Иногда мы с Дашей и Глебом приезжали к нему, включали фильм или сидели на диване, укутавшись в пледы, пили глинтвейн и смотрели на городские огни. Одни из самых спокойных моих вечеров.
Я надеялась, что этот тоже будет таким.
В этот раз все пошло не так.
Началось все с того, что Даше позвонил Богдан. Она долго извинялась, заглядывала в глаза и переспрашивала, точно ли ей стоит ехать. После десяти минут убеждений, что со мной все в порядке, и обещания Влада, что домой я доберусь, она, несколько раз вздохнув, все же умчалась на свидание.
Фильм, который мы выбрали, оказался унылой пародией на комедию с сомнительным юмором. Есть не хотелось, от вина разморило и клонило в сон, потому мы решили подышать свежим воздухом на балконе.
В воздухе пахло влагой, мокрым камнем и озоном. Где-то там, в городе, Даша гуляла со своим охотником. Они шли по тротуарам, взявшись за руки, пялились на витрины, и она заразительно смеялась какой-нибудь из его шуток. В такие моменты я завидовала ей — казалось, я давно разучилась искренне смеяться.
– Странные у них отношения, – сказал Влад, облокотившись о перила. Куртку накинуть он не удосужился, и ветер лепил тонкую шерсть светлого свитера к коже. Я поежилась и пожала плечами.
– После прихода Первых в мире много странностей.
Все больше племен стали возглавлять женщины — воительницы, которым удалось выжить. Погибшие хищные собирались в группки, объединялись, создавали новые племена. Шли разговоры об отмене закона о многоженстве, то тут, то там вспыхивали идеи по мироустройству и налаживанию связей с ясновидцами, исследованию нижних слоев и договорах с охотниками.
Мир продолжал жить, видоизменяясь, адаптируясь под перемены. Мир зализывал раны, и поверх рубцов нарастала новая кожа. Так было и будет всегда.
– И все же она смертна. В отличие от него. У них нет будущего.
– Я не верю в будущее. Есть только настоящее — его нужно ценить. А завтра… Неизвестно, кто из них погибнет первым.
Эрик погиб. А он был сильнейшим из нас.
– Глупости, – возразил Влад. – Будущее делаем мы сами. Ты знаешь это, так как меняла свое.
– Возможно.
Небо нависало низко — иссиня-черное, утыканное пучками звезд. Холодное и молчаливое, и мне казалось, оттуда на нас смотрят мертвые боги. Им нет дела до наших проблем, до наших потерь и находок. Они слишком устали играть в нас, потому пустили все на самотек.
– Я пока так чувствую…
Влад вздохнул, подошел и обнял меня за плечи. Он был теплым и живым, и это ощущение оказалось… странным.
– Все мы потеряли много на этой войне. Ты потеряла больше всех. Тебе больно. Но это пройдет. Однажды снова научишься дышать. Нужно верить, Полина. Жить. Нельзя постоянно себя изводить!
– Я не умею! – Я вырвалась. Отошла на несколько шагов и попыталась пробудить в себе былую ярость — бледное безумие, как скади обозвали способности Барта. Не вышло. Шевельнулось что-то в жиле и тут же улеглось обратно. Пепел былых пожаров. Отголоски мощи. Закостенелый кен в истлевающей жиле. – Я никогда раньше такого не чувствовала. Я стараюсь изо всех сил — не думать, не вспоминать. Заставляю себя вставать с кровати каждый чертов день! После этих снов, после… Я устала. Мне не больно, мне холодно. Иногда кажется, нельзя убежать от судьбы. Ведь именно я должна была там погибнуть. Я — не Эрик. И теперь я будто краду у него свои дни. Зачем? Скажи мне, зачем я жива, а он нет? Ведь именно я чувствую себя мертвой больше, чем когда-либо.
Сначала я не заметила слез — ровно до того момента, когда пальцы Влада стерли их со щек. И взгляд — пронзительный, острый — выжег остатки самообладания. Я не помнила, чтобы в последнее время на меня кто-то вот так смотрел. Когда-нибудь так смотрел. Или я просто забыла, что значит — чувствовать?
Если поплакать, то станет легче, верно?
– Ты всегда говоришь, нужно жить, – прошептала я, и слова оцарапали горло. – Что сделать, чтобы захотеть?
