– А ты что, Максом заинтересовалась? – с заискивающей улыбкой спросила меня Тася.
– Эээ, нет… – опешила я. – Просто спросила, потому что он такой…
– Странный? – перебила меня Тася, и я охотно ей закивала. – Я однажды попыталась с ним заговорить, потому что услышала у него прикольную группу в наушниках, а он тааак на меня посмотрел, словно я нарушила его священный покой. – она фыркнула и обернулась на Макса, который отстранённо смотрел в окно, подперев рукой подбородок.
– Я заметила, что девчонки его задирают. – с ноткой сожаления сказала я.
– Пф, мы обе в курсе, что этот парень умеет за себя постоять! – резво бросила она мне и продолжила: – А вообще, они знают, на что давить! Выбирают самое слабое место и бьют в него, пока не заскучают… – Тася прищурилась и тихо добавила: – Хотя, он симпатичный парень, яркий такой.
Я тут же почувствовала, как покраснела. Это чувство не спутаешь ни с чем: словно тысяча маленьких иголочек впиваются в твои щёки, а голову словно обдаёт горячим паром. Конечно же, Тася не могла не заметить мой внезапно вспыхнувший румянец и смущение.
– Он тебе что, нравится, признайся?! – шёпотом спросила она, внимательно глядя на меня сквозь свои сверкающие стёкла.
– Да с чего ты взяла? – тут же возмутилась я, стыдливо пряча свои глаза. В тот момент я сама не могла понять, почему же я так засмущалась.
– А ты в курсе, что он тебя спас? – неожиданно заявила Тася. На мой вопросительный взгляд она ответила: – Если бы не он, то эти стервятницы накинулись бы на тебя. А так, – он сам выбрал быть «белой вороной».
Я задумалась над словами одноклассницы и поёжилась. В глубине своей души я не хотела ему зла, ведь мы с ним были «на одинаковых условиях» в новой школе. Я так боялась быть белой вороной, а теперь мне было стыдно, что я не стала ею.
Всё шло своим чередом, приближались Новогодние праздники. К тому моменту я полностью освоилась в новой школе. По большей части, благодаря Тасе. Одноклассницы лишь однажды пустили в нашу с ней сторону колкую фразу: «О, гляньте, Поттерша себе подружаню нашла!» Тася сделала вид, что не услышала, а я посмотрела на одноклассниц с неприязнью, что их только насмешило. В такие моменты я с особой грустью вспоминала свою старую школу и наш дружный класс, в котором царили сплочённость и поддержка. Но больше «внимания» доставалось Максу, который, по-прежнему, держался в стороне ото всех.
Всё изменилось в один момент.
Одним утром я заметила, что Макс не пришёл на занятия. Это мне показалось странным, потому что он никогда не прогуливал. Я мысленно отругала себя за внезапное волнение за парня, с которым мы даже не знакомы. Но в течении дня я постоянно оборачивалась туда, где он обычно сидел. Внутри меня зарождалась какая-то необъяснимая тоска и тревога. Я старалась гнать от себя любые мысли, погружаясь в учёбу. На следующее утро наша классная руководительница неожиданно явилась к нам на первый урок. Все притихли.
– Удивительно, что сегодня в сборе все. Что ж, это прекрасный повод для того, чтобы вас похвалить! – с долей сарказма произнесла она, оглядывая всех поверх своих элегантных очков. – Но сегодняшнее утро, к сожалению, не доброе. Ваш одноклассник, Максим Бессонов, находится в больнице.
Я помню, как после этих слов моё сердце забилось сильнее, а по всему классу эхом пронеслось: «Ого!»; «Ну и что?»; «Опять кому-то врезал, походу…» Руководитель невозмутимо продолжила:
– Он сломал ногу, перелом значительный, поэтому до Нового года он пробудет под наблюдениям врачей. Это очень печальное известие как для меня, так и для вас…
С задних парт тут же вполголоса прозвучало: «Для кого как… Хоть этот месяц его рожу не увижу.»
