Уселась на скамеечку, и принялась приводить в порядок запутанные мысли. Поразмыслить было о чем: исторический персонаж безвозвратно ускользал из созданной для него схемы. Увиденное мною шло в разрез со сведениями, что дошли до наших дней.
Мощная фигура государя с неотразимым обаянием и внушительным набором деяний потеснилась, уступив место измученному недугом мужчине, которого, казалось, безмерно тяготило его предназначение. Как он умудрился совершить все то, о чем слагали легенды многие поколения потомков, мне было категорически непонятно.
Я было подумала, что он успел совершить хоть что-то до того, как получил свое увечье и оказался прикованным к трону правителя в самом прямом смысле слова. Но вспомнила, что Властитель занял престол отца совсем молодым, едва вернувшись из долгого путешествия.
-Не получается, - грустно констатировала я, и вернулась к анализу.
Властитель из старинных легенд должен был непрестанно что-то совершать. Властитель, которого увидела я, не делал ВООБЩЕ НИЧЕГО. Лишь изредка он устраивал некое подобие военных советов, причем ни один из них не длился долее часу.
По окончании совещаний приближенные покидали зал, и скорым шагом отправлялись на некие неведомые мне трудовые подвиги. Рассуждая логически, именно они и должны были проделывать все те государственные дела, которые молва приписывала их сюзерену.
Однако не все они могли делать за него! Не во всех областях человека возможно заменить безболезненно. Если б я только могла предположить, как мне самой доведется поучаствовать в сугубо личных делах правителя! Но до тех пор я считала, что оставался набор поступков, совершенных Властителем лично. Хотя сильно затруднялась эти поступки объяснить и даже просто перечислить.
Но даже это было не самое интересное. С трудом верилось, что его подданные именно так понимают вассальный долг, и откладывают собственную жизнь в дальний угол, торопясь прожить жизнь одной из теней сюзерена. Они теряли все права на собственное лицо, исполняя его волю. Я долго не могла понять, что же, кроме вассального долга, заставляет его людей с таким рвением претворять в жизнь замыслы сюзерена. Недоумевала я до того дня, когда мне довелось присутствовать при своеобразном военном совете.
Властитель наметил экспедицию к южным границам своих владений. А поскольку наши провожатые давно покинули замок и отправились восвояси, он пожелал уточнить географические подробности у меня.
Пока я, робея перед представительным собранием, пыталась связно изложить географические впечатления от поездки, меня не прерывали. Но едва я на мгновение замолкла, Властитель вдруг приказал:
-Пошлите за монахом.
Я затосковала, подумав отчего-то, что сейчас приглашенный служитель господень примется записывать мои «показания». Для этого мне придется медленно повторить все еще раз, с мельчайшими деталями и пространными комментариями…правда, тут же выяснилось, что я рано предалась тоске.
Возникший будто из-под земли монашек в неприметном сером одеянии нес не перья и чернила, а буквально «черный ящик» небольшого размера. При этом он мало внимания обращал на сборище, перед которым я только что так бездарно смущалась.
Выслушав краткий вариант моей речи, он задал два-три вопроса, показавшихся мне какими-то странными, открыл свой «саквояж» и достал оттуда…разрази меня гром, если это не были принадлежности для черчения!
-Можешь нарисовать то, что она рассказала? – строго осведомился у монаха государь.
Тот неспешно кивнул, и принялся за работу. Под его ловкими руками на пергаменте проступали очертания сильно упрощенной, но довольно точной карты нашего путешествия.
-Я сам придумал это, - гордо отметил Властитель, обернувшись ко мне, - зарисовать лучше, чем записать рассказ о какой-либо стране. Монахи учены, знают все об этом мире, вот пусть и рисуют на лице его наши дороги.
Я не ответила, ибо во все глаза следила за средневековым чертежником. В его распоряжении не было ни графопостроителей, ни специальной доски, ни даже простой стирательной резинки, но он и без хитростей позднейших эпох работал точно и быстро. Карта Европы вполне соответствовала более поздним вариациям. Разве что очертания материка вышли чуть расплывчатыми, но вполне узнаваемыми. Чертежник уверенно изобразил описанный мною путь, деловито посыпал свое творение песком, стряхнул его, и почтительно подал Властителю.
