Но это – всего лишь иллюзия. Мы с Нирном позволяем себе насладиться несколькими мгновениями безмятежного покоя, но пора к делу. Как по безмолвному уговору, каждый из нас достает из сумки лист бумаги, чернильницу и перо и заглядывает в свои заметки.
- Вы сперли у нас курицу, - сказала я.
- Это не мы.
- Да ладно.
- Правда.
Вычеркиваю.
- На следующей неделе мы передвинем границу еще на два фута.
- Не наглей.
- На полтора.
- На один и два, а мы сразу после этого – в обратную сторону. И до большого валуна на пустоши.
- Ага, еще до самого замка скажи.
- Можно подраться по этому поводу, - заметил Нирн.
- Договорились. Две драки: между молодняком просто так, между старшими за границу, а также с нас один угон скота.
Нирн сделал пометку и ответил:
- Угон скота, разбойное нападение и сожжение трех домов.
- Когда, где? Что за дома?
- Сказал, не наглей. Война все-таки. Не храните бдительность – сами виноваты.
- Согласна. С нас кража пары овец. Есть что-то надо.
- Постыдилась бы.
- Сам постыдись. Сочти убытки.
Так мы препирались еще некоторое время, расписывая боевые действия на предстоящую неделю и, закончив наконец, с чувством глубокого облегчения убрали записи в сумки. Посидели еще немного, прислонившись к дереву и наблюдая закат.
- Завязывала бы ты с этим, что ли, - сказал Нирн. – Ну вот что ты упрямишься? Давно бы помирились. Кому она нужна, эта война…
Я подобралась и насупилась.
- Нет.
- Да ну какой во всем этом смысл. Тебя уже Безумной ведьмой прозвали, а ты…
- Пусть зовут, как хотят. Не выйду я за него никогда и войну не могу прекратить, и ты это знаешь.
- Но ведь твой отец так и не подписал завещание. Никто не сможет тебя принудить.
- Да, но перед смертью отец всем объявил свою волю. И если я сейчас сдамся, это будет значить, что я соглашусь.
- Но…
- Не «но», и не хочу больше говорить об этом.
Война не прекратится. И на самом деле причина не в том, что Черные лисы – враги Огненных куниц. Многие десятилетия наши кланы жили в мирном соседстве. И не в том, что они жестокие и ужасные чудовища, которые поглотят нас и лишат наших преданий, домов и обычаев. Все это я выдумала и внушила остальным, как поступают все, кому нужны войны. «Они покорят нас и сделают нас рабами»; «они отнимут наше имущество»; «они молятся по-другому»; «они иначе произносят слова»; «они научат плохому наших детей» – если надо, найдутся тысячи причин, по которым одни люди должны враждовать с другими.
Дело в главе клана. Я скорее умру, чем стану его женой. Я хочу унизить его, уничтожить, выжить с этих земель, чтоб и воспоминания о нем не осталось.
Все потому, что я его ненавижу. И буду ненавидеть, пока дышу.
Припомни лес на склоне гор…
Многие думают, что меня прозвали Безумной ведьмой после того, как я развязала войну. Но это неправда. На самом деле так меня впервые назвал мой отец, Джок Огненная куница, когда в три года я укусила его до крови за палец. С тех пор он именовал меня не иначе как «подменыш» и «эльфийское отродье». Не только он, многие в Гленнарохе были уверены, что вскоре после моего рождения мелкие пакостники подсунули в колыбель собственного детеныша вместо человеческого ребенка.
И кто бы стал их за это винить, глядя на мою старшую сестру. Трудно сыскать сестер, насколько разных. Рейна – стройная, красивая, с нежными руками и безмятежным взглядом темно-голубых глаз, который у нас восхищенно именуют не иначе как «небесный взор». Я – маленькая, тощая, с выпирающими ключицами, будто почти вовсе без мяса – целиком из кожи да костей. Глаза раскосые, невыразительного серого цвета, а моей челюстью можно колоть орехи. Говорят, нрав человека можно определить по волосам. У Рейны они прямые, темные и мягкие, как блестящий струящийся шелк. У меня – упрямые, жесткие, вьющиеся, цвета ржавчины.
