Она заставляет смотреть на то, как ветви медленно оплетают его, второго, как сдавливают, как перехватывают шею, заставляя открыться в немом крике его рот, и как проникают внутрь…
Лайшо тошнит и рвёт. Сила разжимается, позволяя ему упасть на колени и очистить желудок. Лайшо не находит сил, чтобы встать. Он остаётся так стоять, глядя на то, как его самого оплетают и оплетают бесчисленные ветви и…
Не сразу до Лайшо доходит. Он видит себя – ещё себя, а потом – сухое старое дерево со множеством узловатых сухих веток. Потом приходит понимание и Лайшо в ужасе откидывается на спину, теряя последнюю опору.
Он – дерево. Второй он – теперь дерево! Такое же чудовище, такое же, как и те, что напали на него.
Нет, он не дерево. Он лежит на земле. На холодной земле. У него бешено стучит сердце. Он не дерево!
Он-то нет. а другие деревья – это что тогда?
Лайшо оглядывается по сторонам. Кругом стена деревьев. Таких же, одинаковых! Они одинаково старые, на каждом отсутствует листва и есть только эти узловатые ветки, ветки!
Лайшо поднимается. На него не покушается никто, но Лайшо кажется, что за ним наблюдают. Кто-то незримый. Или кто-то, принявший другой облик?
Кругом – стена. Ни тропы. Откуда он пришёл? Куда идти? но надо идти. Лайшо овладевает собой, и постоянно озираясь, стуча зубами от ужаса и странного холода, идёт на удачу.
–Шестая, – шелестит Орбан и Тимея сползает на землю. Всё. В ней нет мести. Ещё не обрело горе эту форму. Сейчас она разбита.
–Не надо. Не надо. Мы ещё ничего не знаем! – Орбан усаживает Тимею. Он сам глубоко встревожен и разбит своей тревогой, но ей явно хуже.
–В самом деле, он сейчас появится!
–Конечно, появятся!
Галдят наперебой. Утешают не её – себя. Они все были здесь. они все – соучастники подлости и сообщники глупости.
–Доигрались, болезные? – выступает из темноты Акош. Лицо мрачное. С ним – родители многих из юных и весёлых. Шумели, видимо, изрядно. Да и многие ушли этой ночью.
Тут же и мать с отцом Лайшо и Тимеи. Видят – Тимея почти без чувств. Отец закусывает губы – до боли и крови. Мать сразу же голосить…
–Это всё из-за Алиды! – одна из подруг (а в горе и неясно сразу какая именно) находит, как отвести от себя грех. – Это из-за неё Лайшо…
Алида вскрикивает от удивления. Ещё недавно совсем она молилась о том, чтоб Лайшо не вернулся, а теперь – все накинулись на неё, смотрят темно и ненавистно. Будто сами все не были здесь! и кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь попытался её или Лайшо разубедить?
–Доигрались…– цедит с видимым удовольствием Каталина-швея. У неё шесть детей, да держатся дома. В общей забаве участия и не примут. Держит их Каталина в строгости.
Во всяком случае – так она думает.
–Доигрались, – повторяют подошедшие, глядя на детей – своих и чужих. С ненавистью, со страхом, с испугом, с тоскою. Кто себя вспоминает, свою непокорность, кто гневается.
–Это всё Алида! – новое обвинение. Новый шёпот. На этот раз уже меньше сторонников Алиды. За себя отвечать не хочется, а за неё и подавно. Никто ничего плохого не делал – так, посмотреть пришли. А остальное – она! Она – змея!
Алида смотрит вправо и влево – нигде ни сочувствия, ни понимания. Презрение. Ярость.
Алида отступает на шаг и спиною налетает на кого-то. Ещё не обернувшись, она понимает, кто это.
–Папа, – Алида плачет, но даже не замечает этого, – папа, разве я виноватая?..
Ноги сбиты. Но ничего – зато просвет. А где просвет – всякая тропа. И Лайшо, не замечая уже ничего, бросается туда.
Кровят ладони, саднят ноги. Но он торопится. Ветви хлещут по лицу, но Лайшо неумолим – он сейчас покинет этот чёртов лес! И даже радостно ему – он всё-таки сделал это. Правда, тепреь подумает уже он – достойна ли Алида его внимания!
