желанием спасти от голодной смерти несчастную тварь (подозреваю, просверлившую ей мозг своими воплями даже через стену), вытащила меня из дому, рассказала, что я теперь живу в пригороде, в посёлке Красный Партизан, где остановка транспорта и как добраться до города, показала ближайший магазин, помогла закупиться продуктами (в основном кошачьим кормом, что подтверждало мои подозрения про просверлённый через стену мозг) и даже (о благороднейшая из просверлённых женщин!) помогла дотащить до моей квартиры покупки.
Несколько дней я боялась высунуться из квартиры - мне было страшно в том новом, незнакомом мире, где я вдруг очутилась. Я не хотела здесь жить, мне всё здесь не нравилось, всё вызывало протест и неприятие.
Из старого дома в центре моего любимого Белого Города, из квартиры с высокими потолками, с лепниной, где окна выходили в тенистый двор, где мебель была дорогой и красивой, а шторы - самыми модными, я переселилась в какую-то дыру.
Посёлок за чертой города, автобусы два раза в час, пятый - верхний - этаж с затёкшим потолком, затёртые, давно неновые обои, старенькая мебель, прихожая, совмещённая с кухней, и не менее совмещённый сам с собой санузел, длинный и тёмный обшарпанный коридор подъезда с бесконечными дверями по одну и другую сторону, вечно подвыпившие мужики на лавочке у подъезда...
А, да. Ещё же море. Из окна видно. Романтика! Особенно зимой, продуваемой штормовыми ветрами насквозь.
А ещё... Я была одна.
Совсем одна!
Не считая Кусимира.
Папе я позвонила не сразу. Только когда смогла не реветь взахлёб от одного только воспоминания о мамином прощальном взгляде.
- Привет, - сказала, выдавливая улыбку.
Отец обрадованно поздоровался и накинулся с вопросами:
- Ну как? Как каникулы?
- Хорошо, - я улыбнулась ещё раз.
У меня была давняя тайная надежда, что отец позовёт меня к себе. Глупо, я знаю. Не маленькая уже, но всё равно наделась, что он скажет: «Заинька, а давай к нам, а? На каникулы. Леночке тяжеловато с двумя, а ты бы и мир посмотрела, и с братишкой повозилась, и помогла бы. А?» И чтобы улыбнулся.
Засыпая, я всегда представляла этот разговор. До мельчайших подробностей, до интонации, до морщинок вокруг глаз, что собирались на лице отца от улыбки. И что отвечу да, готовая пешком идти в далёкий край. И каждый раз, набирая отца по скайпу и ожидая его ответа, замирала - а вдруг именно сегодня?!
Но он говорил о чём угодно - как у Сашеньки режется зубик, как Аринка научилась говорить «р», как у них с погодой, как на работе, - но никогда о том, что хочет пригласить меня к себе.
- Поступила. Оригиналы отдали, - похвасталась несмело.
Уже не ждала. Уже не верила. Просто смотрела на отца и понимала, что чуда не случится, - он меня не позовёт. После того, что сделала мама, я уже не верила в чудеса.
На глаза навернулись слёзы.
- Умница! Какая же ты у меня умница! - отец, правда, радовался. - Я всегда знал, что ты с лёгкостью добьёшься успеха!
Да, я такая. С лёгкостью... Успеха...
- Заинька, что такое? У тебя что-то случилось?
То ли слёзы мои заметил, то ли слишком уж дрожали губы в бледной улыбке. А, может, заметил, что интерьер сильно изменился?
Я только пожала плечом: говорить сейчас значило разреветься. А я не хотела. Что он может сделать из своего Забайкальска?
И я отрицательно покрутила головой, волосы хлестнули по лицу, давая возможность под благовидным предлогом вытереть глаза.
- Мама как? Тоже рада? - пытался распространить свою радость отец на всю нашу давно не существующую семью.
Я опустила глаза. Может, так меньше заметны будут слёзы, что всё же непослушно катились по щекам?
Рада ли была мама? Да, наверное, рада. Ведь это развязало ей руки. И я кивнула, пытаясь спрятаться за волосами, упавшими на лицо. Предательский шмыг мокрого носа выдал меня с головой.