-Хорошая работа, божий слуга, - удовлетворенно отметил тот, - Скажешь отцу Уорвику, что я доволен. Господь, я полагаю, тоже радуется, глядя на твои труды. Можешь вернуться в обитель еще до заката. Тебе дадут охрану.
-Слуге божьему не нужна охрана, государь, - непринужденно улыбнулся монах.
Улыбка на его непроницаемом, грубо вырезанном лице выглядела так, точно улыбалась каменная статуя, а не живой человек. Во множестве книг описывались вечные проблемы королей с церковниками – мне запомнилось, что они чрезвычайно плохо ладили между собой. Этот случай, видно, был исключением: монах явно гордился тем, что хорошо послужил государю, а государь вполне миролюбиво сносил некоторый недостаток пиетета со стороны своего штатного картографа. На реплику монаха он хмыкнул, и кивнул:
-Пусть будет как ты хочешь. Ступай.
Провожая глазами грязную серую рясу, мелькнувшую в дверях, я формулировала свежий тезис. Оказывается, только личное обаяние этой нетривиальной исторической персоны и заставляет повиноваться его людей. Только оно, ничего больше. Простой принцип, как и большинство простых вещей, давал наилучшие результаты. Я и сама не раз пользовалась сходным способом привлекать к себе симпатии, разве что в меньших масштабах. Властитель просто переживал легкую форму размножения личности. Множился он на сколько угодно человек, и ни один из них почти ничем не напоминал другого. Однако каждый узнаваемо походил на того, с кем Властитель в данный момент общался. Каждое такое зеркальное отражение понимало собеседника гораздо лучше, чем он сам понимал себя.
По мере надобности он становился то простым молодым воякой, не чуждым разных увеселений и с большими честолюбивыми планами, то «отцом-командиром», строгим, но справедливым, то почти мафиозным «крестным отцом», не менее опасным, чем известный киношный персонаж. Чудо, что никто не сознавал этого. Всем казалось во время бесед с Властителем, что они говорят со своим двойником, который отлично понимает все, что они хотят ему сказать раньше, чем они открывают рот.
Словно всем им привалило несказанное везение, и сюзерен был для каждого именно таким господином, под началом которого они чувствовали себя комфортнее всего.
Создав всем им «условия наибольшего благоприятствования», сам он почти растворился в этих сложных государственных трудах. Порой он напоминал мне паука, сидящего в центре огромной паутины и вершащего суд и расправу. А иногда мне казалось, что сам он, прежде всего – пленник этой паутины, и давно уже она диктует его поступки, а не наоборот.
Я постоянно забывала о том, что не каждый мог стать правителем столь высокого ранга. Недюжинные способности к дипломатии, способность мыслить не частными, а государственными категориями, страсть разыгрывать шахматные партии политических игр и выбирать в подчиненные кукол, которых достаточно вовремя дергать за нитки – далеко не полный перечень необходимых умений, и всеми он владел в совершенстве.
Обаятельный мужчина с острым, парадоксальным умом – лишь одно из его лиц, а увидеть все я могла только мечтать. Как не могла даже и мечтать о том, чтобы хоть раз увидеть его собственное лицо.
Я не могла поверить – едва ли не впервые в жизни – в то, что видели мои собственные глаза. Доверчивость вассалов, поистине, превышала все мыслимые пределы. И как, хотела бы я знать, они умудрялись не замечать вечных загадок, окружающих сюзерена?
По моим понятиям, уж слишком много тайн заслоняло Властителя от людей. Все эти глухонемые личные слуги, более чем узкий круг «ближних людей», жены, приходящие к нему на ложе очень редко и всегда в полной темноте…И никто, ни одна живая душа, не смел заметить эти странности, и даже не пытался над ними поразмышлять.
Как бы там ни было, но их жизнь протекала именно так, и не мне было перекраивать ее по своему разумению. Все, что я могла – это приспособиться к окружающему миру, сделаться его частью, и наблюдать за ним изнутри.
* * *
Глубокая старина таила немало интересных персонажей. Причем появлялись они не скопом, а исключительно по очереди, дабы каждого можно было оценить в полной мере.
Я сомневалась, полагался ли державе Властителя собственный «патриарх»: оказалось, что очень даже полагался. Отец Уорвик имел изрядную седую шевелюру, серебристыми волнами ниспадавшую ему на плечи и физиономию завзятого игрока в покер, с орлиным хищным носом и пронизывающим взглядом выцветших голубых глаз.
