– А в назначенный час тебе вера в Танатоса прийти не позволяет? – вместо приветствия поинтересовалась Эмма. Как всегда – не со зла. Как всегда – с той неизменной раздражительностью, за которой скрывалась долгая, тягучая, словно туман, усталость.
Клод не удивился. Это было ожидаемо, привычно, рутинно. Что-то вроде такой традиции, без которой очередной длинный и сложный день пойдёт ещё тяжелее.
– Да Стеф опять…полночи в крике, горячка, – объяснил Клод, хотя Эмма и без того всё знала. Не первый год они работали вместе и Эмма частенько прикрывала своего напарника перед начальством, позволяя ему ускользать, когда его дочери снова нельзя было оставаться на попечении одной только няни.
Стефе не повезло с самого рождения. От Великой Катастрофы не прошло ещё и трёх месяцев по последнему исчислению, когда она родилась, и вся дрянь, ползущая из тёмных временных порталов, разверзнутых от последнего взрыва, ещё свободно кружила по планете. У девочки не было ни малейшего шанса. Конечно, никто всерьёз не верил в то, что будет что-то страшное. Но страшное случилось, и Стефе нельзя было остаться здоровой в рухнувшем мире, в котором все временные потоки смешивались и разделялись, проникая и уходя через вскрытые порталы.
Ушли годы, чтобы порядок стал хотя бы чем-то, что может походить на порядок. Но и сегодня, семнадцать лет спустя, работы было много. Лечить время оказалось неблагодарным занятием, но и за это кто-то должен был взяться. Выхода и отклонения не предполагалось.
– Да знаю, – Эмма вздохнула, – в дежурке график смен поменяли.
– Опять? – Клод почувствовал, как горло сжалось в дурном предчувствии. Едва ли Штаб нашёл кем разбавить их команду – повсюду нужны были руки, и их отделение, занимающееся зачисткой монстров и нечисти, лезущей со всех временных линий, было необходимым, но потока добровольцев сюда не находилось – опасно, слишком опасно. Одно время сюда даже заталкивали обманом. Говорили, что будешь работать на очистке полей от древней заразы, что выползла и дохнула на поля, ты верил, и если переступал порог Штаба с вербовщиком, то быстро понимал – полей не будет, будет лишь беспощадная схватка с безумием прошлого мира.
Из плюсов – можно взглянуть на реальную историю, что всплывала из покалеченного времени то тут, то там. Иногда даже удавалось перекинуться словом с каким-нибудь из известных, уже отживших, но вернувшихся после Катастрофы. Впрочем, в этом таился и минус – многие события, как оказалось, которые складывали привычную историю, закованную в книги, оказались…слабоваты и нагло переписаны.
Клод сё ещё отчётливо помнил своё разочарование, когда, например, вступил в зал, где гордые мужи думали насчёт Декларации о независимости и понял, что половина из них пьяны…
– Опять, – рубанула Эмма и отвернулась, значит, совсем всё плохо. – Третьей смены не будет. Малко неудачно рванул за какой-то хищной ящерицей, она как-то умудрилась пройти незамеченной, и… всё.
Ящерица? Когда-то Клоду это показалось бы смешным. Но не теперь, нет. Древние ящерицы – это не повод для шуток. Это огромные существа, зачастую хищные, сильные, страшные. Пережуют и не заметишь. И лезут же, лезут.
Хуже только древние насекомые. Клод их вообще опасался, даже в маленьком размере, а когда на него села однажды муху величиной с его собственную голову, чуть не отдал душу свою на месте! А ещё есть обозлённые люди, напуганные всеми эпохами, пытающиеся проникнуть в реальный искалеченный мир, болезни, оружие…
– Они не хотят нам кого-нибудь прислать? Хоть стажёра? – раздражение Эммы передалось и Клоду, он даже со злостью грохнул выдвижным ящиком, в котором держал всё, что снимал лишнего перед выходом на смену: в Приграничье запрещались собственные часы, украшения, ножи, да и вообще – острые предметы, булавки, шпильки… словом, ничего лишнего – только тёмно-синее форменное одеяние, сделанное из устойчивой к перепадам температур ткани, да оружия – и то… калечить выходцев из других времён нельзя – можно только оглушать, пугать шокером, побить дубинкой, усыпить.