Мы разные и по характеру. Рейна – робкая, милая и вечно во всем сомневается. Я, горластое драчливое чудовище, не сомневаюсь никогда и ни в чем. Один странствующий бард, проведя какое-то время в Гленнарохе, сложил о нас песню, в которой сказал, что прекрасная старшая сестра создана из прозрачных ручьев и верескового меда, а младшая (то есть я) – из крапивы, колючек и воя диких котов.
Я его, разумеется, поколотила.
Таким образом, через несколько лет после моего рождения, окончательно уверившись в том, что толку из меня не выйдет, клан сосредоточил надежды на моей старшей сестре, предоставив мне расти самой по себе, точно чертополоху. Было ясно, что даже с богатым приданым (которого мы обеспечить не могли) будет сложно отыскать глупца, который решится взять в жены Безумную ведьму – слава о моем строптивом нраве разлетелась далеко за пределы Гленнароха. Зато кроткая, красивая Рейна обещала стать (и стала) сущим сокровищем. Вот почему четыре года назад (мне тогда исполнилось двадцать, а Рейне – двадцать три), собрав со всего клана деньги на богатые наряды и хорошее приданое, отец отправил Рейну в столицу, к нашей дальней родне, которая позаботилась о том, чтобы познакомить ее с возможными женихами.
И результат не заставил себя ждать. Рейна пробыла в столице неполный сезон и уехала даже раньше его окончания, получив несколько предложений. Отец предпочел господина Дэвина, знатного состоятельного господина, славившегося прочным положением и многообещающим будущим. Объявили о помолвке, и Рейна вернулась домой, чтобы подготовиться к свадьбе. Из дома она почти не выходила: по утрам помогала отцу, переписывая для него важные бумаги своим красивым почерком, а после обеда трудилась над рукоделием, плетя кружева, вышивая свои и будущего мужа инициалы на простынях, наволочках и носовых платках, которые должны были пойти в приданое.
Весной, когда сходит снег, в наших лесах расцветает невика, «улыбка весны» – цветок, который растет на труднодоступных скалах у водопадов. Он белый, а его лепестки покрыты крохотными ворсинками, которые, покрываясь моросью от воды, переливаются и сверкают под солнцем. Говорят, чтобы расти и цвести, невике вовсе не нужна земля – неведомо как они цепляются прямо за жесткий бесплодный камень. А если сорвешь, цветок не вянет долго-долго, и даже в засушенном виде сохраняет свою красоту.
Добыть невику считается доблестью, и я не оставляла попыток – если уж кто в Гленнарохе и был способен такое сделать, так это я: карабкалась по скалам с тех пор, как мне исполнилось семь, ловко цепляясь за незаметные глазу выступы, подобно горной козе. Однажды, несколько лет назад, мне улыбнулась удача, и я, лучась гордостью, примчалась с «улыбкой весны» домой. Правда, вместо ожидаемых восторгов получила нагоняй. Невика – символ бессмертной любви, который дарят в доказательство неизменности чувств мужчины своим возлюбленным. А что такое невика в руках у девчонки, которая добыла его сама? Что она этим хочет сказать? Что на свете не найдется того, кто ее полюбит? Что она отважнее и ловчее любого мужчины? Не хватало еще подарить цветок какому-нибудь парню, чтобы окончательно опозориться, выставив себя ищущей любви, не заслуживающей ее и любому доступной.
Но мне было наплевать – я-то знала, что не затем мне нужна невика. Это как охота за красотой, только бескровная. Азарт охватывает тебя, когда ты преследуешь лису или убиваешь зайца – но сразу после этого ты чувствуешь запах крови. А красота бессмертна и неуловима; в погоне за ней ты чувствуешь тот же азарт, и если она все же окажется у тебя в руках, наградой служат счастье и восхищение.
Той весной я решила добыть цветок для Рейны, которой вскоре предстояло выйти замуж. Мне все равно, что говорят легенды. Невика красивая, и Рейна тоже, она моя сестра, и я хотела порадовать ее. Когда еще дарить редкостный и прекрасный цветок, как не по случаю такой перемены в жизни, как предстоящая свадьба?
