И начался путь. Путь на захваченную Лаготом родину, путь домой. Катерина знала, что Вандея слишком слаба, чтобы защититься, у нее нет ни когтей, ни зубов, ни оружия против всей подлости. Слишком набожная, слишком святая.
Что ж, может быть, отмолит Вандея и разрушение Божественной Клятвы своей старшей сестры?
Но путь еще так далек. И встреча далека. А там…Катерина пыталась представить, что там? Как ей выбивать Лагота со своей земли? Как ей говорить с ним? Ах, как жаль, что она уехала так быстро! Как жаль, что не умела оставить переписку хоть с кем-то, кроме Моро.
Моро…ее сердце – верное и сухое, разломанное разрушенной Божественной Клятвой, а до этого – скованное ею же, дрожало при одной только мысли об этом человеке.
Моро был советником еще при ее отце. Тогда он казался ей – маленькой девочке очень уж взрослым, но, войдя в юность, Катерина поняла, что между ними разница малая, просто Моро ведет и ставит себя иначе, а еще – жизнь хлестанула его гораздо сильнее.
Отец, о котором Катерина вспоминала лишь призрачно, за что терзалась виною, приставил Моро к старшей дочери, чтобы обучить ее некоторым словесным наукам. И тогда Катерина пропала. Она тогда заставила полюбить себя поэзию, к которой прежде была равнодушна и даже пробовала сама сочинять что-то до ужаса нелепое и глупое, робко показывая его в конце занятия Моро, чтобы продлить мгновение рядом с ним.
А он вчитывался внимательно, потом смотрел на нее и, кажется, читал ее душу так же, как лист…
Но это было давно. Сейчас принцесса Катерина спала, наслаждаясь сонной грезой, где была Вандея, где снова была церковь Луала и мрачный Гилот, и, конечно, Моро…
Не было только отца. Может быть, не хотелось ей осознавать его смерть, а может быть, не хотелось вовсе о нем думать…отец и дочь были далеки друг от друга. Вильгельм винил ее за то, что она не сын. А она держала себя учтиво. И даже когда Вандея явно получала больше любви отца, чем старшая сестра, не выдавала острой и редкой ревности…
В это время принцесса Вандея не находила себе места. Покой она утратила в тот злополучный день, когда вышла замуж и потеряла отца. Все разрушилось меньше, чем за час и она умерла тогда всем тем, что было в ней прежде, осталось лишь незащищенное светлое нутро.
Обнаженное и бесстыдное. Теперь ей казалось, что вокруг все злодеи. Благо, ее супруг пока не приходил к ней, не касался – не то стыдился сам, не то боялся, не то просто был занят или не заинтересован – Вандея не хотела знать. Она томилась прекрасной птицей в ужасной клетке, понимая ярче, чем обычно, что уже ничего от нее не зависит.
Многие часы она проводила на коленях перед Луалом и ликом Девяти рыцарей его, надеясь вымолить обратный мир, к которому привыкла и который понимала. Тогда за нее решал отец, но ему можно, а сейчас, выброшенная из всего пути, Вандея блуждала тенью…
И пока Лагот слишком был занят ликованием от того, что его люди вырезали на улицах мало-мальски опасных мятежников по заговору этих же самых мятежников, Моро предвещал весь ужас, новый жрец Луала усиливал свое влияние, стирая прежнее Дознание – запятнавшее себя…был только один человек, кто по-настоящему увидел в Вандее неразыгранную на полную меру карту.
Он сам точно не знал, чего хочет. Не видел еще, как именно сыграть этой жизнь, куда бросить, во имя чего жертвовать, но чувствовал, что это сильная фигура и пока нельзя ее упускать. Опытный интриган и обольститель Леа обладал прекрасной интуицией…
И он пришел под своды Девяти Рыцарей Луала, зная, что сейчас Высший Жрец Кровер обхаживает Лагота, продвигая новый законопроект о том, что жрецы Луала вольны теперь наносить клеймо на преступных горожан. Законопроект громкий, Леа знал, что Лагот посоветуется с ним и уже придумал, как подвести герцога к тому, чтобы проект вышел еще более широким… тогда народ взбунтуется раньше.