– Они видят, что мы справляемся! – громыхнула Эмма. Она уже была готова. Тёмно-синее одеяние делало её лицо ещё более бледным, болезненным. Собранные в тугую косу тёмные волосы яркости и живости её образу не добавляли.
Это тоже было правдой. Они всегда думали, что не выдержат. Нагрузка за нагрузкой, задание за заданием, а ресурсов на послабление никаких. Штаб иногда расщедривался, но это было словно одолжением, которое нужно было ещё и отработать. А они, несчастные, справлялись! Увеличивали число смен – справлялись! Расширяли очищенную зону, то есть добавляли новые разрывы времени – справлялись! Порода такая, что ли, у людей…
– Привет, ребята! – в комнату зашла Регина, сменщина. Она была уже в привычной одежде, значит, сдала смену и доложила. Но почему осталась? Их ждала?
– Привет, – сказал Клод. Регина была ему близка – у них было общее горе: у него больная дочь, у неё сын. Это их роднило. Но Клод понимал, что поменяться и встать на смену с Региной будет плохой идеей – у неё те же просьбы, что и у него, и та же необходимость отсутствовать то там, то тут. Эмма была надёжнее. Да и успешнее, если уж на то пошло. Они почти всегда выходили в удачу на смене.
Эмма Регине только кивнула.
– Слышали, что нам жалование повысят? – спросила Регина, глядя на Клода. – Со следующего месяца!
Надежда была прекрасна. Стефе требовался повышенный уход. Но Клод отмолчался. Он был на службе не первый день и знал что такое повышение жалования. Эмма не осталась в молчании:
– Ага, спасибо большое. Там повысят жалование, а наши допы подрежут! Надбавка за тяжесть труда и ночные будет меньше. Вот и всё. То на то и выходит, как и всегда.
Регина помрачнела. Ей хотелось верить в хорошее, но Эмма была реалистом и не щадила тех, кто не был готов к реальности.
– Нам пора, – напомнила Эмма, не давая Клоду смягчить свой выпад, и первая пошла к дверям.
– Удачи, – прошелестела Регина.
Приграничье уже шумело. Пара дежурных, не имеющих ни полномочий, ни возможностей, пытались на ломаной смеси обрывочно-известных иностранных фраз и языка жестов донести до топчущихся грозных рыцарей, что надо идти назад.
– Да твою ж…– Эмма на ходу переключила наушник, позволяющий ей понимать гневливую речь рыцарей, и рванула на переговоры.
Клод за ней. Но он сначала оценил рыцарей. Кони в железных сбруях, сами рыцари в тяжёлом и неповоротливом…щиты? Понемногу Клод начал разбираться и в геральдике. Навскидку он бы сказал, что это выходцы из немецких земель тринадцатого-четырнадцатого столетий.
Рыцарей можно было понять. Они были растеряны и злы. Они наверняка ехали со своим господином на охоту и тут… выехали не в привычный лес, а чёрт знает куда. К другим людям, в другое время.
Эмма уже размахивала руками, пытаясь объяснить рыцарям, что всё хорошо, надо просто повернуть назад, и всё закроется само, и что их, наверное, уже ждёт их господин, и надо последовать к нему, но лошади били копытами, звенело железо, один из смельчаков спешился и потянулся к мечу, одновременно шагая к линии.
– Цурюк! Битте, цурюк! – повторила Эмма как заклинание. Она тоже опознала рыцарей как выходцев из немецких земель. Запас её знаний в геральдике и языках был немного выше, но проблема была в том, что учились они по современным книгам и словарям. Языки же, как узнал и Клод, изменялись очень активно. Однажды он, прямой носитель французского, четверть часа не мог узнать тот же французский из пятнадцатого столетия!
Рыцарь остановился и что-то резко и грубо спросил. Клод, чертыхнувшись, потянулся к переключателю языка, и это было ошибкой. Рыцарь обернулся к своим, крикнул им что-то и железо зазвенело со всех сторон.