Прежде чем достать невику, ее еще нужно отыскать, и я пропадала в лесах несколько дней, обшаривая скалы. И наконец весна мне улыбнулась: из расщелины сверкнул маленький белый цветок.
Я хорошенько потерла ладони, чтобы согреть закоченевшие руки, и принялась спускаться. Невика оказалась дальше, чем мне казалось. Уцепившись за сухую ветку и уперевшись в скальный выступ ногой, другой рукой я потянулась к цветку. Пальцы лишь чуть-чуть не доставали до стебля; я вытянулась сильнее, ветка хрустнула, подалась под моим весом, сломалась – и я бы полетела вниз, если бы не успела вовремя схватиться за камень. Нога соскользнула; я повисла, болтаясь над пропастью и тщетно пытаясь нащупать опору. Болтала ногами, но лишь сильнее раскачивалась, а мерзнущие пальцы немели и скользили по влажным камням. Я боялась отпустить руку, чтобы понадежнее ухватиться – и в то же время понимала, что, если не сделаю этого, сорвусь. Впервые в жизни мне стало страшно; я испугалась лишь на миг, но этого мгновения, когда я уже мысленно падала с остановившимся сердцем, хватило – я растерялась, ослабевшие пальцы разжались, и…
Кто-то перехватил мою руку в тот самый момент, когда я уже почти летела вниз.
- Мне тебя не вытянуть! – крикнули сверху. – Найди опору!
Человек держал меня крепко, но я от испуга не могла сообразить, что делать, и лишь болталась, как кукла. А между тем он и правда не смог бы удержать меня надолго – я чувствовала, как невольно увлекаю его за собой. Там, наверху, особенно не за что было надежно зацепиться.
- Упрись в камень, говорю тебе!
Наконец совладав с паникой, я сумела кое-как нашарить ногой скалу. Всего на краткий миг – но этого оказалось достаточно, чтобы незнакомец сумел поудобнее перехватить мою левую руку, в то время как я взметнула наверх правую. Он подтянул меня повыше; я отчаянно заскреблась о скалу, и вот, наконец, он рывком меня вытащил, и мы вместе рухнули на землю.
С тех самых пор, как я сделала первые самостоятельные шаги, никто ко мне не прикасался – разве что отец, для того чтобы поколотить. Я не терпела, когда меня трогали – ненавидела объятия, слюнявые поцелуи и все такое прочее: стоило какому-нибудь случайному безумцу попытаться сотворить что-нибудь эдакое со мной, я начинала верещать, царапаться и кусаться, и мало-помалу все в Гленнарохе оставили любые попытки. А гостей, изредка нас посещавших, отец с порога предупреждал, что я вовсе не славная безобидная малютка, а дикий кусачий звереныш, к которому лучше не подходить ближе чем на расстояние вытянутой руки.
Теперь же я лежала в объятиях незнакомца, молодого мужчины, и вплотную прижималась к нему. У него было крепкое, стройное тело и теплые руки, а его сердце у моей щеки делало так: тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Я извернулась, принялась колотить его всюду, куда попадала, закатила оплеуху и вскочила, точно ужаленная.
- Ты что себе позволяешь с дочерью вождя!
Он неторопливо сел и посмотрел на меня снизу вверх:
- Дочери вождя не научены говорить «спасибо»? Хорошо, в следующий раз позволю тебе умереть.
На вид он был примерно одного со мной возраста, но взгляд был словно бы старше лица. Изумительно красивые, прекрасные черты – не думаю, что мне доводилось видеть более красивого человека. Правда, эту совершенную красоту портили следы побоев: застарелые ссадины на скулах и у рта и пересекавший лоб кривой шрам, который я увидела, когда ветер взметнул вверх русые пряди – слегка вьющиеся, оттенка старого золота.
И еще – он выглядел так, будто не улыбался. Вообще. Никогда.
- Так, значит, ты Гретта Безумная ведьма, - так же спокойно и по-прежнему не спеша вставать, сказал он.