Самое главное – остаться при этом в тени Лагота! Он, Леа, вроде бы и не при делах. А вот те – плохие, без сомнений!
Но пока…
Пока он пришел под каменный свод Луала и Девяти рыцарей его. Сделал вид, что не заметил бледную и тонкую женскую фигурку и, изобразив на лице своем великую скорбь, опустился на колени и страстно зашептал свою молитву…
Расчет был верным.
Вандея привыкла находиться одна в этой суровости веры и дрогнула, заметив, что пришел кто-то. Увидев же молодого красивого советника, который был погружен в свои мысли, она не сумела сдержать своего интереса.
Робко приблизившись, она встала рядом с ним на колени и коснулась его плеча с нежностью и состраданием.
Леа вздрогнул. Увидел принцессу, поспешно вскочил, изображая крайнюю степень смущения.
-Простите, ваше высочество, я не должен был…ох, простите! Я спешил…я не хотел. Я ухожу.
Он был образцом покаяния, смущения и неловкости! Тут дрогнуло бы, усомнилось любое сердце, а что уж говорить о самом нежном и светлом?
-Простите меня, - Вандея чуть отвернулась, чтобы скрыть увлажнившиеся глаза, - я не ожидала встретить здесь кого-то, кроме жрецов.
-Я не люблю молиться в присутствии жрецов, - Леа отступил, поклонился. – Простите, что нарушил ваше уединение.
-Нет, что вы! – она выкрикнула горячо и даже поспешно, заметив это, сама же и устыдилась, но было уже поздно.
Леа понял, что победил.
-То есть, - принцесса сжалась, как будто бы ожидала грубого окрика, - я хотела сказать, что Луал одинаково висит надо мной и над вами.
-Боюсь, я не был самым верным его последователем! – вот здесь была правда. Леа едва ли мог бы вспомнить хоть одну молитву. Но не стоило говорить об этом набожной принцессе, в отношении которой у Леа уже рождался план. – Я едва не потерял веру.
-Потеряли веру? – это было страшным ударом для Вандеи. Прежде она видела людей, что не имели веры, и людей, что не знали веры. Но потерять?
-Да, - Леа тяжело опустился на колени обратно и заговорил так, словно каждое слово давалось ему с огромным трудом. – Когда я был мальчиком, моя мать умерла в тяжелых муках. Я был старшим из трех ее детей, а отца я не знал. И вот в тот день…как сейчас помню, был дождь. На постели – остывающий труп матери. В доме холодно. Из еды – пустая похлебка с куриной шкуркой. Мне девять лет, моей сестре – три года, моему брату – семь. И впереди – враждебный мир, зима…
Леа невольно ушел в свою память. Там были провалы, о которых он запретил себе думать. Но снова пахнуло на него могильным холодом прошлого, снова вспомнились огромные глазища сестры…
Жива ли? У него не было выбора. У него не было ничего! он хотел есть. А она была такой маленькой…
Вспомнила бы она все равно маму? Или дом? Нет. а мешок крупы, отданный бродягами за девочку прокормил его и брата в ту дрянную зиму.
Хватит. он запретил себе думать! Это был не он. Это был кто-то другой.
-Мне жаль, - Вандея тихо плакала и это отрезвило советника. Он с удивлением воззрился на принцессу, как человек, чье сердце черствело годами, а потом вдруг неожиданная ласка тронула…
-Не стоит жалеть… - глухо обронил Леа. – Луал оставил меня тогда. Луал оставил меня у могилы моей любимой, но сегодня я могу верить ему. Могу верить в него.
-Вы сильный человек, - одобрила принцесса и вдруг, сама поражаясь своей смелости, схватилась за его руку. – Помолитесь со мной! прошу вас, помолитесь со мною…
Ну разве мог Леа отказать?
Сковер знал, что его путь разойдется с дорогой Альбера, но не предполагал, что это случится так быстро. На месте торговца Сковер предпочел бы выждать, пока, хотя бы одна сторона: Лагот или Катерина не исчезнут, а уже тогда…
Но если жребий брошен, если сделан уже ход – пускай! Сковер готов принять эту игру. Скоро Альбер захлебнется в собственной крови и узнает вкус поражения.