- Зоя? - Отец был чутким человеком, и мне не удалось скрыть свои слёзы. - Что случилось, Зоя?
Я глянула на него мокрыми глазами.
- Мама уехала. Привезла меня в Красный Партизан и уехала, - я всё же разревелась. Позорно, по-детски. Взахлёб.
Отец, слушая меня, выглядел разгневанным и злым.
- Та-ак... - протянул и быстро закончил свой разговор. - Заинька, держись. Я попробую разобраться.
И отключился. А я весь вечер ревела, попеременно утыкаясь то в подушку, то в горячего Кусимира, на удивление терпеливо переносившего моё сопливо-слезливое настроение.
На следующий день, под вечер, приехала Лариса.
Она не могла изменить того, что стало моей жизнью. Но сделала так, что я смогла жить дальше. Ненавидя посёлок, в котором теперь жила, свою малюсенькую убогую квартирку, автобус №763/65 «Красный Партизан - Город» (два раза в час), что возил меня на учёбу целых четыре года... Иногда я даже радовалась той жизни.
И когда в этом новом мире, где не было моря за окном, автобуса в город и супермаркета за углом, я пришла в себя от вопля Кусимира, то подумала о своей жизни. Совсем честно - я плохо жила в Красном Партизане.
И дело было не в месте - дело было во мне.
Этот кошачий вопль был до безобразия похож на тот, что вернул меня к жизни почти четыре года назад. С него началась новая страница моей жизни, жизни без мамы, жизни взрослого человека, самостоятельной студентки. Вопль разбудил много воспоминаний и, кроме всего остального, вспомнила я и слова Ларисы: «Только ты решаешь, как прожить жизнь: радостно и интересно или чувствуя себя жертвой и отравляя мир вокруг себя».
Странно, но ситуация повторялась. И если так, то, возможно, это мой второй шанс? Может права была Лариса и мне стоит попробовать прожить свою потерю по-другому?.. Быть унылым г..ном или жить ярко? Увидеть приключение там, где вижу проблему, или реветь над своими потерями и лелеять обиды на жизнь и людей?
Я решила - буду пробовать то, чего ещё не было в моей жизни. И вышла на кухню в поисках пропитания Кусимиру и чтобы начать осваиваться в этом новом и, будем надеяться, интересном мире.
- Хозяева! - громко позвала я.
Кухня была пуста.
Я осмотрелась. Грязь, убожество, ощущение заброшенности и запущенности. Неаппетитные объедки на деревянных блюдах. Мухи. В полутьме плохо освещённой кухни не понять - похожи на наших или нет мордой. Или лицом? Рыльцем? Но манерами - однозначно: жужжание, кружение над остатками еды, толкотня. Бррр...
Из тёмного дверного проёма, что был напротив того, в который я вошла, слышались голоса. Я шагнула туда.
Вот тогда-то я и увидела впервые Гилерма. Он загородил собой светлый проём и, напирая, но не говоря ни слова, решительно оттеснил меня обратно в кухню. Удивлённая и ошарашенная, я попятилась. И когда рассмотрела его глаза, полные ужаса, испугалась, почти упала на лавку у стола. Дёрнулась в попытке отпрянуть ещё дальше и стукнулась затылком о стену.
А! Как больно!
Сердце загнанным зайцем металось по грудной клетке, слёзы брызнули из глаз, а с губ сорвался стон.
С неожиданной для пожилого мужчины прытью дядюшка метнулся ко мне и совершенно тем же жестом, что и Жажа накануне вечером, закрыл мне ладонью рот. К моему счастью, эта ладонь была в перчатке. Обычной такой чёрной перчатке, похожей на трикотажную, только швы наружу.
Но всё равно, приятного мало, когда вот так лезут руками к лицу, пусть эти руки даже и в перчатках. Это как-то... настораживает, если не сказать пугает. И когда вот так кидаются на меня - тоже настораживает. Я не люблю такого. Боюсь даже.
И я дёрнулась, пытаясь вырваться.