Вот уже редеют деревья, вот сменяются они мелким и вязким кустарником, а вот…
А вот и выход. И Лайшо застывает и угасает в нём всякая радость.
Он стоит на выходе из леса, а его деревни нет. и ничего нет. Ровно поле – без конца и края. Как же так? не мог же он выйти далече? Да даже если и так – вкруг этого леса есть река, другой, знакомый лес, деревня Лайшо, а ещё – путь на город. А вот поля нет.
А ещё – разве время для солнца? Лайшо казалось, что прошло не так много времени. Но нет – солнце в небе. Да так светит крепко, что кажется – полдень. А под солнцем особенно ясно видно, что вышел Лайшо в чужое место. В незнакомое.
Слёзы давят Лайшо.кому их выплакать? Кто его сюда тянул? Господи, услышь заблудшего! Выведи его!
Лайшо отступает к лесу и снова – темень. Ночь, луна. Лайшо оглядывается по сторонам – деревьев нет. есть люди. Где были деревья – люди, где были кустарники – дети. И все чем-то одинаково пустые и печальные, и все взирают на него.
–Помогите…– шепчет Лайшо, когда эти люди, или же давно не люди, не сговариваясь, делаю шаг к нему. А их много. Не охватишь толпу взглядом. Далеко-далеко уходят.
–Не поможет, мальчик, – отвечает ему какой-то змеиный шелест. – Мы здесь жили и будем жить. Зачем вам всем так надо нас тревожить?..
Лайшо вырывается, но множество рук уже держат его и каждая – цепкая. Не оторвёшь и одной. И каждая рука тянет в свою сторону.
–Папа, разве я виноватая?..– Алида плачет. Алида стремительно тускнеет в эту ночь.
Отец не успевает ответить, а сказать ему надо многое. О том, как разочарован он ею. О том, как подвела она его. Как опозорила! И какая вина на неё легла.
Но не успевает.
–Лайшо! – кричит кто—то и вся ночь приходит в движение. Все вскакивают, оживляются, перестают шептаться. Сплетаются в странное живое многорукое и многоглазое существо, действуя по единому порыву.
–Лайшо! Лайшо!
–Это он!
Оживает Тимея, мать перестаёт голосить, Алида выдыхает с облегчением (а с нею и отец – ему такой позор и тоже ведь не нужен).
–Лайшо! Лайшо!
Они подскакивают, сминают друг друга, толкаются. Лайшо же, стоя в центре всеобщего радостного круга, лишь посмеивается. Он искренне рад.
–Что там с тобой было? Лайшо! Как ты это перенёс?
Вопросы, вопросы…
–Позже. Я очень устал, – Лайшо не может посмотреть на всех, каждому ответить на объятие. И переварить всеобщую радость от собственного возвращения.
Всеобщую радость, в которой никто не замечает, что у Лайшо в глазах странновато посверкивает серебром. А если и заметил бы кто – подумал бы на луну да на свою усталость.
–Прости меня! – Алида бросается к нему.
–Не злюсь, – на неё Лайшо не смотрит и отталкивает её – слегка, но настойчиво.
В конце концов, эти дела нынешнего Лайшо больше не интересуют.
–Завтра, чего к парню прицепились! – Лайшо приходят на помощь, отталкивая особенно говорливых. – Пусть отдыхает!
Верный подход. Они же не знают, что завтра для них не наступит? И что назавтра будет только большой лес, а все люди из деревни ниже его – исчезнут. И только лес будет немым свидетелем, но кому он что скажет? Только пошуршит множеством листьев, которых ещё сегодня точно нет.
Завтра лес заберет все души. Завтра обратит их своими листьями и наденет на свои узловатые змеиные ветви.
А в сообщниках у леса – одна луна.
17. Ледяной король
Зима в этом году выдалась снежная, тихая. Ветра почти не лютовали, а с неба всё сыпало и сыпало снегом, заворачивало в снежное кружево деревья, сцепляло окна намертво, налепляло на крыши тяжёлыми пластами.
–Добрая зима! – радовались люди. – Много хлеба будет!
Давно ещё повелось такое наблюдение: ежели зима стоит холодная, жестокая да снежная – будет урожай уйдёт на треть, а то и половину; если тёплая стоит – хлеб не уродится; а если ласково сыплет и сыплет с неба – хлеба будет в достатке.
