Эда почувствовала, как гнев вскипел в ней с новой силой:
-Я не одна из вас!
-Но вы с нами, - спокойно прервал ее гнев Альбер. – Ронан выразился слишком грубо, но точно. Сковер, я тоже не хочу, чтобы травмировал такого нужного нам человека. Ронан, впредь выбирай слова осторожнее.
-Хорошо, - нехорошо улыбнулся Сковер, - тогда, скажите-ка мне, Эда, как продвигаются ваши дела? Вы уже начали что-то составлять для нас?
Альбер бросил на нее быстрый взгляд и ответил, спокойно угадав:
-Сковер, во-первых, Эда не будет зачитывать свои проекты каждому из нашего Совета. Это бред. Сначала она зачтет мне, потом Ронану, потом тебе, потому этому…Мэту, потом Кеноту… да ну к черту! Во-вторых, Эда еще плохо знакома, вернее, совсем незнакома с нашей идеей. В-третьих, рыба сегодня замечательно прожарена, не находишь?
-Да, да, - даже не взглянув в тарелку с рыбой, подтвердил Сковер, - в таком случае, Эда, тебе придется взаимодействовать со мной.
Эде не хотелось. Этот человек разрушил ее мир, вывернул всю судьбу наизнанку и загнал в ловушку, возводя свое предательство и призывая принципы дорого и убитого ей человека. Этот человек – виновник того, что она пленница, предатель и мятежница… как смеет он! Как смеет он требовать еще какое-то взаимодействие с нею!
-Это еще почему? – вместо Эды спросил Ронан. – Зачем ей взаимодействовать с вами, если она не лезет и не полезет дальше составления законов?
Сковер даже дар речи потерял от негодования:
-Я объясню ей…да ты…
-Вы идеолог? – вежливо спросил Ронан. – Кажется – нет. вы всего лишь воитель на улицах. На ваших плечах оружие. На моих – идея.
-А на моих деньги и стол, - заметил Альбер, - возьмите помидоры с чесноком и зеленью. К рыбе они замечательно подходят. Может быть – вина?
-Утром? – быстро спросил Ронан. – Плохая идея, мой друг! А вы, Сковер, опять лезете не в свое дело! Идея и закон идут вместе.
Сковеру хватило выдержки и ненависти к Ронану, которая и без того уже имела свою чашу, чтобы не выдать то, что вертелось на языке. Он кивнул, с холодной презрительностью, так хорошо знакомой Эде, кивнул:
-Как вам будет угодно, Ронан!
-А мы с тобой обсудим идею. Вернее, я расскажу тебе нашу систему, как придумал управление и все такое, а ты уже там натворишь своих законов, - Ронан повернулся к Эде и она пожалела, что не села все-таки ближе к Сковеру. Ее снова обожгло чем-то очень болезненным и тяжелым. Она отвела взгляд, кивнула и принялась за рыбу, даже не чувствуя ее вкуса.
Позже она даже не смогла вспомнить, что вообще ела. До самого конца завтрака, как бы не цеплялись друг к другу Ронан и Сковер, как не задевал бы Сковер Альбера, а Альбер Сковера, Эда не подняла головы. Кажется, она вообще больше не слышала ничего. Ее било странной мыслью, от которой разливалось тепло по телу, такое ненавистное тепло!
«Он заступился за меня».
И не было сил прогнать эту вязкую, колючую мысль!
-Я не люблю, когда меня заставляют ждать, - заметил Альбер вместо приветствия, когда возник, наконец-то перед ним и виновник ожидания министр Лагота – Леа.
-А я не люблю приходить вовремя, - пожал плечами хладнокровный и удивительно спокойный, а от того еще более опасный Леа.
Альбер чувствовал себя не в своей стезе. Это в своем доме или на заседаниях заговорщиков он был кем-то, властвовал и покорял. Но он не умел лить кровь, как Сковер, потому и проигрывал на улицах, не обладал таким ораторством, как Ронан, который завоевывал любовь толпы, и не был таким хладнокровным, как Леа.
Альбер привык, что зависят от его благосклонности, от его денег и его решения. Зависеть от кого-то самому ему было жутко, непривычно и как-то неестественно. Еще недавно он верил, что эти дни, когда он склонялся и уступал, когда заискивал, давно миновали, но нет…
Оказывается, что не миновали. Совсем.