Но дядюшка, страшно сверкая глазами, ещё крепче прижал свою перчаточную руку к моему рту, вдавливая несчастную стукнутую голову в стену. Зашипел что-то неразборчивое почти беззвучно, сверкая глазами из-под нависших бровей. Я поняла только одно слово - Ленарди.
Так, хоть тут понятно - с моим спасителем этот человек знаком и, значит, в капусту меня не нашинкует. И то ладно.
И я решительно, приложив немалое усилие, отодвинула его руку от лица: да поняла я! Молчу уже, молчу.
А дяденька медленно кивнул, оглядел меня ещё раз своим сумасшедшим взглядом с ног до головы, от джинсов до крашенных волос, и быстро двинулся обратно, в тёмный проём. Оттуда послышалась размеренная беседа. Разговаривали мужчина (этот, по-видимому, напавший на меня) и женщина. По голосу - старушка.
Ушибленный затылок ныл, и я потёрла его, в попытке уменьшить боль. Прислушалась. Ничего не разобрать, разве что уже знакомое «фейо». Да и то, в потоке незнакомых слов узнавала я его с сильным опозданием.
Встряхнула головой. Что это сейчас было?
Ничего себе день начинается, да? Перезагрузка, ага. И что дальше? Ждать этого мужика? Или пойти поискать Жажу?
Я, вообще-то, котика покормить хотела.
Куся, лёгок на помине, вылез из-за шкафа, который можно было бы назвать буфетом. Кончики крыльев волочились по полу, на морде налипла паутина, а бойкий язык, невероятно выворачиваясь, пытался смахнуть её с усов. Или это мой проныра уже что-то нашёл и оприходовал?!
Я опасливо глянула на тёмный проём и прикусила губу. Кто знает, как тут отнесутся к наглой экспроприации еды одним лысым негодником? Может тоже к стене пришпилят в попытке придушить?
И я быстренько стала спрятать концы в воду, то есть изловила котика и стала чистить его от следов возможного взлома и покушения.
В отдалении послышался приглушённый звон колокольчика. Что же там такое, что бедной чужестранке туда нельзя, и звякает, как в магазине? Я, наивное дитя своей цивилизации, и представить не могла, что кухня может плавно переходить в лавку, после наших-то магазинов.
Вскоре в тусклый свет кухонного окошка вышел так агрессивно встретивший меня немолодой мужчина.
Чуть позже, когда я поняла, что он тоже здесь живёт, подумала, что он отец Жажи и Пенгуэна. А когда была жестоко высмеяна за подобные предположения, ведь эти двое - длинный близнец лошади и мелкий ненавистник девиц типа меня - не были родственниками, решила, что даже не буду думать о родственных связях.
Потому что посмеяться тут, конечно, было над чем. И кое-кому это могло бы не понравиться.
Например, я старалась не смеяться, представляя, как могла должна была выглядеть матушка этих двоих, окажись они братьями, если их отцом был вполне нормальный человек дядюшка Гилерм. На которого они, к тому же, были ни капли не похожи.
Дядюшка застал последние штрихи марафета на кошачьей морде и ничего не сказал. Надеюсь, не сообразил, что это могло значить. А я, к счастью, не умею говорить по-местному и объяснять не стану, даже если Куся слопал что-нибудь очень нужное.
И пока я делала независимый вид, который должен был показать, что мы с котом лапочки и заюшки, дядюшка тяжело уселся напротив и уставился на меня тяжёлым взглядом.
Такие взгляды не вселяют уверенности.
Нервируют даже. Поселяют мысли какие-то совсем уж тревожные.
По крайней мере, в меня, потому что Куся вообще не обращал внимания на нас, людей. Он лез на стол лапами, принюхивался, а я, стараясь, чтобы это выглядело естественно, пыталась ему помешать в этом и косилась на дядюшку.
Он заговорил по-стариковски, хрипловато и низко, показывая на мои волосы и на штаны:
- Фейо! Фейовенте!
И далее - лекция, украшенная жестами, скорее экспрессивными, чем информативными. Но смысл я, кажется, уловила: не показывайся на глаза здешним людям, ты слишком другая, а иначе - кирдык.
Значит, меня прячут, скрывают от всего мира? И поэтому не пустили туда, где звякал колокольчик?