Мгновение ничего не происходило, даже ветер, казалось, стих. Металлические перила холодили ладонь, перед нами замер в ожидании город — безмолвный и тихий. Ночь пришла, а мы и не заметили. Ночью царствуют тени.
А потом хлынуло.
Прикосновение обожгло. Вокруг завертелся калейдоскоп огней, кружа голову, отключая мысли. Ветер рвал полы куртки, стараясь подобраться ближе к коже, но от него спасали объятия. Горячие губы дурманили разум, в ушах шумело, и я цеплялась за Влада, как тонущий цепляется за соломинку, чтобы только еще раз вдохнуть сладкий, такой нужный воздух.
Пахло ванилью. Мускусом. Сандалом.
Запахи из прошлого, а в прошлом я умела жить. Бороться. Шла, не сбиваясь, а если падала, то всегда поднималась.
Сегодня надо мною властвовала тень мертвеца. Слежавшиеся листья на могиле, которую я не проведывала. Я сама стала могилой — монолитным склепом с заколоченной дверью, куда живым входа нет. От памяти несло сладкой гнилью, истлевающие образы терялись на тропинках заброшенного кладбища.
И вот вспыхнуло. Выжгло все. Ослепило.
Зажгло меня изнутри.
Простыни казались прохладными под горячей кожей. А холод, шипя испарялся, таял от касаний уверенный пальцев, от пьяных поцелуев.
– Помоги мне, – шептала я Владу на ухо. – Пожалуйста, помоги...
И он помогал. Как умел. Но мне было достаточно. Добравшись до тепла, я больше не хотела возвращаться к холодам. В конце концов, весна на улице, внутри все болит и, быть может, слайды прошлого давно пора выкинуть.
Сквозь переплетенные пальцы струился ванильный кен.
Сегодня мы все поставили на карту. Пошли ва-банк. И никто из нас не собирался отступать.
Я не собиралась точно.
Сны пришли, когда меня окончательно одолела усталость. Во снах пахло грозой, мокрой пылью, листвой и гнилой рыбой — она усыпала берег озера, словно крупа. Мелкие, с блестящими боками, рыбешки застекленело смотрели в небо, и я вспомнила Алису, ее серые глаза и откинутую назад руку, будто она пыталась схватить что-то из-за спины, но не успела.
Я шла к хижине, спрятанной среди ив. Ноги грузли в песке, на плечах оседала мелкими точками противная морось. До хижины было каких-то двадцать шагов, но я так устала, что с трудом переставляла ноги.
Гремело.
Ветвистые молнии путались в пухлых боках туч. И озеро гневалось, накатывало на берег пенистыми оборками волн. Утаскивало мертвых рыбин в воду, взамен выбрасывая новых.
Пахло смертью. Кровью. Карамельным кеном. И чем ближе я подходила к хижине, тем отчетливее становился запах.
Дверь оказалась сломанной — повисла на одной петле, накренилась, и оставляла борозды в мокром песке, когда я оттаскивала ее, чтобы втиснуться. Внутри хижины было темно и сыро. Из-под ног с тонким писком бросились во все стороны мыши. Под подошвами хрустело битое стекло. Пару раз я стукнулась ногой о что-то твердое и один раз споткнулась и чуть не полетела на пол.
Тогда меня схватили за руку. И хриплый голос Эрика шепнул в самое ухо:
– Беги!
Наверное, я побежала по инерции — жила все еще хранила его отпечаток, а жена должна слушаться мужа. При жизни у меня это не очень получалось, может, после его смерти смирения прибавилось. А может, я побежала не потому. Эрик никогда мне не врал, и сейчас в его голосе чувствовалась тревога. Страх за меня.
Потемнело резко. Небо спустилось ниже и, казалось, давило на плечи. По щекам хлестали ветви обступивших домик ив. Ноги путались, грузли в вязком песке.
Со всех сторон окружали тени. Тени шептались и шушукались, а еще, казалось, смеялись надо мной. Я бежала, не разбирая дороги, меня гнал страх, собравшись в районе солнечного сплетения тугим жгутом, побуждал уходить.
Только вот уходить было некуда. Тени окружали. И песок под их полупрозрачными ногами пропитывался кровью.
– Беги же, глупая, ну!