-Вы христианка, миледи? – величественно осведомился он у меня при первой же встрече.
-Да, отец мой. При дворе государя Наварры, да продлятся его дни, тоже чтят Христа, как и в ваших краях. Но я давно не была у исповеди, - извиняющимся тоном прибавила я, - Не слишком смело с моей стороны будет просить вас стать моим духовником?
Это был пробный шар: грехов за мною накопилось несметное множество, и среди них немало тех, о которых должны были узнать здешние обитатели. И я очень надеялась, что тайна исповеди не является для святого отца непреложным правилом.
Позже мне пришлось узнать, сколь необычные отношения связывали бога христиан и местного привратника-распорядителя при Царствии небесном. Свои функции он понимал более чем широко, и полномочиями пользовался с размахом. Но вначале все эти специфические детали были мне неведомы.
-Похвальное желание, дочь моя, - одобрительно возвестил святой отец, - Я с радостью готов принять еще одну овечку в свое стадо.
От этой благосклонной шуточки меня ощутимо передернуло. Вот к чему я не стремилась, так это попасть в стадо, пусть даже это будет стадо Христовых овечек. Выбор, однако, ограничивался малым: или записаться в язычники, или добросовестно косить под христианку, поститься, ходить на исповедь и привыкать к смирению, которого я не выносила. Я выбрала второе, почти сразу об этом пожалела, но отступать было поздно.
-Люди слишком мало внимания уделяют общению с Господом, - заметил он как бы между прочим, и я поняла, что мне предстоит лекция по теософии, и деваться от нее некуда.
-Человек корыстен во всех своих проявлениях, и в любви к богу более всего, - продолжал святой отец, располагаясь в кресле, и указывая мне на соседнее.
В большом зале только что завершился обед, обитатели Скай-Холла разбрелись кто куда, и наступало самое подходящее время для ведения неспешных философических бесед.
-Где же ваше снисхождение к пастве? – улыбнулась я, еще надеясь перевести беседу в ироническое русло.
Надежды увяли почти сразу же: мой новый пастырь настроен был – серьезнее некуда. Вместо ответной улыбки я увидела на его лице лишь гримасу пренебрежения.
-Люди обращаются к Господу, когда им нужна его помощь, или когда приближается час их смерти. Вот ты, дочь моя, часто ли возносишь Ему хвалу? Часто ли просишь у него совета – не потому, что тебе нужна его помощь, а потому, что хочешь познать божественное провидение?
Я молчала. По правде говоря, до божественного провидения мне не было никакого дела. Однако и о помощи я не просила его ни разу.
-Ты не отвечаешь мне? – он знал, что мне нечего ответить, и просто разыгрывал свою роль, как и полагается хорошему актеру.
Мне, видно, пора было вставить свою реплику.
-Люди обращаются к владыке небесному, когда земные властители уже не в силах им помочь, - заметила я, стараясь навести его на беседу о сюзерене, при дворе которого он, как будто, служил.
В ответ он саркастически усмехнулся.
-Нет выше власти, чем власть Господа. И как бы ни мечтали государи земные заменить владыку небесного – им это не под силу. Вот разве что мы, смиренные слуги Господни…
-Так вам тоже хочется власти, - осенило меня, как выяснилось немедленно, абсолютно неверно.
Отец Уорвик снова улыбнулся. Боже, что это была за улыбка! Мне сразу же захотелось стать язычницей, огнепоклонницей, адептом культа вуду, - кем угодно, лишь бы не иметь человека с такой улыбкой в духовных отцах. Ничего более опасного и представить себе было невозможно.
Ступая по раскаленным углям христианской морали без должного самоотречения, я крупно рисковала: кто угодно, но только не этот служитель матери-церкви простил бы мне мои вольные и невольные грехи.
-Власти? – он все еще улыбался, и я трижды пожалела, что затеяла этот необязательный разговор, - У меня есть сколько угодно власти, дочь моя.
-Сколько угодно кому? – начав в таком тоне, мне следовало во что бы то ни стало держаться своего.
-Всевышнему, конечно, - его бархатный голос звучал так невинно, что я почти поверила в отсутствие у него малейшего честолюбия.
-А Всевышний разве не возлюбил детей своих так сильно, что отдал жизнь за их грехи? – с удовольствием пустилась я в теософский диспут, растеряв остатки осторожности.
