Неужели нелепость существовала на свете?! Нет, это было кощунственным предположением, это не могло случиться на самом деле! Принцесса Мадлен – принцесса крови, великая добродетельница столицы, и знакома с кем?
С другой стороны, разве он, Летард, не загляделся на Селесту? Очаровательный цветок, робкую птицу, на которую ему и взгляд-то поднимать было нельзя? не единственный он на этом свете, не над ним одним шутит дьявол! И да, это определённо дьявол, потому как ни один Бог, даже Бог из суровых времён не может быть так жестокосерден.
– Да, – подтвердил Симон невысказанный ужас Летарда, – да, это она. Она – прекрасная и гордая. Как мрамор. И несчастная…
Он снова примолк, вспоминая, по-видимому, почти святой образ. Летард же подумал о том, что если и он также глупо выглядит со стороны, когда думает про неподвластную ему Селесту, то жалеть его ни в коем случае нельзя – уж больно видок и жалкий, и глупый выходит!
– Несчастная? – смысл слов дошёл до него не сразу. – Почему несчастная?
У Летарда не укладывалось. Несчастье, и он знал это верно, могло быть только у бедных. У бедных всегда несчастье – они бедны. Они вынуждены находить каждый день пищу, и если лето и осень ещё милосердны, то зима и весна жестоки. Большая часть бедняков умирает именно в это время года. Вот это несчастье. Голод, холод, сырость в доме, невозможность оплатить лекаря – это горе, это беда. А что за несчастье может быть у той, что пользуется народной любовью, живёт в замке и каждый день ест то, что пожелает? Да, по меркам остальной части двора она ест скромно, но даже эта скромность на порядок, на две, три, четыре головы выше того, что может позволить себе даже средний житель. Какое же несчастье?
– Я скажу тебе, потому что мы оба почти мертвецы, так или иначе. И ещё потому что ты мне нужен, ты знаешь город, – сказал Симон. – Она доверила мне эту тайну, взяла с меня клятву. Она не хотела, но я видел её плачущей. Её слёзы – это… это что-то неправильное. У неё такие глаза и такое лицо, что её слёзы – это грех.
Летард затряс головой. Он не мог понять – с чего б принцессе крови рыдать? Даже король любит её настолько, что не отдал её замуж в чужие земли, уважая её веру и религиозность. Хотя она могла составить щедрую партию! И другой её брат… нет, с ним, конечно, могут быть проблемы, но народ её любит, король её любит! Так что же?
Летард не знал, не знал того и Симон, отвлекшийся на спасение Летарда, что в народе голоса переменились, что тайна принцессы Мадлен, однажды поведанная ею ему – недостойному, но единственному, кто мог тогда помочь ей, кто не отказался бы хранить её секрет, выползла наружу и разъела народ. Любимица простого люда, о, во что она сейчас превратилась! Над ней смеялись, над ней издевались карикатуристы и уличные поэты, гадали вслух об отце, нисколько не считая с уважением королевской крови. Были и защитники, те, кто помнил свою благодарность и дары Мадлен. Но они робко поднимали свой голос, больше отмалчивались, ожидая, когда буря пройдёт.
Потому что буря была страшна. Она показала себя лицемеркой – эта почти святая дева! Лицемеркой и грешницей. Как можно было бы веселиться! И кто бы стал мешать? Да никто. Король собирался сделать её дитя наследником, видя в этом потайной смысл высшей силы. Никогда, пожалуй, он не был так далёк одновременно и от народа, и от совета…
– У неё будет ребёнок, – сказал Симон и его слова стали для Летарда точно ушатом ледяной воды.
– От тебя? – Летард аж поперхнулся.
– Ты что, спятил? – Симон даже возмутился. – Тебя по голове сильно били, да?
В самом деле, чего это он. Мадлен никогда не позволила бы себе…
– Она же не замужем, – выдавил из себя Летард. Мысли у него путались. Образ Мадлен, той самой, которую он видел, о которой столько слышал, не вязался с услышанным сейчас. Может он что-то пропустил? Может быть, вышла? Может быть, речь и вовсе не о ней?
