– Что же это? – с волнением спросил он. Володыка был ещё жив, но его время заканчивалось. Но раз Володыка одобрил! Габриэль не позволит себе сойти с уже начертанного, выбранного курса и продолжит его дело! да, продолжит.
Дышать стало сразу как-то легче.
– Я задумал вернуть городу его величие. Как в старые времена. Город был важен, он не был символом для туристов, он был центром, куда приезжали за помощью и поддержкой, за справедливостью и судом.
Речи прохватили Габриэля где-то под сердцем. Он посмотрел на Бартоломью так, как посмотрел бы на самого Володыку. Он слышал, что Бартоломью бывает жесток и даже как-то неумолим, но простил ему, ведь оказывается, его вела вера в Город!
– И мне нужна твоя помощь, – печально подтвердил Бартоломью, – мне придётся просить тебя о помощи, добавлять тебе новые беды.
Габриэль покачал головой. Какие беды?! Что они значили, если цель их была святая?
– Я помогу, мы станем едины, – пообещал Габриэль, словно имел уже на это право, и протянул Бартоломью руку. В его лице было восхищение, смешанное с ужасом, любопытство, печаль… он переживал сейчас слишком многое: утрату Володыки, что почти свершилась, резкое возвышение, страх, открытие будущего, полученные надежды. От него едва ли можно было много требовать, и Бартоломью не требовал. Он пожал протянутую руку и Габриэль пошёл прочь.
Остановился он сам. Беспомощно обернулся на Бартоломью:
– Как же мне объявить это? – спросил он свистящим шёпотом. Большего ужаса и представить себе было сложно! Как они все посмотрят на него? Как на лжеца? Как на юнца? Наглеца? Поверят ли они ему? Пойдут ли за ним? он не представлял.
И ещё – ему ведь придётся обратиться к Городу. Объявить им последнюю волю Володыки. И ещё нужно объявить об этом всей той части мира, что верит в Пресветлого и регулярно поддерживает либо навещает. И как же ему выйти перед всеми? Как объявить? И как не разочаровать в себе?
Чего они станут от него ждать? Защиты, мудрости, справедливости. Готов ли он?
Паника поднялась в его желудке, перекувырнулась, вызывая приступ тошноты, запульсировала в горле. Как сложно оказалось возвышение! Как страшно.
– Друг мой, – спокойно сказал Бартоломью, наблюдая за его меняющимся, побледнелым лицом, – неужели ты думаешь, что я тебе не помогу и в этом? я сам объявлю тебя! объявлю и поддержу.
Бартоломью не лгал. Он и сам рассчитывал на то, чтобы поддержать Габриэля, заручиться поддержкой которого оказалось проще, чем отрезать кусок хлеба: так тот был испуган новой ролью и волей Володыки, озвученную им в тяжелых муках, агония снова подступала, и на этот раз была уже последней.
Бартоломью понял это по забегавшим лекарям, и остался с ними дожидаться.
– Посмотри на него, – заметил Филиппо, когда Габриэль, чуть пошатываясь, появился в коридоре.
Но все итак уже смотрели. Весь вид его, вся бледность приковали к себе внимание всех, кто ещё бродил, сидел или шептался в коридоре. Одни искали в его лице ответ на вопрос: кто теперь Володыка? Он или не он?
Другие пытались пробиться через переживание и понять – жив ли ещё Володыка?
– Ну как там? – спросили наконец его. Габриэль не Бартоломью, у него можно было выдрать информацию.
– Молитесь со мной! – призвал Габриэль и сам рухнул на колени посреди коридора. Его губы зашептали молитву. Кто-то покорился, и дознаватели, и служители, а кто-то остался стоять.
– Молитвой тут уже не поможешь, – оценил Филиппо, – Пресветлый заберёт его.
Он обращался к Магде, за которую ощущал большую ответственность. Магда сейчас же колебалась. Она не хотела молиться и хотела. Она понимала, что это не поможет, но боялась, что кто-то может расценить её промедление как неуважение к Володыке.