Святой отец смотрел на меня, как на необразованную деревенщину. Можно было подумать, что я произнесла неслыханную ересь, а не один из основных тезисов христианства.
-Дочь моя, - произнес он, укоризненно созерцая мою несознательную персону, - Господь наш испытывал к человеку снисхождение…но не любовь. Разве можно любить столь убогих тварей, посуди сама?
Я невольно хмыкнула – убийственно точная оценка. «Убогие твари» – лучше не скажешь… И если вдуматься, может, не так уж он и неправ. Привычная испытывать сильные чувства, человеческая натура требует эмоций все более сильных, и не знает, где надо остановиться. Творит зло и оправдывает себя, что бы ни натворила. Просит о спасении, и не заботится о том, что спасение надо заслужить.
-Однако ж он принимает служение некоторых из этих тварей, - упиралась я, - Не всех, но…
-Все мы слуги господа, - с хитрой улыбкой констатировал святой отец, - Даже те из нас, кто об этом не подозревает.
Он был просто великолепен в своей уверенности. Можно подумать, он лично вербовал весь мир в Господни слуги. И крепко держал «на крючке» свою паству. Я не вполне ориентировалась в наборе крючков, но уже ясно осознавала, что он обширен и укомплектован с поистине дьявольской изобретательностью.
-А как же язычники? Они-то служат своим богам, - очередная попытка поймать отца Уорвика на слове, как и прочие, с треском провалилась.
-Это они так думают, - мгновенно среагировал он с интонациями служителя тайной полиции, - Но что бы сами они ни думала по этому поводу, они тоже служат Иисусу – не менее ревностно, чем самые рьяные христиане.
Я не успела удивиться или возразить, как он еще и развил свою мысль, не переставая плотоядно усмехаться моему удивлению и невысказанным возражениям.
-У бога множество имен и мириады лиц. Если принять его в своем сердце, узреть его очень просто: надо только почаще смотреть вверх. И служить ему можно по-разному, но если стремиться творить добро, то…
-Царство Божие наступит прямо на этой, - для верности я потопала по камням пола под ногами, - прямо на этой земле.
-Твои слова – истина, дочь моя, хотя ты произносишь их без веры, - похоже, он с легкостью читал в моих мыслях, и даже не считал нужным это скрывать.
Мощная фигура государя с неотразимым обаянием и внушительным набором деяний потеснилась, уступив место измученному недугом мужчине, которого, казалось, безмерно тяготило его предназначение. Как он умудрился совершить все то, о чем слагали легенды многие поколения потомков, мне было категорически непонятно.
Я было подумала, что он успел совершить хоть что-то до того, как получил свое увечье и оказался прикованным к трону правителя в самом прямом смысле слова. Но вспомнила, что Властитель занял престол отца совсем молодым, едва вернувшись из долгого путешествия.
-Не получается, - грустно констатировала я, и вернулась к анализу.
Властитель из старинных легенд должен был непрестанно что-то совершать. Властитель, которого увидела я, не делал ВООБЩЕ НИЧЕГО. Лишь изредка он устраивал некое подобие военных советов, причем ни один из них не длился долее часу.
По окончании совещаний приближенные покидали зал, и скорым шагом отправлялись на некие неведомые мне трудовые подвиги. Рассуждая логически, именно они и должны были проделывать все те государственные дела, которые молва приписывала их сюзерену.
Однако не все они могли делать за него! Не во всех областях человека возможно заменить безболезненно. Если б я только могла предположить, как мне самой доведется поучаствовать в сугубо личных делах правителя! Но до тех пор я считала, что оставался набор поступков, совершенных Властителем лично. Хотя сильно затруднялась эти поступки объяснить и даже просто перечислить.
Но даже это было не самое интересное. С трудом верилось, что его подданные именно так понимают вассальный долг, и откладывают собственную жизнь в дальний угол, торопясь прожить жизнь одной из теней сюзерена. Они теряли все права на собственное лицо, исполняя его волю. Я долго не могла понять, что же, кроме вассального долга, заставляет его людей с таким рвением претворять в жизнь замыслы сюзерена. Недоумевала я до того дня, когда мне довелось присутствовать при своеобразном военном совете.
Властитель наметил экспедицию к южным границам своих владений. А поскольку наши провожатые давно покинули замок и отправились восвояси, он пожелал уточнить географические подробности у меня.