– Да, это так. Но она полюбила. Каялась очень сильно, а ещё сильнее боялась. Позора своего и позора короны, – подтвердил Симон. – Ты не видел её горя, так что не смей её осуждать!
Летард и не собирался. Во-первых, он был в глубоком удивлении. Во-вторых, недоверие владело им. В-третьих, Летард вообще старался не осуждать женщин, потому что знал – их жизнь идёт по иному раскладу, он-то мог защитить себя кулаками и войной, а им что оставалось? Так, например, он был одним из немногих лигианцев, кто никогда не подтрунивал над Люси и её работницами, которые работали как умели и чем умели.
– Ты уверен, что это так? Может быть, ты что-то не так понял? – осторожно спросил Летард. У него не сходились мысли.
– Я что, идиот? – поинтересовался Симон.
– Нет, но она… то, что ты говоришь, на неё не похоже. В это сложно поверить.
– Она так и сказала, – подтвердил Симон, – сказала, что никто сразу не поверит, и что это будет её падением. Она не хотела мне рассказывать. Но я услышал её слёзы. Я спросил её, кто посмел её расстроить? Если бы ты видел её тогда, ты бы тоже выслушал её и не стал бы осуждать!
Симон опустил голову, вспоминая тот страшный и священный миг, так пронзивший его откровением и тоской. Она – гордая и мраморная, непостижимая, тихо плакала. До того они перебросились лишь парой фраз, вежливых, но тёплых. Может быть, в последние дни он и ходил от того так часто в церковь, что надеялся увидеть её? Да, он знал, кто она. Знал и то, что он даже не смеет находиться подле неё. Знал, что стража ждёт за дверью, что её сопровождают дамы. Что только здесь, в святилище, у свечей…
Но её слёзы! До самой смерти своей он не забудет их! И её лицо – такое печальное, одухотворённое неземной печалью лицо. Тогда он спросил, кто расстроил её, кто посмел её обидеть и пообещал убить того, кто виноват, только бы она назвала имя.
Это было святотатством – заводить такие речи в церкви! Но он сказал так, как думал, потому что с того момента, как он увидел её слёзы, для него не существовало ничего важнее. И она ответила ему, что убить надо только одного человека – её саму.
Мог ли он после этого оставить её? Мог ли он не пообещать ей после этого любую помощь, любую защиту, даже если бы она привела его самого к гибели?
– Если бы ты только видел её… – повторил Симон. – Ты бы понял меня. Это правда.
Слова… какие страшные слова звучали в комнате, но ещё страшнее был тон – отчаянный, полный безысходности тон. Никакой наглости и самоуверенности, когда-то раздражавшей Летарда в Симоне, больше не было. Только печаль.
– Я верю, – сказал Летард. Слова дались ему тяжело, но он понял, что человек в таком отчаянном виде едва ли соврёт ему. И в таком поступке. Всё это вышло за пределы того недопонимания, которое он мог бы придумать и оправдать, за пределы шутки. Это было правдой и это было очень и очень грустно.
Симон взглянул на Летарда, кивнул с благодарностью, кажется, ему и впрямь была нужна поддержка. Хоть чья-то поддержка.
– Она боялась. Её трясло. Так трясло, словно она была больна. Она и была больна отчаянием. Если бы ты только видел её!
– но я не видел, – напомнил Летард, – ты что… ты предложил ей помощь?
– Ты бы тоже предложил! – огрызнулся Симон, будто бы Летард это ему в упрёк ставил. – Она обещала, что будет скрываться. Скрываться от дам, а потом поедет в одно поместье за городом. Одна из доверенных ей девиц вынесет ребёнка через заднюю дверь. Всё обставят как болезнь. Ребёнок исчезнет, а она… она собиралась похоронить себя в этом горе. Я не мог на это смотреть. Но прежде нужно было спасти её от позора! И для этого мне понадобился ты. Ты знаешь город, ты знаешь улицы.