-Ну ладно! – с раздражением, за которым скрывался откровенный страх, промолвил Альбер, - давай к делу.
-К делу так к делу, - согласился легко Леа. – Значит, так… Моро тайком послал письмо к принцессе Катерине.
-Нормальное такое «тайком», - проворчал Альбер, судорожно прикидывая, худо ли от этого письма будет.
-Ну да, - Леа не отпирался, - «тайком». Мы позволили. Катерина будет в бешенстве, сцепится с Лаготом, а мы просто призовем народ к миру…вы, вернее, призовете народ к миру и установите свою власть.
Место для встречи выбирал Леа, а выбрал он неуютный полутемный сырой закуток пепельного Ряда, и от осознания этого факта, от осознания его власти над этим местом и происходящим, Альберу было совсем нехорошо. Но он скривил губы в привычной усмешке и спросил:
-А ты?
-А я подожду, - притворно вздохнул Леа. – Приберегите мне местечко?
-Трус…
-Нет, логик, - возразил пронырливый министр. – Вы, конечно, мне больше симпатичны, но всякое может случиться и даже на пороге победной черты нельзя быть уверенным абсолютно – это участь глупцов.
-А ты не глупец? Ах, да, ты только трус!
-Сменить убеждения ради выживания – пустяк, - Леа снова пожал плечами. Его не смущало ни одно обвинение. Он уже слышал их достаточно на своем веку. – Это не так сложно, как многие пытаются себе вообразить. Ты торговец, ты должен понимать.
-Нет, - Альбер не спешил соглашаться. Он никогда не скрывал своей позиции о чести. – Знаешь, Леа, я торговец, по этой причине, я не имел никаких убеждений вообще. Я торговал с врагом и другом королевства, потому что для меня это были только покупатели. А сейчас…
-Что, старость и сентиментальность подкралась? – Леа не удержался и расхохотался. Язвительно, холодно. Его смех гулко отразился от сырых стен закутка пепельного Ряда и Альбер вздрогнул:
-Тихо! Ты чего хохочешь как…
На языке крутилось «ненормальный», но Альбер осекся. Решил, что не следует раздражать Леа и не закончил своей фразы.
-Потому что мне смешно, - Леа прислонился спиной к мокрой и плесневелой стене какого-то убого домика. – Мне смешно, Альбер!
-Ты не тяни, - нахмурился торговец. – Говори дальше!
-Дальше, - мечтательно протянул Леа, - изволь! Принцесса Вандея тяжело переживает утрату отца. Лагот тяжело переживает предательство Сковера и существование в заговоре еще одного заговора. Не верит никому…
Альбер вопросительно поднял брови, и Леа улыбнулся и лицо его стало еще более жутким:
-Только мне.
-Так и не научился разбираться в людях! – вздохнул Альбер. – Что с новым жрецом?
-Кровер успешно захватывает прежние позиции дознавателей. Теперь Жрецы Луала и Девяти Рыцарей его имеют право проводить следствие и творить суд. В отсутствие Гилота, в наличие предательства Сковера это было логичным.
-Дальше, - непроницаемо попросил Альбер.
-Пара дознавателей бежала из плена Лагота, - Леа зевнул.
-А я сегодня обжег язык горячим рулетом! – обозлился глава Торговой Гильдии. – И что? Я о серьезных вещах прошу докладывать.
-Если о серьезных, то письмо, власть Кровера, и Лагот в бешенстве, не знает, куда метнуться, - покладисто подвел итог Леа.
-Ну…хорошо.
-А у вас? – прищурился советник. – Что нового? Та девица согласилась разрабатывать закон?
-Согласилась, - напряженно отозвался Альбер. – Сейчас она нам пригодится. Но она отказывается слышать о чем-то, кроме своей работы, сохраняет отчужденность.
-И сохранит?
-Полагаю, что нет, - Альберу вспомнились вспышки Эды. Если человек равнодушен – он не спорит. Если врывается в спор, значит может сменить свою позицию. К тому же, Альбер, прекрасно знающий Ронана, заметил, что тот проявляет интерес к враждебной соратнице. Чувства, рожденные на грани предательства и войны, обостренные угрозами и полным отсутствием в жизни Эды какого-то неизведанного прежде мира – все это сулило скорую оттепель в душе соратницы.