- А ты откуда знаешь?
- Говорят, что в этих краях только ты можешь себя так вести.
Я потопталась, не находя, что сказать, а затем заявила:
- Благодарности не жди. Без тебя бы справилась.
И зашагала прочь.
Следующие несколько часов я провела, скрываясь от Шемми. Он выловил меня на краю леса (сбежала-то я без спросу) и попытался заставить засесть за книги – отец оставил надежды выдать меня замуж, но как раз поэтому получалось, что после его кончины мне суждено возглавить клан, а значит, я во многом должна была научиться разбираться. Но усидчивостью я отличалась не более, чем веретено, а потому ни побои, ни ругань не могли заставить меня провести за чтением и писаниной более получаса.
- Госпожа Гретта! – взывал ко мне красный, потный, запыхавшийся Шемми, преследуя меня по тропе меж холмов. – Ну Гретта же! Госпожа!
Но я знай себе петляла, как заяц, и в конце концов оторвалась от него, чтобы вновь юркнуть в лес и укрыться на моей тайной полянке. Здесь я хранила клюшку и мяч – сокровища, ставшие символом мечты, которой не суждено было сбыться.
Как играют в каманах, я впервые увидела, когда мне было шесть. Мальчишки в селении гоняли мяч по грязи – не было ни ворот, ни вратарей, они просто упражнялись. Но азарт захватил меня с той самой секунды, когда я взяла клюшку в руки и наподдала по мячу. У меня крепкие руки и быстрые ноги, я метко и сильно бью – вот почему мне было до слез обидно, что, хоть мне и позволяли время от времени погонять мяч, не могло идти и речи о том, чтобы меня взяли в команду. Я – девчонка, и парням просто в ум не могло взойти, что бок о бок с ними на поле выйдет женщина. Напрасно я уверяла их, и умоляла, и доказывала свое мастерство – они были непреклонны. И у отца поддержки я не нашла. Во-первых, я снова задумала нечто скандальное и неприличное. А во-вторых (и, вероятно, в этом крылась главная причина), каманах – игра жестокая. Правила, конечно, есть, но существуют лишь потому, что так положено. В основном игра – просто повод, чтобы подраться и выпустить пар. Ни одно сражение не обходится без увечий. Неудачно упавшего игрока безжалостно топчут ногами; в борьбе за мяч толкаются, пихаются, дерутся – и не только локтями и кулаками, но и здоровенными тяжелыми клюшками. Как бы ни был зол на меня или безразличен ко мне отец, а все-таки я была его дочерью. Одно дело, когда он меня колошматит, и другое – толпа разгоряченных, одержимых жестокостью битвы парней.
Так что я немного поупражнялась в лесу, в очередной раз потосковав о том, что никогда мне не выйти с командой на поле, а когда проголодалась, вернулась домой. Платье, плащ и обувь промокли насквозь, пока я гоняла по грязи и мокрому снегу, и первым делом следовало переодеться. Я поднялась к себе, чтобы сменить платье, и… В моей спальне, на столике у окна, в маленьком глиняном горшочке сияла серебристой звездой невика – первый весенний цветок.
Я долго смотрела на него, размышляя, не чудится ли мне это. Подошла – осторожно, будто боялась, что он исчезнет или превратится в крысу и укусит меня, – взяла горшочек в руки и поднесла цветок к лицу. Его белые лепестки мягко сияли, упругий светло-зеленый стебелек и резные листья были покрыты мягкими ворсинками. Невика пахла снегом и влажной землей.
Я вылетела из спальни с цветком в руках и, наткнувшись на дожидавшегося меня Шемми, спросила:
- Кто это принес?
Шемми пожал плечами и помотал головой в знак того, что не знает.
- Меня тут не было. Я весь день за вами гонялся.
Я вернула горшочек на место и помчалась по замку, расспрашивая каждого встречного и поперечного, откуда взялась невика. Никто ничего не мог мне сказать; наконец кухарка Майра сказала, что цветок принес юный Сэм, помощник конюха – а когда я нашла Сэма на конюшне, тот сообщил, что на подходе к замку его поймал какой-то парень и велел отнести цветок госпоже.