– Что ты там сказала, Буйнова? – строго обратилась женщина к однокласснице, но в ответ лишь зазвенела гробовая тишина. Спустя минуту стойкого ожидания, она продолжила: – Я хорошо наслышана о том, как вы все отнеслись к Максиму. Все ваши слова, насмешки и поступки в отношении него я пресекаю прямо сейчас! И хоть он получил травму не в стенах школы, но я всё равно настаиваю на том, чтобы вы все, без исключения, поддержали его в этот нелёгкий момент.
– И каким образом, Светлана Анатольевна? – донеслось с соседней парты.
– Всё просто! Каждый в течении дня напишет небольшое послание в поддержку Максима длиною в тетрадный лист и передаст его в конце уроков мне. Сама лично прочту каждое письмо и если меня не удовлетворит его качество, то останетесь после уроков и будете переписывать!
– Мы что, в третьем классе? Что за фигня? Мы с ним даже не общаемся! – отовсюду послышались недовольные возгласы, а Тася посмотрела на меня и закатила глаза. Я потихоньку начала паниковать.
– Так, у ну-ка тихо! – громко отрезала женщина и сдвинула брови к переносице. – Это меньшее, что вы можете сделать для своего одноклассника сейчас! И кто виноват в том, что вы с ним не общались? Никогда не поздно всё исправить! Всем продуктивного дня. Встретимся на последнем уроке.
Сидя перед разлинованным листком тетради, я чувствовала волнение и растерянность. Словно я собиралась писать письмо не однокласснику, а Деду Морозу. Но, при этом, весь год вела себя очень плохо.
– Это так нелепо! – сердито произнесла Тася. – Ведь он их не будет даже читать! Так же скомкает, да выкинет…
В глубине души я надеялась на то, чтобы Тася оказалась права. Я не умела писать вдохновляющих писем.
В конце учебного дня классная руководительница собрала со всех куцые тетрадные листочки и бегло ознакомившись с каждым, подняла свои глаза на уставший класс.
– Ну вот, можете ведь, когда захотите! Ну, а теперь о главном. Кто поедет завтра к Максиму с вашими трогательными письмами?
Весь класс замер в немом молчании. Треск люминесцентной лампы под потолком стал оглушительным.
– Ну, что молчим? Не стесняемся, класс. – снова обратилась женщина к нам, сняв очки. – Завтра выходной, можно сделать доброе дело. Я за вас их везти не буду…
– Светлана Анатольевна, так нечестно! – решив нарушить тишину, заявил одноклассник, а его подхватили и все остальные. Они выкрикивали, что не обязаны это делать, что он этого не оценит, что выходной день только один и т.п. Но со Светланой Анатольевной было бесполезно спорить, так как её контраргументы были железобетонными: мол, это прекрасный шанс наладить отношения с Бессоновым.
– Пускай новенькая и идёт! – крикнула с задних парт одноклассница. – Они успели с ним подружиться, Светлана Анатольевна!
– Это правда? – обратилась ко мне классная руководительница. Я так растерялась, что потеряла дар речи. Тася резко обернулась назад и процедила сквозь зубы: «Вот дура.» Остальной класс подхватил слова одноклассницы и начал выкрикивать «Да, точно, они хотя бы общаются!»
– Она просто стесняется, Светлана Анатольевна! – заявила та же девчонка.
– Правда. – заикаясь, вполголоса проговорила я, чувствуя, как рядом негодует Тася.
– Если ты не против, то можешь навестить его и, заодно, отвезти эти письма. Ты согласна? – обратилась ко мне женщина, собирая листы в файлик. Я нашла в себе силы только на кивок. Щёки горели, а затылок начал ныть. Я вздохнула так, словно меня посылали на верную смерть.