Нет, схватки не было. Щит границы, был активирован дежурными. Красноватый свет полыхнул, ослепляя рыцарей – ненадолго, но жутко. Они отступили, не понимая, пугаясь. Эмма активировала свой шокер. Пользы от него было больше именно в виде треска и бегущих линий тока. Сам удар не всегда был ударом, особенно барахлило в переступке времён, когда приходилось заглядывать в порталы. Там вообще всё летело и полагались лишь собственные силы, но треск был страшным, а по разработке штабных, ещё и усиленным. Это сработало.
Взметнулись плащи, громыхнули щиты, лошади, напуганные больше людей, понесли назад и образовалась уродливая куча из бегущих людей, лошадей и железа.
– Закрывай! Закрывай! – кричала Эмма, но Клод закрывал и без неё.
Наскоро задвигал он портал, набросив на пульсирующий разлом, который кругом чернел прямо перед ними, прозрачную плёнку. Портал боролся ещё несколько мгновений, но плёнка победила, сцепила края и затянула собой круг. Круг ещё несколько раз беспомощно моргнул и угас. Пространство стало ровным.
– Тринадцатый или четырнадцатый век? – спросил Клод, тяжело дыша. Плёнка, созданная тем же Штабом, тяжело отклеивалась от рук, и легко липла ко всему подряд. Оторвать её было тем ещё приключением, а тут ещё ему пришлось сигануть через щит, преодолеть несколько метров, молясь, чтобы рыцари не обернулись, и затянуть…
– Тринадцатый, первая половина, – ответила Эмма, чуть успокоившись, – Добринские братья. Если мне не изменяет память, то только у них на гербах красный стоящий меч и звезда. Хотя, уже не могу ручаться. Буйное время было. Хотя, как сказать что оно было?
Эмма хрипло засмеялась и тут же оборвала себя, сделала знак дежурным, те, довольные до жути, поспешно сбежали – ещё бы – настоящие приграничники явились! Пусть и отвечают, им за это платят, а дежурные и вовсе не должны стола покидать – они сидят у экранов, их отслеживают!
– Как ты всё помнишь! – привычно изумился Клод.
Эмма пожала плечами:
– Ничего необычного. Мы думали, что ответы надо искать в прошлом. Когда-то даже пытались наладить контакт. Ну, с прошлым. Знаешь, с кем почти удалось договориться? С Тутанхамоном!
Эмма снова засмеялась, но Клод не последовал её примеру, и она обернулась на него.
– Ты здесь что, с начала? – прежде Клод не спрашивал её об этом. Знал, что она работает дольше, но не настолько же?
Эмма не ответила и это, наверное, можно было расценить как ответ.
– Холодает, – сказала она, отвлекаясь от своих мыслей. – После того, как разлом времени сшит, так всегда, заметил?
– Заметил, – Клод не стал настаивать на откровенности, в конце концов, они не друзья, а напарники. – И всё-таки, я иногда думаю, как же они, возвращаясь назад, всё это объясняют?
Эмма прошлась вдоль очищенной границы, на самом деле, пора было менять участок, но здесь было спокойно, а что там, дальше? Кто ж его ведает! И хорошо, если время порвётся где-нибудь у границ, а если дальше? Это опаснее. Дежурные, конечно, предупредят, но здесь было как-то спокойнее.
– Как-как…– ответила Эмма, – не поверишь, сколько в истории, если оценивать уже с нашей точки зрения, весёлого! Помнишь, внутри всяких уцелевших пирамид майя нашли рисунки каких-то фигур в скафандрах?
Клод неуверенно кивнул. Всякие теории заговора он не любил, впрочем, какие могли быть теории, когда судьба стала непредсказуемой и грянуло великое бедствие временного разлома?
– Ничего не хочу сказать, да и не могу, но первые костюмы Штаба были как скафандры. Боялись инфекций и радиации, и населения, – сказала Эмма и отвлеклась на наушник, – да, что такое? Какой квадрат? Идём.
– Что ещё хорошего случилось? – Клод решил пока не реагировать на слова Эммы по поводу скафандров и майя, всё-таки, это было давно и не могло его потрясти. Во всяком случае тогда, когда дежурный ей что-то сказал.
