– Насчёт юбок не беспокойся, – Мадлен криво усмехнулась, – никто ничего не заметит. Корсеты спасут положение. К слову, всё равно пришлось бы довериться кому-то из вас, так что отныне ты отвечаешь за мой туалет.
– Как не заметит? – вспыхнула Селеста, вторая часть дошла до неё осознанием несколько позже, – что?! Я, ваше высочество?
– Мелкие надрезы…– объяснила Мадлен и подняла вдруг подол платья. Руки её не смогли удержать всей пышности юбок и продемонстрировать мелкие порезы, скрытые от глаз всех на свете не удалось, но Селеста поняла, кивнула. – А ты теперь будешь меня одевать. И в ванной тоже. Считай это…доверием.
– Корсеты могут навредить вам, – Селеста всё ещё не могла опомниться, ей даже не хотелось представлять как она будет заталкивать в жёсткие крепления живот принцессы.
– Поэтому твоя идея с путешествием по землям очень вовремя, – вздохнула Мадлен, – я понимаю, но у меня нет выбора. Конечно, придётся скрывать всё за более пышными юбками и корсеты будут настоящим вредом, но что я могу? Никто, понимаешь, никто не должен знать!
– Но ведь ребёнок родится! – в ужасе выдохнула Селеста, слова Мадлен казались ей ужасными. Она даже не представляла как всё это воплотить. Конечно, она была при дворе не первый день и знала, что дамы идут на многое в столь щекотливых ситуациях. Так, например, мадам Роленер отдалилась от двора в последние месяца своей тяжести и в скором времени вернулась, а дитя её было взято на воспитание в принадлежащей ей деревне под чужим именем. Никто не говорил об этом громко, хотя посмеивались многие, ведь мадам Роленер была уже четыре года официальной вдовой и показательно носила траур по мужу.
Но в основном, как знала Селеста, плод вытравливали. Целители, знавшие больше всех при дворе, умели и не такое. А если уж поискать среди своих… каких только ухищрений не передавали в коридорных шепотках, приукрашивая и приуменьшая.
Были и такие, что как Мадлен до последнего стояли при дворе, затянутые корсетом, очевидно недомогающие. Такие вдруг пропадали на день-другой, и их слуги объявляли, что госпожа нездорова, а потом очнувшаяся от родовой горячки госпожа появлялась при дворе. Ещё хранящая следы пережитого, но вынужденная хранит тайну.
Но все эти истории объединяло одно – дети девались в неизвестность. Одни были приняты в принадлежных землях, ведь никто не будет пересчитывать крестьян; других передавали в монастыри на воспитание, щедро ссужая эти самые монастыри; третьи передавались родственникам, как правило, из числа бедноты, отдалённой от двора…
Но что делать Мадлен? Ждать чуда? Снисхождения? К ней больше внимания. К ней больше взглядов! Ей не получится исчезнуть и появиться. Ей не удастся незаметно передать ребёнка родственникам, потому что и родственников поблизости у неё нет.
– Или не родится?..– охнула Селеста. Она не хотела об этом думать, но этот вариант должен был быть предпочтительнее для Мадлен. Недомогание, но нет ничего. Да, болезнь. Да, пойдут разговоры, и придётся подкупать целителя, уговаривать его к молчанию, а может и не уговаривать даже, ведь настоящий целитель и сам дурного не поведает, но всё равно – вопрос разрешится быстрее и проще.
– Я и так грешна перед Богом, – возразила Мадлен, она явно не желала даже допускать такого варианта развития событий, что Селесту не удивило, но ввергло в новую пучину отчаяния, обещая ей в ближайшем будущем много проблем, – убивать невинное дитя под своим сердцем я не буду.
– Но куда же вы денете его?! – Селеста нервничала. За окном властвовала глубокая ночь, и не следовало говорить столь громко и непочтительно, да и следовало как-то уже закончить этот кошмарный разговор, который давал и перспективы, но ещё смутные, и угрозу – уже реальную.
Мадлен помолчала, словно прикидывая, стоит ли раскрывать последние карты. Подумала и решила, что скрываться дальше уже некуда, ответила:
– Всё уже решено. Мне помогут.