В воскресенье ранним утром Тася написала мне: «Хочешь, пойду с тобой?» На что я ответила, что приму этот «удар» только на себя. Всю дорогу до больницы я не могла поверить в то, что согласилась на эту авантюру. Я смотрела на стопку тетрадных листков в сверкающем файле и думала: «Ведь в них нет ни капли правды и искренности. Может быть, лучше вовсе выкинуть их и вернуться домой?» Но мысль о том, что мне потом крупно влетит за свой «героический» поступок, не отпускала меня. Зато в здании больницы мне пришла прекрасная идея: отдать письма на стойку регистрации с просьбой передать их одноклассницу и смыться оттуда как можно скорее! Пересилив своё стеснение, запинаясь на каждом слове, я обратилась к пожилой женщине в белом, которая, молча выслушав меня, строго отрезала: «Личные вещи, тем более письма, посетители передают сами.»
Перед входом в палату я прерывисто вздохнула и, набравшись смелости, постучала костяшками пальцев по выбеленной двери. В ответ мне послышалась лишь тишина, после которой я замялась. В последний раз отругав себя за свою несмелость, я надавила на ледяную дверную ручку и осторожно заглянула внутрь. Первое, что я увидела, была загипсованная до колена нога, а уже потом взгляд скользнул на лицо. Он лежал с закрытыми глазами и, кажется, спал. Я видела, как спокойно вздымается его грудь в белой рубашке, как умиротворено его бледное лицо. В плену его расслабленных пальцев был грифельный карандаш. Подойдя ближе, я услышала приглушённую музыку из его наушников и невольно улыбнулась: я тоже часто засыпала, не вытащив «капли» из ушей. Я помню, что стояла и смотрела на него, не в силах прикоснуться, чтобы разбудить. Я решила оставить письма на прикроватной тумбочке и тихонько уйти, но, как только я подкралась поближе, я услышала удивлённый возглас: «Ой, блин, напугала!» Я опешила и из моих рук посыпались на пол тетрадные листки. Так неловко, как в тот момент, я себя не ощущала никогда. Я не знала, что ему сказать, не знала, что вообще здесь делаю, да ещё эти дурацкие письма выпали в самый неподходящий момент! Внутри себя я вопила.
– Эээ, привет. – решил первым нарушить неловкую тишину, сказал он, протирая глаза.
– Извини! – тут же выпалила я. – Не хооотела тттебя бууудить…
– Да ладно. – он пожал плечами и невозмутимо добавил: – У тебя духи просто очень сладкие. Они мне ноздри защекотали, вот я и проснулся.
Это были мамины духи. И они меня выдали.
– Я… я тут тееебе ппписьма… – я жутко разволновалась, что и слова сказать не могла, тыкая пальцем в пол.
– Ды я вижу. – сказал он, опустив глаза на пол. – Там им и место! – он улыбнулся мне, а я так не смогла двинуть своими окаменевшими мышцами лица. Он предложил мне присесть на стул у окна, после чего продолжил:
– Классная меня предупредила, что ты приедешь. Я был удивлён.
– Чему?
– Ну, что вообще кто-то из класса придёт… Я ни с кем почти не общаюсь. А, ты вроде тоже новенькая, да?
Я кивнула, после чего он, прищурившись, спросил:
– Не повезло нам с тобой в эту шарагу поступить. В ней только деградировать и можно…
Я снова кивнула, но уже с сожалением, после чего наступило неловкое молчание. Я упёрлась глазами в пол, а руки вцепились в сиденье стула. Кажется, мои щёки тогда были краснее спелых яблок. Он повернул голову в мою сторону, словно намереваясь что-то сказать, но я быстро спросила его о том, как он получил травму. Максим сказал, что неудачно покатался на коньках, после чего я посетовала на то, что не люблю коньки и вообще всё то, что на маленьких колёсиках. Я люблю чувствовать почву под ногами, но Макс сказал, что обожает кататься на скейтборде, но зимой на нём по городу особо не покатаешься. Поэтому, он решил попробовать коньки, которые его в итоге «победили». Я увидела улыбку на его лице, которая меня словно «расколдовала», и я тоже начала улыбаться ему в ответ. В тот момент я искренне сожалела о его травме.