– Время тончит на двадцать пятом. Но там место проклятое, сам знаешь, – Эмма уже спешила. Переходы по квадратам отнимали много времени, благо, раз оно истончилось и полилось, начало лопаться, грех было не использовать это для перемещений. Нужно всего-то добраться до одного из чистых квадратов, где закон времени ещё был твёрд. – Готов?
– Готов, – Клод чуть запыхался, Эмма почти летала по его мнению, – сколько до двадцать пятого? Минут сорок если на машине?
– Почти пятьдесят, – Эмма отмахнулась. – Давай.
Тонкая круглая пластинка, как фишка или плоская пуговица лёг в руку Клода, привычно кольнул пальцы, и дрожь от укола разошлась по всему телу…
– Живо-живо! – Эмма уже вскакивала на платформу перемещений, – ну?
Клод, которого всегда мутило от соприкосновения со временем и его сжатием, поспешно переставлял ноги, надеясь, как и всегда, что его не стошнит. Платформа дождалась, когда он соизволит подняться на неё, дрогнула, поехала…
Клод закрыл глаза. Платформа стучала по чёрным лакированным рельсам, проложенным по всему периметру очищенного пространства.
– Когда-нибудь будет легче, – пообещала Эмма, опускаясь рядом с ним. Клод не видел, чувствовал её внимание. – Меня вообще рвало первые пару неделей. Потом привыкла.
– Я же не первый год здесь, – напомнил Клод, не открывая глаз. Он знал, что сейчас вокруг скачут чёрные и белые переходы других платформ, готовых отвезти воителей на любой квадрат Приграничья. – К этому нельзя привыкнуть.
Эмма помолчала, затем сказала, видимо, желая его отвлечь:
– Знаешь, нас многие видели уже. В истории-то. Та же Жанна д`Арк. Она видела не ангела и слышала не бога. Это были мы, приграничники. Просто представь – ты живёшь где-нибудь в средние века, где правит власть церковь, а кое-где и инквизиция. И тут здрасьте – ниоткуда не возьмись ниоткуда не взялось. Свет, разлом и мы стоим чёрт знает в чём и молвим так ласково, брысь, мол, отсюда, не суйся!
Клод, не открывая глаз, усмехнулся, представив эту картину.
– А безумных можно назвать одержимыми по мерками какой-нибудь испанской инквизиции. А чем-то понятным там и не пахнет – объяснения может быть два: дьявол морочит голову или божественное явление. Кстати, можно совмещать, как с Жанной.
Платформа остановилась, Клод открыл глаза.
– С перевесом взяла, – проворчала Эмма, – эх! Что ж такое-то, но ладно, в дежурке подгонят.
Квадрат встретил тишиной. Зловещей тишиной, какая бывает только перед разломом времени. Пока никого не появилось, но всё же… время тончает, признаки налицо.
– Я бы решил, что просто сошёл с ума, если бы увидел что-то вроде нас, – признался Клод.
– Безумство – это клеймо дьявола, – отозвалась Эмма, – впрочем, я бы тоже так решила. Представь, ты какой-нибудь крестьянин…
– Чего это я крестьянин? – прервал Клод, – почему сразу крестьянин? Почему не король? Не принц, не граф?
Эмма посмотрела на него внимательно, затем вздохнула:
– Правду говорят, нет взрослых людей на свете. Ну хорошо, представь, что ты король. Ходишь в церковь, молишься, держишь пост, показывая пример всем поданным, думаешь о казне и войне, мире и свадьбе, которая всего лишь дипломатический шаг. А попутно, вокруг тебя, смешение грязи и роскоши. И всё привычно, понятно, а тут ты едешь по лесу и выезжаешь к какому-то куполу, который словно с неба спущен. И не по твоему, заметь, приказу! И люди тебе какие-то, совсем чужие, одетые странно и непривычно, говорят тебе безо всякого почтения, чтобы ты убирался вон.
– Ну да, – Клод поморщился, – согласен, так легко сойти с ума.