– Те улицы, на которых ребенку никогда не будет безопасно? – уточнил Летард, – да уж, весёлые ты мне истории рассказываешь! Я уже молчу, что я обвиняюсь в том, что убил Главу Лиги! Каждая собака будет меня знать.
– Не будет, – отмахнулся Симон, – им скоро будет не до этого. Энрике и король не ладят, Лига будет добиваться своего, вернее, то, что осталось от Лиги. Онвер сильный лидер, но он не удержит их так, как Альбин. Они распадутся. Будет не до нас.
Летард заставил себя промолчать. Этот наглец, едва отслуживший в Лиге пару месяцев, рассуждал о ней так, словно знал всю её суть! Но даже если допустить то, что он прав – каким надо быть безумцем, чтобы бежать с ребёнком принцессы, тайным ребёнком, в Городе? При учёте того, что Лига не стала бы искать их, есть ещё принц крови!
А он не терпит даже своего брата-короля, и если узнает о конкуренте, тайно рождённым сестрой… что ж, тогда надо будет молиться, чтобы лигианцы нашли их первыми.
– Это безумие, – вынес вердикт Летард. – Меня ищут. Тебя тоже начнут искать, сообразят, что ты меня освободил, и ты точно труп. Куда ещё младенца?
– В монастырь! Она много помогала одному, в предместье… там его примут, сохранят его тайну. Ты лучше всех знаешь тропы и проходы, проулки, каждую собаку знаешь!
– И они знают меня.
– Без тебя у меня нет шансов, а значит, у неё тоже, – Симон не боялся. За себя точно не боялся. Принцесса крови, оступившаяся, грешная, дала ему, наёмнику без роду и племени, настоящие крылья, только невидимые. – Я освободил тебя для помощи. Тебе нужно скрыться, а мне нужны твои знания. Сам выберешься за город и вали куда глаза глядят! Но перед тем помоги, сделай настоящее дело!
Легко ему было рассуждать! Но Летард и чувствовал себя обязанным. К тому же, если монастырь в предместье… шансы есть. Из предместья выбраться будет легче. А дальше? дальше куда глаза глядят, тут Симон прав. У него твёрдые руки, такие везде пригодятся. Придёт в город поменьше, найдётся работа по силам, заживёт!
– Рискованно, – произнёс Летард, уже сдаваясь. – Лига ищет меня. Тебе бы другого помощника.
Симон нехорошо улыбнулся:
– Другой болтать станет, а ты не будешь. Тебя самого ищут, куда тут языком мести?
Разумно. Цинично, но не лишено разумного подхода.
– Где тот дом, куда она… – у Летарда язык так и не мог повернуться. Он всё ещё не мог осознать, что эта гордая принцесса, эта добродетельная защитница народа, раздававшая хлеба, примирившая своих братьев, может оказаться такой человеческой, что ли? Как любая другая женщина. Не высшее существо, а просто человек из плоти и крови. Не каменный гордый образ, а та, что плачет и ошибается, боится и трясётся, боясь позора.
– Я сейчас попробую объяснить! – Симон явно ободрился. Он взял несколько прутиков, выбившихся из тюфяка, принялся раскладывать их по полу. – Здесь рынок. То есть, его вход, который от реки.
Составление примерной карты давалось ему с трудом. Он то и дело перекладывал прутики, переставлял и сам же путался в названиях. Нужная дорога оказывалась у него то справа, то слева…
Словом, Летард понял, что будет не просто трудно, а очень трудно. И да, Симон пропадёт без верного помощника. Надо же, а он-то столицу сам как пять пальцев знает и ему даже странно было смотреть на мучения нового друга.
Друга... надо же, как странно отзывается в его собственных мыслях, но ведь друг и есть, верно? Да, у него есть свои мысли и своя корыстная цель, пусть и продиктованная стремлением помочь, но всё же – это его цель, не цель Летарда. Да, у Симона была причина так поступать и искать с ним союз. Да, он рассуждал больше о ней и её благе, чем о его спасении, но всё же – да, пожалуй, Летард мог назвать его сейчас своим другом.