Пока я, робея перед представительным собранием, пыталась связно изложить географические впечатления от поездки, меня не прерывали. Но едва я на мгновение замолкла, Властитель вдруг приказал:
-Пошлите за монахом.
Я затосковала, подумав отчего-то, что сейчас приглашенный служитель господень примется записывать мои «показания». Для этого мне придется медленно повторить все еще раз, с мельчайшими деталями и пространными комментариями…правда, тут же выяснилось, что я рано предалась тоске.
Возникший будто из-под земли монашек в неприметном сером одеянии нес не перья и чернила, а буквально «черный ящик» небольшого размера. При этом он мало внимания обращал на сборище, перед которым я только что так бездарно смущалась.
Выслушав краткий вариант моей речи, он задал два-три вопроса, показавшихся мне какими-то странными, открыл свой «саквояж» и достал оттуда…разрази меня гром, если это не были принадлежности для черчения!
-Можешь нарисовать то, что она рассказала? – строго осведомился у монаха государь.
Тот неспешно кивнул, и принялся за работу. Под его ловкими руками на пергаменте проступали очертания сильно упрощенной, но довольно точной карты нашего путешествия.
-Я сам придумал это, - гордо отметил Властитель, обернувшись ко мне, - зарисовать лучше, чем записать рассказ о какой-либо стране. Монахи учены, знают все об этом мире, вот пусть и рисуют на лице его наши дороги.
Я не ответила, ибо во все глаза следила за средневековым чертежником. В его распоряжении не было ни графопостроителей, ни специальной доски, ни даже простой стирательной резинки, но он и без хитростей позднейших эпох работал точно и быстро. Карта Европы вполне соответствовала более поздним вариациям. Разве что очертания материка вышли чуть расплывчатыми, но вполне узнаваемыми. Чертежник уверенно изобразил описанный мною путь, деловито посыпал свое творение песком, стряхнул его, и почтительно подал Властителю.
-Хорошая работа, божий слуга, - удовлетворенно отметил тот, - Скажешь отцу Уорвику, что я доволен. Господь, я полагаю, тоже радуется, глядя на твои труды. Можешь вернуться в обитель еще до заката. Тебе дадут охрану.
-Слуге божьему не нужна охрана, государь, - непринужденно улыбнулся монах.
Улыбка на его непроницаемом, грубо вырезанном лице выглядела так, точно улыбалась каменная статуя, а не живой человек. Во множестве книг описывались вечные проблемы королей с церковниками – мне запомнилось, что они чрезвычайно плохо ладили между собой. Этот случай, видно, был исключением: монах явно гордился тем, что хорошо послужил государю, а государь вполне миролюбиво сносил некоторый недостаток пиетета со стороны своего штатного картографа. На реплику монаха он хмыкнул, и кивнул:
-Пусть будет как ты хочешь. Ступай.
Провожая глазами грязную серую рясу, мелькнувшую в дверях, я формулировала свежий тезис. Оказывается, только личное обаяние этой нетривиальной исторической персоны и заставляет повиноваться его людей. Только оно, ничего больше. Простой принцип, как и большинство простых вещей, давал наилучшие результаты. Я и сама не раз пользовалась сходным способом привлекать к себе симпатии, разве что в меньших масштабах. Властитель просто переживал легкую форму размножения личности. Множился он на сколько угодно человек, и ни один из них почти ничем не напоминал другого. Однако каждый узнаваемо походил на того, с кем Властитель в данный момент общался. Каждое такое зеркальное отражение понимало собеседника гораздо лучше, чем он сам понимал себя.
По мере надобности он становился то простым молодым воякой, не чуждым разных увеселений и с большими честолюбивыми планами, то «отцом-командиром», строгим, но справедливым, то почти мафиозным «крестным отцом», не менее опасным, чем известный киношный персонаж. Чудо, что никто не сознавал этого. Всем казалось во время бесед с Властителем, что они говорят со своим двойником, который отлично понимает все, что они хотят ему сказать раньше, чем они открывают рот.
Словно всем им привалило несказанное везение, и сюзерен был для каждого именно таким господином, под началом которого они чувствовали себя комфортнее всего.