– Но если ты король, тебе немного легче. А вот если ты крестьянин, то привет – у тебя вся жизнь сужается до того, чтобы выжить и детей накормить.
Клод не удивился. Это было ожидаемо, привычно, рутинно. Что-то вроде такой традиции, без которой очередной длинный и сложный день пойдёт ещё тяжелее.
– Да Стеф опять…полночи в крике, горячка, – объяснил Клод, хотя Эмма и без того всё знала. Не первый год они работали вместе и Эмма частенько прикрывала своего напарника перед начальством, позволяя ему ускользать, когда его дочери снова нельзя было оставаться на попечении одной только няни.
Стефе не повезло с самого рождения. От Великой Катастрофы не прошло ещё и трёх месяцев по последнему исчислению, когда она родилась, и вся дрянь, ползущая из тёмных временных порталов, разверзнутых от последнего взрыва, ещё свободно кружила по планете. У девочки не было ни малейшего шанса. Конечно, никто всерьёз не верил в то, что будет что-то страшное. Но страшное случилось, и Стефе нельзя было остаться здоровой в рухнувшем мире, в котором все временные потоки смешивались и разделялись, проникая и уходя через вскрытые порталы.
Ушли годы, чтобы порядок стал хотя бы чем-то, что может походить на порядок. Но и сегодня, семнадцать лет спустя, работы было много. Лечить время оказалось неблагодарным занятием, но и за это кто-то должен был взяться. Выхода и отклонения не предполагалось.
– Да знаю, – Эмма вздохнула, – в дежурке график смен поменяли.
– Опять? – Клод почувствовал, как горло сжалось в дурном предчувствии. Едва ли Штаб нашёл кем разбавить их команду – повсюду нужны были руки, и их отделение, занимающееся зачисткой монстров и нечисти, лезущей со всех временных линий, было необходимым, но потока добровольцев сюда не находилось – опасно, слишком опасно. Одно время сюда даже заталкивали обманом. Говорили, что будешь работать на очистке полей от древней заразы, что выползла и дохнула на поля, ты верил, и если переступал порог Штаба с вербовщиком, то быстро понимал – полей не будет, будет лишь беспощадная схватка с безумием прошлого мира.
Из плюсов – можно взглянуть на реальную историю, что всплывала из покалеченного времени то тут, то там. Иногда даже удавалось перекинуться словом с каким-нибудь из известных, уже отживших, но вернувшихся после Катастрофы. Впрочем, в этом таился и минус – многие события, как оказалось, которые складывали привычную историю, закованную в книги, оказались…слабоваты и нагло переписаны.
Клод сё ещё отчётливо помнил своё разочарование, когда, например, вступил в зал, где гордые мужи думали насчёт Декларации о независимости и понял, что половина из них пьяны…
– Опять, – рубанула Эмма и отвернулась, значит, совсем всё плохо. – Третьей смены не будет. Малко неудачно рванул за какой-то хищной ящерицей, она как-то умудрилась пройти незамеченной, и… всё.
Ящерица? Когда-то Клоду это показалось бы смешным. Но не теперь, нет. Древние ящерицы – это не повод для шуток. Это огромные существа, зачастую хищные, сильные, страшные. Пережуют и не заметишь. И лезут же, лезут.
Хуже только древние насекомые. Клод их вообще опасался, даже в маленьком размере, а когда на него села однажды муху величиной с его собственную голову, чуть не отдал душу свою на месте! А ещё есть обозлённые люди, напуганные всеми эпохами, пытающиеся проникнуть в реальный искалеченный мир, болезни, оружие…
– Они не хотят нам кого-нибудь прислать? Хоть стажёра? – раздражение Эммы передалось и Клоду, он даже со злостью грохнул выдвижным ящиком, в котором держал всё, что снимал лишнего перед выходом на смену: в Приграничье запрещались собственные часы, украшения, ножи, да и вообще – острые предметы, булавки, шпильки… словом, ничего лишнего – только тёмно-синее форменное одеяние, сделанное из устойчивой к перепадам температур ткани, да оружия – и то… калечить выходцев из других времён нельзя – можно только оглушать, пугать шокером, побить дубинкой, усыпить.