Селеста, которая поймала себя минуту назад на том, что вышагивает безо всякого почтения в комнате принцессе взад и вперёд, словно на невидимую стену налетела. Эти слова прозвучали ужасно, и Селесте пришло в голову, что речь идёт о ней. Она в ужасе воззрилась на принцессу.
– Ва-аше высочество, – голос предал её, сдался, – ваше…
Горло высохло от напряжения. Так не должно было быть! Не должно!
– Я уже обо всё договорилась, – спокойно продолжила принцесса, – не будет никаких осложнений.
Договорилась?!
Это слово принесло Селесте и облегчение о том, что ей конкретно в этом случае ничего не надо делать, ведь всё уже, похоже, решено до неё, и ужас – это с кем договорилась Мадлен? И о чём? И что было на кону? И вообще…
– То есть, кто-то всё же знает, – прошептала Селеста, – знает про вас.
Мадлен опустила голову, будто бы повинилась перед своей же прислужницей. В самом деле, как объяснить ей – светлой и наивной, желающей поступать правильно, что Мадлен уже обо всём позаботилась? Более того – то, где и у кого она нашла опору и поддержку, было ещё ужаснее всего положения принцессы в целом. Но Лиге Мадлен доверилась охотнее, чем своей семье. Лига внушала куда больше доверия, чем тот же Энрике или её собственная свита.
– Знает, – сказала Мадлен, – но это устроено.
– Король не знает, а кто-то знает, – подвела итог Селеста, и ей снова стало нехорошо. Это было неправильно. Селеста осознавала теперь с большей ясностью, что влипла по самое нездоровье.
– Там помогут. Королю нельзя знать обо мне, это станет угрозой для всей семьи, для королевства! – Мадлен понимала, что отчасти Селеста права, и что та помощь, которую Мадлен нашла в Лиге – это тоже подрыв короны, но если только о нём узнают. А доверься она Рудольфу – узнают точно, потому что узнает Энрике.
– Я понимаю, – заверила Селеста, хотя ничего она не желала понимать. Она уже жалела, что не прошла мимо. Подумаешь, тошнит принцессу! Ну и что? Может съела чего неладного! За ужином перестаралась! Так нет, надо же было начать выяснять, а теперь что делать? Если кто узнает – Селесте не поздоровится, а как использовать это знание, что выудить у Мадлен даже толком и не придумаешь, ведь мало хранить тайну, нужно ещё и прикладывать усилия, чтобы никто ничего не открыл, не узнал! – Я понимаю, ваше высочество, просто это…страшно. Если кто-то узнает, то будет ещё хуже.
– Не узнают, – уверенно ответила Мадлен. Она знала, что убеждает больше себя, но куда было бежать? – Никто не узнает. Как только всё разрешится, ребёнка со мной не будет.
Селеста вздохнула. Ей не нравилось, что она знает тайну, но, выходит, не знает её. Ей неизвестно кто отец ребёнка, и как Мадлен планирует избавиться от всех свидетельств его существования. Подумать честно – ей вообще ничего не известно.
Но это пока не так страшно. Можно будет говорить с принцессой, одевая и раздевая её, помогая ей принимать ванную – за это время Мадлен станет ей больше доверять и Селеста узнает больше, и тогда уже пойдёт к герцогу с более ценной информацией.
Да, так и будет! Селеста решила придерживаться этого плана, всё равно – мыслей лучше у неё не было.
– Нужно будет скрывать многое, – сказала Селеста, – вашу тошноту, ваше изменяющееся тело, и ваши чувства… как мы это устроим?
Мадлен взглянула на неё с радостью. Принцесса явно ощутила поддержку, а не ужас в своей прислужнице, и приняла её заботу как самое лучшее знамение. Она не ошиблась! Теперь она не одна.
– Я…– Мадлен замялась, – я не думала насчёт тошноты.
– Хорошо, – отозвалась Селеста, – я беру на себя. Узнаю какое-нибудь облегчающее средство. И платья… нужно позаботиться заранее. Перешить что-то, добавить юбок, не знаю.
У Селесты явно заболела голова. Она пока не представляла до конца как выплыть из всего этого, но понимала, что нужно держаться дружбы с принцессой. Ну и выполнять задание герцога. И узнавать, узнавать!