- Вы сперли у нас курицу, - сказала я.
- Это не мы.
- Да ладно.
- Правда.
Вычеркиваю.
- На следующей неделе мы передвинем границу еще на два фута.
- Не наглей.
- На полтора.
- На один и два, а мы сразу после этого – в обратную сторону. И до большого валуна на пустоши.
- Ага, еще до самого замка скажи.
- Можно подраться по этому поводу, - заметил Нирн.
- Договорились. Две драки: между молодняком просто так, между старшими за границу, а также с нас один угон скота.
Нирн сделал пометку и ответил:
- Угон скота, разбойное нападение и сожжение трех домов.
- Когда, где? Что за дома?
- Сказал, не наглей. Война все-таки. Не храните бдительность – сами виноваты.
- Согласна. С нас кража пары овец. Есть что-то надо.
- Постыдилась бы.
- Сам постыдись. Сочти убытки.
Так мы препирались еще некоторое время, расписывая боевые действия на предстоящую неделю и, закончив наконец, с чувством глубокого облегчения убрали записи в сумки. Посидели еще немного, прислонившись к дереву и наблюдая закат.
- Завязывала бы ты с этим, что ли, - сказал Нирн. – Ну вот что ты упрямишься? Давно бы помирились. Кому она нужна, эта война…
Я подобралась и насупилась.
- Нет.
- Да ну какой во всем этом смысл. Тебя уже Безумной ведьмой прозвали, а ты…
- Пусть зовут, как хотят. Не выйду я за него никогда и войну не могу прекратить, и ты это знаешь.
- Но ведь твой отец так и не подписал завещание. Никто не сможет тебя принудить.
- Да, но перед смертью отец всем объявил свою волю. И если я сейчас сдамся, это будет значить, что я соглашусь.
- Но…
- Не «но», и не хочу больше говорить об этом.
Война не прекратится. И на самом деле причина не в том, что Черные лисы – враги Огненных куниц. Многие десятилетия наши кланы жили в мирном соседстве. И не в том, что они жестокие и ужасные чудовища, которые поглотят нас и лишат наших преданий, домов и обычаев. Все это я выдумала и внушила остальным, как поступают все, кому нужны войны. «Они покорят нас и сделают нас рабами»; «они отнимут наше имущество»; «они молятся по-другому»; «они иначе произносят слова»; «они научат плохому наших детей» – если надо, найдутся тысячи причин, по которым одни люди должны враждовать с другими.
Дело в главе клана. Я скорее умру, чем стану его женой. Я хочу унизить его, уничтожить, выжить с этих земель, чтоб и воспоминания о нем не осталось.
Все потому, что я его ненавижу. И буду ненавидеть, пока дышу.
Глава 2
Припомни лес на склоне гор…
Многие думают, что меня прозвали Безумной ведьмой после того, как я развязала войну. Но это неправда. На самом деле так меня впервые назвал мой отец, Джок Огненная куница, когда в три года я укусила его до крови за палец. С тех пор он именовал меня не иначе как «подменыш» и «эльфийское отродье». Не только он, многие в Гленнарохе были уверены, что вскоре после моего рождения мелкие пакостники подсунули в колыбель собственного детеныша вместо человеческого ребенка.
И кто бы стал их за это винить, глядя на мою старшую сестру. Трудно сыскать сестер, насколько разных. Рейна – стройная, красивая, с нежными руками и безмятежным взглядом темно-голубых глаз, который у нас восхищенно именуют не иначе как «небесный взор». Я – маленькая, тощая, с выпирающими ключицами, будто почти вовсе без мяса – целиком из кожи да костей. Глаза раскосые, невыразительного серого цвета, а моей челюстью можно колоть орехи. Говорят, нрав человека можно определить по волосам. У Рейны они прямые, темные и мягкие, как блестящий струящийся шелк. У меня – упрямые, жесткие, вьющиеся, цвета ржавчины.