– Ты не обязана если не хочешь, – сказал Филиппо, – всё, что тебя касается, про тебя уже было сказано.
– Что? – не поняла Магда.
– Тебя уже много раз обсудили. За молодость, за красоту, за то, что ты стала Всадником такой молодой, за то, что любишь Бартоломью. Это не секрет. Это видно.
Магда вспыхнула, но тут же овладела собой.
– Мне нет дела до сплетен, – сказала она дрожащим голосом.
– Тогда не трать время на то, чтобы ползать на коленях по коридору. Здесь это уже не поможет, – предложил Филиппо. – Лучше скажи, как думаешь, что будет дальше? какой из Габриэля будет Володыка?
Магда не знала. Она пыталась быть проницательной, и Габриэль по человеческим качествам, умению находить слова поддержки, ей, в общем-то, нравился. Но помнила она и другое: у него есть сестра. Нет, дело даже не в том, что она оказалась в культе Красных Плащей, это бывает! В конце концов, это даже не преступление.
Проблема в том, что Габриэль сумел это скрывать. То есть, он лгал ради своего благополучия. Конечно, редко какой человек не умеет этого делать, но почему-то Магду это коробило – видеть Володыку таким человеком, который умеет лгать в анкете и скрывать родственником, что считает позором, ей не хотелось.
Но опять же, из кого выбирать?
– Он будет глиной, – сказала, наконец, Магда. Она знала что это правда. Она понимала, куда уходит власть в эти минуты. Любя Бартоломью, она не могла не замечать, что у него очень сильная воля и прекрасное умение так или иначе прогибать под себя обстоятельства.
– Пожалуй…– согласился Филиппо.
Развить предположение им не довелось. Дверь распахнулась, являя Бартоломью. По его лицу всё уже стало ясно. Задолго до слов очертилось свершившееся, но он всё равно сказал:
– Володыка скончался, друзья. Скорбите со мной, он с Пресветлым!
Это было даже как-то дико и неправильно: тело Володыки сейчас омывали, готовили к последнему его обряду, народ горевал на улицах, толпясь у резиденции, ожидая новостей, а они сидели здесь, на заседании, которое должно было определить, что будет дальше. Причём большая часть собравшихся полагала, что вопрос стоит не сколько в «что» будет дальше, а в том «кто» будет дальше.
Но Бартоломью, созвавший всех, смотрел вперёд. Пришёл час его триумфа, час его власти и оставалось только сделать первый настоящий шаг, чтобы прийти к чему-нибудь стоящему, к тому, о чём мечталось.
Он был собран и полностью готов к борьбе. Его лицо выражало заученную скорбь, но глаза жили, вглядывались, искали, прикидывали шансы…
Кто был на его стороне из собравшихся? Магда, это, конечно. Без споров и возражений. Она и умудрилась сесть ближе к его месту, точно не хотела ничего пропустить, быть рядом, хотя бы тенью напоминать о себе. Глаза её были красными. Плакала. Может быть от утраты, а может быть, потому что так полагалось?
Бартоломью взглянул на неё. Нет, не полагалось. Просто она ещё очень молода и наивна. Она верит ему и в него, и даже подписывая приказы об ужесточении дисциплины на Острове, умея пытать, она словно и не ведает жизни.
Но на неё можно положиться.
Дальше – Мартин. На него тоже можно положиться. Он человек без человечности, но всё же надёжен. Даже в критической ситуации он продолжил работать, в чём Бартоломью убедился на собственном опыте менее четверти часа назад, когда Мартин сообщил ему о прибытии какого-то родственника чёртовой Сибиллы де Суагрэ, которую они уже и сами схоронили без почестей и шума, не дождавшись никаких вестей. Что ж, теперь предстояло заключить ещё и с ним мир. Но это позже. Позже Бартоломью будет убеждать его не лезть в тайну смерти Сибиллы, потому что тайна явно дрянная и бросит тень на весь Город Святого Престола и продолжать дружить с Городом. К тому же, нельзя было забыть и про капиталы дурной дамочки!