Селеста надеялась, что узнает всё быстро и сразу же доложит Болмону, и вот тогда пусть тот сам принимает решение, как поступить с принцессой. Конечно, есть риск, что он её раскроет, объявит всем о щекотливом положении принцессы, но с другой стороны – чего она хотела? Это же не иголку спрятать! Здесь постараться нужно так, чтоб никто ничего не проведал, а у замка свои тени и свои соглядатаи на каждом шагу.
– Мы справимся, – пообещала Селеста, желая успокоить больше себя, чем ту же Мадлен.
Та странно взглянула на неё и ещё долгую минуту боролась с собой, пока облегчение, замешанное на благодарности и надежде на то, что кто-то придёт и поможет, не переселило. Принцесса сползла с кресла, упала на колени и простёрла руки к насмерть перепуганной Селесте:
– Соратница…сестра, – прошелестела Мадлен, губы её дрожали, не то от непривычного нарекания служанки, пусть и благородной, но всё же служанки сестрой, то ли от того, что она всё-таки была теперь не одна со своей страшной тайной и рядом оказалось существо, готовое помочь. Что, в сущности, могла эта девушка?
Мадлен понимала, что от служанки и не должно быть бесконечной помощи и уж тем более – помощи, замешанной на одном чувстве долго. Нужно дать ей что-то в ответ, особенно, учитывая всю щекотливость ситуации.
Не располагая ничем большим в эту минуту, Мадлен рывком сняла с шеи тяжёлое ожерелье – подарок Его Величества на её день рождения. Мадлен долго пыталась уговорить брата пожертвовать эти деньги не на украшение, а на монастыри, но тот остался глух, и, смеясь, сказал, что она и без того не похожа на члена королевской семьи.
– Вы что…– Селеста понимала этот жест, но испугалась. Она, желавшая всех наград этого мира, понимала всё отчётливее, что за эти награды придётся, похоже, платить. И не деньгами , а чем-то большим, и испуг возобладал в ней, она отшатнулась. – Ваше высочество!
– Возьми, – взмолилась Мадлен, – у меня мало ценностей, но это… оно ценное. Возьми его. в знак дружбы. В знак обещания хранить мою тайну, мой стыд, мой позор, мой грех.
Селеста замотала головой, уклоняясь от руки принцессы.
– Я…вы что, не надо. Я и без этого.
– Возьми! – настаивала Мадлен.
– Все решат, что я его украла! – в панике к Селесте пришло верное решение, и Мадлен осеклась в движении и уговоре. Действительно, что Селесте делать с этим украшением? Надень она его, и все решат, что она его украла…или, ещё хуже – зададутся вопросом, за какие, мол, заслуги одна из фрейлин поручила столь щедрый дар?
– Верно, верно, – забормотала Мадлен. Сбитая с толку, – прости, пожалуйста, не подумала.
Ей легко было не думать. В какой бы ужасной ситуации она сейчас ни была, ей не следовало бояться. Она – сестра короля. Она – принцесса крови. Её любит народ… ей не надо думать о куске хлеба и переживать, что власть короны, монеты земель и расположение не смогут отмыть её репутации, если всё раскроется.
– Тогда хотя бы это, – Мадлен поспешно надела украшение на шею и сняла другое – с пальца. Простое кольцо, кажется, даже железное с эмалевым рисунком. Такое носят торговцы средней руки, но для Мадлен оно было предпочтительнее и дороже драгоценных камней. Это было истинным расположением. Селеста, проводящая со своей госпожой много времени, почуяла это и приняла кольцо с почтением, даже поцеловала его, словно оно могло что-то стоить.
Хотя, как посмотреть! Едва ли проданное на рынке, оно стоило куда больше – в нём было расположение принцессы!
– Я обязательно придумаю как тебя наградить, – пообещала Мадлен, взглянув на Селесту с довольством покровителя, которого, наконец, признали, – только дай мне слово…
– Служба вам и есть награда, мы справимся. Никто ничего не узнает, даю слово, – Селесте легко далась клятва. Она знала, что оправдает себя, если будет нужно для её совести.
– Хорошо, – впервые за долгие вечер Мадлен окончательно расслабилась и снова пересела в кресло, – спасибо, Селеста, я благодарю тебя.
Селеста склонилась в приветствии и решила начать узнавать.