Тем и живут. Зимой по снегу пробираться ох как нелегко! Вязнут и сани, и кони, и за сто шагов по снегу устаёшь так, словно прошёл уже тысячу, а всё же любят здесь снежную зиму – греются и превозмогают тяжесть снега мыслями о хлебе.
Ради хлеба и потерпеть можно. Хлеб – голова всему! Это любому известно.
Темнеет зимой быстро, а если туча в небе – то и вовсе с самого полудня всё в сумраке. Но это ничего, не навсегда. Воспринимать это следует благословением, а не проклятием, и снег почитать за дар будущему.
Снег…пушистый, лёгкий, тихий. Он падает и падает с неба. Какой-то причудливый в своём движении, и каждая снежинка словно танец, только некогда людям смотреть за этим танцем – светлый день короток, а справить надо много.
Вот и падает снег, никем незамеченный. Почти никем. Разве что детворой, свободной от домашних хлопот и игрищ. Так и детям наблюдает за снегом смотреть – влезть в тёплый угол, задремать под напевы зимы всё проще и веселее.
Разве что…
Маленький Стефан, пожалуй, исключение. Он видит в снегопаде что-то завораживающее и волшебное, куда более интересное, чем всё остальное, реальное, творящееся в тёплой избе.
Стефан прижимается носом к промёрзшему стеклу, к оттаявшему от печи ещё просвету и в него наблюдает. Стоять так неудобно, но он не замечает своего неудобства, завороженный танцем снежинок и их бесконечной тишиной.
Стефан настолько погружён в наблюдение, что пропускает момент, когда шаркающей походкой входит Ава…
–Ах ты! Горе луковое! Неразумец! Баламошка!
Ава замечает, чем занят Стефан и тотчас начинает шуметь. Стефан испуганно отскакивает от окна, но поздно. Ава уже разошлась: забелело от испуга её морщинистое маленькое лицо, заблестели слезами потухшие от тяжести прожитых лет глаза, и старые руки, когда-то лучше всех в поселении справлявшихся с иглой и нитью, а ныне давно уж не находящие ни того, ни другого, затряслись…
–Я тебе говорила! Что ж ты, негораздок, всё к сте-еклам-то липнешь? – Ава мнёт руки. Страх в ней.
Маленький Стефан знает – Ава совсем не злая, просто она очень несчастная. Так ему мама сказала. Стефан не обижается на Аву.
–Прости, бабушка, – Стефан стоит, потупившись. Уже забыто окно, и снежинки, и есть лишь какая-то горечь на самом дне его маленького существа.
Ава всплёскивает убитыми работой руками:
–Да нежто я тебя повиняю? О тебе же забочусь! Вот придёт Ледяной Король…
Голос Авы падает сам собой. В глазах её проскальзывает ужас. Стефан распрямляется – про Ледяного Короля он от Авы слышал много раз. Сказывает Ава о нём так:
–Под светом все жить умеют, все не таятся, но короток день и приходит ночь. А в ночи не все лица разберёшь. Не все намерения угадаешь… как появился Ледяной Король – я того не знаю. Одни говорят, что рассорился он с самим Солнцем и за это был проклят. Другие верят в то, что пришёл он с зимою и захватил её, сделал холодной, отбил у природы. А моя бабка мне говорила, что Ледяной Король пришёл в первую ночь мира. Что был он сначала добр и остужал землю, нагретую за день Солнцем, но вскоре начал роптать на то, что ночь слишком коротка, а власть Солнца и дня куда сильнее, и поднял мятеж – призвал на помощь себе тучи чёрные, ветра ледяные и сотворил снег, в надежде перекрыть всё солнце и вечное лето. Но разгневалось тогда Солнце, и погнало его прочь, и тяжёлая выдалась битва, и дрожала земля, и пылала она от огня, и клубилась по всей земле тень, не смогло победить полностью Солнце и отдало Ледяному Королю во владение время, от себя отщипнуло, от вечного лета, да сказало, что будет поглядывать…
На этом месте Ава обычно прерывалась, да лукаво спрашивала у Стефана:
–А сегодня Солнце поглядывало?
И Стефан хмурился, вспоминая – поглядывало оно или нет.
–Да! – ответ, наконец, находился.