Но Мартин ничего – поддержит. Бартоломью даже смешно стало: надо же. Какие дела воротит, а переживает за поддержку от всяких Мартинов, точно тот значит чего-то! но нет, значит. Многое значит каждый человек, знакомый с порядком.
Филиппо…
Здесь Бартоломью сомневался. Филиппо смотрел на него в упор, смотрел прямо и спокойно, взгляда не прятал, не укорял, но было не по себе. Филиппо сам по себе. Чего надумает, того надумает, а поделиться – так не дождёшься.
Спорно-спорно!
На Агнесс можно внимания и не обращать, с ней всё ясно. Её смещать пора, и он это сделает. Она понимает и будет молчать. А если сдуреет вдруг, так он её просто выбросит быстрее, да на помощника её заменит, благо, Агнесс сама в своих грехах да в пропаже документов покаялась.
Впрочем, толку с её покаяния. Да и с документами всё ясно. В этом Городе всё идёт либо от Бартоломью, либо от Чёрного Креста. Они не просто так рядом крутятся, ждут и дождутся, теперь Бартоломью понимал это отчётливо.
С Дознанием ясно. Что со Служением? Габриэль бледен, его аж трясёт. Но он поддержит Бартоломью во всём и всегда, теперь поддержит, когда Бартоломью и сам его обещал провести к посту Володыки. Может и не думал Габриэль о том, чтобы взойти так высоко, но сейчас он уже не сможет не думать и станет целиком принадлежать Бартоломью.
Симона слова не должна сказать против тоже. С ней всё, конечно, расписано. Ей больше подавай о работе, о том, как устроить достойные проводы Володыки, а не о том, что будет после и дальше. Может быть, она своё тоже думает, но Бартоломью не ждал от Симоны противоречий.
А вот Джиованни… где же твой вечно дурашливый вид, настоятель? Где же твоя чуть рассеянная улыбочка, с извинением в глазах? Почему сидишь ты собран и мрачен? Неужели все эти годы ты лишь прикидывался слабым и почти помешанным? Если да – почему? Тебе это не заслужило доброго дела, ты показываешь слабость, и не вызовешь доверия даже у ближайших твоих друзей.
Но ругаться с Джиованни ему не хотелось. Не прилюдно. Нехорошо было бы, всё-таки Джиованни был при Городе и Престоле очень долгие годы, прибыв сюда задолго до самого Бартоломью! Его надлежит мягко отстранить в случае неповиновения.
Что дальше с тем самым повиновением? Глава Городской Стражи? Ну, здесь тоже не стоит ждать проблем. Приказ есть приказ, вот и весь расклад. Осберт – главный казначей с недавних пор?
Тоже не стоит ждать подлянки! Осберт показывает себя знатоком монет. Крадёт, конечно, но меру знает. Это не Юстас. И спорить не станет – опять же, не в пример предшественнику! Покладистый человек, у которого на уме цифры.
И знать… конечно, представители трёх знатных семейств, которые так привыкли собирать с Города деньги и вкладываться в его мероприятия и события только ради своей выгоды. Ничего, скоро их не станет, и Город Святого Престола обретёт тот самый, нужный и суровый вид, вернёт своё значение.
Словом, расклад неплохой.
– Благодарю всех, кто прибыл так скоро, – Бартоломью по праву взял слово. Он прошёл к своему месту. – Сейчас мы все переживаем одно горе и для нас нужно пережить это сообща, сплотившись.
За столом сразу понеслось ожидаемое:
– Какая жалость! Ведь мог бы ещё жить и жить!
– Трагедия, без сомнения, это трагедия для нас!
– Скорбим вместе с вами!
– Да будет Пресветлый милостив к нему!
– Да подарит ему вечный покой…
На взгляд Бартоломью фразы были запоздалыми. Подарит или не подарит, будет покой вечным или нет – это большой вопрос, а вот то, что есть сегодня, что осталось, это вопрос помельче, как раз для них, для смертных, что остались жить на этой земле.