Мы проговорили с ним почти целый час. С каждой минутой моё волнение отступало, а на его месте зарождалось неподдельное любопытство. Максим показался мне очень открытым и дружелюбным парнем, что никак не вязалось с его репутацией «драчуна». Хотя этот момент в разговоре он обошёл стороной. Он жаловался на то, что ему скучно в больнице, а рисовать лёжа не удобно, да и карандаши очень быстро заканчиваются, чего не скажешь об идеях для новых рисунков.
Забытые письма одноклассников так и покоились на полу, среди которых не было лишь одного: моего. Я вытащила его по дороге в больницу и надеялась, что Максим не заметит пропажи. Когда в палату деловито зашла уборщица, то сразу отчитала Макса: «Тааак, опять свои листки раскидал, Максим! Только успеваешь за тобой убирать…» На что он равнодушно ответил:
– А это просто мусор, Тамара Васильевна! Я до урны не дошёл, уж простите!
– Сама хотела их выкинуть по дороге. – призналась я Максу.
– Тогда ты бы не пришла.
Я посмотрела на него таким взглядом, в котором читалось: «Я не ослышалась?!» А Максим неожиданно спросил:
– Ты есть в ВК?
– Конечно, а кого там сейчас нет?
– Училок наших – я проверял!
– И Слава Богу! – я засмеялась, а он достал телефон из-под подушки со словами: «Как тебя найти?»
С тех пор началась маленькая дружба между двумя белыми воронами. До Нового года я почти не выпускала телефон из рук, пропадая в переписках с Максимом. Поначалу, он писал мне под предлогом учёбы, но чаще всего переводил разговор на личные темы: семья, друзья, увлечения, планы на жизнь. Единственное, что меня расстраивало, так это, что Макс не особо много писал о себе. Из переписок я узнала, что он тоже переехал из небольшого городка, но будучи ещё малышом. Его отец был военным, поэтому переезд был по долгу службы. Благо, больше они не покинули город. Мама Максима на новом месте стала репетитором по фортепиано, так как имела музыкальное образование. Макс был единственным ребёнком в семье. Хотя, один раз он обмолвился, что у матери случился серьёзный выкидыш, после которого она уже не смогла забеременеть. Поэтому, родители возлагали на единственного ребёнка большие надежды. Отец хотел отдать Максима в Суворовское училище, ведь мужчина считал, что дисциплина и четкий учебный план делают кадетов образованнее, чем большинство обычных школьников. Но Максу эта идея крайне не понравилась, из-за чего у них с отцом случился серьёзный конфликт. «Отец хотел, чтобы я по его стопам пошёл, ну, или хотя бы приобщился к военной жизни.» – говорил Максим. «Но я ненавижу жизнь по уставу: быть клоном в отглаженной форме – ещё не значит быть мужиком». На сторону сына тогда встала мама, которая поддержала увлечение Максима рисованием, так как хотела поддержать его талант. «Вообще, я хотел бы комиксы рисовать, но мама отдала меня в художку, где частенько мне бывало скучно… Зато на форумах в интернете меня поддержали, даже пару моих работ выдвинули на конкурсы». Скучно Максиму было и в профессиональном лицее, в котором велась активная финансовая пропаганда и агитация на поступление в престижные ВУЗы. «Преподы там были просто одержимы деньгами. Каждый урок начинался со слов, что мы должны быть благодарны родителям за то, что они отстёгивают приличные бабки за наше обучение. Они твердили, что деньги правят миром и умами, но ведь талант за бумажки не купишь!» По мере взросления Максим стремился выделяться из общей массы лицеистов, потому что, по его словам, боялся превратиться в «раба образовательной системы». Он молчаливо бунтовал, выплёскивая свой внутренний протест «в ярких красках». Что в рисунках, что во внешности. «Трудный возраст» начался у Максима с тринадцати лет, когда он первый раз покрасил свои пшеничные волосы в тёмный, дома у своего друга. Когда он пришёл в отчий дом, то отец заставил сына отправиться в ванную и мыть голову до тех пор, пока не смоет всю «гадость» с волос. «Вообще, отец грозился меня на лысо побрить, но я сказал, что после этого он меня больше не увидит. Мама знала, что я не шучу, поэтому смогла тогда повлиять на него.» Я тайно восхищалась смелостью Макса и его непоколебимыми принципами.