–То-то же! Солнце нас не оставит, – наставляла Ава, – а Ледяной Король, во власть свою загнанный, в ледяной короб зимы, что в гроб, заточённый, всё ходит с тех пор, да ищет тех, кто не спит зимними ночами, да кто всё на улицу смотрит… неча на улицу глядеть! Неча! Заберёт Ледяной Король.
–И что будет? – Стефан спрашивал, обмирая от ужаса и любопытства.
–Лёд будет. Снег будет. И ты будешь снегом да льдом! – объясняла Ава.
Стефан съёживался. Он не хотел становиться ни снегом, ни льдом, ему нравилось быть у мамы и папы, у колыбели посапывающей Сенки, у печи, у Авы, в конце концов!
–А ты не смотри в окно, особенно, коль снег идёт, – поучала Ава.
Время шло, Ава всё повторяла свои сказки, и каждую зиму гнала Стефана от окна. Но как назло, Стефана тянуло именно к окну, к снегу, к тишине зимы.
Вот и сейчас. Ава хмурится, сапа напугана:
–Вот придёт Ледяной Король! Да как схватит тебя! Да сделает снегом.
Стефан ещё маленький, да, но он знает, что мама, тоже слышавшая всё детство и юность о Ледяном Короле, закатывает глаза каждый раз, когда Ава начинает опять своё. При этом Ава не ругается никогда на стояние у окна летом, но зимой – нет. Она не ругается и походам к речке, и к беготне по улицам, но всё летом. Зимой – спать. Никаких окон. Никакого шага из дома.
Мама как-то не выдержала:
–Да что ж ты нас неволишь?! Сказками своими держишь! Вот же божедурье!
Ава потом плакала – Стефан видел, и даже жалел её, но вера в Ледяного Короля зашаталась, наверное, именно тогда.
А потом и вовсе покатилась куда-то, смешными осколками брызнув. Нет Ледяного Короля. Никто из ребят: ни Савка, ни Деян, ни Марко не знали такого Короля. А уж бабушка Марко знала, кажется, всё на свете – обо всём у неё была сказка: и о луке, и о щуке, и о лесной землянике, и, конечно, много было их про хлеб. А про Ледяного Короля не было – Стефан спрашивал.
Стефан ещё маленький, но он учится отделять сказки, которые никому не вредят от сказок, которые вызывают досаду. Вот чем не досада от того, что оторван он был от снежинок? За окном день хмарится, значится – скоро ужинать сядут – вернётся из кузни отец, придёт мать с Сенкой, а тут Ава…
–Не смотри в стекла-то! – поучает Ава. – Добра не будет. Лихо ходит зимою.
–Нет, – несмело возражает Стефан, сам поражаясь тому, как это вдруг собралось в нём. Откуда такая смелость? Откуда такое желание возразить? И главное – чувство правильности при том?
Ава аж вздрагивает.
–Нет такого Короля! – Стефан уже хохочет. – Нету! Нету!
Он ликует и смеётся. Ава бледнеет. А Стефан чувствует полную абсолютную победу.
Ава не спит. Час уже поздний, а особенно в зимнюю пору чувствуется эта темень глубже. Темень и тишина. раздор для сна, а Ава не спит.
Не идёт из памяти разговор с дочерью. Как та вернулась, так бросилась Ава с плаксивостью и ребячестью старухи жаловаться на Стефана и его неверу в Ледяного Короля. Она ожидала, что уж Ганка-то, всегда и во всём разделявшая её сторону, и сейчас пойдёт к Стефану да ка-ак всыплет ему, чтоб не смел над бабушкой насмехаться, так нет!
Ганка уложила Сенку в колыбель, и спросила холодно:
–И что? не верит и не надо. Хватит с него сказок.
Ава аж села где была.
–Как же это…– ртом она ещё хватала воздух, пытаясь осознать это совсем невозможное, а Ганка выговаривала ей – точно по щекам хлестала:
–Сказки сказками, а про Короля твоего и мне уже обрыдло! Всё детство слышу, мол, не ходи к окнам, а не то… оставь его! Пусть смотрит. Пусть гуляет с ребятами. Пусть на двор ходит как вздумает. Что он, маленький? Седьмая весна будет! А ты растишь не помощника мне, а неженку.