Мы разные и по характеру. Рейна – робкая, милая и вечно во всем сомневается. Я, горластое драчливое чудовище, не сомневаюсь никогда и ни в чем. Один странствующий бард, проведя какое-то время в Гленнарохе, сложил о нас песню, в которой сказал, что прекрасная старшая сестра создана из прозрачных ручьев и верескового меда, а младшая (то есть я) – из крапивы, колючек и воя диких котов.
Я его, разумеется, поколотила.
Таким образом, через несколько лет после моего рождения, окончательно уверившись в том, что толку из меня не выйдет, клан сосредоточил надежды на моей старшей сестре, предоставив мне расти самой по себе, точно чертополоху. Было ясно, что даже с богатым приданым (которого мы обеспечить не могли) будет сложно отыскать глупца, который решится взять в жены Безумную ведьму – слава о моем строптивом нраве разлетелась далеко за пределы Гленнароха. Зато кроткая, красивая Рейна обещала стать (и стала) сущим сокровищем. Вот почему четыре года назад (мне тогда исполнилось двадцать, а Рейне – двадцать три), собрав со всего клана деньги на богатые наряды и хорошее приданое, отец отправил Рейну в столицу, к нашей дальней родне, которая позаботилась о том, чтобы познакомить ее с возможными женихами.
И результат не заставил себя ждать. Рейна пробыла в столице неполный сезон и уехала даже раньше его окончания, получив несколько предложений. Отец предпочел господина Дэвина, знатного состоятельного господина, славившегося прочным положением и многообещающим будущим. Объявили о помолвке, и Рейна вернулась домой, чтобы подготовиться к свадьбе. Из дома она почти не выходила: по утрам помогала отцу, переписывая для него важные бумаги своим красивым почерком, а после обеда трудилась над рукоделием, плетя кружева, вышивая свои и будущего мужа инициалы на простынях, наволочках и носовых платках, которые должны были пойти в приданое.
***
Весной, когда сходит снег, в наших лесах расцветает невика, «улыбка весны» – цветок, который растет на труднодоступных скалах у водопадов. Он белый, а его лепестки покрыты крохотными ворсинками, которые, покрываясь моросью от воды, переливаются и сверкают под солнцем. Говорят, чтобы расти и цвести, невике вовсе не нужна земля – неведомо как они цепляются прямо за жесткий бесплодный камень. А если сорвешь, цветок не вянет долго-долго, и даже в засушенном виде сохраняет свою красоту.
Добыть невику считается доблестью, и я не оставляла попыток – если уж кто в Гленнарохе и был способен такое сделать, так это я: карабкалась по скалам с тех пор, как мне исполнилось семь, ловко цепляясь за незаметные глазу выступы, подобно горной козе. Однажды, несколько лет назад, мне улыбнулась удача, и я, лучась гордостью, примчалась с «улыбкой весны» домой. Правда, вместо ожидаемых восторгов получила нагоняй. Невика – символ бессмертной любви, который дарят в доказательство неизменности чувств мужчины своим возлюбленным. А что такое невика в руках у девчонки, которая добыла его сама? Что она этим хочет сказать? Что на свете не найдется того, кто ее полюбит? Что она отважнее и ловчее любого мужчины? Не хватало еще подарить цветок какому-нибудь парню, чтобы окончательно опозориться, выставив себя ищущей любви, не заслуживающей ее и любому доступной.
Но мне было наплевать – я-то знала, что не затем мне нужна невика. Это как охота за красотой, только бескровная. Азарт охватывает тебя, когда ты преследуешь лису или убиваешь зайца – но сразу после этого ты чувствуешь запах крови. А красота бессмертна и неуловима; в погоне за ней ты чувствуешь тот же азарт, и если она все же окажется у тебя в руках, наградой служат счастье и восхищение.
Той весной я решила добыть цветок для Рейны, которой вскоре предстояло выйти замуж. Мне все равно, что говорят легенды. Невика красивая, и Рейна тоже, она моя сестра, и я хотела порадовать ее. Когда еще дарить редкостный и прекрасный цветок, как не по случаю такой перемены в жизни, как предстоящая свадьба?