Я обернулась, но за спиной никого не было. И гроза проглотила слова Эрика, перемолола в грозовые раскаты.
Я не боюсь. И не побегу больше! Устала бегать от теней, и призрачными мирами меня больше не запугать.
– Зачем ты снишься мне? – прошептала в темноту, и небо недовольно заворчало на неугодный вопрос. – Зачем приходишь?
Ведь я пытаюсь жить. Стараюсь изо всех сил выгнать холод, которым напитывают эти сны.
– Он должен был убить тебя, – шепнули мне в ухо, но на этот раз это не был голос Эрика.
Женщина. Тихий, опьяняющий тембр, насмешка в каждом слове и уверенность в победе. Я слишком хорошо ее знаю, чтобы с кем-то спутать!
Обернулась и тут же отступила на шаг. Не от страха, по инерции. Во всяком случае, я убедила себя, что больше не стану ее бояться.
– Ты мертва! – выплюнула ей в лицо, на всякий случай пряча руки за спиной.
– А ты — жива, что ли? – усмехнулась Герда. – Зачем пришла? Здесь он мой.
– Неправда, – выдохнула я, глотая ком в горле, и тени зашептались активнее, приближаясь к нам, окончательно беря в кольцо.
– Он мой, – повторила она, становясь серьезной. – И его. – Она указала рукой в сторону хижины, и я замерла, проследив за ее взглядом…
Эрик был один. Стоял на коленях перед Хауком, опустив голову, и не шевелился. А яркие щупальца извивались над его головой.
Я рванулась к нему и тут же упала. Тени метнулись, опутали ноги, руки, накрыли лицо, и я провалилась…
...Выползать из кровати было тяжело. Лениво. Хотелось прижаться к Владу и лежать до утра, слушая спокойное дыхание и ритмичный пульс. Смотреть, как в фазе быстрого сна дрожат его ресницы и двигаются веки. Вдыхать запах весны из приоткрытого окна. Гнать тени подальше, говорить себе, что это только сон, что ничего плохого не произошло.
Только вот это неправда. Я пророчица и привыкла доверять собственному дару. Сейчас он говорил мне, что Эрик в беде. Где-то там, куда мне не попасть, откуда его не вытащить.
Кофе монотонно капал в чашку, за окном медленно, неохотно просыпался мир. Первые солнечные лучи показались из-за горизонта, поползли по влажным от утреннего тумана крышам.
Я вышла на балкон, завернувшись в плюшевый плед, прислонилась к перилам, обняла чашку двумя руками. Наверное, сейчас мне должно быть хорошо. Легко. И воздух обязан казаться вкусным.
Не спорю, ночью я освободилась. Вспыхнула изнутри, откликаясь на чужое тепло. Пробудила себя прежнюю, и прежние эмоции проснулись тоже. Кому я вру, я все еще восхищаюсь этим человеком — его волей к жизни, его силой, стойкостью. Целеустремленностью. Тем, что несмотря ни на что, он все еще рядом со мной.
И я рядом. После этой ночи многое между нами поменяется, и это было бы, бесспорно, к лучшему, но…
Эрик в беде.
– И ты можешь помочь.
Гуди выглядел умиротворенным, счастливым даже — его лицо сияло в рассветных лучах, хоть кино снимай. Я не впечатлилась. Наверное, потому что не ожидала его увидеть и от неожиданности расплескала кофе и обожглась.
– Эффектные появления — явно твой конек, – проворчала я, ставя чашку на низкий столик у дивана. – Только я не могу. Ты сам сказал.
Гуди покачал головой.
– Я сказал, что он не вернется, а не что ты помочь не можешь.
– То есть… как?
Слова куда-то подевались. Как и мысли. Все, что я могла — смотреть на Гуди, не моргая, и издавать нечленораздельные звуки. Я могу помочь Эрику? И если могу, то почему Первый молчал в нашу последнюю встречу?!
– Ты сольвейг, и можешь кое-что.
– Найти его…
– И это тоже.
– Но я везде искала! Убивала, нашла Альрика, писала в дурацкой книге. И никто, даже сам Арендрейт, не сказал, где Эрик!
– Зачем, если ты и так знаешь? – усмехнулся Гуди.