-На кой она вам...у вас же есть Мэтт из дознавателей.
-Он трус, - жестко возразил Альбер, - к тому же, законы должен создать тот, кто не имеет с них выгоду. Она ненавидит нас, презирает, а это говорит о том, что она будет жестока. Ее воспитал фанатик и это тоже дает возможность назвать ее закон суровым, но он будет суровым для всех. В ней нет сочувствия ни к кому из нас.
-Странные вы люди…- хмыкнул советник. – Мне пора. Мое отсутствие не может быть долгим. Почтенный герцог желает чаще видеть своего друга.
-Конечно, куда он без комнатной собачки!
-Альбер, не раздражайте меня, - очаровательно улыбнулся Леа, - к слову, о собачках. Говорят, ваша поэтическая собачка бегает по улицам, высунув от усердия язык.
-Вы о чем? – всякая веселость, даже напускная, оставила Альбера. Он понял зловещий смысл слов своего опасного соратника, но пытался сделать вид, что смысл ему не ясен, надеясь, что ошибся.
Лучше ошибиться!
-Об этом, как его, - Леа щелкнул пальцами, - Ронане?
-Он мой друг, - напомнил Альбер.
-А раз это так, то уберите его с улиц! – громыхнул Леа. – Вы сами просили протолкнуть идею уничтожения…лишних в ваших рядах. Думаете, какой-нибудь солдат, отправленный на улицы, станет разбирать имя своего врага? Вы хотите убрать Сковера руками Лагота…пусть! Вы хотите спровоцировать кровавый шепот среди мирного населения, чтобы озлобить народ – плевать!
-Тише! – Альбер схватил за рукав Леа, - прошу вас! Прошу!
-Ха, - Леа с презрением вырвал свой рукав из пальцев Альбера, - еще обвиняете меня в трусости! А сами-то… ладно, Альбер, ладно! Я предупредил. Я сделал все, чтобы ты был доволен, я протолкнул проект по уничтожению лишних вашему делу людей Лаготу. Теперь ход за вами. Но если ты не хочешь случайной смерти Ронана, если не хочешь, чтобы он случайно занял место Сковера, то убери его с улиц!
-Уберу, - Альбер прижал руку к сердцу, - клянусь, я…
-Да мне вообще плевать, - холодно отозвался Леа, - мне плевать на тебя и на Ронана. Я просто предупреждаю.
Не давая возможности опомниться, Леа повернулся на каблуках, и пошел уже, было, не прощаясь, но Альбер, ощутивший вдруг острую досаду, смешанную с пепельным чувством стыдливого страха позвал:
-Эй, Леа!
Леа обернулся. Он был удивлен. Крайне удивлен такой фамильярностью.
-Скажи-ка, а как ты не путаешься в том, кого и когда предал? – спросил Альбер, манерно растягивая слова.
-О, - Леа даже широко улыбнулся, - я сначала записываю все и про всех, а потом сижу и темными ночами разбираю. Разбирал бы быстрее, но видел бы ты мой отвратительный почерк!
Леа махнул рукой, и, теперь уже окончательно развернулся и зашагал прочь, оставляя Альбера в Пепельных Рядах и тревоге.
У Принцессы Катерины была яростная натура воителя и полное одиночество. Выданная замуж за принца соседних земель, отосланная отцом в спешке за моря, разлученная с любимой младшей сестрой, она не обрела ни друзей, ни союзников. Лицемерие, неторопливость, лживая лесть, царившие за морем, в земле ее мужа, не позволили ей – прямой и решительной стать своей.
Про нее говорили, не скрываясь, что она чужая, чужой и останется. Катерина смогла говорить на другом языке, отвернуться от Луала и девяти рыцарей его и принять новую веру и все же осталась никем.
Ее муж – некогда принц, а теперь король - Филипп, не скрываясь, говорил, что рассчитывал на большее значение своего брака, но если дом Катерины так слаб, если король Вильгельм (ныне почивший), позволяет себе благоволить к герцогу Лаготу, то не следует уже ожидать что-то хорошего от этих земель вообще.