Альбер будет уничтожен. На стороне Сковера – время и тень, на стороне Сковера грядущая борьба между принцессой Катериной и Лаготом, а что есть у Альбера? Народ? Так он переменчив. Сегодня обожает, а завтра – низводит. Деньги? Ну, что ж… это сильно, но если взывать к народу, то народ не жалует богатств, когда эти богатства не у него. И так сильная позиция Альбера обратится ничем!
Все, что есть у Альбера – знакомства, связи - это тоже неважно. Люди склонны бояться. Люди склонны предавать. Они выбирают сильных, и остаются с ними, а те, кто не отступают, фанатики и только!
А фанатиков надо уничтожать.
Сковер торопится на встречу принцессе Катерине. Он уже знает, как поведет себя перед нею и как расскажет ей о подлости Лагота, о том, что невольно стал причиной гибели ее отца, угодив в ловушку…
Упадет ей в ноги, будет молить о пощаде. В конце концов, если не устоял сам Гилот – великий фанатичный королевский дознаватель, куда уж ему, слабому уличному проходимцу уловить тонкую интригу?
И принцесса Катерина помилует его и оставит подле себя, потому что с ней – заморское войско. А он все-таки свой, родной. Он знал отца. Он расскажет принцессе Катерине сказочку, а та послушает, потому что сейчас подле нее никого… и она не привыкла решать. А Сковер поможет.
Пока Сковер с небольшим отрядом верных ему людей, собранных из числа бывших дознавателей поджидает принцессу Катерину на подъездах к столице, Альбер не находит себе места.
Во-первых, ранен его единственный близкий человек. И пусть этот человек сейчас за закрытой дверью залы тихонько смеется, наслаждаясь обществом Эды, пусть этот человек пришел в чувство, перед Альбером встает острое осознание простого факта – смерть ходит совсем рядом.
Одно дело осознавать это мозгом, а другое – чувствовать и видеть. Альбер не может защитить никого, но при этом его уважают в народе? Парадокс! Чудовищная морда змеиной насмешки.
Во-вторых, как сообщил Леа в секретном же письме: Сковер успел ускользнуть с несколькими из своих соратников. А это значит, что вся интрига Альбера, все вовлечение Леа, как продвигающего идею уничтожения мятежных лидеров – терпит крах. Ну…почти крах. На улицах, говорят в донесениях к Альберу, народ вспышками закалывает, запинывает кого-то из слабых солдат то тут, то там, то у ратуши…
Народный гнев обретает форму.
Но Сковер, который стал так опасен – ускользнул! А все затевалось так рано из-за него одного. И как поступить? Куда он направится? Альбер не знал покоя…
Пока же Альбер не находит себе места, за означенной дверью его дома, поправляется Ронан. Он может уже немного улыбаться и тихо смеяться, пытается шутить. Эда неотлучно при нем. Оба делают вид, что в этом ничего удивительного, и Ронан проявляет поразительное чувство такта, не заговаривая с нею о восстании и мятежах.
Ему хочется ее сберечь. Ему жаль ее.
А ей жаль того, что когда-то она была дознавателем.
Эда касается руки Ронана как будто бы невзначай, смотрит, как будто бы случайно, и улыбается невольно, когда он шутит. Она делает вид, что только рана Ронана и удерживает ее подле него. И боится, что он так быстро поправляется.
Точно зная, что творится в сознании романтичного идеолога, заговаривает сама:
-Ты, наверное, удивлен моему спокойствию?
-Удивлен, - Ронан не лукавит. Это редкая минута. Она заговорила первая, и он хочет этого разговора и боится.
-Я следую за законом, - Эда качает головою. – Я не с вами. Я с законом. Он выше трона и людей.
-Он выше, - соглашается Ронан. – Но ты согласна помочь нам?