– Я не знаю! И хватит говорить загадками! От вашей древней таинственности меня уже тошнит.
– Он там, где ты его оставила. Там, где оставляешь каждое утро.
– В моих снах?
Гуди кивнул. Уголки его губ растянулись в улыбке, но глаза оставались грустными.
– Это его мир. Тюрьма, в которую он запер себя, и лишь сольвейг может попасть туда.
– Мир искупления…
Перед глазами поплыло, рассветное утро растеклось пятнами, ноги дрогнули, и я схватилась за перила, чтобы не упасть.
Он там один. Совсем один. И все эти тени — его демоны, отголоски прошлого, за которое он, бесспорно, себя винил. Раскаивался.
Хотел наказать?
Но если это его мир, то я могу туда попасть! Я уже была у Тана и у Альрика, значит, и к Эрику попаду. Нужно лишь найти жреца, нужно…
– Не получится, – прервал мои мысли Гуди. – Эрик поставил защиту. – И добавил, прищурившись: – От живых.
– Не хотел, чтобы я его нашла, – догадалась я.
Диван оказался близко как нельзя кстати. Мягкий, с высокой спинкой, на которую можно было примостить налившийся тяжестью затылок.
Эрик хотел спрятаться от меня. После смерти, чтобы я не искала… Чтобы отпустила. Жила.
А он уж как-нибудь сам, ведь он всегда умел сам… до меня. И я бы отпустила, наверное. Однако сны. И тени. Герда, смеющаяся в лицо. Пусть ненастоящая, выдуманная, как и Хаук.
Выдуманная ли боль? А одиночество? Холод, который подбирается к ногам, поднимается вверх, опутывает грудь ледяными оковами.
Из мира искупления не выбраться одному.
– Что же мне делать? – спросила я, не обращаясь к Гуди, но он с ответом не спешил — медлил. Показалось, ответ дался ему нелегко.
– Ты вправе решать, Полина.
Выбор.
Судьба. И предсказания, которые всегда сбываются. Ведь не зря существует та книга. Барт верил, что мне суждено выбирать, но знал ли он, что выбирать будет так непросто?
Влад прав, я люблю жизнь. Несмотря ни на что. Смогу ли? Сумею ли… и если да, то не буду ли жалеть?
Гуди ушел, а я еще долго стояла на балконе, глядя на город, умытый солнцем. На запруженные дороги, на пешеходов, спешащих по делам. На мой мир, который придется оставить, если решусь.
За спиной, в квартире с современным ремонтом, на широкой кровати спал мужчина, которого я любила. И впервые он был таким, каким я хотела его видеть всегда.
Эрик ушел, оставил меня. Влад не оставил бы никогда. Но пока я скади, мертвец будет управлять мной. Этот мертвец Эриком не был. Он не имел отношения к тому, кого я любила. Бесплотный дух, ниспосланный, чтобы меня мучить.
Только в этом ли дело? Наверное, нет. Иначе я бы не сомневалась.
– Давно не спишь?
В объятиях тепло и уютно, хочется жмуриться и улыбаться. Обнимать в ответ. Руки сами тянутся к щеке — погладить, ощутить колкость утренней щетины.
Мы снова мы. Полина и Влад. Другие декорации, суть та же. Не оттого ли мне кажется, что я там, где должна быть?
Или только кажется?
– С рассветом, – улыбнулась я. – Отвыкла валяться.
– И кофе уже попила. Без меня.
– Кофе приятно пить в одиночестве.
– Хорошо, что больше тебе это не грозит, – уверил он и поцеловал меня в макушку.
– Хорошо, – согласилась я.
Ведь это действительно замечательно, когда ты не один.
Один шляпник однажды сказал, что безумцы всех умней.
Наверное, так и есть. Во всяком случае, мне хотелось в это верить.
Лара всегда утверждала, что я чокнутая, но Роберт смотрел на меня так впервые.
Молчал. Теребил рукава свитера, отчего его ладони были едва видны. Странно, что сам он смуглый, а ладони светлые.
– Ты не шутишь, – констатировал он, наконец. И глаза отвел, будто смотреть на меня вдруг стало невыносимо сложно. Скрывать жалость, осуждение и еще много эмоций, не столь значимых сейчас.
Впервые мне было плевать на жалость. Я знала, на что иду.
– Не шучу.