Создав всем им «условия наибольшего благоприятствования», сам он почти растворился в этих сложных государственных трудах. Порой он напоминал мне паука, сидящего в центре огромной паутины и вершащего суд и расправу. А иногда мне казалось, что сам он, прежде всего – пленник этой паутины, и давно уже она диктует его поступки, а не наоборот.
Я постоянно забывала о том, что не каждый мог стать правителем столь высокого ранга. Недюжинные способности к дипломатии, способность мыслить не частными, а государственными категориями, страсть разыгрывать шахматные партии политических игр и выбирать в подчиненные кукол, которых достаточно вовремя дергать за нитки – далеко не полный перечень необходимых умений, и всеми он владел в совершенстве.
Обаятельный мужчина с острым, парадоксальным умом – лишь одно из его лиц, а увидеть все я могла только мечтать. Как не могла даже и мечтать о том, чтобы хоть раз увидеть его собственное лицо.
Я не могла поверить – едва ли не впервые в жизни – в то, что видели мои собственные глаза. Доверчивость вассалов, поистине, превышала все мыслимые пределы. И как, хотела бы я знать, они умудрялись не замечать вечных загадок, окружающих сюзерена?
По моим понятиям, уж слишком много тайн заслоняло Властителя от людей. Все эти глухонемые личные слуги, более чем узкий круг «ближних людей», жены, приходящие к нему на ложе очень редко и всегда в полной темноте…И никто, ни одна живая душа, не смел заметить эти странности, и даже не пытался над ними поразмышлять.
Как бы там ни было, но их жизнь протекала именно так, и не мне было перекраивать ее по своему разумению. Все, что я могла – это приспособиться к окружающему миру, сделаться его частью, и наблюдать за ним изнутри.
* * *
Глубокая старина таила немало интересных персонажей. Причем появлялись они не скопом, а исключительно по очереди, дабы каждого можно было оценить в полной мере.
Я сомневалась, полагался ли державе Властителя собственный «патриарх»: оказалось, что очень даже полагался. Отец Уорвик имел изрядную седую шевелюру, серебристыми волнами ниспадавшую ему на плечи и физиономию завзятого игрока в покер, с орлиным хищным носом и пронизывающим взглядом выцветших голубых глаз.
-Вы христианка, миледи? – величественно осведомился он у меня при первой же встрече.
-Да, отец мой. При дворе государя Наварры, да продлятся его дни, тоже чтят Христа, как и в ваших краях. Но я давно не была у исповеди, - извиняющимся тоном прибавила я, - Не слишком смело с моей стороны будет просить вас стать моим духовником?
Это был пробный шар: грехов за мною накопилось несметное множество, и среди них немало тех, о которых должны были узнать здешние обитатели. И я очень надеялась, что тайна исповеди не является для святого отца непреложным правилом.
Позже мне пришлось узнать, сколь необычные отношения связывали бога христиан и местного привратника-распорядителя при Царствии небесном. Свои функции он понимал более чем широко, и полномочиями пользовался с размахом. Но вначале все эти специфические детали были мне неведомы.
-Похвальное желание, дочь моя, - одобрительно возвестил святой отец, - Я с радостью готов принять еще одну овечку в свое стадо.
От этой благосклонной шуточки меня ощутимо передернуло. Вот к чему я не стремилась, так это попасть в стадо, пусть даже это будет стадо Христовых овечек. Выбор, однако, ограничивался малым: или записаться в язычники, или добросовестно косить под христианку, поститься, ходить на исповедь и привыкать к смирению, которого я не выносила. Я выбрала второе, почти сразу об этом пожалела, но отступать было поздно.
-Люди слишком мало внимания уделяют общению с Господом, - заметил он как бы между прочим, и я поняла, что мне предстоит лекция по теософии, и деваться от нее некуда.
-Человек корыстен во всех своих проявлениях, и в любви к богу более всего, - продолжал святой отец, располагаясь в кресле, и указывая мне на соседнее.
В большом зале только что завершился обед, обитатели Скай-Холла разбрелись кто куда, и наступало самое подходящее время для ведения неспешных философических бесед.
-Где же ваше снисхождение к пастве? – улыбнулась я, еще надеясь перевести беседу в ироническое русло.
Надежды увяли почти сразу же: мой новый пастырь настроен был – серьезнее некуда. Вместо ответной улыбки я увидела на его лице лишь гримасу пренебрежения.
