– Наташа, – Громов, по-прежнему улыбаясь, взял меня за руку и тихонько её сжал, – не сердись на Алексея. На его месте я подумал бы то же самое.
– Почему? – вскинулась я, стараясь не обращать внимания на сладкую волну, поднимающуюся от руки к сердцу.
– Причин много, – мягко сказал Громов. – Я даже не уверен, что смогу перечислить их все. Во-первых, ты действительно очень красивая девушка, на которую любой мужчина обратит внимание. И Молотов логично предположил, что и я не стал исключением. Во-вторых, посуди сама – я прибежал к нему в кабинет и, не особенно стесняясь, ударил его в челюсть, наговорил кучу гневных слов и ушёл. С чего так будет делать простой начальник? И Молотов решил, что ты моя любовница. Что логично, учитывая его мировоззрение и образ жизни. Он же не понимает, что девушку можно просто уважать.
Я молчала, кусая губы. Да, Зотова, попала ты. Я чувствовала, что пройдёт немного времени – и очередной слух обо мне поползёт по издательству. Как надоела эта грязь!
– Наташа, – Максим Петрович, протянув руку, погладил меня по голове, словно утешая, – ты зря переживаешь. Сейчас все обсуждают романы самого Молотова. Да и не поверит ему никто, если он вздумает о тебе такие слухи распускать.
– Думаете? – обрадовалась я.
– Конечно. Все решат, что он тебе отомстить хочет за отказ. Поэтому перестань переживать из-за пустяков.
В этот момент шофёр Максима Петровича притормозил возле моего дома. И я, попрощавшись со своим начальником, направилась домой.
И почему-то я была очень рада, что завтра увижу его вновь.
Утром первого мая я проснулась, когда солнечный лучик заглянул ко мне в окошко и начал щекотать нос. Открыв глаза, я впервые за последние годы улыбнулась утру и с удовольствием потянулась. С удивлением осознала, что не слышала тявканье Бобика, не ходила кормить Алису ночью и не фотографировала рассвет. Неужели соседи куда-то уехали?
Собираясь, я насвистывала песенку. Алиса сидела на диване и с удивлением смотрела на меня своими мудрыми зелёными глазами.
– Сегодня я встречусь с твоей тёзкой, – хмыкнула я, легонько щёлкнув кошку по лбу. – Только она человек. Почти как я, только поменьше.
Я хотела почувствовать себя прежней. Надела своё старое льняное платье оттенка летнего неба, сверху – вязаный жакет. День выдался тёплый, так что на ноги – чёрные туфельки на низком каблуке. Платье немного висело на мне – ещё бы, ведь я носила его ещё до смерти родителей. Но ничего, не страшно.
Заплела две косички. Закрепила хвостики голубыми резинками, которые еле нашла – эти резинки я в последний раз брала в руку за день до автокатастрофы. Выпустила изящную кудряшку на лоб – «завлекалочку», как говорила мама.
Я вздрогнула, увидев себя в зеркале. Передо мной стояла девочка лет восемнадцати, не больше. Именно такой я была когда-то. Только вот глаза… Теперь они совсем не светятся, а раньше лучились, почти как у мамы.
Но в целом я осталась довольна своим отражением. Оставив Алисе еды на весь день, я потопала на встречу с Максимом Петровичем и его дочерью.
Подъезжая к Царицыно, я начала нервничать. Надеюсь, Громов не обманывал, и его Алиса действительно не будет возражать против моего общества…
Двери вагона открылись, и я шагнула на станцию.
Они уже были тут – Максим Петрович и худенькая девочка небольшого роста. Громов заметил меня в последний момент, когда я уже подошла к ним.
– Наташа! – воскликнул он с удивлением. – А я тебя не узнал!
– Богатой буду, – я посмотрела на Алису. – Привет. Меня зовут Наташа.