-Да, иначе будет кровь. Мой наставник – Гилот, не одобрил бы этого. Но еще больше не одобрил бы он того, что я допустила массовые смерти и казни. А это придет, если кто-то не будет хранить закон. И пусть я буду клеймена всеми сторонами, пусть…- Эда на мгновение замолчала, затем заговорила тише, но спокойнее, - пусть любую кару обрушит на меня Луал и Девять рыцарей его, я сберегу закон. Я сделаю все, чтобы не допустить невинных смертей.
Ронан сам как будто бы случайно касается теперь ее руки. В этом прикосновении больше слов, чем в самом красноречивом монологе. Благодарная нежность, робость, осторожность…
-Завтра будет первое заседание, - Эда с усилием отнимает руку. Усилием для себя. Ей хочется, чтобы он не позволил ей разорвать соприкосновение их рук, но он не неволит, а она не желает выдавать себя, хотя выдала уже давно. – Первое, говорит Альбер. По-новому.
-Будем говорить о будущем.
-Принцесса Катерина наш враг, Лагот наш враг, и Сковер, как говорит Альбер – наш враг, - Эда вздохнула. – Я не выношу…
Она не договорила, не дала сорваться неосторожному слову – кого именно и за что не выносит. Но Ронану это не нужно.
-Два моих старых друга с нами, с законом, - вдруг говорит Эда. – Фалько и Паэн. Я их еще не видела…веришь?
Ронан верит. И ему не нужно слов, чтобы дать ей это понять. Лишь взгляд.
-Завтра будут Альбер, ты…я, - Эда едва заметно улыбнулась, - жрец из моей прошлой жизни – Кенот, какой-то Леа или Лео…
-Леа, - Ронан хмурится. – Страшный человек. Без морали. Без совести. А что еще хуже – с умом.
-И Мэтт, - она не слышит. Или ей плевать. Или она равнодушна. – Поговорим, обсудим… я покажу свои наброски.
Ронан поднимает на нее удивленный взгляд – когда же Эда успела сделать наброски, если почти неотлучно при нем?
-Хочешь…- Эда колеблется, румянец играет на ее щеках и это хорошо видно в неровном свете свечей, - я покажу тебе их?
Эда сама не знает, зачем предлагает это, почему ее язык позволяет ей сказать и слова даются так легко?
И Ронан, тоже не зная, на кой черт, соглашается, точно понимая, что за этими словами о набросках к законам идет совсем иное…
И пока рождается новый мир, бушует в своем и одновременно чужом замке Лагот.
Он хотел стать королем. Он хотел прийти справедливо, но Сковер обманул его, сделав узурпатором. И дальше – ушел в мятежники, в оппозицию. И тут еще Моро доложил об очередном всплеске народного бешенства на окраине столицы: двух солдат натурально разорвала в клочья пьяная толпа с Пепельных рядов.
-Почему? Почему они нападают на моих солдат?
-Это солдаты принцессы Вандеи, - возразил Моро холодно и бесстрашно.
-Она моя жена! – Лагот был в бешенстве. Никто не считал его за короля, лишь за захватчика.
-Тем не менее, - сухо кивнул Моро. – Она не коронована на престол, народ не выкрикнул вашего имени, и сюда направляется принцесса Катерина. До ее прибытия – эти солдаты – солдаты принцессы Вандеи. Ваши солдаты остаются за вами!
-Моро, я вас сейчас ударю! – герцог Лагот швырнул канделябр с шестью мелкими серебряными свечками в стену с бешеным рыком.
Но Моро даже не шевельнулся:
-Вы можете это, ваша светлость.
-Простите, что вмешиваюсь…-из темного провала дверей выступил Леа – собранный насмешливый и очень опасный. – Моро, вы не понимаете всей серьезности! Принцесса Катерина – слабая женщина. Более того – она больше не жена короля Филиппа. Он разрушил Божественную Клятву, связавшую их, и дал ей в отступные – солдат, с которыми она идет домой.
Лагот обрадовался появлению Леа. У него всегда был ответ на все вопросы и всегда было решение.
-Мой друг! – Лагот протянул руку советнику. – Ты очень вовремя. Почему они нападают на моих солдат?
-На солдат принцессы…- влез Моро, сжимая губы в тонкую нитку.
Лагот отмахнулся в раздражении.