Ава мелко затряслась. Ей и в голову не приходило подвергать сомнению веру Ганки в Ледяного Короля или подумать хоть раз о том, что она своей сказкой о нём могла уже надоесть. Ведь это было то, чему её саму учили и то, что она сама пережила, а тут…
Лайшо тошнит и рвёт. Сила разжимается, позволяя ему упасть на колени и очистить желудок. Лайшо не находит сил, чтобы встать. Он остаётся так стоять, глядя на то, как его самого оплетают и оплетают бесчисленные ветви и…
Не сразу до Лайшо доходит. Он видит себя – ещё себя, а потом – сухое старое дерево со множеством узловатых сухих веток. Потом приходит понимание и Лайшо в ужасе откидывается на спину, теряя последнюю опору.
Он – дерево. Второй он – теперь дерево! Такое же чудовище, такое же, как и те, что напали на него.
Нет, он не дерево. Он лежит на земле. На холодной земле. У него бешено стучит сердце. Он не дерево!
Он-то нет. а другие деревья – это что тогда?
Лайшо оглядывается по сторонам. Кругом стена деревьев. Таких же, одинаковых! Они одинаково старые, на каждом отсутствует листва и есть только эти узловатые ветки, ветки!
Лайшо поднимается. На него не покушается никто, но Лайшо кажется, что за ним наблюдают. Кто-то незримый. Или кто-то, принявший другой облик?
Кругом – стена. Ни тропы. Откуда он пришёл? Куда идти? но надо идти. Лайшо овладевает собой, и постоянно озираясь, стуча зубами от ужаса и странного холода, идёт на удачу.
***
–Шестая, – шелестит Орбан и Тимея сползает на землю. Всё. В ней нет мести. Ещё не обрело горе эту форму. Сейчас она разбита.
–Не надо. Не надо. Мы ещё ничего не знаем! – Орбан усаживает Тимею. Он сам глубоко встревожен и разбит своей тревогой, но ей явно хуже.
–В самом деле, он сейчас появится!
–Конечно, появятся!
Галдят наперебой. Утешают не её – себя. Они все были здесь. они все – соучастники подлости и сообщники глупости.
–Доигрались, болезные? – выступает из темноты Акош. Лицо мрачное. С ним – родители многих из юных и весёлых. Шумели, видимо, изрядно. Да и многие ушли этой ночью.
Тут же и мать с отцом Лайшо и Тимеи. Видят – Тимея почти без чувств. Отец закусывает губы – до боли и крови. Мать сразу же голосить…
–Это всё из-за Алиды! – одна из подруг (а в горе и неясно сразу какая именно) находит, как отвести от себя грех. – Это из-за неё Лайшо…
Алида вскрикивает от удивления. Ещё недавно совсем она молилась о том, чтоб Лайшо не вернулся, а теперь – все накинулись на неё, смотрят темно и ненавистно. Будто сами все не были здесь! и кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь попытался её или Лайшо разубедить?
–Доигрались…– цедит с видимым удовольствием Каталина-швея. У неё шесть детей, да держатся дома. В общей забаве участия и не примут. Держит их Каталина в строгости.
Во всяком случае – так она думает.
–Доигрались, – повторяют подошедшие, глядя на детей – своих и чужих. С ненавистью, со страхом, с испугом, с тоскою. Кто себя вспоминает, свою непокорность, кто гневается.
–Это всё Алида! – новое обвинение. Новый шёпот. На этот раз уже меньше сторонников Алиды. За себя отвечать не хочется, а за неё и подавно. Никто ничего плохого не делал – так, посмотреть пришли. А остальное – она! Она – змея!
Алида смотрит вправо и влево – нигде ни сочувствия, ни понимания. Презрение. Ярость.
Алида отступает на шаг и спиною налетает на кого-то. Ещё не обернувшись, она понимает, кто это.
–Папа, – Алида плачет, но даже не замечает этого, – папа, разве я виноватая?..
***
Ноги сбиты. Но ничего – зато просвет. А где просвет – всякая тропа. И Лайшо, не замечая уже ничего, бросается туда.
Кровят ладони, саднят ноги. Но он торопится. Ветви хлещут по лицу, но Лайшо неумолим – он сейчас покинет этот чёртов лес! И даже радостно ему – он всё-таки сделал это. Правда, тепреь подумает уже он – достойна ли Алида его внимания!
Вот уже редеют деревья, вот сменяются они мелким и вязким кустарником, а вот…
А вот и выход. И Лайшо застывает и угасает в нём всякая радость.