Единственным другом! А ведь ещё недавно Летард знатно раздражался с одного присутствия этого Симона. Чародейка-жизнь, ведьма! – всё перепутала, переплела, не разобрать.
– Ну как-то так, – отмучившись, возвестил Симон. В его пересказе было плохо всё. Он ещё путал улицы, особенно те, которые отходили от центральных развилок и терялись в нищих и полунищих проулках.
– Я вообще не понял, – признался Летард, – ты объяснил мне так, словно я и не жил в этом городе.
Симон явно смутился. Он и сам понимал своё слабое место, но полагал себя всё-таки более способным, но пытаясь справиться среди собственных наброшенных соломенных палочек, он и, правда, запутался, а ведь он-то шёл уже той дорогой! Его вела единственная женщина из свиты Мадлен, которой та могла доверять. И он обещал запомнить, а теперь что же?
– Может, хоть ориентиры какие? – спросил Летард. Он не хотел быть резким. Более того, он хотел помочь. Но для того, чтобы составить собственный план, нужно было иметь представление о местности.
Симон задумался, напрягая память. Посему выходило, что место там обычное. Разве что…
– Там мост! Ну как подбитый. Через него уже не ходят давно и заделать не могут. Всё травой заросло!
Мост? Что ж, это уже опора! Да и примета верная. Летард прикинул что это могло быть за место и с сомнением глянул на представленную импровизированную карту из соломенных палочек. Не сходилось. С другой стороны, это хотя бы какая-то зацепка.
– Ты там был? – спросил Летард без особенной надеждой, – верно?
Азарт против воли закипел в его крови. Ему самому стало интересно найти то место! О том, что будет на месте и что придётся предпринять после, он старался не думать, и это почти удавалось.
– Да, был, – Симон закивал так, что было чудом, что голова у него не закружилась.
– Узнать сможешь? – это было уже что-то.
– Смогу! – Симон ободрился. – Ты хочешь… выйти на улицу?
Он помедлил, представляя риск такой затеи.
– Выйти на улицу всё равно придётся. Я не могу жить тут вечно. К тому же, если мы будем готовить план отступления в предместье, нам в любом случае понадобится намеченная дорога. Я бы даже сказал две или три дороги. Возможно, нам надо бы разделиться, а может быть и наоборот…
Летард поморщился. Он не любил обдумывать план без представления всех деталей. Но разум его был устроен таким образом, что стоило заговорить о деле, и он начинал его обдумывать – вернее, как бы это устроить. Проблема была только в том, что обычно он обдумывал сам с собой и это его так не раздражало, в беседе это оказалось куда более сложным препятствием.
– В любом случае, нам нужно понять место. Для этого надо знать точно. Я думаю, что знаю о чём ты говоришь, но хочу убедиться.
Симон расцветал на глазах. Его лицо стало ясным, черты словно посветлели, он воспрял духом. Что ему печали и опасности? Теперь он уже почти не сомневался в том, что хрупко-каменный образ, так потрясший его, спасён!
– Выходить, конечно, опасно, – это Летард понимал, – но будем надеяться, что хотя бы тебя не ищут. Пойдём вечером. И раздельно. Я выйду первым. Пойду до Площади. Знаешь, где у Площади врата на реку?
Летард сомневался в знаниях Симона. Разумеется, место знаковое, особенно для лигианца, но кто ж его разберёт?! Зато деловой тон, взятым им самостоятельно, помог ему собраться с духом и укрепиться в мыслях. В конце концов, лично ему не было никакой разницы до жизни принцессы. И до жизни Симона. Он должен был оказать услугу, а за это его освободили. Всё честно. Остальные могут разбираться без его участия.
– У тех ворот есть тропинка, узкая, жёлтым песком посыпана, там обычно торгуют мелкой рыбёшкой. Ты пойдёшь по ней до самого конца, там есть склон. У склона старые лестницы. К воде. Там я тебя буду ждать. Оттуда уже пойдём вместе и ты мне скажешь, то это место или нет. Запомнил?