Но традиция есть традиция! И правила приличия никто не отменял. Пришлось терпеть, кивать и даже самому сказать что-то такое же уже незначительное, но обязательное. Нельзя было выделяться, нельзя было показывать своё собственное состояние, нужно было действовать аккуратно. Сейчас, когда ситуация ещё не провисла напряжением и не дошла до предела и нужно было обойти большее количество препятствий.
– К сожалению, мы относимся к той части Города Святого Престола, которой не подобает даже в час большой скорби скорбеть и поддаваться слезам, – когда со скорбной частью было покончено, Бартоломью перешёл к делам. – Мы здесь – представители Города, слуги Пресветлого и от нас сейчас зависит многое. На наши плечи ложатся все тяжести.
– Как вся власть над Городом? – поинтересовались слева от него. Поинтересовались негромко, но Бартоломью не мог не услышать, впрочем, этот человек и не собирался скрываться. Кардо. Один из знатных. Богач, любитель властвовать на ярмарках и празднествах во имя Пресветлого.
– Я не понимаю вашего намёка, – Бартоломью ответил убитым голосом, словно усталость от всего пережитого и горестного сама по себе была тяжёлым изматывающим бременем. – Если вы желаете что-то сказать, скажите открыто, не играйте с нами в эти игры.
Напряжение воцарилось сразу. Кто знает – может быть оно росло понемногу, и в знатных семействах уже давно обсуждались разные возможности?
Симона поспешила исправить ситуацию:
– Господа, давайте сейчас поговорим о том, что действительно важно.
Что ж, они и говорили. Начали во всяком случае, вот только важное для них было разным.
– О важном, – подхватил Джиованни, – о том, что будет после. Кто. О том, кого поддержит Совет.
Бартоломью на мгновение прикрыл глаза, зарывая внутрь себя бешенство. Как же они изматывали его – эти незрячие наглые самозабвенные эгоистичные люди!
– Тело Володыки ещё не выставлено для прощания! – это возмутилась уже Магда. вот уж кого точно не хватало. – Что вы такое говорите?
– Девочка, мы должны думать о благе Города, – Джиованни обрёл снисходительный тон.
– Вы говорите с Всадницей Дознания, – вступил Филиппо, его замечание было произнесено холодно, чтобы у Джиованни не осталось никаких сомнений в том, что сама фраза его насквозь пропитана неуместностью, и никто не собирается спускать ему этого.
В молчании остались только Глава Городской Стражи, казначей Осберт, Габриэль и Мартин. Пришлось начинать с самого начала.
– Тихо! – призвал Бартоломью. – Мы здесь, потому что скорбим и потому что Города понёс большую утрату. Будет свинством с вашей стороны начать выяснять кто прав, а кто нет, кто будет назначен, а кто нет до того, как мы обсудим каким именно образом проводим Володыку! Настоятель Джиованни, у вас будет возможность высказаться. Господин Кардо, у вас тоже. как и у других представителей знати. Магда, Филиппо – уймитесь и вы.
Он стоял, возвышаясь над ними, снова усевшимися, вернувшимися в деловой, полный холодной вежливости тон, возвышался скорбный усталым духом.
– О насущном и горестном, – напомнил он. – Проводить Володыку – будет непросто. Понадобятся и стражники, и открытые ворота, и средства.
– Это незапланированный расход, если позволите, – вклинился Осберт, – разумеется, у нашей казны есть возможности, но это практически дыра к зиме.
Разумеется, дыра. Большая часть средств Города уходит не на благо этого Города, а на то, чтобы выживать и лавировать в мире, где Пресветлый стал символом.
– Мы примем участие, – подал голос Согер. Обычно знать говорила так, что каждый представитель отвечал за себя, но Согер, может быть как старший, а может быть как миротворец, заговорил первый, и только после огляделся на других. – Или только мой род примет участие?
Ну как они могли отказаться после такого?
– Мой дом поддержит вас финансово, – сообщил Кардо. О том же поведал Балек. Что ж, с финансовой стороной покончено.
Следующим вопросом стала безопасность. Бартоломью настаивал, что врата Города Святого Престола должны быть открыты все те дни до прощания с Володыкой, но это требовало дополнительных вливаний в стражу – в жалование и в численность.