Он стоит на выходе из леса, а его деревни нет. и ничего нет. Ровно поле – без конца и края. Как же так? не мог же он выйти далече? Да даже если и так – вкруг этого леса есть река, другой, знакомый лес, деревня Лайшо, а ещё – путь на город. А вот поля нет.
А ещё – разве время для солнца? Лайшо казалось, что прошло не так много времени. Но нет – солнце в небе. Да так светит крепко, что кажется – полдень. А под солнцем особенно ясно видно, что вышел Лайшо в чужое место. В незнакомое.
Слёзы давят Лайшо.кому их выплакать? Кто его сюда тянул? Господи, услышь заблудшего! Выведи его!
Лайшо отступает к лесу и снова – темень. Ночь, луна. Лайшо оглядывается по сторонам – деревьев нет. есть люди. Где были деревья – люди, где были кустарники – дети. И все чем-то одинаково пустые и печальные, и все взирают на него.
–Помогите…– шепчет Лайшо, когда эти люди, или же давно не люди, не сговариваясь, делаю шаг к нему. А их много. Не охватишь толпу взглядом. Далеко-далеко уходят.
–Не поможет, мальчик, – отвечает ему какой-то змеиный шелест. – Мы здесь жили и будем жить. Зачем вам всем так надо нас тревожить?..
Лайшо вырывается, но множество рук уже держат его и каждая – цепкая. Не оторвёшь и одной. И каждая рука тянет в свою сторону.
***
–Папа, разве я виноватая?..– Алида плачет. Алида стремительно тускнеет в эту ночь.
Отец не успевает ответить, а сказать ему надо многое. О том, как разочарован он ею. О том, как подвела она его. Как опозорила! И какая вина на неё легла.
Но не успевает.
–Лайшо! – кричит кто—то и вся ночь приходит в движение. Все вскакивают, оживляются, перестают шептаться. Сплетаются в странное живое многорукое и многоглазое существо, действуя по единому порыву.
–Лайшо! Лайшо!
–Это он!
Оживает Тимея, мать перестаёт голосить, Алида выдыхает с облегчением (а с нею и отец – ему такой позор и тоже ведь не нужен).
–Лайшо! Лайшо!
Они подскакивают, сминают друг друга, толкаются. Лайшо же, стоя в центре всеобщего радостного круга, лишь посмеивается. Он искренне рад.
–Что там с тобой было? Лайшо! Как ты это перенёс?
Вопросы, вопросы…
–Позже. Я очень устал, – Лайшо не может посмотреть на всех, каждому ответить на объятие. И переварить всеобщую радость от собственного возвращения.
Всеобщую радость, в которой никто не замечает, что у Лайшо в глазах странновато посверкивает серебром. А если и заметил бы кто – подумал бы на луну да на свою усталость.
–Прости меня! – Алида бросается к нему.
–Не злюсь, – на неё Лайшо не смотрит и отталкивает её – слегка, но настойчиво.
В конце концов, эти дела нынешнего Лайшо больше не интересуют.
–Завтра, чего к парню прицепились! – Лайшо приходят на помощь, отталкивая особенно говорливых. – Пусть отдыхает!
Верный подход. Они же не знают, что завтра для них не наступит? И что назавтра будет только большой лес, а все люди из деревни ниже его – исчезнут. И только лес будет немым свидетелем, но кому он что скажет? Только пошуршит множеством листьев, которых ещё сегодня точно нет.
Завтра лес заберет все души. Завтра обратит их своими листьями и наденет на свои узловатые змеиные ветви.
А в сообщниках у леса – одна луна.
17. Ледяной король
Зима в этом году выдалась снежная, тихая. Ветра почти не лютовали, а с неба всё сыпало и сыпало снегом, заворачивало в снежное кружево деревья, сцепляло окна намертво, налепляло на крыши тяжёлыми пластами.
–Добрая зима! – радовались люди. – Много хлеба будет!
Давно ещё повелось такое наблюдение: ежели зима стоит холодная, жестокая да снежная – будет урожай уйдёт на треть, а то и половину; если тёплая стоит – хлеб не уродится; а если ласково сыплет и сыплет с неба – хлеба будет в достатке.