-Народ ждет жесткой руки, - Леа пожал руку герцогу, - такой, как ваша. Мужской. Вильгельм, мир ему, чертоги Луала и вечность, был слаб.
Что ж, может быть, отмолит Вандея и разрушение Божественной Клятвы своей старшей сестры?
Но путь еще так далек. И встреча далека. А там…Катерина пыталась представить, что там? Как ей выбивать Лагота со своей земли? Как ей говорить с ним? Ах, как жаль, что она уехала так быстро! Как жаль, что не умела оставить переписку хоть с кем-то, кроме Моро.
Моро…ее сердце – верное и сухое, разломанное разрушенной Божественной Клятвой, а до этого – скованное ею же, дрожало при одной только мысли об этом человеке.
Моро был советником еще при ее отце. Тогда он казался ей – маленькой девочке очень уж взрослым, но, войдя в юность, Катерина поняла, что между ними разница малая, просто Моро ведет и ставит себя иначе, а еще – жизнь хлестанула его гораздо сильнее.
Отец, о котором Катерина вспоминала лишь призрачно, за что терзалась виною, приставил Моро к старшей дочери, чтобы обучить ее некоторым словесным наукам. И тогда Катерина пропала. Она тогда заставила полюбить себя поэзию, к которой прежде была равнодушна и даже пробовала сама сочинять что-то до ужаса нелепое и глупое, робко показывая его в конце занятия Моро, чтобы продлить мгновение рядом с ним.
А он вчитывался внимательно, потом смотрел на нее и, кажется, читал ее душу так же, как лист…
Но это было давно. Сейчас принцесса Катерина спала, наслаждаясь сонной грезой, где была Вандея, где снова была церковь Луала и мрачный Гилот, и, конечно, Моро…
Не было только отца. Может быть, не хотелось ей осознавать его смерть, а может быть, не хотелось вовсе о нем думать…отец и дочь были далеки друг от друга. Вильгельм винил ее за то, что она не сын. А она держала себя учтиво. И даже когда Вандея явно получала больше любви отца, чем старшая сестра, не выдавала острой и редкой ревности…
В это время принцесса Вандея не находила себе места. Покой она утратила в тот злополучный день, когда вышла замуж и потеряла отца. Все разрушилось меньше, чем за час и она умерла тогда всем тем, что было в ней прежде, осталось лишь незащищенное светлое нутро.
Обнаженное и бесстыдное. Теперь ей казалось, что вокруг все злодеи. Благо, ее супруг пока не приходил к ней, не касался – не то стыдился сам, не то боялся, не то просто был занят или не заинтересован – Вандея не хотела знать. Она томилась прекрасной птицей в ужасной клетке, понимая ярче, чем обычно, что уже ничего от нее не зависит.
Многие часы она проводила на коленях перед Луалом и ликом Девяти рыцарей его, надеясь вымолить обратный мир, к которому привыкла и который понимала. Тогда за нее решал отец, но ему можно, а сейчас, выброшенная из всего пути, Вандея блуждала тенью…
И пока Лагот слишком был занят ликованием от того, что его люди вырезали на улицах мало-мальски опасных мятежников по заговору этих же самых мятежников, Моро предвещал весь ужас, новый жрец Луала усиливал свое влияние, стирая прежнее Дознание – запятнавшее себя…был только один человек, кто по-настоящему увидел в Вандее неразыгранную на полную меру карту.
Он сам точно не знал, чего хочет. Не видел еще, как именно сыграть этой жизнь, куда бросить, во имя чего жертвовать, но чувствовал, что это сильная фигура и пока нельзя ее упускать. Опытный интриган и обольститель Леа обладал прекрасной интуицией…
И он пришел под своды Девяти Рыцарей Луала, зная, что сейчас Высший Жрец Кровер обхаживает Лагота, продвигая новый законопроект о том, что жрецы Луала вольны теперь наносить клеймо на преступных горожан. Законопроект громкий, Леа знал, что Лагот посоветуется с ним и уже придумал, как подвести герцога к тому, чтобы проект вышел еще более широким… тогда народ взбунтуется раньше.
Самое главное – остаться при этом в тени Лагота! Он, Леа, вроде бы и не при делах. А вот те – плохие, без сомнений!