Почему? Одежду можно поменять, волосы - спрятать. Что ж такого во мне, что нужно скрывать?! Я обняла Кусимира двумя руками, прижала к себе, будто хотела его защитить. Или сама хотела защититься за ним, скрыться от опасностей этого мира?
В общем, сам по себе Гилерм при более близком знакомстве оказался вполне себе ничего. Просто забоялся, что меня, такую всю из себя неместную, кто-нибудь увидит. Да и вообще он был спокойный, улыбчивый, уравновешенный, как и большинство пожилых и повидавших мир людей.
Он и говорил, и вел себя взвешенно и даже успокаивающе. Часто брал мою ладонь в свои руки и гладил, если что-то не получалось. Улыбался так поддерживающе. Ободряюще даже. Одним словом - добрый дядюшка.
Кота моего любил. Тоже.
А я очень нервничала из-за Кусимира. Он же мерзкая скотина - берёт, где не клал, жрёт что ни попадя, дурниной орёт опять же... А вдруг выставят нас на улицу из-за этого? И что тогда? Куда мне?
Потом ещё выяснилось, что кот моих благодетелей не терпел. Он вообще не ангельского был характера, но Жажу не любил сильно. И Пенгуэна. И что самое удивительно - дядюшку тоже!
И если в отношении первых двух ещё всё понятно и я полностью солидарна, то почему кот не любил Гилерма, было нелогично. Ведь он всегда находил что-нибудь вкусное, чтобы угостить наглую кошачью морду, никогда не пытался, как Жажа, его схватить, никогда не ругал.
Но кот не давался погладить, шипел, огрызался, уворачивался.
Кусимир с крыльями - это почти тот же Кусимир, что и без крыльев, только с вредностью иного характера. Избирательной. И избрал лысая скотина себе странный способ выразить этот характер. Он выбрал меня единственной, кого любил. Если это вообще была любовь. Но так или иначе, ко мне он забирался на ручки, позволял гладить и чесать за ушком, а всех остальных игнорировал.
Даже реже стал появляться в доме. И Гилерм, и Жажа это заметили, потому как спрашивали, где же мой кот, которого они называли странным словосочетанием, которое я переводила как ангел-кот.
Ха! Что кот, это я согласна, а что ангел - наглая ложь!
И где он пропадал, я не знаю.
Но в моей каморке вылезал из совершенно невероятного угла и впихивался ко мне на ручки. Гладить его, конечно, не позволялось, но согреть бочок, почесать шейку и за ушком требовалось обязательно.
И согревала, чесала и гладила, радуясь хотя бы этим крохам любви. Кусенька мой, Кусенька, эх!...
- Идёшь со мной, - Пенгуэн бросил мне под ноги хозяйственную корзину, брезгливо дёрнул носом и отвернулся.
Руки были мокрые - я мыла посуду - словить не смогла. Да и не получилось бы. Даже если бы коротышка бросил не под ноги, а в руки. Просто я очень удивилась. Даже рот приоткрыла. Что?! Идти с ним на рынок?
- А... - выдавила, позабыв все слова. - Гилерм?..
Я беспомощно махнула мокрой рукой в сторону тёмной подсобки, туда, где скрывался выход в лавку. Пенгуэн повернулся ко мне, глянул так, что даже уши дёрнулись. У меня дёрнулись, между прочим.
- Можно. И Ленарди, и Гилерм. Бери, - процедил он, едва шевеля губами, и кивнул на корзину, из которой выглядывала пара корзинок поменьше и мешок для хлеба, - и идём.
На пальцах его сверкнули маленькие молнии. Не знаю, каково это — получить магическим разрядом, но пробовать не хотелось. Я захлопнула рот, вытерла руки и только сглотнула нервно.
Идём? Да он издевается?
Хорошо, благодетели не против. Хотя это и странно, но... как я пойду?
Оглядела себя - неновая, не самая чистая одежда. Хоть и перешитая по фигуре, но явно с чужого плеча. Причём видно же, что с мужского! А женщины тут ходят только в платьях, в длинных юбках - я иногда выглядывала из-за косяка подсобки в торговый зал, да и окна лавки позволяли тайком наблюдать местные моды.