– Эээ, нет… – опешила я. – Просто спросила, потому что он такой…
– Странный? – перебила меня Тася, и я охотно ей закивала. – Я однажды попыталась с ним заговорить, потому что услышала у него прикольную группу в наушниках, а он тааак на меня посмотрел, словно я нарушила его священный покой. – она фыркнула и обернулась на Макса, который отстранённо смотрел в окно, подперев рукой подбородок.
– Я заметила, что девчонки его задирают. – с ноткой сожаления сказала я.
– Пф, мы обе в курсе, что этот парень умеет за себя постоять! – резво бросила она мне и продолжила: – А вообще, они знают, на что давить! Выбирают самое слабое место и бьют в него, пока не заскучают… – Тася прищурилась и тихо добавила: – Хотя, он симпатичный парень, яркий такой.
Я тут же почувствовала, как покраснела. Это чувство не спутаешь ни с чем: словно тысяча маленьких иголочек впиваются в твои щёки, а голову словно обдаёт горячим паром. Конечно же, Тася не могла не заметить мой внезапно вспыхнувший румянец и смущение.
– Он тебе что, нравится, признайся?! – шёпотом спросила она, внимательно глядя на меня сквозь свои сверкающие стёкла.
– Да с чего ты взяла? – тут же возмутилась я, стыдливо пряча свои глаза. В тот момент я сама не могла понять, почему же я так засмущалась.
– А ты в курсе, что он тебя спас? – неожиданно заявила Тася. На мой вопросительный взгляд она ответила: – Если бы не он, то эти стервятницы накинулись бы на тебя. А так, – он сам выбрал быть «белой вороной».
Я задумалась над словами одноклассницы и поёжилась. В глубине своей души я не хотела ему зла, ведь мы с ним были «на одинаковых условиях» в новой школе. Я так боялась быть белой вороной, а теперь мне было стыдно, что я не стала ею.
Всё шло своим чередом, приближались Новогодние праздники. К тому моменту я полностью освоилась в новой школе. По большей части, благодаря Тасе. Одноклассницы лишь однажды пустили в нашу с ней сторону колкую фразу: «О, гляньте, Поттерша себе подружаню нашла!» Тася сделала вид, что не услышала, а я посмотрела на одноклассниц с неприязнью, что их только насмешило. В такие моменты я с особой грустью вспоминала свою старую школу и наш дружный класс, в котором царили сплочённость и поддержка. Но больше «внимания» доставалось Максу, который, по-прежнему, держался в стороне ото всех.
Всё изменилось в один момент.
Одним утром я заметила, что Макс не пришёл на занятия. Это мне показалось странным, потому что он никогда не прогуливал. Я мысленно отругала себя за внезапное волнение за парня, с которым мы даже не знакомы. Но в течении дня я постоянно оборачивалась туда, где он обычно сидел. Внутри меня зарождалась какая-то необъяснимая тоска и тревога. Я старалась гнать от себя любые мысли, погружаясь в учёбу. На следующее утро наша классная руководительница неожиданно явилась к нам на первый урок. Все притихли.
– Удивительно, что сегодня в сборе все. Что ж, это прекрасный повод для того, чтобы вас похвалить! – с долей сарказма произнесла она, оглядывая всех поверх своих элегантных очков. – Но сегодняшнее утро, к сожалению, не доброе. Ваш одноклассник, Максим Бессонов, находится в больнице.
Я помню, как после этих слов моё сердце забилось сильнее, а по всему классу эхом пронеслось: «Ого!»; «Ну и что?»; «Опять кому-то врезал, походу…» Руководитель невозмутимо продолжила:
– Он сломал ногу, перелом значительный, поэтому до Нового года он пробудет под наблюдениям врачей. Это очень печальное известие как для меня, так и для вас…
С задних парт тут же вполголоса прозвучало: «Для кого как… Хоть этот месяц его рожу не увижу.»