Дышать стало сразу как-то легче.
– Я задумал вернуть городу его величие. Как в старые времена. Город был важен, он не был символом для туристов, он был центром, куда приезжали за помощью и поддержкой, за справедливостью и судом.
Речи прохватили Габриэля где-то под сердцем. Он посмотрел на Бартоломью так, как посмотрел бы на самого Володыку. Он слышал, что Бартоломью бывает жесток и даже как-то неумолим, но простил ему, ведь оказывается, его вела вера в Город!
– И мне нужна твоя помощь, – печально подтвердил Бартоломью, – мне придётся просить тебя о помощи, добавлять тебе новые беды.
Габриэль покачал головой. Какие беды?! Что они значили, если цель их была святая?
– Я помогу, мы станем едины, – пообещал Габриэль, словно имел уже на это право, и протянул Бартоломью руку. В его лице было восхищение, смешанное с ужасом, любопытство, печаль… он переживал сейчас слишком многое: утрату Володыки, что почти свершилась, резкое возвышение, страх, открытие будущего, полученные надежды. От него едва ли можно было много требовать, и Бартоломью не требовал. Он пожал протянутую руку и Габриэль пошёл прочь.
Остановился он сам. Беспомощно обернулся на Бартоломью:
– Как же мне объявить это? – спросил он свистящим шёпотом. Большего ужаса и представить себе было сложно! Как они все посмотрят на него? Как на лжеца? Как на юнца? Наглеца? Поверят ли они ему? Пойдут ли за ним? он не представлял.
И ещё – ему ведь придётся обратиться к Городу. Объявить им последнюю волю Володыки. И ещё нужно объявить об этом всей той части мира, что верит в Пресветлого и регулярно поддерживает либо навещает. И как же ему выйти перед всеми? Как объявить? И как не разочаровать в себе?
Чего они станут от него ждать? Защиты, мудрости, справедливости. Готов ли он?
Паника поднялась в его желудке, перекувырнулась, вызывая приступ тошноты, запульсировала в горле. Как сложно оказалось возвышение! Как страшно.
– Друг мой, – спокойно сказал Бартоломью, наблюдая за его меняющимся, побледнелым лицом, – неужели ты думаешь, что я тебе не помогу и в этом? я сам объявлю тебя! объявлю и поддержу.
Бартоломью не лгал. Он и сам рассчитывал на то, чтобы поддержать Габриэля, заручиться поддержкой которого оказалось проще, чем отрезать кусок хлеба: так тот был испуган новой ролью и волей Володыки, озвученную им в тяжелых муках, агония снова подступала, и на этот раз была уже последней.
Бартоломью понял это по забегавшим лекарям, и остался с ними дожидаться.
***
– Посмотри на него, – заметил Филиппо, когда Габриэль, чуть пошатываясь, появился в коридоре.
Но все итак уже смотрели. Весь вид его, вся бледность приковали к себе внимание всех, кто ещё бродил, сидел или шептался в коридоре. Одни искали в его лице ответ на вопрос: кто теперь Володыка? Он или не он?
Другие пытались пробиться через переживание и понять – жив ли ещё Володыка?
– Ну как там? – спросили наконец его. Габриэль не Бартоломью, у него можно было выдрать информацию.
– Молитесь со мной! – призвал Габриэль и сам рухнул на колени посреди коридора. Его губы зашептали молитву. Кто-то покорился, и дознаватели, и служители, а кто-то остался стоять.
– Молитвой тут уже не поможешь, – оценил Филиппо, – Пресветлый заберёт его.
Он обращался к Магде, за которую ощущал большую ответственность. Магда сейчас же колебалась. Она не хотела молиться и хотела. Она понимала, что это не поможет, но боялась, что кто-то может расценить её промедление как неуважение к Володыке.
– Ты не обязана если не хочешь, – сказал Филиппо, – всё, что тебя касается, про тебя уже было сказано.
– Что? – не поняла Магда.