Симон кивнул. Звучало несложно: Площадь, врата, река, жёлтая тропинка и лестница. Ради безопасности можно было и попетлять.
С другой стороны, разве он, Летард, не загляделся на Селесту? Очаровательный цветок, робкую птицу, на которую ему и взгляд-то поднимать было нельзя? не единственный он на этом свете, не над ним одним шутит дьявол! И да, это определённо дьявол, потому как ни один Бог, даже Бог из суровых времён не может быть так жестокосерден.
– Да, – подтвердил Симон невысказанный ужас Летарда, – да, это она. Она – прекрасная и гордая. Как мрамор. И несчастная…
Он снова примолк, вспоминая, по-видимому, почти святой образ. Летард же подумал о том, что если и он также глупо выглядит со стороны, когда думает про неподвластную ему Селесту, то жалеть его ни в коем случае нельзя – уж больно видок и жалкий, и глупый выходит!
– Несчастная? – смысл слов дошёл до него не сразу. – Почему несчастная?
У Летарда не укладывалось. Несчастье, и он знал это верно, могло быть только у бедных. У бедных всегда несчастье – они бедны. Они вынуждены находить каждый день пищу, и если лето и осень ещё милосердны, то зима и весна жестоки. Большая часть бедняков умирает именно в это время года. Вот это несчастье. Голод, холод, сырость в доме, невозможность оплатить лекаря – это горе, это беда. А что за несчастье может быть у той, что пользуется народной любовью, живёт в замке и каждый день ест то, что пожелает? Да, по меркам остальной части двора она ест скромно, но даже эта скромность на порядок, на две, три, четыре головы выше того, что может позволить себе даже средний житель. Какое же несчастье?
– Я скажу тебе, потому что мы оба почти мертвецы, так или иначе. И ещё потому что ты мне нужен, ты знаешь город, – сказал Симон. – Она доверила мне эту тайну, взяла с меня клятву. Она не хотела, но я видел её плачущей. Её слёзы – это… это что-то неправильное. У неё такие глаза и такое лицо, что её слёзы – это грех.
Летард затряс головой. Он не мог понять – с чего б принцессе крови рыдать? Даже король любит её настолько, что не отдал её замуж в чужие земли, уважая её веру и религиозность. Хотя она могла составить щедрую партию! И другой её брат… нет, с ним, конечно, могут быть проблемы, но народ её любит, король её любит! Так что же?
Летард не знал, не знал того и Симон, отвлекшийся на спасение Летарда, что в народе голоса переменились, что тайна принцессы Мадлен, однажды поведанная ею ему – недостойному, но единственному, кто мог тогда помочь ей, кто не отказался бы хранить её секрет, выползла наружу и разъела народ. Любимица простого люда, о, во что она сейчас превратилась! Над ней смеялись, над ней издевались карикатуристы и уличные поэты, гадали вслух об отце, нисколько не считая с уважением королевской крови. Были и защитники, те, кто помнил свою благодарность и дары Мадлен. Но они робко поднимали свой голос, больше отмалчивались, ожидая, когда буря пройдёт.
Потому что буря была страшна. Она показала себя лицемеркой – эта почти святая дева! Лицемеркой и грешницей. Как можно было бы веселиться! И кто бы стал мешать? Да никто. Король собирался сделать её дитя наследником, видя в этом потайной смысл высшей силы. Никогда, пожалуй, он не был так далёк одновременно и от народа, и от совета…
– У неё будет ребёнок, – сказал Симон и его слова стали для Летарда точно ушатом ледяной воды.
– От тебя? – Летард аж поперхнулся.
– Ты что, спятил? – Симон даже возмутился. – Тебя по голове сильно били, да?
В самом деле, чего это он. Мадлен никогда не позволила бы себе…
– Она же не замужем, – выдавил из себя Летард. Мысли у него путались. Образ Мадлен, той самой, которую он видел, о которой столько слышал, не вязался с услышанным сейчас. Может он что-то пропустил? Может быть, вышла? Может быть, речь и вовсе не о ней?