– Ты понимаешь, что возврата назад не будет? Что ты никогда больше…
Я надеялась, что этот тоже будет таким.
В этот раз все пошло не так.
Началось все с того, что Даше позвонил Богдан. Она долго извинялась, заглядывала в глаза и переспрашивала, точно ли ей стоит ехать. После десяти минут убеждений, что со мной все в порядке, и обещания Влада, что домой я доберусь, она, несколько раз вздохнув, все же умчалась на свидание.
Фильм, который мы выбрали, оказался унылой пародией на комедию с сомнительным юмором. Есть не хотелось, от вина разморило и клонило в сон, потому мы решили подышать свежим воздухом на балконе.
В воздухе пахло влагой, мокрым камнем и озоном. Где-то там, в городе, Даша гуляла со своим охотником. Они шли по тротуарам, взявшись за руки, пялились на витрины, и она заразительно смеялась какой-нибудь из его шуток. В такие моменты я завидовала ей — казалось, я давно разучилась искренне смеяться.
– Странные у них отношения, – сказал Влад, облокотившись о перила. Куртку накинуть он не удосужился, и ветер лепил тонкую шерсть светлого свитера к коже. Я поежилась и пожала плечами.
– После прихода Первых в мире много странностей.
Все больше племен стали возглавлять женщины — воительницы, которым удалось выжить. Погибшие хищные собирались в группки, объединялись, создавали новые племена. Шли разговоры об отмене закона о многоженстве, то тут, то там вспыхивали идеи по мироустройству и налаживанию связей с ясновидцами, исследованию нижних слоев и договорах с охотниками.
Мир продолжал жить, видоизменяясь, адаптируясь под перемены. Мир зализывал раны, и поверх рубцов нарастала новая кожа. Так было и будет всегда.
– И все же она смертна. В отличие от него. У них нет будущего.
– Я не верю в будущее. Есть только настоящее — его нужно ценить. А завтра… Неизвестно, кто из них погибнет первым.
Эрик погиб. А он был сильнейшим из нас.
– Глупости, – возразил Влад. – Будущее делаем мы сами. Ты знаешь это, так как меняла свое.
– Возможно.
Небо нависало низко — иссиня-черное, утыканное пучками звезд. Холодное и молчаливое, и мне казалось, оттуда на нас смотрят мертвые боги. Им нет дела до наших проблем, до наших потерь и находок. Они слишком устали играть в нас, потому пустили все на самотек.
– Я пока так чувствую…
Влад вздохнул, подошел и обнял меня за плечи. Он был теплым и живым, и это ощущение оказалось… странным.
– Все мы потеряли много на этой войне. Ты потеряла больше всех. Тебе больно. Но это пройдет. Однажды снова научишься дышать. Нужно верить, Полина. Жить. Нельзя постоянно себя изводить!
– Я не умею! – Я вырвалась. Отошла на несколько шагов и попыталась пробудить в себе былую ярость — бледное безумие, как скади обозвали способности Барта. Не вышло. Шевельнулось что-то в жиле и тут же улеглось обратно. Пепел былых пожаров. Отголоски мощи. Закостенелый кен в истлевающей жиле. – Я никогда раньше такого не чувствовала. Я стараюсь изо всех сил — не думать, не вспоминать. Заставляю себя вставать с кровати каждый чертов день! После этих снов, после… Я устала. Мне не больно, мне холодно. Иногда кажется, нельзя убежать от судьбы. Ведь именно я должна была там погибнуть. Я — не Эрик. И теперь я будто краду у него свои дни. Зачем? Скажи мне, зачем я жива, а он нет? Ведь именно я чувствую себя мертвой больше, чем когда-либо.
Сначала я не заметила слез — ровно до того момента, когда пальцы Влада стерли их со щек. И взгляд — пронзительный, острый — выжег остатки самообладания. Я не помнила, чтобы в последнее время на меня кто-то вот так смотрел. Когда-нибудь так смотрел. Или я просто забыла, что значит — чувствовать?
Если поплакать, то станет легче, верно?
– Ты всегда говоришь, нужно жить, – прошептала я, и слова оцарапали горло. – Что сделать, чтобы захотеть?