А с другой стороны...
- Ну ладно, - я подобрала корзинки и зашла к себе в каморку.
От волнения дрожали руки, пока я надевала самодельную юбку, сшитую из нескольких пар старых Жажиных штанов.
Несколько дней я боялась высунуться из квартиры - мне было страшно в том новом, незнакомом мире, где я вдруг очутилась. Я не хотела здесь жить, мне всё здесь не нравилось, всё вызывало протест и неприятие.
Из старого дома в центре моего любимого Белого Города, из квартиры с высокими потолками, с лепниной, где окна выходили в тенистый двор, где мебель была дорогой и красивой, а шторы - самыми модными, я переселилась в какую-то дыру.
Посёлок за чертой города, автобусы два раза в час, пятый - верхний - этаж с затёкшим потолком, затёртые, давно неновые обои, старенькая мебель, прихожая, совмещённая с кухней, и не менее совмещённый сам с собой санузел, длинный и тёмный обшарпанный коридор подъезда с бесконечными дверями по одну и другую сторону, вечно подвыпившие мужики на лавочке у подъезда...
А, да. Ещё же море. Из окна видно. Романтика! Особенно зимой, продуваемой штормовыми ветрами насквозь.
А ещё... Я была одна.
Совсем одна!
Не считая Кусимира.
Папе я позвонила не сразу. Только когда смогла не реветь взахлёб от одного только воспоминания о мамином прощальном взгляде.
- Привет, - сказала, выдавливая улыбку.
Отец обрадованно поздоровался и накинулся с вопросами:
- Ну как? Как каникулы?
- Хорошо, - я улыбнулась ещё раз.
У меня была давняя тайная надежда, что отец позовёт меня к себе. Глупо, я знаю. Не маленькая уже, но всё равно наделась, что он скажет: «Заинька, а давай к нам, а? На каникулы. Леночке тяжеловато с двумя, а ты бы и мир посмотрела, и с братишкой повозилась, и помогла бы. А?» И чтобы улыбнулся.
Засыпая, я всегда представляла этот разговор. До мельчайших подробностей, до интонации, до морщинок вокруг глаз, что собирались на лице отца от улыбки. И что отвечу да, готовая пешком идти в далёкий край. И каждый раз, набирая отца по скайпу и ожидая его ответа, замирала - а вдруг именно сегодня?!
Но он говорил о чём угодно - как у Сашеньки режется зубик, как Аринка научилась говорить «р», как у них с погодой, как на работе, - но никогда о том, что хочет пригласить меня к себе.
- Поступила. Оригиналы отдали, - похвасталась несмело.
Уже не ждала. Уже не верила. Просто смотрела на отца и понимала, что чуда не случится, - он меня не позовёт. После того, что сделала мама, я уже не верила в чудеса.
На глаза навернулись слёзы.
- Умница! Какая же ты у меня умница! - отец, правда, радовался. - Я всегда знал, что ты с лёгкостью добьёшься успеха!
Да, я такая. С лёгкостью... Успеха...
- Заинька, что такое? У тебя что-то случилось?
То ли слёзы мои заметил, то ли слишком уж дрожали губы в бледной улыбке. А, может, заметил, что интерьер сильно изменился?
Я только пожала плечом: говорить сейчас значило разреветься. А я не хотела. Что он может сделать из своего Забайкальска?
И я отрицательно покрутила головой, волосы хлестнули по лицу, давая возможность под благовидным предлогом вытереть глаза.
- Мама как? Тоже рада? - пытался распространить свою радость отец на всю нашу давно не существующую семью.
Я опустила глаза. Может, так меньше заметны будут слёзы, что всё же непослушно катились по щекам?
Рада ли была мама? Да, наверное, рада. Ведь это развязало ей руки. И я кивнула, пытаясь спрятаться за волосами, упавшими на лицо. Предательский шмыг мокрого носа выдал меня с головой.
- Зоя? - Отец был чутким человеком, и мне не удалось скрыть свои слёзы. - Что случилось, Зоя?
Я глянула на него мокрыми глазами.
- Мама уехала. Привезла меня в Красный Партизан и уехала, - я всё же разревелась. Позорно, по-детски. Взахлёб.