– Ваше высочество, просто скажите…может быть, мне послать весточку? Кому-нибудь?
Мадлен взглянула спокойно:
– Я понимаю твоё любопытством, но нет, не нужно. Он не знает. И не должен узнать. Нет, не так. Он не заслуживает знать то, что заставит его переживать.
– А вас? Вас это переживать не заставило? – возмутилась Селеста, но тут же изобразила смущение. Мадлен порыв оценила:
– Бедная девочка…мир людей жесток, мир мужчин и женщин представляет собой паутину из событий и случайностей. Не надо причинять боль тем, кто нам дорог – в этом смысл любви. Это моя ошибка и мне расплачиваться за неё.
– И всё же, моя принцесса, – Селеста уже была готова сорваться на тяжёлую, полную искреннего (а как иначе!) гнева отповедь о том, что на ней нет вины, и что она – жертва, и что её последствия куда тяжелее, чем для него, кем бы он там ни был!
Но сделать этого ей не удалось. В покои принцессы постучали. Громко и требовательно, словно в поздний час имели на это право. И принцесса, и служанка-заговорщица от этого стука вздрогнули совершенно одинаково, задрожали, переглядываясь.
Им обеим пришло в голову, что всё раскрыто! Неважно как и кем, но раскрыто, и теперь…
– Ваше высочество! – в покоях оказалась старая тяжеловесная знатная дама – жена одного из прихвостней Болмона, не выносящая Селесту за её тяжёлый нрав, неуживчивый характер и…быстрый взлёт при дворе. – Ваше высочество… беда!
Мадлен испуганно взглянула на Селесту и даже покачнулась, грозясь потерять равновесие. Верная Селеста подхватила свою госпожу, готовая удержать удар вместе с ней.
– Беда! – леди зарыдала, как и полагается в определенных случаях, особенно печальных, как правило. И нервность Мадлен расширилась.
– Говорите же! говорите! – взмолилась она, не имея сил на муку неведения.
– Ваш племянник, – женщина перестала рыдать и взглянула на Мадлен по-деловому, с тихой скорбью, но без истерики, – ваш племянник, светлейший наследник вашего брата-короля…скончался.
Селеста держала Мадлен, но никто не держал Селесты. Та, не имея готовности к такой новости, и сама медленно сползла на пол.
– Как не заметит? – вспыхнула Селеста, вторая часть дошла до неё осознанием несколько позже, – что?! Я, ваше высочество?
– Мелкие надрезы…– объяснила Мадлен и подняла вдруг подол платья. Руки её не смогли удержать всей пышности юбок и продемонстрировать мелкие порезы, скрытые от глаз всех на свете не удалось, но Селеста поняла, кивнула. – А ты теперь будешь меня одевать. И в ванной тоже. Считай это…доверием.
– Корсеты могут навредить вам, – Селеста всё ещё не могла опомниться, ей даже не хотелось представлять как она будет заталкивать в жёсткие крепления живот принцессы.
– Поэтому твоя идея с путешествием по землям очень вовремя, – вздохнула Мадлен, – я понимаю, но у меня нет выбора. Конечно, придётся скрывать всё за более пышными юбками и корсеты будут настоящим вредом, но что я могу? Никто, понимаешь, никто не должен знать!
– Но ведь ребёнок родится! – в ужасе выдохнула Селеста, слова Мадлен казались ей ужасными. Она даже не представляла как всё это воплотить. Конечно, она была при дворе не первый день и знала, что дамы идут на многое в столь щекотливых ситуациях. Так, например, мадам Роленер отдалилась от двора в последние месяца своей тяжести и в скором времени вернулась, а дитя её было взято на воспитание в принадлежащей ей деревне под чужим именем. Никто не говорил об этом громко, хотя посмеивались многие, ведь мадам Роленер была уже четыре года официальной вдовой и показательно носила траур по мужу.
Но в основном, как знала Селеста, плод вытравливали. Целители, знавшие больше всех при дворе, умели и не такое. А если уж поискать среди своих… каких только ухищрений не передавали в коридорных шепотках, приукрашивая и приуменьшая.
Были и такие, что как Мадлен до последнего стояли при дворе, затянутые корсетом, очевидно недомогающие. Такие вдруг пропадали на день-другой, и их слуги объявляли, что госпожа нездорова, а потом очнувшаяся от родовой горячки госпожа появлялась при дворе. Ещё хранящая следы пережитого, но вынужденная хранит тайну.