– Тебя уже много раз обсудили. За молодость, за красоту, за то, что ты стала Всадником такой молодой, за то, что любишь Бартоломью. Это не секрет. Это видно.
Магда вспыхнула, но тут же овладела собой.
– Мне нет дела до сплетен, – сказала она дрожащим голосом.
– Тогда не трать время на то, чтобы ползать на коленях по коридору. Здесь это уже не поможет, – предложил Филиппо. – Лучше скажи, как думаешь, что будет дальше? какой из Габриэля будет Володыка?
Магда не знала. Она пыталась быть проницательной, и Габриэль по человеческим качествам, умению находить слова поддержки, ей, в общем-то, нравился. Но помнила она и другое: у него есть сестра. Нет, дело даже не в том, что она оказалась в культе Красных Плащей, это бывает! В конце концов, это даже не преступление.
Проблема в том, что Габриэль сумел это скрывать. То есть, он лгал ради своего благополучия. Конечно, редко какой человек не умеет этого делать, но почему-то Магду это коробило – видеть Володыку таким человеком, который умеет лгать в анкете и скрывать родственником, что считает позором, ей не хотелось.
Но опять же, из кого выбирать?
– Он будет глиной, – сказала, наконец, Магда. Она знала что это правда. Она понимала, куда уходит власть в эти минуты. Любя Бартоломью, она не могла не замечать, что у него очень сильная воля и прекрасное умение так или иначе прогибать под себя обстоятельства.
– Пожалуй…– согласился Филиппо.
Развить предположение им не довелось. Дверь распахнулась, являя Бартоломью. По его лицу всё уже стало ясно. Задолго до слов очертилось свершившееся, но он всё равно сказал:
– Володыка скончался, друзья. Скорбите со мной, он с Пресветлым!
Глава 36. Глина в руках его
Это было даже как-то дико и неправильно: тело Володыки сейчас омывали, готовили к последнему его обряду, народ горевал на улицах, толпясь у резиденции, ожидая новостей, а они сидели здесь, на заседании, которое должно было определить, что будет дальше. Причём большая часть собравшихся полагала, что вопрос стоит не сколько в «что» будет дальше, а в том «кто» будет дальше.
Но Бартоломью, созвавший всех, смотрел вперёд. Пришёл час его триумфа, час его власти и оставалось только сделать первый настоящий шаг, чтобы прийти к чему-нибудь стоящему, к тому, о чём мечталось.
Он был собран и полностью готов к борьбе. Его лицо выражало заученную скорбь, но глаза жили, вглядывались, искали, прикидывали шансы…
Кто был на его стороне из собравшихся? Магда, это, конечно. Без споров и возражений. Она и умудрилась сесть ближе к его месту, точно не хотела ничего пропустить, быть рядом, хотя бы тенью напоминать о себе. Глаза её были красными. Плакала. Может быть от утраты, а может быть, потому что так полагалось?
Бартоломью взглянул на неё. Нет, не полагалось. Просто она ещё очень молода и наивна. Она верит ему и в него, и даже подписывая приказы об ужесточении дисциплины на Острове, умея пытать, она словно и не ведает жизни.
Но на неё можно положиться.
Дальше – Мартин. На него тоже можно положиться. Он человек без человечности, но всё же надёжен. Даже в критической ситуации он продолжил работать, в чём Бартоломью убедился на собственном опыте менее четверти часа назад, когда Мартин сообщил ему о прибытии какого-то родственника чёртовой Сибиллы де Суагрэ, которую они уже и сами схоронили без почестей и шума, не дождавшись никаких вестей. Что ж, теперь предстояло заключить ещё и с ним мир. Но это позже. Позже Бартоломью будет убеждать его не лезть в тайну смерти Сибиллы, потому что тайна явно дрянная и бросит тень на весь Город Святого Престола и продолжать дружить с Городом. К тому же, нельзя было забыть и про капиталы дурной дамочки!
Но Мартин ничего – поддержит. Бартоломью даже смешно стало: надо же. Какие дела воротит, а переживает за поддержку от всяких Мартинов, точно тот значит чего-то! но нет, значит. Многое значит каждый человек, знакомый с порядком.