Я протянула девочке руку. Вблизи сходство между Максимом Петровичем и Алисой было более, чем очевидно: такие же тёмно-каштановые волосы, серо-жёлтые глаза, черты лица… А уж когда она улыбнулась и пожала мою руку, я чуть не упала – улыбка Алисы была маленькой копией улыбки Громова.
Девочка находилась сейчас в том пограничном состоянии, когда ребёнок становится подростком. Фигура её уже немного вытянулась, появилась угловатость, но при этом в Алисе пока было больше от маленькой девочки, нежели от подростка.
– Сколько тебе лет? – с интересом спросила она, глядя на мои косички.
– Уже шесть годков как восемнадцать, – засмеялась я. Громов хмыкнул.
– Ладно, пойдёмте, девочки мои, – и мы направились к выходу.
Я уже давно не была в Царицыно. И с изумлением оглядывалась, не узнавая и половины пейзажей после реконструкции.
Максим Петрович остановился возле первой же палатки, чтобы купить всем мороженое. Я с улыбкой смотрела на него, вспоминая, как в похожий майский день мой отец остановился почти на том же месте, покупая мороженое маленькой Наташе. А потом я, уплетая рожок, вприпрыжку побежала дальше под мамин хрустальный смех.
Странно, но воспоминания о родителях не причинили мне привычной боли.
– Ты работаешь с моим папой, да? – услышала я голос Алисы. – Он о тебе рассказывал. Но я не ожидала, что ты настолько красивая.
Я посмотрела на девочку. Алиса рассматривала меня с непосредственным восхищением во взгляде.
– Разве я красивая? – улыбнулась я.
– Очень! Жаль, что я не вырасту такой же.
– Поверь мне, ты вырастешь ещё лучше. Смотри, какой у тебя папа, хоть сейчас на конкурс красоты. А ты вся в него!
Алиса зарделась.
– О чём болтаете, девочки? – спросил Громов, вручая нам стаканчики с мороженым.
– О красоте, – тут же доложила Алиса. – Наташа считает, что тебя хоть сейчас на конкурс красоты можно отправлять.
Я чуть не поперхнулась мороженым. Сдала как стеклотару! Максим Петрович бросил на меня ироничный взгляд, но, слава Богу, ничего не сказал.
В этот день я почти вспомнила, что значит – быть счастливой. Алиса заражала своим оптимизмом и непосредственностью, бьющей через край энергией. Счастливый ребёнок – это было видно сразу. И я даже немного завидовала ей…
Рядом с Алисой я чувствовала себя моложе. Словно возвращалась в прошлое, когда у меня не было никаких забот, кроме подготовки домашнего задания по нелюбимым школьным предметам. А когда она встала между мной и Максимом Петровичем и взяла наши руки в свои, я почувствовала что-то странное…
На миг мне показалось, что мы – семья. И я иду рядом со своей дочерью и мужем.
Это было так восхитительно нелепо, что я чуть не расхохоталась. Но к этому смеху можно было прибавить толику сожаления. Потому что они мне действительно очень нравились…
Весь день прошёл под весёлый щебет Алисы, и когда я вернулась домой, то всё ещё слышала её голос.
– Твоя тёзка оказалась удивительной, – прошептала я, обнимая свою кошку. – И это ужасно. Потому что теперь каждый раз, когда Максим Петрович будет брать меня за руку, я буду чувствовать себя виноватой.
А ещё, кажется, эта девочка навсегда расположилась в моём сердце, свив там надёжное гнездо.
За майские праздники я встречалась с Алисой и Громовым ещё дважды. И когда мы возвращались после грандиозных народных гуляний на девятое мая, Максим Петрович сказал мне:
– Знаешь, Наташа, кажется, моя дочь тебя очень полюбила.
Я посмотрела на спящую Алису. Девочка уснула, как только мы сели в машину. Ещё бы! Всё-таки гулять весь день – дело нелёгкое.
– А я – её, – тихо ответила я, сжимая ладошку девочки, которую она так и не отняла у меня даже после того, как уснула. – У вас прекрасная дочь, Максим Петрович.