Но пока…
Пока он пришел под каменный свод Луала и Девяти рыцарей его. Сделал вид, что не заметил бледную и тонкую женскую фигурку и, изобразив на лице своем великую скорбь, опустился на колени и страстно зашептал свою молитву…
Расчет был верным.
Вандея привыкла находиться одна в этой суровости веры и дрогнула, заметив, что пришел кто-то. Увидев же молодого красивого советника, который был погружен в свои мысли, она не сумела сдержать своего интереса.
Робко приблизившись, она встала рядом с ним на колени и коснулась его плеча с нежностью и состраданием.
Леа вздрогнул. Увидел принцессу, поспешно вскочил, изображая крайнюю степень смущения.
-Простите, ваше высочество, я не должен был…ох, простите! Я спешил…я не хотел. Я ухожу.
Он был образцом покаяния, смущения и неловкости! Тут дрогнуло бы, усомнилось любое сердце, а что уж говорить о самом нежном и светлом?
-Простите меня, - Вандея чуть отвернулась, чтобы скрыть увлажнившиеся глаза, - я не ожидала встретить здесь кого-то, кроме жрецов.
-Я не люблю молиться в присутствии жрецов, - Леа отступил, поклонился. – Простите, что нарушил ваше уединение.
-Нет, что вы! – она выкрикнула горячо и даже поспешно, заметив это, сама же и устыдилась, но было уже поздно.
Леа понял, что победил.
-То есть, - принцесса сжалась, как будто бы ожидала грубого окрика, - я хотела сказать, что Луал одинаково висит надо мной и над вами.
-Боюсь, я не был самым верным его последователем! – вот здесь была правда. Леа едва ли мог бы вспомнить хоть одну молитву. Но не стоило говорить об этом набожной принцессе, в отношении которой у Леа уже рождался план. – Я едва не потерял веру.
-Потеряли веру? – это было страшным ударом для Вандеи. Прежде она видела людей, что не имели веры, и людей, что не знали веры. Но потерять?
-Да, - Леа тяжело опустился на колени обратно и заговорил так, словно каждое слово давалось ему с огромным трудом. – Когда я был мальчиком, моя мать умерла в тяжелых муках. Я был старшим из трех ее детей, а отца я не знал. И вот в тот день…как сейчас помню, был дождь. На постели – остывающий труп матери. В доме холодно. Из еды – пустая похлебка с куриной шкуркой. Мне девять лет, моей сестре – три года, моему брату – семь. И впереди – враждебный мир, зима…
Леа невольно ушел в свою память. Там были провалы, о которых он запретил себе думать. Но снова пахнуло на него могильным холодом прошлого, снова вспомнились огромные глазища сестры…
Жива ли? У него не было выбора. У него не было ничего! он хотел есть. А она была такой маленькой…
Вспомнила бы она все равно маму? Или дом? Нет. а мешок крупы, отданный бродягами за девочку прокормил его и брата в ту дрянную зиму.
Хватит. он запретил себе думать! Это был не он. Это был кто-то другой.
-Мне жаль, - Вандея тихо плакала и это отрезвило советника. Он с удивлением воззрился на принцессу, как человек, чье сердце черствело годами, а потом вдруг неожиданная ласка тронула…
-Не стоит жалеть… - глухо обронил Леа. – Луал оставил меня тогда. Луал оставил меня у могилы моей любимой, но сегодня я могу верить ему. Могу верить в него.
-Вы сильный человек, - одобрила принцесса и вдруг, сама поражаясь своей смелости, схватилась за его руку. – Помолитесь со мной! прошу вас, помолитесь со мною…
Ну разве мог Леа отказать?
Часть (15)
Сковер знал, что его путь разойдется с дорогой Альбера, но не предполагал, что это случится так быстро. На месте торговца Сковер предпочел бы выждать, пока, хотя бы одна сторона: Лагот или Катерина не исчезнут, а уже тогда…
Но если жребий брошен, если сделан уже ход – пускай! Сковер готов принять эту игру. Скоро Альбер захлебнется в собственной крови и узнает вкус поражения.