Тем и живут. Зимой по снегу пробираться ох как нелегко! Вязнут и сани, и кони, и за сто шагов по снегу устаёшь так, словно прошёл уже тысячу, а всё же любят здесь снежную зиму – греются и превозмогают тяжесть снега мыслями о хлебе.
Ради хлеба и потерпеть можно. Хлеб – голова всему! Это любому известно.
Темнеет зимой быстро, а если туча в небе – то и вовсе с самого полудня всё в сумраке. Но это ничего, не навсегда. Воспринимать это следует благословением, а не проклятием, и снег почитать за дар будущему.
Снег…пушистый, лёгкий, тихий. Он падает и падает с неба. Какой-то причудливый в своём движении, и каждая снежинка словно танец, только некогда людям смотреть за этим танцем – светлый день короток, а справить надо много.
Вот и падает снег, никем незамеченный. Почти никем. Разве что детворой, свободной от домашних хлопот и игрищ. Так и детям наблюдает за снегом смотреть – влезть в тёплый угол, задремать под напевы зимы всё проще и веселее.
Разве что…
***
Маленький Стефан, пожалуй, исключение. Он видит в снегопаде что-то завораживающее и волшебное, куда более интересное, чем всё остальное, реальное, творящееся в тёплой избе.
Стефан прижимается носом к промёрзшему стеклу, к оттаявшему от печи ещё просвету и в него наблюдает. Стоять так неудобно, но он не замечает своего неудобства, завороженный танцем снежинок и их бесконечной тишиной.
Стефан настолько погружён в наблюдение, что пропускает момент, когда шаркающей походкой входит Ава…
–Ах ты! Горе луковое! Неразумец! Баламошка!
Ава замечает, чем занят Стефан и тотчас начинает шуметь. Стефан испуганно отскакивает от окна, но поздно. Ава уже разошлась: забелело от испуга её морщинистое маленькое лицо, заблестели слезами потухшие от тяжести прожитых лет глаза, и старые руки, когда-то лучше всех в поселении справлявшихся с иглой и нитью, а ныне давно уж не находящие ни того, ни другого, затряслись…
–Я тебе говорила! Что ж ты, негораздок, всё к сте-еклам-то липнешь? – Ава мнёт руки. Страх в ней.
Маленький Стефан знает – Ава совсем не злая, просто она очень несчастная. Так ему мама сказала. Стефан не обижается на Аву.
–Прости, бабушка, – Стефан стоит, потупившись. Уже забыто окно, и снежинки, и есть лишь какая-то горечь на самом дне его маленького существа.
Ава всплёскивает убитыми работой руками:
–Да нежто я тебя повиняю? О тебе же забочусь! Вот придёт Ледяной Король…
Голос Авы падает сам собой. В глазах её проскальзывает ужас. Стефан распрямляется – про Ледяного Короля он от Авы слышал много раз. Сказывает Ава о нём так:
–Под светом все жить умеют, все не таятся, но короток день и приходит ночь. А в ночи не все лица разберёшь. Не все намерения угадаешь… как появился Ледяной Король – я того не знаю. Одни говорят, что рассорился он с самим Солнцем и за это был проклят. Другие верят в то, что пришёл он с зимою и захватил её, сделал холодной, отбил у природы. А моя бабка мне говорила, что Ледяной Король пришёл в первую ночь мира. Что был он сначала добр и остужал землю, нагретую за день Солнцем, но вскоре начал роптать на то, что ночь слишком коротка, а власть Солнца и дня куда сильнее, и поднял мятеж – призвал на помощь себе тучи чёрные, ветра ледяные и сотворил снег, в надежде перекрыть всё солнце и вечное лето. Но разгневалось тогда Солнце, и погнало его прочь, и тяжёлая выдалась битва, и дрожала земля, и пылала она от огня, и клубилась по всей земле тень, не смогло победить полностью Солнце и отдало Ледяному Королю во владение время, от себя отщипнуло, от вечного лета, да сказало, что будет поглядывать…
На этом месте Ава обычно прерывалась, да лукаво спрашивала у Стефана:
–А сегодня Солнце поглядывало?
И Стефан хмурился, вспоминая – поглядывало оно или нет.
–Да! – ответ, наконец, находился.
–То-то же! Солнце нас не оставит, – наставляла Ава, – а Ледяной Король, во власть свою загнанный, в ледяной короб зимы, что в гроб, заточённый, всё ходит с тех пор, да ищет тех, кто не спит зимними ночами, да кто всё на улицу смотрит… неча на улицу глядеть! Неча! Заберёт Ледяной Король.