– Они видят, что мы справляемся! – громыхнула Эмма. Она уже была готова. Тёмно-синее одеяние делало её лицо ещё более бледным, болезненным. Собранные в тугую косу тёмные волосы яркости и живости её образу не добавляли.
Это тоже было правдой. Они всегда думали, что не выдержат. Нагрузка за нагрузкой, задание за заданием, а ресурсов на послабление никаких. Штаб иногда расщедривался, но это было словно одолжением, которое нужно было ещё и отработать. А они, несчастные, справлялись! Увеличивали число смен – справлялись! Расширяли очищенную зону, то есть добавляли новые разрывы времени – справлялись! Порода такая, что ли, у людей…
– Привет, ребята! – в комнату зашла Регина, сменщина. Она была уже в привычной одежде, значит, сдала смену и доложила. Но почему осталась? Их ждала?
– Привет, – сказал Клод. Регина была ему близка – у них было общее горе: у него больная дочь, у неё сын. Это их роднило. Но Клод понимал, что поменяться и встать на смену с Региной будет плохой идеей – у неё те же просьбы, что и у него, и та же необходимость отсутствовать то там, то тут. Эмма была надёжнее. Да и успешнее, если уж на то пошло. Они почти всегда выходили в удачу на смене.
Эмма Регине только кивнула.
– Слышали, что нам жалование повысят? – спросила Регина, глядя на Клода. – Со следующего месяца!
Надежда была прекрасна. Стефе требовался повышенный уход. Но Клод отмолчался. Он был на службе не первый день и знал что такое повышение жалования. Эмма не осталась в молчании:
– Ага, спасибо большое. Там повысят жалование, а наши допы подрежут! Надбавка за тяжесть труда и ночные будет меньше. Вот и всё. То на то и выходит, как и всегда.
Регина помрачнела. Ей хотелось верить в хорошее, но Эмма была реалистом и не щадила тех, кто не был готов к реальности.
– Нам пора, – напомнила Эмма, не давая Клоду смягчить свой выпад, и первая пошла к дверям.
– Удачи, – прошелестела Регина.
***
Приграничье уже шумело. Пара дежурных, не имеющих ни полномочий, ни возможностей, пытались на ломаной смеси обрывочно-известных иностранных фраз и языка жестов донести до топчущихся грозных рыцарей, что надо идти назад.
– Да твою ж…– Эмма на ходу переключила наушник, позволяющий ей понимать гневливую речь рыцарей, и рванула на переговоры.
Клод за ней. Но он сначала оценил рыцарей. Кони в железных сбруях, сами рыцари в тяжёлом и неповоротливом…щиты? Понемногу Клод начал разбираться и в геральдике. Навскидку он бы сказал, что это выходцы из немецких земель тринадцатого-четырнадцатого столетий.
Рыцарей можно было понять. Они были растеряны и злы. Они наверняка ехали со своим господином на охоту и тут… выехали не в привычный лес, а чёрт знает куда. К другим людям, в другое время.
Эмма уже размахивала руками, пытаясь объяснить рыцарям, что всё хорошо, надо просто повернуть назад, и всё закроется само, и что их, наверное, уже ждёт их господин, и надо последовать к нему, но лошади били копытами, звенело железо, один из смельчаков спешился и потянулся к мечу, одновременно шагая к линии.
– Цурюк! Битте, цурюк! – повторила Эмма как заклинание. Она тоже опознала рыцарей как выходцев из немецких земель. Запас её знаний в геральдике и языках был немного выше, но проблема была в том, что учились они по современным книгам и словарям. Языки же, как узнал и Клод, изменялись очень активно. Однажды он, прямой носитель французского, четверть часа не мог узнать тот же французский из пятнадцатого столетия!
Рыцарь остановился и что-то резко и грубо спросил. Клод, чертыхнувшись, потянулся к переключателю языка, и это было ошибкой. Рыцарь обернулся к своим, крикнул им что-то и железо зазвенело со всех сторон.