Альбер будет уничтожен. На стороне Сковера – время и тень, на стороне Сковера грядущая борьба между принцессой Катериной и Лаготом, а что есть у Альбера? Народ? Так он переменчив. Сегодня обожает, а завтра – низводит. Деньги? Ну, что ж… это сильно, но если взывать к народу, то народ не жалует богатств, когда эти богатства не у него. И так сильная позиция Альбера обратится ничем!
Все, что есть у Альбера – знакомства, связи - это тоже неважно. Люди склонны бояться. Люди склонны предавать. Они выбирают сильных, и остаются с ними, а те, кто не отступают, фанатики и только!
А фанатиков надо уничтожать.
Сковер торопится на встречу принцессе Катерине. Он уже знает, как поведет себя перед нею и как расскажет ей о подлости Лагота, о том, что невольно стал причиной гибели ее отца, угодив в ловушку…
Упадет ей в ноги, будет молить о пощаде. В конце концов, если не устоял сам Гилот – великий фанатичный королевский дознаватель, куда уж ему, слабому уличному проходимцу уловить тонкую интригу?
И принцесса Катерина помилует его и оставит подле себя, потому что с ней – заморское войско. А он все-таки свой, родной. Он знал отца. Он расскажет принцессе Катерине сказочку, а та послушает, потому что сейчас подле нее никого… и она не привыкла решать. А Сковер поможет.
Пока Сковер с небольшим отрядом верных ему людей, собранных из числа бывших дознавателей поджидает принцессу Катерину на подъездах к столице, Альбер не находит себе места.
Во-первых, ранен его единственный близкий человек. И пусть этот человек сейчас за закрытой дверью залы тихонько смеется, наслаждаясь обществом Эды, пусть этот человек пришел в чувство, перед Альбером встает острое осознание простого факта – смерть ходит совсем рядом.
Одно дело осознавать это мозгом, а другое – чувствовать и видеть. Альбер не может защитить никого, но при этом его уважают в народе? Парадокс! Чудовищная морда змеиной насмешки.
Во-вторых, как сообщил Леа в секретном же письме: Сковер успел ускользнуть с несколькими из своих соратников. А это значит, что вся интрига Альбера, все вовлечение Леа, как продвигающего идею уничтожения мятежных лидеров – терпит крах. Ну…почти крах. На улицах, говорят в донесениях к Альберу, народ вспышками закалывает, запинывает кого-то из слабых солдат то тут, то там, то у ратуши…
Народный гнев обретает форму.
Но Сковер, который стал так опасен – ускользнул! А все затевалось так рано из-за него одного. И как поступить? Куда он направится? Альбер не знал покоя…
Пока же Альбер не находит себе места, за означенной дверью его дома, поправляется Ронан. Он может уже немного улыбаться и тихо смеяться, пытается шутить. Эда неотлучно при нем. Оба делают вид, что в этом ничего удивительного, и Ронан проявляет поразительное чувство такта, не заговаривая с нею о восстании и мятежах.
Ему хочется ее сберечь. Ему жаль ее.
А ей жаль того, что когда-то она была дознавателем.
Эда касается руки Ронана как будто бы невзначай, смотрит, как будто бы случайно, и улыбается невольно, когда он шутит. Она делает вид, что только рана Ронана и удерживает ее подле него. И боится, что он так быстро поправляется.
Точно зная, что творится в сознании романтичного идеолога, заговаривает сама:
-Ты, наверное, удивлен моему спокойствию?
-Удивлен, - Ронан не лукавит. Это редкая минута. Она заговорила первая, и он хочет этого разговора и боится.
-Я следую за законом, - Эда качает головою. – Я не с вами. Я с законом. Он выше трона и людей.
-Он выше, - соглашается Ронан. – Но ты согласна помочь нам?
-Да, иначе будет кровь. Мой наставник – Гилот, не одобрил бы этого. Но еще больше не одобрил бы он того, что я допустила массовые смерти и казни. А это придет, если кто-то не будет хранить закон. И пусть я буду клеймена всеми сторонами, пусть…- Эда на мгновение замолчала, затем заговорила тише, но спокойнее, - пусть любую кару обрушит на меня Луал и Девять рыцарей его, я сберегу закон. Я сделаю все, чтобы не допустить невинных смертей.