Филиппо…
Здесь Бартоломью сомневался. Филиппо смотрел на него в упор, смотрел прямо и спокойно, взгляда не прятал, не укорял, но было не по себе. Филиппо сам по себе. Чего надумает, того надумает, а поделиться – так не дождёшься.
Спорно-спорно!
На Агнесс можно внимания и не обращать, с ней всё ясно. Её смещать пора, и он это сделает. Она понимает и будет молчать. А если сдуреет вдруг, так он её просто выбросит быстрее, да на помощника её заменит, благо, Агнесс сама в своих грехах да в пропаже документов покаялась.
Впрочем, толку с её покаяния. Да и с документами всё ясно. В этом Городе всё идёт либо от Бартоломью, либо от Чёрного Креста. Они не просто так рядом крутятся, ждут и дождутся, теперь Бартоломью понимал это отчётливо.
С Дознанием ясно. Что со Служением? Габриэль бледен, его аж трясёт. Но он поддержит Бартоломью во всём и всегда, теперь поддержит, когда Бартоломью и сам его обещал провести к посту Володыки. Может и не думал Габриэль о том, чтобы взойти так высоко, но сейчас он уже не сможет не думать и станет целиком принадлежать Бартоломью.
Симона слова не должна сказать против тоже. С ней всё, конечно, расписано. Ей больше подавай о работе, о том, как устроить достойные проводы Володыки, а не о том, что будет после и дальше. Может быть, она своё тоже думает, но Бартоломью не ждал от Симоны противоречий.
А вот Джиованни… где же твой вечно дурашливый вид, настоятель? Где же твоя чуть рассеянная улыбочка, с извинением в глазах? Почему сидишь ты собран и мрачен? Неужели все эти годы ты лишь прикидывался слабым и почти помешанным? Если да – почему? Тебе это не заслужило доброго дела, ты показываешь слабость, и не вызовешь доверия даже у ближайших твоих друзей.
Но ругаться с Джиованни ему не хотелось. Не прилюдно. Нехорошо было бы, всё-таки Джиованни был при Городе и Престоле очень долгие годы, прибыв сюда задолго до самого Бартоломью! Его надлежит мягко отстранить в случае неповиновения.
Что дальше с тем самым повиновением? Глава Городской Стражи? Ну, здесь тоже не стоит ждать проблем. Приказ есть приказ, вот и весь расклад. Осберт – главный казначей с недавних пор?
Тоже не стоит ждать подлянки! Осберт показывает себя знатоком монет. Крадёт, конечно, но меру знает. Это не Юстас. И спорить не станет – опять же, не в пример предшественнику! Покладистый человек, у которого на уме цифры.
И знать… конечно, представители трёх знатных семейств, которые так привыкли собирать с Города деньги и вкладываться в его мероприятия и события только ради своей выгоды. Ничего, скоро их не станет, и Город Святого Престола обретёт тот самый, нужный и суровый вид, вернёт своё значение.
Словом, расклад неплохой.
– Благодарю всех, кто прибыл так скоро, – Бартоломью по праву взял слово. Он прошёл к своему месту. – Сейчас мы все переживаем одно горе и для нас нужно пережить это сообща, сплотившись.
За столом сразу понеслось ожидаемое:
– Какая жалость! Ведь мог бы ещё жить и жить!
– Трагедия, без сомнения, это трагедия для нас!
– Скорбим вместе с вами!
– Да будет Пресветлый милостив к нему!
– Да подарит ему вечный покой…
На взгляд Бартоломью фразы были запоздалыми. Подарит или не подарит, будет покой вечным или нет – это большой вопрос, а вот то, что есть сегодня, что осталось, это вопрос помельче, как раз для них, для смертных, что остались жить на этой земле.
Но традиция есть традиция! И правила приличия никто не отменял. Пришлось терпеть, кивать и даже самому сказать что-то такое же уже незначительное, но обязательное. Нельзя было выделяться, нельзя было показывать своё собственное состояние, нужно было действовать аккуратно. Сейчас, когда ситуация ещё не провисла напряжением и не дошла до предела и нужно было обойти большее количество препятствий.