– Да, это так. Но она полюбила. Каялась очень сильно, а ещё сильнее боялась. Позора своего и позора короны, – подтвердил Симон. – Ты не видел её горя, так что не смей её осуждать!
Летард и не собирался. Во-первых, он был в глубоком удивлении. Во-вторых, недоверие владело им. В-третьих, Летард вообще старался не осуждать женщин, потому что знал – их жизнь идёт по иному раскладу, он-то мог защитить себя кулаками и войной, а им что оставалось? Так, например, он был одним из немногих лигианцев, кто никогда не подтрунивал над Люси и её работницами, которые работали как умели и чем умели.
– Ты уверен, что это так? Может быть, ты что-то не так понял? – осторожно спросил Летард. У него не сходились мысли.
– Я что, идиот? – поинтересовался Симон.
– Нет, но она… то, что ты говоришь, на неё не похоже. В это сложно поверить.
– Она так и сказала, – подтвердил Симон, – сказала, что никто сразу не поверит, и что это будет её падением. Она не хотела мне рассказывать. Но я услышал её слёзы. Я спросил её, кто посмел её расстроить? Если бы ты видел её тогда, ты бы тоже выслушал её и не стал бы осуждать!
Симон опустил голову, вспоминая тот страшный и священный миг, так пронзивший его откровением и тоской. Она – гордая и мраморная, непостижимая, тихо плакала. До того они перебросились лишь парой фраз, вежливых, но тёплых. Может быть, в последние дни он и ходил от того так часто в церковь, что надеялся увидеть её? Да, он знал, кто она. Знал и то, что он даже не смеет находиться подле неё. Знал, что стража ждёт за дверью, что её сопровождают дамы. Что только здесь, в святилище, у свечей…
Но её слёзы! До самой смерти своей он не забудет их! И её лицо – такое печальное, одухотворённое неземной печалью лицо. Тогда он спросил, кто расстроил её, кто посмел её обидеть и пообещал убить того, кто виноват, только бы она назвала имя.
Это было святотатством – заводить такие речи в церкви! Но он сказал так, как думал, потому что с того момента, как он увидел её слёзы, для него не существовало ничего важнее. И она ответила ему, что убить надо только одного человека – её саму.
Мог ли он после этого оставить её? Мог ли он не пообещать ей после этого любую помощь, любую защиту, даже если бы она привела его самого к гибели?
– Если бы ты только видел её… – повторил Симон. – Ты бы понял меня. Это правда.
Слова… какие страшные слова звучали в комнате, но ещё страшнее был тон – отчаянный, полный безысходности тон. Никакой наглости и самоуверенности, когда-то раздражавшей Летарда в Симоне, больше не было. Только печаль.
– Я верю, – сказал Летард. Слова дались ему тяжело, но он понял, что человек в таком отчаянном виде едва ли соврёт ему. И в таком поступке. Всё это вышло за пределы того недопонимания, которое он мог бы придумать и оправдать, за пределы шутки. Это было правдой и это было очень и очень грустно.
Симон взглянул на Летарда, кивнул с благодарностью, кажется, ему и впрямь была нужна поддержка. Хоть чья-то поддержка.
– Она боялась. Её трясло. Так трясло, словно она была больна. Она и была больна отчаянием. Если бы ты только видел её!
– но я не видел, – напомнил Летард, – ты что… ты предложил ей помощь?
– Ты бы тоже предложил! – огрызнулся Симон, будто бы Летард это ему в упрёк ставил. – Она обещала, что будет скрываться. Скрываться от дам, а потом поедет в одно поместье за городом. Одна из доверенных ей девиц вынесет ребёнка через заднюю дверь. Всё обставят как болезнь. Ребёнок исчезнет, а она… она собиралась похоронить себя в этом горе. Я не мог на это смотреть. Но прежде нужно было спасти её от позора! И для этого мне понадобился ты. Ты знаешь город, ты знаешь улицы.
– Те улицы, на которых ребенку никогда не будет безопасно? – уточнил Летард, – да уж, весёлые ты мне истории рассказываешь! Я уже молчу, что я обвиняюсь в том, что убил Главу Лиги! Каждая собака будет меня знать.