Прежде чем достать невику, ее еще нужно отыскать, и я пропадала в лесах несколько дней, обшаривая скалы. И наконец весна мне улыбнулась: из расщелины сверкнул маленький белый цветок.
Я хорошенько потерла ладони, чтобы согреть закоченевшие руки, и принялась спускаться. Невика оказалась дальше, чем мне казалось. Уцепившись за сухую ветку и уперевшись в скальный выступ ногой, другой рукой я потянулась к цветку. Пальцы лишь чуть-чуть не доставали до стебля; я вытянулась сильнее, ветка хрустнула, подалась под моим весом, сломалась – и я бы полетела вниз, если бы не успела вовремя схватиться за камень. Нога соскользнула; я повисла, болтаясь над пропастью и тщетно пытаясь нащупать опору. Болтала ногами, но лишь сильнее раскачивалась, а мерзнущие пальцы немели и скользили по влажным камням. Я боялась отпустить руку, чтобы понадежнее ухватиться – и в то же время понимала, что, если не сделаю этого, сорвусь. Впервые в жизни мне стало страшно; я испугалась лишь на миг, но этого мгновения, когда я уже мысленно падала с остановившимся сердцем, хватило – я растерялась, ослабевшие пальцы разжались, и…
Кто-то перехватил мою руку в тот самый момент, когда я уже почти летела вниз.
- Мне тебя не вытянуть! – крикнули сверху. – Найди опору!
Человек держал меня крепко, но я от испуга не могла сообразить, что делать, и лишь болталась, как кукла. А между тем он и правда не смог бы удержать меня надолго – я чувствовала, как невольно увлекаю его за собой. Там, наверху, особенно не за что было надежно зацепиться.
- Упрись в камень, говорю тебе!
Наконец совладав с паникой, я сумела кое-как нашарить ногой скалу. Всего на краткий миг – но этого оказалось достаточно, чтобы незнакомец сумел поудобнее перехватить мою левую руку, в то время как я взметнула наверх правую. Он подтянул меня повыше; я отчаянно заскреблась о скалу, и вот, наконец, он рывком меня вытащил, и мы вместе рухнули на землю.
С тех самых пор, как я сделала первые самостоятельные шаги, никто ко мне не прикасался – разве что отец, для того чтобы поколотить. Я не терпела, когда меня трогали – ненавидела объятия, слюнявые поцелуи и все такое прочее: стоило какому-нибудь случайному безумцу попытаться сотворить что-нибудь эдакое со мной, я начинала верещать, царапаться и кусаться, и мало-помалу все в Гленнарохе оставили любые попытки. А гостей, изредка нас посещавших, отец с порога предупреждал, что я вовсе не славная безобидная малютка, а дикий кусачий звереныш, к которому лучше не подходить ближе чем на расстояние вытянутой руки.
Теперь же я лежала в объятиях незнакомца, молодого мужчины, и вплотную прижималась к нему. У него было крепкое, стройное тело и теплые руки, а его сердце у моей щеки делало так: тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Я извернулась, принялась колотить его всюду, куда попадала, закатила оплеуху и вскочила, точно ужаленная.
- Ты что себе позволяешь с дочерью вождя!
Он неторопливо сел и посмотрел на меня снизу вверх:
- Дочери вождя не научены говорить «спасибо»? Хорошо, в следующий раз позволю тебе умереть.
На вид он был примерно одного со мной возраста, но взгляд был словно бы старше лица. Изумительно красивые, прекрасные черты – не думаю, что мне доводилось видеть более красивого человека. Правда, эту совершенную красоту портили следы побоев: застарелые ссадины на скулах и у рта и пересекавший лоб кривой шрам, который я увидела, когда ветер взметнул вверх русые пряди – слегка вьющиеся, оттенка старого золота.
И еще – он выглядел так, будто не улыбался. Вообще. Никогда.
- Так, значит, ты Гретта Безумная ведьма, - так же спокойно и по-прежнему не спеша вставать, сказал он.
- А ты откуда знаешь?
- Говорят, что в этих краях только ты можешь себя так вести.