– Что ты там сказала, Буйнова? – строго обратилась женщина к однокласснице, но в ответ лишь зазвенела гробовая тишина. Спустя минуту стойкого ожидания, она продолжила: – Я хорошо наслышана о том, как вы все отнеслись к Максиму. Все ваши слова, насмешки и поступки в отношении него я пресекаю прямо сейчас! И хоть он получил травму не в стенах школы, но я всё равно настаиваю на том, чтобы вы все, без исключения, поддержали его в этот нелёгкий момент.
– И каким образом, Светлана Анатольевна? – донеслось с соседней парты.
– Всё просто! Каждый в течении дня напишет небольшое послание в поддержку Максима длиною в тетрадный лист и передаст его в конце уроков мне. Сама лично прочту каждое письмо и если меня не удовлетворит его качество, то останетесь после уроков и будете переписывать!
– Мы что, в третьем классе? Что за фигня? Мы с ним даже не общаемся! – отовсюду послышались недовольные возгласы, а Тася посмотрела на меня и закатила глаза. Я потихоньку начала паниковать.
– Так, у ну-ка тихо! – громко отрезала женщина и сдвинула брови к переносице. – Это меньшее, что вы можете сделать для своего одноклассника сейчас! И кто виноват в том, что вы с ним не общались? Никогда не поздно всё исправить! Всем продуктивного дня. Встретимся на последнем уроке.
Сидя перед разлинованным листком тетради, я чувствовала волнение и растерянность. Словно я собиралась писать письмо не однокласснику, а Деду Морозу. Но, при этом, весь год вела себя очень плохо.
– Это так нелепо! – сердито произнесла Тася. – Ведь он их не будет даже читать! Так же скомкает, да выкинет…
В глубине души я надеялась на то, чтобы Тася оказалась права. Я не умела писать вдохновляющих писем.
В конце учебного дня классная руководительница собрала со всех куцые тетрадные листочки и бегло ознакомившись с каждым, подняла свои глаза на уставший класс.
– Ну вот, можете ведь, когда захотите! Ну, а теперь о главном. Кто поедет завтра к Максиму с вашими трогательными письмами?
Весь класс замер в немом молчании. Треск люминесцентной лампы под потолком стал оглушительным.
– Ну, что молчим? Не стесняемся, класс. – снова обратилась женщина к нам, сняв очки. – Завтра выходной, можно сделать доброе дело. Я за вас их везти не буду…
– Светлана Анатольевна, так нечестно! – решив нарушить тишину, заявил одноклассник, а его подхватили и все остальные. Они выкрикивали, что не обязаны это делать, что он этого не оценит, что выходной день только один и т.п. Но со Светланой Анатольевной было бесполезно спорить, так как её контраргументы были железобетонными: мол, это прекрасный шанс наладить отношения с Бессоновым.
– Пускай новенькая и идёт! – крикнула с задних парт одноклассница. – Они успели с ним подружиться, Светлана Анатольевна!
– Это правда? – обратилась ко мне классная руководительница. Я так растерялась, что потеряла дар речи. Тася резко обернулась назад и процедила сквозь зубы: «Вот дура.» Остальной класс подхватил слова одноклассницы и начал выкрикивать «Да, точно, они хотя бы общаются!»
– Она просто стесняется, Светлана Анатольевна! – заявила та же девчонка.
– Правда. – заикаясь, вполголоса проговорила я, чувствуя, как рядом негодует Тася.
– Если ты не против, то можешь навестить его и, заодно, отвезти эти письма. Ты согласна? – обратилась ко мне женщина, собирая листы в файлик. Я нашла в себе силы только на кивок. Щёки горели, а затылок начал ныть. Я вздохнула так, словно меня посылали на верную смерть.
***
В воскресенье ранним утром Тася написала мне: «Хочешь, пойду с тобой?» На что я ответила, что приму этот «удар» только на себя. Всю дорогу до больницы я не могла поверить в то, что согласилась на эту авантюру. Я смотрела на стопку тетрадных листков в сверкающем файле и думала: «Ведь в них нет ни капли правды и искренности. Может быть, лучше вовсе выкинуть их и вернуться домой?» Но мысль о том, что мне потом крупно влетит за свой «героический» поступок, не отпускала меня. Зато в здании больницы мне пришла прекрасная идея: отдать письма на стойку регистрации с просьбой передать их одноклассницу и смыться оттуда как можно скорее! Пересилив своё стеснение, запинаясь на каждом слове, я обратилась к пожилой женщине в белом, которая, молча выслушав меня, строго отрезала: «Личные вещи, тем более письма, посетители передают сами.»