– К сожалению, мы относимся к той части Города Святого Престола, которой не подобает даже в час большой скорби скорбеть и поддаваться слезам, – когда со скорбной частью было покончено, Бартоломью перешёл к делам. – Мы здесь – представители Города, слуги Пресветлого и от нас сейчас зависит многое. На наши плечи ложатся все тяжести.
– Как вся власть над Городом? – поинтересовались слева от него. Поинтересовались негромко, но Бартоломью не мог не услышать, впрочем, этот человек и не собирался скрываться. Кардо. Один из знатных. Богач, любитель властвовать на ярмарках и празднествах во имя Пресветлого.
– Я не понимаю вашего намёка, – Бартоломью ответил убитым голосом, словно усталость от всего пережитого и горестного сама по себе была тяжёлым изматывающим бременем. – Если вы желаете что-то сказать, скажите открыто, не играйте с нами в эти игры.
Напряжение воцарилось сразу. Кто знает – может быть оно росло понемногу, и в знатных семействах уже давно обсуждались разные возможности?
Симона поспешила исправить ситуацию:
– Господа, давайте сейчас поговорим о том, что действительно важно.
Что ж, они и говорили. Начали во всяком случае, вот только важное для них было разным.
– О важном, – подхватил Джиованни, – о том, что будет после. Кто. О том, кого поддержит Совет.
Бартоломью на мгновение прикрыл глаза, зарывая внутрь себя бешенство. Как же они изматывали его – эти незрячие наглые самозабвенные эгоистичные люди!
– Тело Володыки ещё не выставлено для прощания! – это возмутилась уже Магда. вот уж кого точно не хватало. – Что вы такое говорите?
– Девочка, мы должны думать о благе Города, – Джиованни обрёл снисходительный тон.
– Вы говорите с Всадницей Дознания, – вступил Филиппо, его замечание было произнесено холодно, чтобы у Джиованни не осталось никаких сомнений в том, что сама фраза его насквозь пропитана неуместностью, и никто не собирается спускать ему этого.
В молчании остались только Глава Городской Стражи, казначей Осберт, Габриэль и Мартин. Пришлось начинать с самого начала.
– Тихо! – призвал Бартоломью. – Мы здесь, потому что скорбим и потому что Города понёс большую утрату. Будет свинством с вашей стороны начать выяснять кто прав, а кто нет, кто будет назначен, а кто нет до того, как мы обсудим каким именно образом проводим Володыку! Настоятель Джиованни, у вас будет возможность высказаться. Господин Кардо, у вас тоже. как и у других представителей знати. Магда, Филиппо – уймитесь и вы.
Он стоял, возвышаясь над ними, снова усевшимися, вернувшимися в деловой, полный холодной вежливости тон, возвышался скорбный усталым духом.
– О насущном и горестном, – напомнил он. – Проводить Володыку – будет непросто. Понадобятся и стражники, и открытые ворота, и средства.
– Это незапланированный расход, если позволите, – вклинился Осберт, – разумеется, у нашей казны есть возможности, но это практически дыра к зиме.
Разумеется, дыра. Большая часть средств Города уходит не на благо этого Города, а на то, чтобы выживать и лавировать в мире, где Пресветлый стал символом.
– Мы примем участие, – подал голос Согер. Обычно знать говорила так, что каждый представитель отвечал за себя, но Согер, может быть как старший, а может быть как миротворец, заговорил первый, и только после огляделся на других. – Или только мой род примет участие?
Ну как они могли отказаться после такого?
– Мой дом поддержит вас финансово, – сообщил Кардо. О том же поведал Балек. Что ж, с финансовой стороной покончено.
Следующим вопросом стала безопасность. Бартоломью настаивал, что врата Города Святого Престола должны быть открыты все те дни до прощания с Володыкой, но это требовало дополнительных вливаний в стражу – в жалование и в численность.