Я потопталась, не находя, что сказать, а затем заявила:
- Благодарности не жди. Без тебя бы справилась.
И зашагала прочь.
***
Следующие несколько часов я провела, скрываясь от Шемми. Он выловил меня на краю леса (сбежала-то я без спросу) и попытался заставить засесть за книги – отец оставил надежды выдать меня замуж, но как раз поэтому получалось, что после его кончины мне суждено возглавить клан, а значит, я во многом должна была научиться разбираться. Но усидчивостью я отличалась не более, чем веретено, а потому ни побои, ни ругань не могли заставить меня провести за чтением и писаниной более получаса.
- Госпожа Гретта! – взывал ко мне красный, потный, запыхавшийся Шемми, преследуя меня по тропе меж холмов. – Ну Гретта же! Госпожа!
Но я знай себе петляла, как заяц, и в конце концов оторвалась от него, чтобы вновь юркнуть в лес и укрыться на моей тайной полянке. Здесь я хранила клюшку и мяч – сокровища, ставшие символом мечты, которой не суждено было сбыться.
Как играют в каманах, я впервые увидела, когда мне было шесть. Мальчишки в селении гоняли мяч по грязи – не было ни ворот, ни вратарей, они просто упражнялись. Но азарт захватил меня с той самой секунды, когда я взяла клюшку в руки и наподдала по мячу. У меня крепкие руки и быстрые ноги, я метко и сильно бью – вот почему мне было до слез обидно, что, хоть мне и позволяли время от времени погонять мяч, не могло идти и речи о том, чтобы меня взяли в команду. Я – девчонка, и парням просто в ум не могло взойти, что бок о бок с ними на поле выйдет женщина. Напрасно я уверяла их, и умоляла, и доказывала свое мастерство – они были непреклонны. И у отца поддержки я не нашла. Во-первых, я снова задумала нечто скандальное и неприличное. А во-вторых (и, вероятно, в этом крылась главная причина), каманах – игра жестокая. Правила, конечно, есть, но существуют лишь потому, что так положено. В основном игра – просто повод, чтобы подраться и выпустить пар. Ни одно сражение не обходится без увечий. Неудачно упавшего игрока безжалостно топчут ногами; в борьбе за мяч толкаются, пихаются, дерутся – и не только локтями и кулаками, но и здоровенными тяжелыми клюшками. Как бы ни был зол на меня или безразличен ко мне отец, а все-таки я была его дочерью. Одно дело, когда он меня колошматит, и другое – толпа разгоряченных, одержимых жестокостью битвы парней.
Так что я немного поупражнялась в лесу, в очередной раз потосковав о том, что никогда мне не выйти с командой на поле, а когда проголодалась, вернулась домой. Платье, плащ и обувь промокли насквозь, пока я гоняла по грязи и мокрому снегу, и первым делом следовало переодеться. Я поднялась к себе, чтобы сменить платье, и… В моей спальне, на столике у окна, в маленьком глиняном горшочке сияла серебристой звездой невика – первый весенний цветок.
Я долго смотрела на него, размышляя, не чудится ли мне это. Подошла – осторожно, будто боялась, что он исчезнет или превратится в крысу и укусит меня, – взяла горшочек в руки и поднесла цветок к лицу. Его белые лепестки мягко сияли, упругий светло-зеленый стебелек и резные листья были покрыты мягкими ворсинками. Невика пахла снегом и влажной землей.
Я вылетела из спальни с цветком в руках и, наткнувшись на дожидавшегося меня Шемми, спросила:
- Кто это принес?
Шемми пожал плечами и помотал головой в знак того, что не знает.
- Меня тут не было. Я весь день за вами гонялся.
Я вернула горшочек на место и помчалась по замку, расспрашивая каждого встречного и поперечного, откуда взялась невика. Никто ничего не мог мне сказать; наконец кухарка Майра сказала, что цветок принес юный Сэм, помощник конюха – а когда я нашла Сэма на конюшне, тот сообщил, что на подходе к замку его поймал какой-то парень и велел отнести цветок госпоже.