Отец, слушая меня, выглядел разгневанным и злым.
- Та-ак... - протянул и быстро закончил свой разговор. - Заинька, держись. Я попробую разобраться.
И отключился. А я весь вечер ревела, попеременно утыкаясь то в подушку, то в горячего Кусимира, на удивление терпеливо переносившего моё сопливо-слезливое настроение.
На следующий день, под вечер, приехала Лариса.
Она не могла изменить того, что стало моей жизнью. Но сделала так, что я смогла жить дальше. Ненавидя посёлок, в котором теперь жила, свою малюсенькую убогую квартирку, автобус №763/65 «Красный Партизан - Город» (два раза в час), что возил меня на учёбу целых четыре года... Иногда я даже радовалась той жизни.
И когда в этом новом мире, где не было моря за окном, автобуса в город и супермаркета за углом, я пришла в себя от вопля Кусимира, то подумала о своей жизни. Совсем честно - я плохо жила в Красном Партизане.
И дело было не в месте - дело было во мне.
Этот кошачий вопль был до безобразия похож на тот, что вернул меня к жизни почти четыре года назад. С него началась новая страница моей жизни, жизни без мамы, жизни взрослого человека, самостоятельной студентки. Вопль разбудил много воспоминаний и, кроме всего остального, вспомнила я и слова Ларисы: «Только ты решаешь, как прожить жизнь: радостно и интересно или чувствуя себя жертвой и отравляя мир вокруг себя».
Странно, но ситуация повторялась. И если так, то, возможно, это мой второй шанс? Может права была Лариса и мне стоит попробовать прожить свою потерю по-другому?.. Быть унылым г..ном или жить ярко? Увидеть приключение там, где вижу проблему, или реветь над своими потерями и лелеять обиды на жизнь и людей?
Я решила - буду пробовать то, чего ещё не было в моей жизни. И вышла на кухню в поисках пропитания Кусимиру и чтобы начать осваиваться в этом новом и, будем надеяться, интересном мире.
- Хозяева! - громко позвала я.
Кухня была пуста.
Я осмотрелась. Грязь, убожество, ощущение заброшенности и запущенности. Неаппетитные объедки на деревянных блюдах. Мухи. В полутьме плохо освещённой кухни не понять - похожи на наших или нет мордой. Или лицом? Рыльцем? Но манерами - однозначно: жужжание, кружение над остатками еды, толкотня. Бррр...
Из тёмного дверного проёма, что был напротив того, в который я вошла, слышались голоса. Я шагнула туда.
Вот тогда-то я и увидела впервые Гилерма. Он загородил собой светлый проём и, напирая, но не говоря ни слова, решительно оттеснил меня обратно в кухню. Удивлённая и ошарашенная, я попятилась. И когда рассмотрела его глаза, полные ужаса, испугалась, почти упала на лавку у стола. Дёрнулась в попытке отпрянуть ещё дальше и стукнулась затылком о стену.
А! Как больно!
Сердце загнанным зайцем металось по грудной клетке, слёзы брызнули из глаз, а с губ сорвался стон.
С неожиданной для пожилого мужчины прытью дядюшка метнулся ко мне и совершенно тем же жестом, что и Жажа накануне вечером, закрыл мне ладонью рот. К моему счастью, эта ладонь была в перчатке. Обычной такой чёрной перчатке, похожей на трикотажную, только швы наружу.
Но всё равно, приятного мало, когда вот так лезут руками к лицу, пусть эти руки даже и в перчатках. Это как-то... настораживает, если не сказать пугает. И когда вот так кидаются на меня - тоже настораживает. Я не люблю такого. Боюсь даже.
И я дёрнулась, пытаясь вырваться.
Но дядюшка, страшно сверкая глазами, ещё крепче прижал свою перчаточную руку к моему рту, вдавливая несчастную стукнутую голову в стену. Зашипел что-то неразборчивое почти беззвучно, сверкая глазами из-под нависших бровей. Я поняла только одно слово - Ленарди.
Так, хоть тут понятно - с моим спасителем этот человек знаком и, значит, в капусту меня не нашинкует. И то ладно.
