мягкие волосы пахли клубникой – видимо, новый шампунь. Предыдущий был медовый, и я от него чихала.
Складочка на лбу у Алана разгладилась, и он лучезарно улыбнулся.
– Клуто!
И убежал, оставляя меня наедине с осколками памяти, которые я судорожно собирала и воссоздавала в воображении, стараясь не забыть ни единой детали, ни единой черточки в образе, которым болела. Для этого пришлось закрыть глаза. Откинуться на подушку. Подтянуть колени к животу, обхватить озябшие ступни.
Холодно. Каждое утро так холодно, что я невольно дрожу. Даже несмотря на жару. Холод приходит из снов, цепляясь за меня в мрачных коридорах. Будто пытается выбраться. Будто ему тоже неуютно там. Глупый. Могла бы, осталась там навсегда. И мне почему-то кажется, если войду в комнату, получится остаться.
Но у меня не получалось.
На похоронах я присутствовала не больше получаса. Не могла смотреть на него, на влажную от дождя почву, которая падала на темный гроб. На цветы. На табличку, где было выбито его имя. Я бы не смогла искать его, если бы похоронила.
Потому уехала. И пролежала целый день, укрывшись одеялом с головой, зарываясь лицом в его рубашку. Пока меня не выдернул из кровати Влад. Велел умыться, одеваться и идти за ним.
С тех пор мы уже больше года ищем возможность вернуть Эрика. Сумасшедший год, за который я похудела на три килограмма, стала кофеманкой и убила двух колдунов. Я убила бы и третьего, да Влад удержал. Наверное, к лучшему. От них никакой пользы, но за это вроде как не убивают.
Веры в то, что колдун, пусть даже самый сильный, вернет Эрика, почти не осталось. Хищного можно отыскать только по остаткам кена, а наследование кена скади лишало нас шанса. Так мне сказал первый колдун, которого мы просили о помощи. Поэтому я его убила.
Второй пытался убить меня.
Третий...
Я поморщилась. Наверное, стоило передохнуть и собраться с мыслями. Но я не могла позволить себе ждать. Сны сводили с ума. А еще темнота. Каждый чертов вечер.
Мы были в хельзе, обыскали, кажется, каждый сантиметр Востока и западные поселения, которые в последнее время выглядели разгромленными и заброшенными. Мы пошли туда на всякий случай. Ведь хищный, убитый охотником, не попадает в хельзу...
Мы спускались на нижние слои и брали кен без усилий – черпали его горстями из воздуха, впитывали кожей, глотали с водой из красных, будто кровь, рек. Приходилось драться, но драки те я помнила смутно, будто кадры из скучного фильма. На нижних слоях мне я чувствовала себя лучше, чем дома. Дома приходила серая липкая тоска. И не отпускала до следующего приключения.
После ухода Эрика, племя возглавила Даша. Без лишних слов и возражений, скади присягнули ей на верность. Я тоже присягнула. Мне было все равно. Алан – единственное, что выводило меня из оцепенения, и тогда холод отступал. Ненадолго.
Я ненавидела ужинать в кругу племени. Устала от соболезнований, а еще больше – от жалости, которая, как ржавчина, изъедала внутренности. Мне никак не подходил образ несчастной вдовы. Ведь Эрик не умер. Для меня нет. И плевать на кен! Хищный – это не то, что дает ему жила. И Эрика я люблю не за это. За другое...
Он сильно уставал в последнее время. До Того Самого Дня, которым я окрестила день неудавшейся попытки исполнить пожелание Барта. Эрик не спал ночами, выматывался, но никогда, ни на минуту не забывал о тех, кто жил с ним под одной крышей. И к каждому находил подход.
Он пил сладкий кофе, оттого поцелуи поутру были терпко-сладкими. Теплыми. Рядом с ним было... иначе. Просто. Спокойно. Надежность, которую он дарил, обволакивала и защищала от мира.
Тогда. Сейчас меня защищает память о нем. И вера в то, что однажды я смогу его вернуть.
Отчаяние накатывало волнами безысходности, и с каждой утекающей в никуда минутой эти волны становились все мощнее, и все сложнее становилось им противостоять.
До того самого дня, когда я познакомилась с Эгилем.
Влада не было около трех недель. Я уже начала волноваться и даже, признаться, немного скучать. Но, скорее всего, это была тоска по единственному человеку, кто меня понимал и не смотрел на меня, как на сумасшедшую. По человеку, который все еще поддерживал во мне огонь.
Промозглые, липкие от пота утра сводили с ума, но Влад умел прогнать зачатки безумия своей уверенностью. И они отступали. На время. Наверное, тогда Влад жил за нас обоих.
В тот день он позвонил после обеда. Велел собирать вещи и сообщил, что мы едем в Украину, в Полтавскую область, где в старом заброшенном хуторе живет еще один колдун. Сильный. И если повезет...
В колдунов веру я утратила, но вещи послушно собрала. Крохи надежды в сто раз лучше отчаяния. К тому же, активность прогоняла сны, а с ними и холод.
Хутор действительно выглядел заброшенным. Два десятка домов, прохудившиеся крыши, заваленные во двор заборчики из прогнившего дерева. Запустевшие сады, цветущие маки, над которыми жужжали пчелы и толстобокие, мохнатые шмели. Запах чабреца и разбитые дороги. Сорванные с петель двери и рваные, выцветшие занавески, покачивающиеся от легкого ветра. Колодцы с валяющимися поблизости ржавыми ведрами.
Машина Влада, поблескивающая чистыми, холеными боками, смотрелась тут нелепо. Нас проводил удивленными взглядом дед с косой, медленно бредущий по проселочной дороге с мешком сена наперевес.
Тишина. Запустение. И покой. Что делать сильному колдуну в таком месте?
Влад резко вывернул руль и припарковался у наполовину вросшего в землю домика.