Мгновение ничего не происходило, даже ветер, казалось, стих. Металлические перила холодили ладонь, перед нами замер в ожидании город — безмолвный и тихий. Ночь пришла, а мы и не заметили. Ночью царствуют тени.
А потом хлынуло.
Прикосновение обожгло. Вокруг завертелся калейдоскоп огней, кружа голову, отключая мысли. Ветер рвал полы куртки, стараясь подобраться ближе к коже, но от него спасали объятия. Горячие губы дурманили разум, в ушах шумело, и я цеплялась за Влада, как тонущий цепляется за соломинку, чтобы только еще раз вдохнуть сладкий, такой нужный воздух.
Пахло ванилью. Мускусом. Сандалом.
Запахи из прошлого, а в прошлом я умела жить. Бороться. Шла, не сбиваясь, а если падала, то всегда поднималась.
Сегодня надо мною властвовала тень мертвеца. Слежавшиеся листья на могиле, которую я не проведывала. Я сама стала могилой — монолитным склепом с заколоченной дверью, куда живым входа нет. От памяти несло сладкой гнилью, истлевающие образы терялись на тропинках заброшенного кладбища.
И вот вспыхнуло. Выжгло все. Ослепило.
Зажгло меня изнутри.
Простыни казались прохладными под горячей кожей. А холод, шипя испарялся, таял от касаний уверенный пальцев, от пьяных поцелуев.
– Помоги мне, – шептала я Владу на ухо. – Пожалуйста, помоги...
И он помогал. Как умел. Но мне было достаточно. Добравшись до тепла, я больше не хотела возвращаться к холодам. В конце концов, весна на улице, внутри все болит и, быть может, слайды прошлого давно пора выкинуть.
Сквозь переплетенные пальцы струился ванильный кен.
Сегодня мы все поставили на карту. Пошли ва-банк. И никто из нас не собирался отступать.
Я не собиралась точно.
Сны пришли, когда меня окончательно одолела усталость. Во снах пахло грозой, мокрой пылью, листвой и гнилой рыбой — она усыпала берег озера, словно крупа. Мелкие, с блестящими боками, рыбешки застекленело смотрели в небо, и я вспомнила Алису, ее серые глаза и откинутую назад руку, будто она пыталась схватить что-то из-за спины, но не успела.
Я шла к хижине, спрятанной среди ив. Ноги грузли в песке, на плечах оседала мелкими точками противная морось. До хижины было каких-то двадцать шагов, но я так устала, что с трудом переставляла ноги.
Гремело.
Ветвистые молнии путались в пухлых боках туч. И озеро гневалось, накатывало на берег пенистыми оборками волн. Утаскивало мертвых рыбин в воду, взамен выбрасывая новых.
Пахло смертью. Кровью. Карамельным кеном. И чем ближе я подходила к хижине, тем отчетливее становился запах.
Дверь оказалась сломанной — повисла на одной петле, накренилась, и оставляла борозды в мокром песке, когда я оттаскивала ее, чтобы втиснуться. Внутри хижины было темно и сыро. Из-под ног с тонким писком бросились во все стороны мыши. Под подошвами хрустело битое стекло. Пару раз я стукнулась ногой о что-то твердое и один раз споткнулась и чуть не полетела на пол.
Тогда меня схватили за руку. И хриплый голос Эрика шепнул в самое ухо:
– Беги!
Наверное, я побежала по инерции — жила все еще хранила его отпечаток, а жена должна слушаться мужа. При жизни у меня это не очень получалось, может, после его смерти смирения прибавилось. А может, я побежала не потому. Эрик никогда мне не врал, и сейчас в его голосе чувствовалась тревога. Страх за меня.
Потемнело резко. Небо спустилось ниже и, казалось, давило на плечи. По щекам хлестали ветви обступивших домик ив. Ноги путались, грузли в вязком песке.
Со всех сторон окружали тени. Тени шептались и шушукались, а еще, казалось, смеялись надо мной. Я бежала, не разбирая дороги, меня гнал страх, собравшись в районе солнечного сплетения тугим жгутом, побуждал уходить.
Только вот уходить было некуда. Тени окружали. И песок под их полупрозрачными ногами пропитывался кровью.
– Беги же, глупая, ну!
Я обернулась, но за спиной никого не было. И гроза проглотила слова Эрика, перемолола в грозовые раскаты.