– Не будет, – отмахнулся Симон, – им скоро будет не до этого. Энрике и король не ладят, Лига будет добиваться своего, вернее, то, что осталось от Лиги. Онвер сильный лидер, но он не удержит их так, как Альбин. Они распадутся. Будет не до нас.
Летард заставил себя промолчать. Этот наглец, едва отслуживший в Лиге пару месяцев, рассуждал о ней так, словно знал всю её суть! Но даже если допустить то, что он прав – каким надо быть безумцем, чтобы бежать с ребёнком принцессы, тайным ребёнком, в Городе? При учёте того, что Лига не стала бы искать их, есть ещё принц крови!
А он не терпит даже своего брата-короля, и если узнает о конкуренте, тайно рождённым сестрой… что ж, тогда надо будет молиться, чтобы лигианцы нашли их первыми.
– Это безумие, – вынес вердикт Летард. – Меня ищут. Тебя тоже начнут искать, сообразят, что ты меня освободил, и ты точно труп. Куда ещё младенца?
– В монастырь! Она много помогала одному, в предместье… там его примут, сохранят его тайну. Ты лучше всех знаешь тропы и проходы, проулки, каждую собаку знаешь!
– И они знают меня.
– Без тебя у меня нет шансов, а значит, у неё тоже, – Симон не боялся. За себя точно не боялся. Принцесса крови, оступившаяся, грешная, дала ему, наёмнику без роду и племени, настоящие крылья, только невидимые. – Я освободил тебя для помощи. Тебе нужно скрыться, а мне нужны твои знания. Сам выберешься за город и вали куда глаза глядят! Но перед тем помоги, сделай настоящее дело!
Легко ему было рассуждать! Но Летард и чувствовал себя обязанным. К тому же, если монастырь в предместье… шансы есть. Из предместья выбраться будет легче. А дальше? дальше куда глаза глядят, тут Симон прав. У него твёрдые руки, такие везде пригодятся. Придёт в город поменьше, найдётся работа по силам, заживёт!
– Рискованно, – произнёс Летард, уже сдаваясь. – Лига ищет меня. Тебе бы другого помощника.
Симон нехорошо улыбнулся:
– Другой болтать станет, а ты не будешь. Тебя самого ищут, куда тут языком мести?
Разумно. Цинично, но не лишено разумного подхода.
– Где тот дом, куда она… – у Летарда язык так и не мог повернуться. Он всё ещё не мог осознать, что эта гордая принцесса, эта добродетельная защитница народа, раздававшая хлеба, примирившая своих братьев, может оказаться такой человеческой, что ли? Как любая другая женщина. Не высшее существо, а просто человек из плоти и крови. Не каменный гордый образ, а та, что плачет и ошибается, боится и трясётся, боясь позора.
– Я сейчас попробую объяснить! – Симон явно ободрился. Он взял несколько прутиков, выбившихся из тюфяка, принялся раскладывать их по полу. – Здесь рынок. То есть, его вход, который от реки.
Составление примерной карты давалось ему с трудом. Он то и дело перекладывал прутики, переставлял и сам же путался в названиях. Нужная дорога оказывалась у него то справа, то слева…
Словом, Летард понял, что будет не просто трудно, а очень трудно. И да, Симон пропадёт без верного помощника. Надо же, а он-то столицу сам как пять пальцев знает и ему даже странно было смотреть на мучения нового друга.
Друга... надо же, как странно отзывается в его собственных мыслях, но ведь друг и есть, верно? Да, у него есть свои мысли и своя корыстная цель, пусть и продиктованная стремлением помочь, но всё же – это его цель, не цель Летарда. Да, у Симона была причина так поступать и искать с ним союз. Да, он рассуждал больше о ней и её благе, чем о его спасении, но всё же – да, пожалуй, Летард мог назвать его сейчас своим другом.
Единственным другом! А ведь ещё недавно Летард знатно раздражался с одного присутствия этого Симона. Чародейка-жизнь, ведьма! – всё перепутала, переплела, не разобрать.