Катерина не лезла в политику – ей бы не позволили. Да и она бы себе этого не позволила. Она не прижилась при дворе, и не успела даже понять, как и почему у нее отняли вдруг всех верных ей людей. Почему отослали прочь всех прежних служанок? Почему так редко стал писать отец и даже сестра? И куда забрали воспитавшего ее Моро?
-Его вызвал твой король, - ответил Филипп тогда.
-И он не простился? – Катерина смотрела на мужа без почтения, принятого за морем и это тоже выделяло ее в невыгодном свете, делало чужой.
-При дворе твоего короля все ужасные грубияны, - пожимал плечами супруг, - если у тебя все, оставь меня.
О любви между Филиппом и принцессой речь даже не заходила. Катерина знала о любовницах мужа, но делала вид, что каждый из этих слухов до основания лжив. Сама же она любовников не имела, считая это ниже своего происхождения и Божественной Клятвы.
Дни принцессы проходили за чтением, шитьем и прогулками. Она редко вступала в разговоры и в основном отмалчивалась. Себе Катерина принадлежала только вечерами, перед самым уже сном, когда она молилась Луалу и девяти рыцарям его на родном языке и перечитывала последние письма сестры Вандеи.
-Народ будет в ярости, узнав, что ты все еще верна Луалу и девяти рыцарям его, несмотря на обет, - заметил Филипп, придя к ней вечером. Заметил он почти равнодушно. Ему сложно было испытывать что-то к этой холодной, заключенной в кокон собственной души женщине.
-Я соблюдаю обряды ваших богов, - жестко промолвила Катерина, - но моя душа – для Луала и только!
-Да как знаешь, - отмахнулся Филипп и больше не заговорил об этом с нею.
Катерина держала не только душу свою в строгости, но и тело. Она поднималась с рассветом и делала несколько упражнений, к которым приучил еще Моро, когда принцесса была маленькой. Затем умывалась ледяной водой из серебряного кувшина, приводила себя в порядок и садилась за чтение. В одежде была сдержанна, отрицая излишество, но понимая, что при ее положении излишества не избежать. Между тем в пестроте заморского двора наряд ее выделялся за счет простого шитья и отсутствия россыпей блестящих камней. В еде также соблюдала осторожность, ела маленькими порциями, совсем не пила вина.
Весь образ принцессы имел черты жесткие, начиная от туго сплетенных в косы волос и заканчивая положением ее за столом – идеально ровной спиной, и холодностью взора, которым она оглядывала навечно чужой себе двор, ставший тюрьмой.
На судьбу Катерина не жаловалась. Она знала, что принцессы не вольны распоряжаться судьбой и единственное, чего ей хотелось больше всего после блага народа, это то, чтобы младшая сестра Вандея была выдана более удачно и счастливо.
Катерина воплощала холодную вежливость в речах и письмах. Молчаливая, даже затворная, но несгибаемая и дисциплинированная – она была такой чужой в заморском шуме!
Письмо, пришедшее от Моро, она прочла трижды прежде, чем овладела собой и поднялась из-за своего стола. Написав короткий ответ, бросилась к мужу.
Король знал, что появление жены имеет причину – праздного любопытства она себе бы никогда не позволила. Поэтому он принял Катерину с вниманием, несмотря на ранний час, четкое желание поспать и гудящую после обильного вина голову.
-Из моих земель пришло письмо…
-Из прежних твоих земель, - поправил король, - ну?
-Мой отец мертв, - Катерина не отреагировала на колкость. – Уже неделю. Гонцы задержались.
-Учитывая политику Вильгельма, он ушел очень вовремя, - Филипп потянулся на подушках, - ну и дальше?
-Трон моих предков, трон моего отца может уйти к последнему проходимцу! – в глазах Катерины сверкнуло сталью. Не выдержав, она вскочила и принялась ходить взад-вперед по комнате.
Филипп некоторое время понаблюдал за ней, потом поморщился и попросил:
-Сядь, безумное создание!
Она вздрогнула, покорилась, села.
-Мой отец за несколько часов до смерти позволил Божественной клятве связать мою сестру и Лагота! Моро…- Катерина осеклась, затем заговорила ровнее, спокойнее, - Моро – это мой наставник.