-Люди обращаются к Господу, когда им нужна его помощь, или когда приближается час их смерти. Вот ты, дочь моя, часто ли возносишь Ему хвалу? Часто ли просишь у него совета – не потому, что тебе нужна его помощь, а потому, что хочешь познать божественное провидение?
Я молчала. По правде говоря, до божественного провидения мне не было никакого дела. Однако и о помощи я не просила его ни разу.
-Ты не отвечаешь мне? – он знал, что мне нечего ответить, и просто разыгрывал свою роль, как и полагается хорошему актеру.
Мне, видно, пора было вставить свою реплику.
-Люди обращаются к владыке небесному, когда земные властители уже не в силах им помочь, - заметила я, стараясь навести его на беседу о сюзерене, при дворе которого он, как будто, служил.
В ответ он саркастически усмехнулся.
-Нет выше власти, чем власть Господа. И как бы ни мечтали государи земные заменить владыку небесного – им это не под силу. Вот разве что мы, смиренные слуги Господни…
-Так вам тоже хочется власти, - осенило меня, как выяснилось немедленно, абсолютно неверно.
Отец Уорвик снова улыбнулся. Боже, что это была за улыбка! Мне сразу же захотелось стать язычницей, огнепоклонницей, адептом культа вуду, - кем угодно, лишь бы не иметь человека с такой улыбкой в духовных отцах. Ничего более опасного и представить себе было невозможно.
Ступая по раскаленным углям христианской морали без должного самоотречения, я крупно рисковала: кто угодно, но только не этот служитель матери-церкви простил бы мне мои вольные и невольные грехи.
-Власти? – он все еще улыбался, и я трижды пожалела, что затеяла этот необязательный разговор, - У меня есть сколько угодно власти, дочь моя.
-Сколько угодно кому? – начав в таком тоне, мне следовало во что бы то ни стало держаться своего.
-Всевышнему, конечно, - его бархатный голос звучал так невинно, что я почти поверила в отсутствие у него малейшего честолюбия.
-А Всевышний разве не возлюбил детей своих так сильно, что отдал жизнь за их грехи? – с удовольствием пустилась я в теософский диспут, растеряв остатки осторожности.
Святой отец смотрел на меня, как на необразованную деревенщину. Можно было подумать, что я произнесла неслыханную ересь, а не один из основных тезисов христианства.
-Дочь моя, - произнес он, укоризненно созерцая мою несознательную персону, - Господь наш испытывал к человеку снисхождение…но не любовь. Разве можно любить столь убогих тварей, посуди сама?
Я невольно хмыкнула – убийственно точная оценка. «Убогие твари» – лучше не скажешь… И если вдуматься, может, не так уж он и неправ. Привычная испытывать сильные чувства, человеческая натура требует эмоций все более сильных, и не знает, где надо остановиться. Творит зло и оправдывает себя, что бы ни натворила. Просит о спасении, и не заботится о том, что спасение надо заслужить.
-Однако ж он принимает служение некоторых из этих тварей, - упиралась я, - Не всех, но…
-Все мы слуги господа, - с хитрой улыбкой констатировал святой отец, - Даже те из нас, кто об этом не подозревает.
Он был просто великолепен в своей уверенности. Можно подумать, он лично вербовал весь мир в Господни слуги. И крепко держал «на крючке» свою паству. Я не вполне ориентировалась в наборе крючков, но уже ясно осознавала, что он обширен и укомплектован с поистине дьявольской изобретательностью.
-А как же язычники? Они-то служат своим богам, - очередная попытка поймать отца Уорвика на слове, как и прочие, с треском провалилась.
-Это они так думают, - мгновенно среагировал он с интонациями служителя тайной полиции, - Но что бы сами они ни думала по этому поводу, они тоже служат Иисусу – не менее ревностно, чем самые рьяные христиане.
Я не успела удивиться или возразить, как он еще и развил свою мысль, не переставая плотоядно усмехаться моему удивлению и невысказанным возражениям.
-У бога множество имен и мириады лиц. Если принять его в своем сердце, узреть его очень просто: надо только почаще смотреть вверх. И служить ему можно по-разному, но если стремиться творить добро, то…
-Царство Божие наступит прямо на этой, - для верности я потопала по камням пола под ногами, - прямо на этой земле.
-Твои слова – истина, дочь моя, хотя ты произносишь их без веры, - похоже, он с легкостью читал в моих мыслях, и даже не считал нужным это скрывать.