И я решительно, приложив немалое усилие, отодвинула его руку от лица: да поняла я! Молчу уже, молчу.
А дяденька медленно кивнул, оглядел меня ещё раз своим сумасшедшим взглядом с ног до головы, от джинсов до крашенных волос, и быстро двинулся обратно, в тёмный проём. Оттуда послышалась размеренная беседа. Разговаривали мужчина (этот, по-видимому, напавший на меня) и женщина. По голосу - старушка.
Ушибленный затылок ныл, и я потёрла его, в попытке уменьшить боль. Прислушалась. Ничего не разобрать, разве что уже знакомое «фейо». Да и то, в потоке незнакомых слов узнавала я его с сильным опозданием.
Встряхнула головой. Что это сейчас было?
Ничего себе день начинается, да? Перезагрузка, ага. И что дальше? Ждать этого мужика? Или пойти поискать Жажу?
Я, вообще-то, котика покормить хотела.
Куся, лёгок на помине, вылез из-за шкафа, который можно было бы назвать буфетом. Кончики крыльев волочились по полу, на морде налипла паутина, а бойкий язык, невероятно выворачиваясь, пытался смахнуть её с усов. Или это мой проныра уже что-то нашёл и оприходовал?!
Я опасливо глянула на тёмный проём и прикусила губу. Кто знает, как тут отнесутся к наглой экспроприации еды одним лысым негодником? Может тоже к стене пришпилят в попытке придушить?
И я быстренько стала спрятать концы в воду, то есть изловила котика и стала чистить его от следов возможного взлома и покушения.
В отдалении послышался приглушённый звон колокольчика. Что же там такое, что бедной чужестранке туда нельзя, и звякает, как в магазине? Я, наивное дитя своей цивилизации, и представить не могла, что кухня может плавно переходить в лавку, после наших-то магазинов.
Вскоре в тусклый свет кухонного окошка вышел так агрессивно встретивший меня немолодой мужчина.
Чуть позже, когда я поняла, что он тоже здесь живёт, подумала, что он отец Жажи и Пенгуэна. А когда была жестоко высмеяна за подобные предположения, ведь эти двое - длинный близнец лошади и мелкий ненавистник девиц типа меня - не были родственниками, решила, что даже не буду думать о родственных связях.
Потому что посмеяться тут, конечно, было над чем. И кое-кому это могло бы не понравиться.
Например, я старалась не смеяться, представляя, как могла должна была выглядеть матушка этих двоих, окажись они братьями, если их отцом был вполне нормальный человек дядюшка Гилерм. На которого они, к тому же, были ни капли не похожи.
Дядюшка застал последние штрихи марафета на кошачьей морде и ничего не сказал. Надеюсь, не сообразил, что это могло значить. А я, к счастью, не умею говорить по-местному и объяснять не стану, даже если Куся слопал что-нибудь очень нужное.
И пока я делала независимый вид, который должен был показать, что мы с котом лапочки и заюшки, дядюшка тяжело уселся напротив и уставился на меня тяжёлым взглядом.
Такие взгляды не вселяют уверенности.
Нервируют даже. Поселяют мысли какие-то совсем уж тревожные.
По крайней мере, в меня, потому что Куся вообще не обращал внимания на нас, людей. Он лез на стол лапами, принюхивался, а я, стараясь, чтобы это выглядело естественно, пыталась ему помешать в этом и косилась на дядюшку.
Он заговорил по-стариковски, хрипловато и низко, показывая на мои волосы и на штаны:
- Фейо! Фейовенте!
И далее - лекция, украшенная жестами, скорее экспрессивными, чем информативными. Но смысл я, кажется, уловила: не показывайся на глаза здешним людям, ты слишком другая, а иначе - кирдык.
Значит, меня прячут, скрывают от всего мира? И поэтому не пустили туда, где звякал колокольчик?
Почему? Одежду можно поменять, волосы - спрятать. Что ж такого во мне, что нужно скрывать?! Я обняла Кусимира двумя руками, прижала к себе, будто хотела его защитить. Или сама хотела защититься за ним, скрыться от опасностей этого мира?