-Я не одна из вас!
-Но вы с нами, - спокойно прервал ее гнев Альбер. – Ронан выразился слишком грубо, но точно. Сковер, я тоже не хочу, чтобы травмировал такого нужного нам человека. Ронан, впредь выбирай слова осторожнее.
-Хорошо, - нехорошо улыбнулся Сковер, - тогда, скажите-ка мне, Эда, как продвигаются ваши дела? Вы уже начали что-то составлять для нас?
Альбер бросил на нее быстрый взгляд и ответил, спокойно угадав:
-Сковер, во-первых, Эда не будет зачитывать свои проекты каждому из нашего Совета. Это бред. Сначала она зачтет мне, потом Ронану, потом тебе, потому этому…Мэту, потом Кеноту… да ну к черту! Во-вторых, Эда еще плохо знакома, вернее, совсем незнакома с нашей идеей. В-третьих, рыба сегодня замечательно прожарена, не находишь?
-Да, да, - даже не взглянув в тарелку с рыбой, подтвердил Сковер, - в таком случае, Эда, тебе придется взаимодействовать со мной.
Эде не хотелось. Этот человек разрушил ее мир, вывернул всю судьбу наизнанку и загнал в ловушку, возводя свое предательство и призывая принципы дорого и убитого ей человека. Этот человек – виновник того, что она пленница, предатель и мятежница… как смеет он! Как смеет он требовать еще какое-то взаимодействие с нею!
-Это еще почему? – вместо Эды спросил Ронан. – Зачем ей взаимодействовать с вами, если она не лезет и не полезет дальше составления законов?
Сковер даже дар речи потерял от негодования:
-Я объясню ей…да ты…
-Вы идеолог? – вежливо спросил Ронан. – Кажется – нет. вы всего лишь воитель на улицах. На ваших плечах оружие. На моих – идея.
-А на моих деньги и стол, - заметил Альбер, - возьмите помидоры с чесноком и зеленью. К рыбе они замечательно подходят. Может быть – вина?
-Утром? – быстро спросил Ронан. – Плохая идея, мой друг! А вы, Сковер, опять лезете не в свое дело! Идея и закон идут вместе.
Сковеру хватило выдержки и ненависти к Ронану, которая и без того уже имела свою чашу, чтобы не выдать то, что вертелось на языке. Он кивнул, с холодной презрительностью, так хорошо знакомой Эде, кивнул:
-Как вам будет угодно, Ронан!
-А мы с тобой обсудим идею. Вернее, я расскажу тебе нашу систему, как придумал управление и все такое, а ты уже там натворишь своих законов, - Ронан повернулся к Эде и она пожалела, что не села все-таки ближе к Сковеру. Ее снова обожгло чем-то очень болезненным и тяжелым. Она отвела взгляд, кивнула и принялась за рыбу, даже не чувствуя ее вкуса.
Позже она даже не смогла вспомнить, что вообще ела. До самого конца завтрака, как бы не цеплялись друг к другу Ронан и Сковер, как не задевал бы Сковер Альбера, а Альбер Сковера, Эда не подняла головы. Кажется, она вообще больше не слышала ничего. Ее било странной мыслью, от которой разливалось тепло по телу, такое ненавистное тепло!
«Он заступился за меня».
И не было сил прогнать эту вязкую, колючую мысль!
Часть (8)
-Я не люблю, когда меня заставляют ждать, - заметил Альбер вместо приветствия, когда возник, наконец-то перед ним и виновник ожидания министр Лагота – Леа.
-А я не люблю приходить вовремя, - пожал плечами хладнокровный и удивительно спокойный, а от того еще более опасный Леа.
Альбер чувствовал себя не в своей стезе. Это в своем доме или на заседаниях заговорщиков он был кем-то, властвовал и покорял. Но он не умел лить кровь, как Сковер, потому и проигрывал на улицах, не обладал таким ораторством, как Ронан, который завоевывал любовь толпы, и не был таким хладнокровным, как Леа.
Альбер привык, что зависят от его благосклонности, от его денег и его решения. Зависеть от кого-то самому ему было жутко, непривычно и как-то неестественно. Еще недавно он верил, что эти дни, когда он склонялся и уступал, когда заискивал, давно миновали, но нет…
Оказывается, что не миновали. Совсем.