Но все эти истории объединяло одно – дети девались в неизвестность. Одни были приняты в принадлежных землях, ведь никто не будет пересчитывать крестьян; других передавали в монастыри на воспитание, щедро ссужая эти самые монастыри; третьи передавались родственникам, как правило, из числа бедноты, отдалённой от двора…
Но что делать Мадлен? Ждать чуда? Снисхождения? К ней больше внимания. К ней больше взглядов! Ей не получится исчезнуть и появиться. Ей не удастся незаметно передать ребёнка родственникам, потому что и родственников поблизости у неё нет.
– Или не родится?..– охнула Селеста. Она не хотела об этом думать, но этот вариант должен был быть предпочтительнее для Мадлен. Недомогание, но нет ничего. Да, болезнь. Да, пойдут разговоры, и придётся подкупать целителя, уговаривать его к молчанию, а может и не уговаривать даже, ведь настоящий целитель и сам дурного не поведает, но всё равно – вопрос разрешится быстрее и проще.
– Я и так грешна перед Богом, – возразила Мадлен, она явно не желала даже допускать такого варианта развития событий, что Селесту не удивило, но ввергло в новую пучину отчаяния, обещая ей в ближайшем будущем много проблем, – убивать невинное дитя под своим сердцем я не буду.
– Но куда же вы денете его?! – Селеста нервничала. За окном властвовала глубокая ночь, и не следовало говорить столь громко и непочтительно, да и следовало как-то уже закончить этот кошмарный разговор, который давал и перспективы, но ещё смутные, и угрозу – уже реальную.
Мадлен помолчала, словно прикидывая, стоит ли раскрывать последние карты. Подумала и решила, что скрываться дальше уже некуда, ответила:
– Всё уже решено. Мне помогут.
Селеста, которая поймала себя минуту назад на том, что вышагивает безо всякого почтения в комнате принцессе взад и вперёд, словно на невидимую стену налетела. Эти слова прозвучали ужасно, и Селесте пришло в голову, что речь идёт о ней. Она в ужасе воззрилась на принцессу.
– Ва-аше высочество, – голос предал её, сдался, – ваше…
Горло высохло от напряжения. Так не должно было быть! Не должно!
– Я уже обо всё договорилась, – спокойно продолжила принцесса, – не будет никаких осложнений.
Договорилась?!
Это слово принесло Селесте и облегчение о том, что ей конкретно в этом случае ничего не надо делать, ведь всё уже, похоже, решено до неё, и ужас – это с кем договорилась Мадлен? И о чём? И что было на кону? И вообще…
– То есть, кто-то всё же знает, – прошептала Селеста, – знает про вас.
Мадлен опустила голову, будто бы повинилась перед своей же прислужницей. В самом деле, как объяснить ей – светлой и наивной, желающей поступать правильно, что Мадлен уже обо всём позаботилась? Более того – то, где и у кого она нашла опору и поддержку, было ещё ужаснее всего положения принцессы в целом. Но Лиге Мадлен доверилась охотнее, чем своей семье. Лига внушала куда больше доверия, чем тот же Энрике или её собственная свита.
– Знает, – сказала Мадлен, – но это устроено.
– Король не знает, а кто-то знает, – подвела итог Селеста, и ей снова стало нехорошо. Это было неправильно. Селеста осознавала теперь с большей ясностью, что влипла по самое нездоровье.
– Там помогут. Королю нельзя знать обо мне, это станет угрозой для всей семьи, для королевства! – Мадлен понимала, что отчасти Селеста права, и что та помощь, которую Мадлен нашла в Лиге – это тоже подрыв короны, но если только о нём узнают. А доверься она Рудольфу – узнают точно, потому что узнает Энрике.
– Я понимаю, – заверила Селеста, хотя ничего она не желала понимать. Она уже жалела, что не прошла мимо. Подумаешь, тошнит принцессу! Ну и что? Может съела чего неладного! За ужином перестаралась! Так нет, надо же было начать выяснять, а теперь что делать? Если кто узнает – Селесте не поздоровится, а как использовать это знание, что выудить у Мадлен даже толком и не придумаешь, ведь мало хранить тайну, нужно ещё и прикладывать усилия, чтобы никто ничего не открыл, не узнал! – Я понимаю, ваше высочество, просто это…страшно. Если кто-то узнает, то будет ещё хуже.