Перед входом в палату я прерывисто вздохнула и, набравшись смелости, постучала костяшками пальцев по выбеленной двери. В ответ мне послышалась лишь тишина, после которой я замялась. В последний раз отругав себя за свою несмелость, я надавила на ледяную дверную ручку и осторожно заглянула внутрь. Первое, что я увидела, была загипсованная до колена нога, а уже потом взгляд скользнул на лицо. Он лежал с закрытыми глазами и, кажется, спал. Я видела, как спокойно вздымается его грудь в белой рубашке, как умиротворено его бледное лицо. В плену его расслабленных пальцев был грифельный карандаш. Подойдя ближе, я услышала приглушённую музыку из его наушников и невольно улыбнулась: я тоже часто засыпала, не вытащив «капли» из ушей. Я помню, что стояла и смотрела на него, не в силах прикоснуться, чтобы разбудить. Я решила оставить письма на прикроватной тумбочке и тихонько уйти, но, как только я подкралась поближе, я услышала удивлённый возглас: «Ой, блин, напугала!» Я опешила и из моих рук посыпались на пол тетрадные листки. Так неловко, как в тот момент, я себя не ощущала никогда. Я не знала, что ему сказать, не знала, что вообще здесь делаю, да ещё эти дурацкие письма выпали в самый неподходящий момент! Внутри себя я вопила.
– Эээ, привет. – решил первым нарушить неловкую тишину, сказал он, протирая глаза.
– Извини! – тут же выпалила я. – Не хооотела тттебя бууудить…
– Да ладно. – он пожал плечами и невозмутимо добавил: – У тебя духи просто очень сладкие. Они мне ноздри защекотали, вот я и проснулся.
Это были мамины духи. И они меня выдали.
– Я… я тут тееебе ппписьма… – я жутко разволновалась, что и слова сказать не могла, тыкая пальцем в пол.
– Ды я вижу. – сказал он, опустив глаза на пол. – Там им и место! – он улыбнулся мне, а я так не смогла двинуть своими окаменевшими мышцами лица. Он предложил мне присесть на стул у окна, после чего продолжил:
– Классная меня предупредила, что ты приедешь. Я был удивлён.
– Чему?
– Ну, что вообще кто-то из класса придёт… Я ни с кем почти не общаюсь. А, ты вроде тоже новенькая, да?
Я кивнула, после чего он, прищурившись, спросил:
– Не повезло нам с тобой в эту шарагу поступить. В ней только деградировать и можно…
Я снова кивнула, но уже с сожалением, после чего наступило неловкое молчание. Я упёрлась глазами в пол, а руки вцепились в сиденье стула. Кажется, мои щёки тогда были краснее спелых яблок. Он повернул голову в мою сторону, словно намереваясь что-то сказать, но я быстро спросила его о том, как он получил травму. Максим сказал, что неудачно покатался на коньках, после чего я посетовала на то, что не люблю коньки и вообще всё то, что на маленьких колёсиках. Я люблю чувствовать почву под ногами, но Макс сказал, что обожает кататься на скейтборде, но зимой на нём по городу особо не покатаешься. Поэтому, он решил попробовать коньки, которые его в итоге «победили». Я увидела улыбку на его лице, которая меня словно «расколдовала», и я тоже начала улыбаться ему в ответ. В тот момент я искренне сожалела о его травме.
Мы проговорили с ним почти целый час. С каждой минутой моё волнение отступало, а на его месте зарождалось неподдельное любопытство. Максим показался мне очень открытым и дружелюбным парнем, что никак не вязалось с его репутацией «драчуна». Хотя этот момент в разговоре он обошёл стороной. Он жаловался на то, что ему скучно в больнице, а рисовать лёжа не удобно, да и карандаши очень быстро заканчиваются, чего не скажешь об идеях для новых рисунков.