В общем, сам по себе Гилерм при более близком знакомстве оказался вполне себе ничего. Просто забоялся, что меня, такую всю из себя неместную, кто-нибудь увидит. Да и вообще он был спокойный, улыбчивый, уравновешенный, как и большинство пожилых и повидавших мир людей.
Он и говорил, и вел себя взвешенно и даже успокаивающе. Часто брал мою ладонь в свои руки и гладил, если что-то не получалось. Улыбался так поддерживающе. Ободряюще даже. Одним словом - добрый дядюшка.
Кота моего любил. Тоже.
А я очень нервничала из-за Кусимира. Он же мерзкая скотина - берёт, где не клал, жрёт что ни попадя, дурниной орёт опять же... А вдруг выставят нас на улицу из-за этого? И что тогда? Куда мне?
Потом ещё выяснилось, что кот моих благодетелей не терпел. Он вообще не ангельского был характера, но Жажу не любил сильно. И Пенгуэна. И что самое удивительно - дядюшку тоже!
И если в отношении первых двух ещё всё понятно и я полностью солидарна, то почему кот не любил Гилерма, было нелогично. Ведь он всегда находил что-нибудь вкусное, чтобы угостить наглую кошачью морду, никогда не пытался, как Жажа, его схватить, никогда не ругал.
Но кот не давался погладить, шипел, огрызался, уворачивался.
Кусимир с крыльями - это почти тот же Кусимир, что и без крыльев, только с вредностью иного характера. Избирательной. И избрал лысая скотина себе странный способ выразить этот характер. Он выбрал меня единственной, кого любил. Если это вообще была любовь. Но так или иначе, ко мне он забирался на ручки, позволял гладить и чесать за ушком, а всех остальных игнорировал.
Даже реже стал появляться в доме. И Гилерм, и Жажа это заметили, потому как спрашивали, где же мой кот, которого они называли странным словосочетанием, которое я переводила как ангел-кот.
Ха! Что кот, это я согласна, а что ангел - наглая ложь!
И где он пропадал, я не знаю.
Но в моей каморке вылезал из совершенно невероятного угла и впихивался ко мне на ручки. Гладить его, конечно, не позволялось, но согреть бочок, почесать шейку и за ушком требовалось обязательно.
И согревала, чесала и гладила, радуясь хотя бы этим крохам любви. Кусенька мой, Кусенька, эх!...
ГЛАВА 5
- Идёшь со мной, - Пенгуэн бросил мне под ноги хозяйственную корзину, брезгливо дёрнул носом и отвернулся.
Руки были мокрые - я мыла посуду - словить не смогла. Да и не получилось бы. Даже если бы коротышка бросил не под ноги, а в руки. Просто я очень удивилась. Даже рот приоткрыла. Что?! Идти с ним на рынок?
- А... - выдавила, позабыв все слова. - Гилерм?..
Я беспомощно махнула мокрой рукой в сторону тёмной подсобки, туда, где скрывался выход в лавку. Пенгуэн повернулся ко мне, глянул так, что даже уши дёрнулись. У меня дёрнулись, между прочим.
- Можно. И Ленарди, и Гилерм. Бери, - процедил он, едва шевеля губами, и кивнул на корзину, из которой выглядывала пара корзинок поменьше и мешок для хлеба, - и идём.
На пальцах его сверкнули маленькие молнии. Не знаю, каково это — получить магическим разрядом, но пробовать не хотелось. Я захлопнула рот, вытерла руки и только сглотнула нервно.
Идём? Да он издевается?
Хорошо, благодетели не против. Хотя это и странно, но... как я пойду?
Оглядела себя - неновая, не самая чистая одежда. Хоть и перешитая по фигуре, но явно с чужого плеча. Причём видно же, что с мужского! А женщины тут ходят только в платьях, в длинных юбках - я иногда выглядывала из-за косяка подсобки в торговый зал, да и окна лавки позволяли тайком наблюдать местные моды.
А с другой стороны...
- Ну ладно, - я подобрала корзинки и зашла к себе в каморку.
От волнения дрожали руки, пока я надевала самодельную юбку, сшитую из нескольких пар старых Жажиных штанов.