– Ну как-то так, – отмучившись, возвестил Симон. В его пересказе было плохо всё. Он ещё путал улицы, особенно те, которые отходили от центральных развилок и терялись в нищих и полунищих проулках.
– Я вообще не понял, – признался Летард, – ты объяснил мне так, словно я и не жил в этом городе.
Симон явно смутился. Он и сам понимал своё слабое место, но полагал себя всё-таки более способным, но пытаясь справиться среди собственных наброшенных соломенных палочек, он и, правда, запутался, а ведь он-то шёл уже той дорогой! Его вела единственная женщина из свиты Мадлен, которой та могла доверять. И он обещал запомнить, а теперь что же?
– Может, хоть ориентиры какие? – спросил Летард. Он не хотел быть резким. Более того, он хотел помочь. Но для того, чтобы составить собственный план, нужно было иметь представление о местности.
Симон задумался, напрягая память. Посему выходило, что место там обычное. Разве что…
– Там мост! Ну как подбитый. Через него уже не ходят давно и заделать не могут. Всё травой заросло!
Мост? Что ж, это уже опора! Да и примета верная. Летард прикинул что это могло быть за место и с сомнением глянул на представленную импровизированную карту из соломенных палочек. Не сходилось. С другой стороны, это хотя бы какая-то зацепка.
– Ты там был? – спросил Летард без особенной надеждой, – верно?
Азарт против воли закипел в его крови. Ему самому стало интересно найти то место! О том, что будет на месте и что придётся предпринять после, он старался не думать, и это почти удавалось.
– Да, был, – Симон закивал так, что было чудом, что голова у него не закружилась.
– Узнать сможешь? – это было уже что-то.
– Смогу! – Симон ободрился. – Ты хочешь… выйти на улицу?
Он помедлил, представляя риск такой затеи.
– Выйти на улицу всё равно придётся. Я не могу жить тут вечно. К тому же, если мы будем готовить план отступления в предместье, нам в любом случае понадобится намеченная дорога. Я бы даже сказал две или три дороги. Возможно, нам надо бы разделиться, а может быть и наоборот…
Летард поморщился. Он не любил обдумывать план без представления всех деталей. Но разум его был устроен таким образом, что стоило заговорить о деле, и он начинал его обдумывать – вернее, как бы это устроить. Проблема была только в том, что обычно он обдумывал сам с собой и это его так не раздражало, в беседе это оказалось куда более сложным препятствием.
– В любом случае, нам нужно понять место. Для этого надо знать точно. Я думаю, что знаю о чём ты говоришь, но хочу убедиться.
Симон расцветал на глазах. Его лицо стало ясным, черты словно посветлели, он воспрял духом. Что ему печали и опасности? Теперь он уже почти не сомневался в том, что хрупко-каменный образ, так потрясший его, спасён!
– Выходить, конечно, опасно, – это Летард понимал, – но будем надеяться, что хотя бы тебя не ищут. Пойдём вечером. И раздельно. Я выйду первым. Пойду до Площади. Знаешь, где у Площади врата на реку?
Летард сомневался в знаниях Симона. Разумеется, место знаковое, особенно для лигианца, но кто ж его разберёт?! Зато деловой тон, взятым им самостоятельно, помог ему собраться с духом и укрепиться в мыслях. В конце концов, лично ему не было никакой разницы до жизни принцессы. И до жизни Симона. Он должен был оказать услугу, а за это его освободили. Всё честно. Остальные могут разбираться без его участия.
– У тех ворот есть тропинка, узкая, жёлтым песком посыпана, там обычно торгуют мелкой рыбёшкой. Ты пойдёшь по ней до самого конца, там есть склон. У склона старые лестницы. К воде. Там я тебя буду ждать. Оттуда уже пойдём вместе и ты мне скажешь, то это место или нет. Запомнил?
Симон кивнул. Звучало несложно: Площадь, врата, река, жёлтая тропинка и лестница. Ради безопасности можно было и попетлять.