Я не боюсь. И не побегу больше! Устала бегать от теней, и призрачными мирами меня больше не запугать.
– Зачем ты снишься мне? – прошептала в темноту, и небо недовольно заворчало на неугодный вопрос. – Зачем приходишь?
Ведь я пытаюсь жить. Стараюсь изо всех сил выгнать холод, которым напитывают эти сны.
– Он должен был убить тебя, – шепнули мне в ухо, но на этот раз это не был голос Эрика.
Женщина. Тихий, опьяняющий тембр, насмешка в каждом слове и уверенность в победе. Я слишком хорошо ее знаю, чтобы с кем-то спутать!
Обернулась и тут же отступила на шаг. Не от страха, по инерции. Во всяком случае, я убедила себя, что больше не стану ее бояться.
– Ты мертва! – выплюнула ей в лицо, на всякий случай пряча руки за спиной.
– А ты — жива, что ли? – усмехнулась Герда. – Зачем пришла? Здесь он мой.
– Неправда, – выдохнула я, глотая ком в горле, и тени зашептались активнее, приближаясь к нам, окончательно беря в кольцо.
– Он мой, – повторила она, становясь серьезной. – И его. – Она указала рукой в сторону хижины, и я замерла, проследив за ее взглядом…
Эрик был один. Стоял на коленях перед Хауком, опустив голову, и не шевелился. А яркие щупальца извивались над его головой.
Я рванулась к нему и тут же упала. Тени метнулись, опутали ноги, руки, накрыли лицо, и я провалилась…
...Выползать из кровати было тяжело. Лениво. Хотелось прижаться к Владу и лежать до утра, слушая спокойное дыхание и ритмичный пульс. Смотреть, как в фазе быстрого сна дрожат его ресницы и двигаются веки. Вдыхать запах весны из приоткрытого окна. Гнать тени подальше, говорить себе, что это только сон, что ничего плохого не произошло.
Только вот это неправда. Я пророчица и привыкла доверять собственному дару. Сейчас он говорил мне, что Эрик в беде. Где-то там, куда мне не попасть, откуда его не вытащить.
Кофе монотонно капал в чашку, за окном медленно, неохотно просыпался мир. Первые солнечные лучи показались из-за горизонта, поползли по влажным от утреннего тумана крышам.
Я вышла на балкон, завернувшись в плюшевый плед, прислонилась к перилам, обняла чашку двумя руками. Наверное, сейчас мне должно быть хорошо. Легко. И воздух обязан казаться вкусным.
Не спорю, ночью я освободилась. Вспыхнула изнутри, откликаясь на чужое тепло. Пробудила себя прежнюю, и прежние эмоции проснулись тоже. Кому я вру, я все еще восхищаюсь этим человеком — его волей к жизни, его силой, стойкостью. Целеустремленностью. Тем, что несмотря ни на что, он все еще рядом со мной.
И я рядом. После этой ночи многое между нами поменяется, и это было бы, бесспорно, к лучшему, но…
Эрик в беде.
– И ты можешь помочь.
Гуди выглядел умиротворенным, счастливым даже — его лицо сияло в рассветных лучах, хоть кино снимай. Я не впечатлилась. Наверное, потому что не ожидала его увидеть и от неожиданности расплескала кофе и обожглась.
– Эффектные появления — явно твой конек, – проворчала я, ставя чашку на низкий столик у дивана. – Только я не могу. Ты сам сказал.
Гуди покачал головой.
– Я сказал, что он не вернется, а не что ты помочь не можешь.
– То есть… как?
Слова куда-то подевались. Как и мысли. Все, что я могла — смотреть на Гуди, не моргая, и издавать нечленораздельные звуки. Я могу помочь Эрику? И если могу, то почему Первый молчал в нашу последнюю встречу?!
– Ты сольвейг, и можешь кое-что.
– Найти его…
– И это тоже.
– Но я везде искала! Убивала, нашла Альрика, писала в дурацкой книге. И никто, даже сам Арендрейт, не сказал, где Эрик!
– Зачем, если ты и так знаешь? – усмехнулся Гуди.
– Я не знаю! И хватит говорить загадками! От вашей древней таинственности меня уже тошнит.
– Он там, где ты его оставила. Там, где оставляешь каждое утро.