-Ну ладно! – с раздражением, за которым скрывался откровенный страх, промолвил Альбер, - давай к делу.
-К делу так к делу, - согласился легко Леа. – Значит, так… Моро тайком послал письмо к принцессе Катерине.
-Нормальное такое «тайком», - проворчал Альбер, судорожно прикидывая, худо ли от этого письма будет.
-Ну да, - Леа не отпирался, - «тайком». Мы позволили. Катерина будет в бешенстве, сцепится с Лаготом, а мы просто призовем народ к миру…вы, вернее, призовете народ к миру и установите свою власть.
Место для встречи выбирал Леа, а выбрал он неуютный полутемный сырой закуток пепельного Ряда, и от осознания этого факта, от осознания его власти над этим местом и происходящим, Альберу было совсем нехорошо. Но он скривил губы в привычной усмешке и спросил:
-А ты?
-А я подожду, - притворно вздохнул Леа. – Приберегите мне местечко?
-Трус…
-Нет, логик, - возразил пронырливый министр. – Вы, конечно, мне больше симпатичны, но всякое может случиться и даже на пороге победной черты нельзя быть уверенным абсолютно – это участь глупцов.
-А ты не глупец? Ах, да, ты только трус!
-Сменить убеждения ради выживания – пустяк, - Леа снова пожал плечами. Его не смущало ни одно обвинение. Он уже слышал их достаточно на своем веку. – Это не так сложно, как многие пытаются себе вообразить. Ты торговец, ты должен понимать.
-Нет, - Альбер не спешил соглашаться. Он никогда не скрывал своей позиции о чести. – Знаешь, Леа, я торговец, по этой причине, я не имел никаких убеждений вообще. Я торговал с врагом и другом королевства, потому что для меня это были только покупатели. А сейчас…
-Что, старость и сентиментальность подкралась? – Леа не удержался и расхохотался. Язвительно, холодно. Его смех гулко отразился от сырых стен закутка пепельного Ряда и Альбер вздрогнул:
-Тихо! Ты чего хохочешь как…
На языке крутилось «ненормальный», но Альбер осекся. Решил, что не следует раздражать Леа и не закончил своей фразы.
-Потому что мне смешно, - Леа прислонился спиной к мокрой и плесневелой стене какого-то убого домика. – Мне смешно, Альбер!
-Ты не тяни, - нахмурился торговец. – Говори дальше!
-Дальше, - мечтательно протянул Леа, - изволь! Принцесса Вандея тяжело переживает утрату отца. Лагот тяжело переживает предательство Сковера и существование в заговоре еще одного заговора. Не верит никому…
Альбер вопросительно поднял брови, и Леа улыбнулся и лицо его стало еще более жутким:
-Только мне.
-Так и не научился разбираться в людях! – вздохнул Альбер. – Что с новым жрецом?
-Кровер успешно захватывает прежние позиции дознавателей. Теперь Жрецы Луала и Девяти Рыцарей его имеют право проводить следствие и творить суд. В отсутствие Гилота, в наличие предательства Сковера это было логичным.
-Дальше, - непроницаемо попросил Альбер.
-Пара дознавателей бежала из плена Лагота, - Леа зевнул.
-А я сегодня обжег язык горячим рулетом! – обозлился глава Торговой Гильдии. – И что? Я о серьезных вещах прошу докладывать.
-Если о серьезных, то письмо, власть Кровера, и Лагот в бешенстве, не знает, куда метнуться, - покладисто подвел итог Леа.
-Ну…хорошо.
-А у вас? – прищурился советник. – Что нового? Та девица согласилась разрабатывать закон?
-Согласилась, - напряженно отозвался Альбер. – Сейчас она нам пригодится. Но она отказывается слышать о чем-то, кроме своей работы, сохраняет отчужденность.
-И сохранит?
-Полагаю, что нет, - Альберу вспомнились вспышки Эды. Если человек равнодушен – он не спорит. Если врывается в спор, значит может сменить свою позицию. К тому же, Альбер, прекрасно знающий Ронана, заметил, что тот проявляет интерес к враждебной соратнице. Чувства, рожденные на грани предательства и войны, обостренные угрозами и полным отсутствием в жизни Эды какого-то неизведанного прежде мира – все это сулило скорую оттепель в душе соратницы.