Забытые письма одноклассников так и покоились на полу, среди которых не было лишь одного: моего. Я вытащила его по дороге в больницу и надеялась, что Максим не заметит пропажи. Когда в палату деловито зашла уборщица, то сразу отчитала Макса: «Тааак, опять свои листки раскидал, Максим! Только успеваешь за тобой убирать…» На что он равнодушно ответил:
– А это просто мусор, Тамара Васильевна! Я до урны не дошёл, уж простите!
– Сама хотела их выкинуть по дороге. – призналась я Максу.
– Тогда ты бы не пришла.
Я посмотрела на него таким взглядом, в котором читалось: «Я не ослышалась?!» А Максим неожиданно спросил:
– Ты есть в ВК?
– Конечно, а кого там сейчас нет?
– Училок наших – я проверял!
– И Слава Богу! – я засмеялась, а он достал телефон из-под подушки со словами: «Как тебя найти?»
С тех пор началась маленькая дружба между двумя белыми воронами. До Нового года я почти не выпускала телефон из рук, пропадая в переписках с Максимом. Поначалу, он писал мне под предлогом учёбы, но чаще всего переводил разговор на личные темы: семья, друзья, увлечения, планы на жизнь. Единственное, что меня расстраивало, так это, что Макс не особо много писал о себе. Из переписок я узнала, что он тоже переехал из небольшого городка, но будучи ещё малышом. Его отец был военным, поэтому переезд был по долгу службы. Благо, больше они не покинули город. Мама Максима на новом месте стала репетитором по фортепиано, так как имела музыкальное образование. Макс был единственным ребёнком в семье. Хотя, один раз он обмолвился, что у матери случился серьёзный выкидыш, после которого она уже не смогла забеременеть. Поэтому, родители возлагали на единственного ребёнка большие надежды. Отец хотел отдать Максима в Суворовское училище, ведь мужчина считал, что дисциплина и четкий учебный план делают кадетов образованнее, чем большинство обычных школьников. Но Максу эта идея крайне не понравилась, из-за чего у них с отцом случился серьёзный конфликт. «Отец хотел, чтобы я по его стопам пошёл, ну, или хотя бы приобщился к военной жизни.» – говорил Максим. «Но я ненавижу жизнь по уставу: быть клоном в отглаженной форме – ещё не значит быть мужиком». На сторону сына тогда встала мама, которая поддержала увлечение Максима рисованием, так как хотела поддержать его талант. «Вообще, я хотел бы комиксы рисовать, но мама отдала меня в художку, где частенько мне бывало скучно… Зато на форумах в интернете меня поддержали, даже пару моих работ выдвинули на конкурсы». Скучно Максиму было и в профессиональном лицее, в котором велась активная финансовая пропаганда и агитация на поступление в престижные ВУЗы. «Преподы там были просто одержимы деньгами. Каждый урок начинался со слов, что мы должны быть благодарны родителям за то, что они отстёгивают приличные бабки за наше обучение. Они твердили, что деньги правят миром и умами, но ведь талант за бумажки не купишь!» По мере взросления Максим стремился выделяться из общей массы лицеистов, потому что, по его словам, боялся превратиться в «раба образовательной системы». Он молчаливо бунтовал, выплёскивая свой внутренний протест «в ярких красках». Что в рисунках, что во внешности. «Трудный возраст» начался у Максима с тринадцати лет, когда он первый раз покрасил свои пшеничные волосы в тёмный, дома у своего друга. Когда он пришёл в отчий дом, то отец заставил сына отправиться в ванную и мыть голову до тех пор, пока не смоет всю «гадость» с волос. «Вообще, отец грозился меня на лысо побрить, но я сказал, что после этого он меня больше не увидит. Мама знала, что я не шучу, поэтому смогла тогда повлиять на него.» Я тайно восхищалась смелостью Макса и его непоколебимыми принципами.