Ронан сам как будто бы случайно касается теперь ее руки. В этом прикосновении больше слов, чем в самом красноречивом монологе. Благодарная нежность, робость, осторожность…
-Завтра будет первое заседание, - Эда с усилием отнимает руку. Усилием для себя. Ей хочется, чтобы он не позволил ей разорвать соприкосновение их рук, но он не неволит, а она не желает выдавать себя, хотя выдала уже давно. – Первое, говорит Альбер. По-новому.
-Будем говорить о будущем.
-Принцесса Катерина наш враг, Лагот наш враг, и Сковер, как говорит Альбер – наш враг, - Эда вздохнула. – Я не выношу…
Она не договорила, не дала сорваться неосторожному слову – кого именно и за что не выносит. Но Ронану это не нужно.
-Два моих старых друга с нами, с законом, - вдруг говорит Эда. – Фалько и Паэн. Я их еще не видела…веришь?
Ронан верит. И ему не нужно слов, чтобы дать ей это понять. Лишь взгляд.
-Завтра будут Альбер, ты…я, - Эда едва заметно улыбнулась, - жрец из моей прошлой жизни – Кенот, какой-то Леа или Лео…
-Леа, - Ронан хмурится. – Страшный человек. Без морали. Без совести. А что еще хуже – с умом.
-И Мэтт, - она не слышит. Или ей плевать. Или она равнодушна. – Поговорим, обсудим… я покажу свои наброски.
Ронан поднимает на нее удивленный взгляд – когда же Эда успела сделать наброски, если почти неотлучно при нем?
-Хочешь…- Эда колеблется, румянец играет на ее щеках и это хорошо видно в неровном свете свечей, - я покажу тебе их?
Эда сама не знает, зачем предлагает это, почему ее язык позволяет ей сказать и слова даются так легко?
И Ронан, тоже не зная, на кой черт, соглашается, точно понимая, что за этими словами о набросках к законам идет совсем иное…
И пока рождается новый мир, бушует в своем и одновременно чужом замке Лагот.
Он хотел стать королем. Он хотел прийти справедливо, но Сковер обманул его, сделав узурпатором. И дальше – ушел в мятежники, в оппозицию. И тут еще Моро доложил об очередном всплеске народного бешенства на окраине столицы: двух солдат натурально разорвала в клочья пьяная толпа с Пепельных рядов.
-Почему? Почему они нападают на моих солдат?
-Это солдаты принцессы Вандеи, - возразил Моро холодно и бесстрашно.
-Она моя жена! – Лагот был в бешенстве. Никто не считал его за короля, лишь за захватчика.
-Тем не менее, - сухо кивнул Моро. – Она не коронована на престол, народ не выкрикнул вашего имени, и сюда направляется принцесса Катерина. До ее прибытия – эти солдаты – солдаты принцессы Вандеи. Ваши солдаты остаются за вами!
-Моро, я вас сейчас ударю! – герцог Лагот швырнул канделябр с шестью мелкими серебряными свечками в стену с бешеным рыком.
Но Моро даже не шевельнулся:
-Вы можете это, ваша светлость.
-Простите, что вмешиваюсь…-из темного провала дверей выступил Леа – собранный насмешливый и очень опасный. – Моро, вы не понимаете всей серьезности! Принцесса Катерина – слабая женщина. Более того – она больше не жена короля Филиппа. Он разрушил Божественную Клятву, связавшую их, и дал ей в отступные – солдат, с которыми она идет домой.
Лагот обрадовался появлению Леа. У него всегда был ответ на все вопросы и всегда было решение.
-Мой друг! – Лагот протянул руку советнику. – Ты очень вовремя. Почему они нападают на моих солдат?
-На солдат принцессы…- влез Моро, сжимая губы в тонкую нитку.
Лагот отмахнулся в раздражении.
-Народ ждет жесткой руки, - Леа пожал руку герцогу, - такой, как ваша. Мужской. Вильгельм, мир ему, чертоги Луала и вечность, был слаб.