– Не узнают, – уверенно ответила Мадлен. Она знала, что убеждает больше себя, но куда было бежать? – Никто не узнает. Как только всё разрешится, ребёнка со мной не будет.
Селеста вздохнула. Ей не нравилось, что она знает тайну, но, выходит, не знает её. Ей неизвестно кто отец ребёнка, и как Мадлен планирует избавиться от всех свидетельств его существования. Подумать честно – ей вообще ничего не известно.
Но это пока не так страшно. Можно будет говорить с принцессой, одевая и раздевая её, помогая ей принимать ванную – за это время Мадлен станет ей больше доверять и Селеста узнает больше, и тогда уже пойдёт к герцогу с более ценной информацией.
Да, так и будет! Селеста решила придерживаться этого плана, всё равно – мыслей лучше у неё не было.
– Нужно будет скрывать многое, – сказала Селеста, – вашу тошноту, ваше изменяющееся тело, и ваши чувства… как мы это устроим?
Мадлен взглянула на неё с радостью. Принцесса явно ощутила поддержку, а не ужас в своей прислужнице, и приняла её заботу как самое лучшее знамение. Она не ошиблась! Теперь она не одна.
– Я…– Мадлен замялась, – я не думала насчёт тошноты.
– Хорошо, – отозвалась Селеста, – я беру на себя. Узнаю какое-нибудь облегчающее средство. И платья… нужно позаботиться заранее. Перешить что-то, добавить юбок, не знаю.
У Селесты явно заболела голова. Она пока не представляла до конца как выплыть из всего этого, но понимала, что нужно держаться дружбы с принцессой. Ну и выполнять задание герцога. И узнавать, узнавать!
Селеста надеялась, что узнает всё быстро и сразу же доложит Болмону, и вот тогда пусть тот сам принимает решение, как поступить с принцессой. Конечно, есть риск, что он её раскроет, объявит всем о щекотливом положении принцессы, но с другой стороны – чего она хотела? Это же не иголку спрятать! Здесь постараться нужно так, чтоб никто ничего не проведал, а у замка свои тени и свои соглядатаи на каждом шагу.
– Мы справимся, – пообещала Селеста, желая успокоить больше себя, чем ту же Мадлен.
Та странно взглянула на неё и ещё долгую минуту боролась с собой, пока облегчение, замешанное на благодарности и надежде на то, что кто-то придёт и поможет, не переселило. Принцесса сползла с кресла, упала на колени и простёрла руки к насмерть перепуганной Селесте:
– Соратница…сестра, – прошелестела Мадлен, губы её дрожали, не то от непривычного нарекания служанки, пусть и благородной, но всё же служанки сестрой, то ли от того, что она всё-таки была теперь не одна со своей страшной тайной и рядом оказалось существо, готовое помочь. Что, в сущности, могла эта девушка?
Мадлен понимала, что от служанки и не должно быть бесконечной помощи и уж тем более – помощи, замешанной на одном чувстве долго. Нужно дать ей что-то в ответ, особенно, учитывая всю щекотливость ситуации.
Не располагая ничем большим в эту минуту, Мадлен рывком сняла с шеи тяжёлое ожерелье – подарок Его Величества на её день рождения. Мадлен долго пыталась уговорить брата пожертвовать эти деньги не на украшение, а на монастыри, но тот остался глух, и, смеясь, сказал, что она и без того не похожа на члена королевской семьи.
– Вы что…– Селеста понимала этот жест, но испугалась. Она, желавшая всех наград этого мира, понимала всё отчётливее, что за эти награды придётся, похоже, платить. И не деньгами , а чем-то большим, и испуг возобладал в ней, она отшатнулась. – Ваше высочество!
– Возьми, – взмолилась Мадлен, – у меня мало ценностей, но это… оно ценное. Возьми его. в знак дружбы. В знак обещания хранить мою тайну, мой стыд, мой позор, мой грех.
Селеста замотала головой, уклоняясь от руки принцессы.
– Я…вы что, не надо. Я и без этого.