Нет, схватки не было. Щит границы, был активирован дежурными. Красноватый свет полыхнул, ослепляя рыцарей – ненадолго, но жутко. Они отступили, не понимая, пугаясь. Эмма активировала свой шокер. Пользы от него было больше именно в виде треска и бегущих линий тока. Сам удар не всегда был ударом, особенно барахлило в переступке времён, когда приходилось заглядывать в порталы. Там вообще всё летело и полагались лишь собственные силы, но треск был страшным, а по разработке штабных, ещё и усиленным. Это сработало.
Взметнулись плащи, громыхнули щиты, лошади, напуганные больше людей, понесли назад и образовалась уродливая куча из бегущих людей, лошадей и железа.
– Закрывай! Закрывай! – кричала Эмма, но Клод закрывал и без неё.
Наскоро задвигал он портал, набросив на пульсирующий разлом, который кругом чернел прямо перед ними, прозрачную плёнку. Портал боролся ещё несколько мгновений, но плёнка победила, сцепила края и затянула собой круг. Круг ещё несколько раз беспомощно моргнул и угас. Пространство стало ровным.
– Тринадцатый или четырнадцатый век? – спросил Клод, тяжело дыша. Плёнка, созданная тем же Штабом, тяжело отклеивалась от рук, и легко липла ко всему подряд. Оторвать её было тем ещё приключением, а тут ещё ему пришлось сигануть через щит, преодолеть несколько метров, молясь, чтобы рыцари не обернулись, и затянуть…
– Тринадцатый, первая половина, – ответила Эмма, чуть успокоившись, – Добринские братья. Если мне не изменяет память, то только у них на гербах красный стоящий меч и звезда. Хотя, уже не могу ручаться. Буйное время было. Хотя, как сказать что оно было?
Эмма хрипло засмеялась и тут же оборвала себя, сделала знак дежурным, те, довольные до жути, поспешно сбежали – ещё бы – настоящие приграничники явились! Пусть и отвечают, им за это платят, а дежурные и вовсе не должны стола покидать – они сидят у экранов, их отслеживают!
– Как ты всё помнишь! – привычно изумился Клод.
Эмма пожала плечами:
– Ничего необычного. Мы думали, что ответы надо искать в прошлом. Когда-то даже пытались наладить контакт. Ну, с прошлым. Знаешь, с кем почти удалось договориться? С Тутанхамоном!
Эмма снова засмеялась, но Клод не последовал её примеру, и она обернулась на него.
– Ты здесь что, с начала? – прежде Клод не спрашивал её об этом. Знал, что она работает дольше, но не настолько же?
Эмма не ответила и это, наверное, можно было расценить как ответ.
– Холодает, – сказала она, отвлекаясь от своих мыслей. – После того, как разлом времени сшит, так всегда, заметил?
– Заметил, – Клод не стал настаивать на откровенности, в конце концов, они не друзья, а напарники. – И всё-таки, я иногда думаю, как же они, возвращаясь назад, всё это объясняют?
Эмма прошлась вдоль очищенной границы, на самом деле, пора было менять участок, но здесь было спокойно, а что там, дальше? Кто ж его ведает! И хорошо, если время порвётся где-нибудь у границ, а если дальше? Это опаснее. Дежурные, конечно, предупредят, но здесь было как-то спокойнее.
– Как-как…– ответила Эмма, – не поверишь, сколько в истории, если оценивать уже с нашей точки зрения, весёлого! Помнишь, внутри всяких уцелевших пирамид майя нашли рисунки каких-то фигур в скафандрах?
Клод неуверенно кивнул. Всякие теории заговора он не любил, впрочем, какие могли быть теории, когда судьба стала непредсказуемой и грянуло великое бедствие временного разлома?
– Ничего не хочу сказать, да и не могу, но первые костюмы Штаба были как скафандры. Боялись инфекций и радиации, и населения, – сказала Эмма и отвлеклась на наушник, – да, что такое? Какой квадрат? Идём.
– Что ещё хорошего случилось? – Клод решил пока не реагировать на слова Эммы по поводу скафандров и майя, всё-таки, это было давно и не могло его потрясти. Во всяком случае тогда, когда дежурный ей что-то сказал.