– В моих снах?
Гуди кивнул. Уголки его губ растянулись в улыбке, но глаза оставались грустными.
– Это его мир. Тюрьма, в которую он запер себя, и лишь сольвейг может попасть туда.
– Мир искупления…
Перед глазами поплыло, рассветное утро растеклось пятнами, ноги дрогнули, и я схватилась за перила, чтобы не упасть.
Он там один. Совсем один. И все эти тени — его демоны, отголоски прошлого, за которое он, бесспорно, себя винил. Раскаивался.
Хотел наказать?
Но если это его мир, то я могу туда попасть! Я уже была у Тана и у Альрика, значит, и к Эрику попаду. Нужно лишь найти жреца, нужно…
– Не получится, – прервал мои мысли Гуди. – Эрик поставил защиту. – И добавил, прищурившись: – От живых.
– Не хотел, чтобы я его нашла, – догадалась я.
Диван оказался близко как нельзя кстати. Мягкий, с высокой спинкой, на которую можно было примостить налившийся тяжестью затылок.
Эрик хотел спрятаться от меня. После смерти, чтобы я не искала… Чтобы отпустила. Жила.
А он уж как-нибудь сам, ведь он всегда умел сам… до меня. И я бы отпустила, наверное. Однако сны. И тени. Герда, смеющаяся в лицо. Пусть ненастоящая, выдуманная, как и Хаук.
Выдуманная ли боль? А одиночество? Холод, который подбирается к ногам, поднимается вверх, опутывает грудь ледяными оковами.
Из мира искупления не выбраться одному.
– Что же мне делать? – спросила я, не обращаясь к Гуди, но он с ответом не спешил — медлил. Показалось, ответ дался ему нелегко.
– Ты вправе решать, Полина.
Выбор.
Судьба. И предсказания, которые всегда сбываются. Ведь не зря существует та книга. Барт верил, что мне суждено выбирать, но знал ли он, что выбирать будет так непросто?
Влад прав, я люблю жизнь. Несмотря ни на что. Смогу ли? Сумею ли… и если да, то не буду ли жалеть?
Гуди ушел, а я еще долго стояла на балконе, глядя на город, умытый солнцем. На запруженные дороги, на пешеходов, спешащих по делам. На мой мир, который придется оставить, если решусь.
За спиной, в квартире с современным ремонтом, на широкой кровати спал мужчина, которого я любила. И впервые он был таким, каким я хотела его видеть всегда.
Эрик ушел, оставил меня. Влад не оставил бы никогда. Но пока я скади, мертвец будет управлять мной. Этот мертвец Эриком не был. Он не имел отношения к тому, кого я любила. Бесплотный дух, ниспосланный, чтобы меня мучить.
Только в этом ли дело? Наверное, нет. Иначе я бы не сомневалась.
– Давно не спишь?
В объятиях тепло и уютно, хочется жмуриться и улыбаться. Обнимать в ответ. Руки сами тянутся к щеке — погладить, ощутить колкость утренней щетины.
Мы снова мы. Полина и Влад. Другие декорации, суть та же. Не оттого ли мне кажется, что я там, где должна быть?
Или только кажется?
– С рассветом, – улыбнулась я. – Отвыкла валяться.
– И кофе уже попила. Без меня.
– Кофе приятно пить в одиночестве.
– Хорошо, что больше тебе это не грозит, – уверил он и поцеловал меня в макушку.
– Хорошо, – согласилась я.
Ведь это действительно замечательно, когда ты не один.
Глава 23. Еще одно безумство
Один шляпник однажды сказал, что безумцы всех умней.
Наверное, так и есть. Во всяком случае, мне хотелось в это верить.
Лара всегда утверждала, что я чокнутая, но Роберт смотрел на меня так впервые.
Молчал. Теребил рукава свитера, отчего его ладони были едва видны. Странно, что сам он смуглый, а ладони светлые.
– Ты не шутишь, – констатировал он, наконец. И глаза отвел, будто смотреть на меня вдруг стало невыносимо сложно. Скрывать жалость, осуждение и еще много эмоций, не столь значимых сейчас.
Впервые мне было плевать на жалость. Я знала, на что иду.
– Не шучу.
– Ты понимаешь, что возврата назад не будет? Что ты никогда больше…