– Возьми! – настаивала Мадлен.
– Все решат, что я его украла! – в панике к Селесте пришло верное решение, и Мадлен осеклась в движении и уговоре. Действительно, что Селесте делать с этим украшением? Надень она его, и все решат, что она его украла…или, ещё хуже – зададутся вопросом, за какие, мол, заслуги одна из фрейлин поручила столь щедрый дар?
– Верно, верно, – забормотала Мадлен. Сбитая с толку, – прости, пожалуйста, не подумала.
Ей легко было не думать. В какой бы ужасной ситуации она сейчас ни была, ей не следовало бояться. Она – сестра короля. Она – принцесса крови. Её любит народ… ей не надо думать о куске хлеба и переживать, что власть короны, монеты земель и расположение не смогут отмыть её репутации, если всё раскроется.
– Тогда хотя бы это, – Мадлен поспешно надела украшение на шею и сняла другое – с пальца. Простое кольцо, кажется, даже железное с эмалевым рисунком. Такое носят торговцы средней руки, но для Мадлен оно было предпочтительнее и дороже драгоценных камней. Это было истинным расположением. Селеста, проводящая со своей госпожой много времени, почуяла это и приняла кольцо с почтением, даже поцеловала его, словно оно могло что-то стоить.
Хотя, как посмотреть! Едва ли проданное на рынке, оно стоило куда больше – в нём было расположение принцессы!
– Я обязательно придумаю как тебя наградить, – пообещала Мадлен, взглянув на Селесту с довольством покровителя, которого, наконец, признали, – только дай мне слово…
– Служба вам и есть награда, мы справимся. Никто ничего не узнает, даю слово, – Селесте легко далась клятва. Она знала, что оправдает себя, если будет нужно для её совести.
– Хорошо, – впервые за долгие вечер Мадлен окончательно расслабилась и снова пересела в кресло, – спасибо, Селеста, я благодарю тебя.
Селеста склонилась в приветствии и решила начать узнавать.
– Ваше высочество, просто скажите…может быть, мне послать весточку? Кому-нибудь?
Мадлен взглянула спокойно:
– Я понимаю твоё любопытством, но нет, не нужно. Он не знает. И не должен узнать. Нет, не так. Он не заслуживает знать то, что заставит его переживать.
– А вас? Вас это переживать не заставило? – возмутилась Селеста, но тут же изобразила смущение. Мадлен порыв оценила:
– Бедная девочка…мир людей жесток, мир мужчин и женщин представляет собой паутину из событий и случайностей. Не надо причинять боль тем, кто нам дорог – в этом смысл любви. Это моя ошибка и мне расплачиваться за неё.
– И всё же, моя принцесса, – Селеста уже была готова сорваться на тяжёлую, полную искреннего (а как иначе!) гнева отповедь о том, что на ней нет вины, и что она – жертва, и что её последствия куда тяжелее, чем для него, кем бы он там ни был!
Но сделать этого ей не удалось. В покои принцессы постучали. Громко и требовательно, словно в поздний час имели на это право. И принцесса, и служанка-заговорщица от этого стука вздрогнули совершенно одинаково, задрожали, переглядываясь.
Им обеим пришло в голову, что всё раскрыто! Неважно как и кем, но раскрыто, и теперь…
– Ваше высочество! – в покоях оказалась старая тяжеловесная знатная дама – жена одного из прихвостней Болмона, не выносящая Селесту за её тяжёлый нрав, неуживчивый характер и…быстрый взлёт при дворе. – Ваше высочество… беда!
Мадлен испуганно взглянула на Селесту и даже покачнулась, грозясь потерять равновесие. Верная Селеста подхватила свою госпожу, готовая удержать удар вместе с ней.
– Беда! – леди зарыдала, как и полагается в определенных случаях, особенно печальных, как правило. И нервность Мадлен расширилась.
– Говорите же! говорите! – взмолилась она, не имея сил на муку неведения.
– Ваш племянник, – женщина перестала рыдать и взглянула на Мадлен по-деловому, с тихой скорбью, но без истерики, – ваш племянник, светлейший наследник вашего брата-короля…скончался.
Селеста держала Мадлен, но никто не держал Селесты. Та, не имея готовности к такой новости, и сама медленно сползла на пол.