-На кой она вам...у вас же есть Мэтт из дознавателей.
-Он трус, - жестко возразил Альбер, - к тому же, законы должен создать тот, кто не имеет с них выгоду. Она ненавидит нас, презирает, а это говорит о том, что она будет жестока. Ее воспитал фанатик и это тоже дает возможность назвать ее закон суровым, но он будет суровым для всех. В ней нет сочувствия ни к кому из нас.
-Странные вы люди…- хмыкнул советник. – Мне пора. Мое отсутствие не может быть долгим. Почтенный герцог желает чаще видеть своего друга.
-Конечно, куда он без комнатной собачки!
-Альбер, не раздражайте меня, - очаровательно улыбнулся Леа, - к слову, о собачках. Говорят, ваша поэтическая собачка бегает по улицам, высунув от усердия язык.
-Вы о чем? – всякая веселость, даже напускная, оставила Альбера. Он понял зловещий смысл слов своего опасного соратника, но пытался сделать вид, что смысл ему не ясен, надеясь, что ошибся.
Лучше ошибиться!
-Об этом, как его, - Леа щелкнул пальцами, - Ронане?
-Он мой друг, - напомнил Альбер.
-А раз это так, то уберите его с улиц! – громыхнул Леа. – Вы сами просили протолкнуть идею уничтожения…лишних в ваших рядах. Думаете, какой-нибудь солдат, отправленный на улицы, станет разбирать имя своего врага? Вы хотите убрать Сковера руками Лагота…пусть! Вы хотите спровоцировать кровавый шепот среди мирного населения, чтобы озлобить народ – плевать!
-Тише! – Альбер схватил за рукав Леа, - прошу вас! Прошу!
-Ха, - Леа с презрением вырвал свой рукав из пальцев Альбера, - еще обвиняете меня в трусости! А сами-то… ладно, Альбер, ладно! Я предупредил. Я сделал все, чтобы ты был доволен, я протолкнул проект по уничтожению лишних вашему делу людей Лаготу. Теперь ход за вами. Но если ты не хочешь случайной смерти Ронана, если не хочешь, чтобы он случайно занял место Сковера, то убери его с улиц!
-Уберу, - Альбер прижал руку к сердцу, - клянусь, я…
-Да мне вообще плевать, - холодно отозвался Леа, - мне плевать на тебя и на Ронана. Я просто предупреждаю.
Не давая возможности опомниться, Леа повернулся на каблуках, и пошел уже, было, не прощаясь, но Альбер, ощутивший вдруг острую досаду, смешанную с пепельным чувством стыдливого страха позвал:
-Эй, Леа!
Леа обернулся. Он был удивлен. Крайне удивлен такой фамильярностью.
-Скажи-ка, а как ты не путаешься в том, кого и когда предал? – спросил Альбер, манерно растягивая слова.
-О, - Леа даже широко улыбнулся, - я сначала записываю все и про всех, а потом сижу и темными ночами разбираю. Разбирал бы быстрее, но видел бы ты мой отвратительный почерк!
Леа махнул рукой, и, теперь уже окончательно развернулся и зашагал прочь, оставляя Альбера в Пепельных Рядах и тревоге.
Часть (9)
У Принцессы Катерины была яростная натура воителя и полное одиночество. Выданная замуж за принца соседних земель, отосланная отцом в спешке за моря, разлученная с любимой младшей сестрой, она не обрела ни друзей, ни союзников. Лицемерие, неторопливость, лживая лесть, царившие за морем, в земле ее мужа, не позволили ей – прямой и решительной стать своей.
Про нее говорили, не скрываясь, что она чужая, чужой и останется. Катерина смогла говорить на другом языке, отвернуться от Луала и девяти рыцарей его и принять новую веру и все же осталась никем.
Ее муж – некогда принц, а теперь король - Филипп, не скрываясь, говорил, что рассчитывал на большее значение своего брака, но если дом Катерины так слаб, если король Вильгельм (ныне почивший), позволяет себе благоволить к герцогу Лаготу, то не следует уже ожидать что-то хорошего от этих земель вообще.