–И что будет? – Стефан спрашивал, обмирая от ужаса и любопытства.
–Лёд будет. Снег будет. И ты будешь снегом да льдом! – объясняла Ава.
Стефан съёживался. Он не хотел становиться ни снегом, ни льдом, ему нравилось быть у мамы и папы, у колыбели посапывающей Сенки, у печи, у Авы, в конце концов!
–А ты не смотри в окно, особенно, коль снег идёт, – поучала Ава.
Время шло, Ава всё повторяла свои сказки, и каждую зиму гнала Стефана от окна. Но как назло, Стефана тянуло именно к окну, к снегу, к тишине зимы.
Вот и сейчас. Ава хмурится, сапа напугана:
–Вот придёт Ледяной Король! Да как схватит тебя! Да сделает снегом.
Стефан ещё маленький, да, но он знает, что мама, тоже слышавшая всё детство и юность о Ледяном Короле, закатывает глаза каждый раз, когда Ава начинает опять своё. При этом Ава не ругается никогда на стояние у окна летом, но зимой – нет. Она не ругается и походам к речке, и к беготне по улицам, но всё летом. Зимой – спать. Никаких окон. Никакого шага из дома.
Мама как-то не выдержала:
–Да что ж ты нас неволишь?! Сказками своими держишь! Вот же божедурье!
Ава потом плакала – Стефан видел, и даже жалел её, но вера в Ледяного Короля зашаталась, наверное, именно тогда.
А потом и вовсе покатилась куда-то, смешными осколками брызнув. Нет Ледяного Короля. Никто из ребят: ни Савка, ни Деян, ни Марко не знали такого Короля. А уж бабушка Марко знала, кажется, всё на свете – обо всём у неё была сказка: и о луке, и о щуке, и о лесной землянике, и, конечно, много было их про хлеб. А про Ледяного Короля не было – Стефан спрашивал.
Стефан ещё маленький, но он учится отделять сказки, которые никому не вредят от сказок, которые вызывают досаду. Вот чем не досада от того, что оторван он был от снежинок? За окном день хмарится, значится – скоро ужинать сядут – вернётся из кузни отец, придёт мать с Сенкой, а тут Ава…
–Не смотри в стекла-то! – поучает Ава. – Добра не будет. Лихо ходит зимою.
–Нет, – несмело возражает Стефан, сам поражаясь тому, как это вдруг собралось в нём. Откуда такая смелость? Откуда такое желание возразить? И главное – чувство правильности при том?
Ава аж вздрагивает.
–Нет такого Короля! – Стефан уже хохочет. – Нету! Нету!
Он ликует и смеётся. Ава бледнеет. А Стефан чувствует полную абсолютную победу.
***
Ава не спит. Час уже поздний, а особенно в зимнюю пору чувствуется эта темень глубже. Темень и тишина. раздор для сна, а Ава не спит.
Не идёт из памяти разговор с дочерью. Как та вернулась, так бросилась Ава с плаксивостью и ребячестью старухи жаловаться на Стефана и его неверу в Ледяного Короля. Она ожидала, что уж Ганка-то, всегда и во всём разделявшая её сторону, и сейчас пойдёт к Стефану да ка-ак всыплет ему, чтоб не смел над бабушкой насмехаться, так нет!
Ганка уложила Сенку в колыбель, и спросила холодно:
–И что? не верит и не надо. Хватит с него сказок.
Ава аж села где была.
–Как же это…– ртом она ещё хватала воздух, пытаясь осознать это совсем невозможное, а Ганка выговаривала ей – точно по щекам хлестала:
–Сказки сказками, а про Короля твоего и мне уже обрыдло! Всё детство слышу, мол, не ходи к окнам, а не то… оставь его! Пусть смотрит. Пусть гуляет с ребятами. Пусть на двор ходит как вздумает. Что он, маленький? Седьмая весна будет! А ты растишь не помощника мне, а неженку.
Ава мелко затряслась. Ей и в голову не приходило подвергать сомнению веру Ганки в Ледяного Короля или подумать хоть раз о том, что она своей сказкой о нём могла уже надоесть. Ведь это было то, чему её саму учили и то, что она сама пережила, а тут…