– Время тончит на двадцать пятом. Но там место проклятое, сам знаешь, – Эмма уже спешила. Переходы по квадратам отнимали много времени, благо, раз оно истончилось и полилось, начало лопаться, грех было не использовать это для перемещений. Нужно всего-то добраться до одного из чистых квадратов, где закон времени ещё был твёрд. – Готов?
– Готов, – Клод чуть запыхался, Эмма почти летала по его мнению, – сколько до двадцать пятого? Минут сорок если на машине?
– Почти пятьдесят, – Эмма отмахнулась. – Давай.
Тонкая круглая пластинка, как фишка или плоская пуговица лёг в руку Клода, привычно кольнул пальцы, и дрожь от укола разошлась по всему телу…
– Живо-живо! – Эмма уже вскакивала на платформу перемещений, – ну?
Клод, которого всегда мутило от соприкосновения со временем и его сжатием, поспешно переставлял ноги, надеясь, как и всегда, что его не стошнит. Платформа дождалась, когда он соизволит подняться на неё, дрогнула, поехала…
Клод закрыл глаза. Платформа стучала по чёрным лакированным рельсам, проложенным по всему периметру очищенного пространства.
– Когда-нибудь будет легче, – пообещала Эмма, опускаясь рядом с ним. Клод не видел, чувствовал её внимание. – Меня вообще рвало первые пару неделей. Потом привыкла.
– Я же не первый год здесь, – напомнил Клод, не открывая глаз. Он знал, что сейчас вокруг скачут чёрные и белые переходы других платформ, готовых отвезти воителей на любой квадрат Приграничья. – К этому нельзя привыкнуть.
Эмма помолчала, затем сказала, видимо, желая его отвлечь:
– Знаешь, нас многие видели уже. В истории-то. Та же Жанна д`Арк. Она видела не ангела и слышала не бога. Это были мы, приграничники. Просто представь – ты живёшь где-нибудь в средние века, где правит власть церковь, а кое-где и инквизиция. И тут здрасьте – ниоткуда не возьмись ниоткуда не взялось. Свет, разлом и мы стоим чёрт знает в чём и молвим так ласково, брысь, мол, отсюда, не суйся!
Клод, не открывая глаз, усмехнулся, представив эту картину.
– А безумных можно назвать одержимыми по мерками какой-нибудь испанской инквизиции. А чем-то понятным там и не пахнет – объяснения может быть два: дьявол морочит голову или божественное явление. Кстати, можно совмещать, как с Жанной.
Платформа остановилась, Клод открыл глаза.
– С перевесом взяла, – проворчала Эмма, – эх! Что ж такое-то, но ладно, в дежурке подгонят.
Квадрат встретил тишиной. Зловещей тишиной, какая бывает только перед разломом времени. Пока никого не появилось, но всё же… время тончает, признаки налицо.
– Я бы решил, что просто сошёл с ума, если бы увидел что-то вроде нас, – признался Клод.
– Безумство – это клеймо дьявола, – отозвалась Эмма, – впрочем, я бы тоже так решила. Представь, ты какой-нибудь крестьянин…
– Чего это я крестьянин? – прервал Клод, – почему сразу крестьянин? Почему не король? Не принц, не граф?
Эмма посмотрела на него внимательно, затем вздохнула:
– Правду говорят, нет взрослых людей на свете. Ну хорошо, представь, что ты король. Ходишь в церковь, молишься, держишь пост, показывая пример всем поданным, думаешь о казне и войне, мире и свадьбе, которая всего лишь дипломатический шаг. А попутно, вокруг тебя, смешение грязи и роскоши. И всё привычно, понятно, а тут ты едешь по лесу и выезжаешь к какому-то куполу, который словно с неба спущен. И не по твоему, заметь, приказу! И люди тебе какие-то, совсем чужие, одетые странно и непривычно, говорят тебе безо всякого почтения, чтобы ты убирался вон.
– Ну да, – Клод поморщился, – согласен, так легко сойти с ума.
– Но если ты король, тебе немного легче. А вот если ты крестьянин, то привет – у тебя вся жизнь сужается до того, чтобы выжить и детей накормить.