Катерина не лезла в политику – ей бы не позволили. Да и она бы себе этого не позволила. Она не прижилась при дворе, и не успела даже понять, как и почему у нее отняли вдруг всех верных ей людей. Почему отослали прочь всех прежних служанок? Почему так редко стал писать отец и даже сестра? И куда забрали воспитавшего ее Моро?
-Его вызвал твой король, - ответил Филипп тогда.
-И он не простился? – Катерина смотрела на мужа без почтения, принятого за морем и это тоже выделяло ее в невыгодном свете, делало чужой.
-При дворе твоего короля все ужасные грубияны, - пожимал плечами супруг, - если у тебя все, оставь меня.
О любви между Филиппом и принцессой речь даже не заходила. Катерина знала о любовницах мужа, но делала вид, что каждый из этих слухов до основания лжив. Сама же она любовников не имела, считая это ниже своего происхождения и Божественной Клятвы.
Дни принцессы проходили за чтением, шитьем и прогулками. Она редко вступала в разговоры и в основном отмалчивалась. Себе Катерина принадлежала только вечерами, перед самым уже сном, когда она молилась Луалу и девяти рыцарям его на родном языке и перечитывала последние письма сестры Вандеи.
-Народ будет в ярости, узнав, что ты все еще верна Луалу и девяти рыцарям его, несмотря на обет, - заметил Филипп, придя к ней вечером. Заметил он почти равнодушно. Ему сложно было испытывать что-то к этой холодной, заключенной в кокон собственной души женщине.
-Я соблюдаю обряды ваших богов, - жестко промолвила Катерина, - но моя душа – для Луала и только!
-Да как знаешь, - отмахнулся Филипп и больше не заговорил об этом с нею.
Катерина держала не только душу свою в строгости, но и тело. Она поднималась с рассветом и делала несколько упражнений, к которым приучил еще Моро, когда принцесса была маленькой. Затем умывалась ледяной водой из серебряного кувшина, приводила себя в порядок и садилась за чтение. В одежде была сдержанна, отрицая излишество, но понимая, что при ее положении излишества не избежать. Между тем в пестроте заморского двора наряд ее выделялся за счет простого шитья и отсутствия россыпей блестящих камней. В еде также соблюдала осторожность, ела маленькими порциями, совсем не пила вина.
Весь образ принцессы имел черты жесткие, начиная от туго сплетенных в косы волос и заканчивая положением ее за столом – идеально ровной спиной, и холодностью взора, которым она оглядывала навечно чужой себе двор, ставший тюрьмой.
На судьбу Катерина не жаловалась. Она знала, что принцессы не вольны распоряжаться судьбой и единственное, чего ей хотелось больше всего после блага народа, это то, чтобы младшая сестра Вандея была выдана более удачно и счастливо.
Катерина воплощала холодную вежливость в речах и письмах. Молчаливая, даже затворная, но несгибаемая и дисциплинированная – она была такой чужой в заморском шуме!
Письмо, пришедшее от Моро, она прочла трижды прежде, чем овладела собой и поднялась из-за своего стола. Написав короткий ответ, бросилась к мужу.
Король знал, что появление жены имеет причину – праздного любопытства она себе бы никогда не позволила. Поэтому он принял Катерину с вниманием, несмотря на ранний час, четкое желание поспать и гудящую после обильного вина голову.
-Из моих земель пришло письмо…
-Из прежних твоих земель, - поправил король, - ну?
-Мой отец мертв, - Катерина не отреагировала на колкость. – Уже неделю. Гонцы задержались.
-Учитывая политику Вильгельма, он ушел очень вовремя, - Филипп потянулся на подушках, - ну и дальше?
-Трон моих предков, трон моего отца может уйти к последнему проходимцу! – в глазах Катерины сверкнуло сталью. Не выдержав, она вскочила и принялась ходить взад-вперед по комнате.
Филипп некоторое время понаблюдал за ней, потом поморщился и попросил:
-Сядь, безумное создание!
Она вздрогнула, покорилась, села.
-Мой отец за несколько часов до смерти позволил Божественной клятве связать мою сестру и Лагота! Моро…- Катерина осеклась, затем заговорила ровнее, спокойнее, - Моро – это мой наставник.