Помолчав, я добавила:
– Интересно было бы посмотреть на её мать.
Выражение лица Громова меня поразило. Глаза из ласковых вдруг стали колючими, на губах появилась насмешливая улыбка.
– Когда-нибудь ты непременно её увидишь. В ноябре будет корпоративная вечеринка, посвящённая 15-летию издательства, Лена наверняка захочет туда прийти.
Я промолчала. Да, я хотела бы увидеть его жену… но не уверена, что это мне будет очень приятно.
– Наташ, – Алиса вдруг подняла голову и посмотрела на меня сонными глазами.
– Что?
– Мне в июле будет двенадцать. Придёшь на день рождения?
Я от изумления раскрыла рот.
– Конечно, Лисёнок! – в конце концов выдавила из себя я, улыбнувшись девочке. – Обязательно приду.
Успокоившись, Алиса опять закрыла глаза. А я смотрела на этого темноволосого лисёнка и думала, размышляла, анализировала…
Я ведь могу к ней привязаться. И как тогда будет больно, когда она забудет обо мне. А она забудет – дети всё забывают со временем.
Ну и пусть. Хотя бы ненадолго вновь почувствую себя той живой девочкой, которой я когда-то была.
Майские праздники пролетели, будто их и не было. А потом я заболела.
Болезнь, как это всегда бывает со мной, подкралась неожиданно. Вечером я ложилась в постель совершенно здоровой и бодрой, только пару раз чихнула. А утром…
Я еле открыла глаза. Мне было жарко и холодно одновременно. В горле будто кто-то лезвием ножа водил по нёбу, нестерпимо хотелось пить. А ещё – в туалет. Но встать я была не в силах. Как только я приподнялась, началось сильное головокружение, в глазах замелькали белые и чёрные искры. И я легла обратно, слыша, как с хрипом входит воздух в лёгкие.
Как просто и легко болеть, когда рядом родные и близкие люди! Которые могут сказать тебе: «Лежи, я сейчас тебе чай сделаю и лекарства принесу». Которые могут поправить сбившееся одеяло, помочь дойти до туалета, да и просто пожалеть.
Но я потеряла этих людей. У меня не было надежды ни на кого, кроме себя. Я понимала, что нужно предупредить Максима Петровича, что я не приду на работу, но… я не могла толком встать, не говоря уже о том, чтобы искать мобильный телефон. Я совершенно не помнила, где он может быть… Зря я вчера звонок выключила…
Собрав в кулак остатки сил, я всё-таки поднялась. Под оглушительное мяуканье Алисы по стеночке добрела до туалета, где долго сидела, просто набираясь сил. И отправилась в путь на кухню.
Лекарства? Где они? Что мне выпить, чтобы сбить температуру? Алиса, не мешайся под ногами, я же могу упасть… Ах, я ведь не кормила тебя. Где твоя еда, девочка моя?
Не в силах искать контейнер с нарезанной курицей, я сыпанула Алисе большую горсть сухого корма. До вечера должно хватить…
Всё плыло перед глазами. В аптечке я нашла аспирин и таблетки от горла. Согрела себе чай, выпила его и отправилась в очередное путешествие. Только теперь я должна была дойти до кровати.
Я не помню, как шла и укладывалась. Помню только сильнейшую слабость, охватившую всё тело, огонь, который жёг меня, боль в груди, сильную и тупую, а ещё – искры, кружащиеся перед глазами. Они не давали мне уснуть и провалиться в спасительную черноту.
А потом я тонула. Мне было мокро, очень мокро, и почему-то ужасно жарко. Глаза заливало водой, которая, как мне казалось, лилась прямо изо лба.
И вдруг… Кто-то нежно поцеловал меня в макушку, и я почувствовала родной запах персиков и весенней зелени совсем рядом…
– Тише, доченька моя, – звук этого голоса принёс мне больше боли, чем все простуды, которые я когда-либо перенесла.
Я открыла глаза.
– Мама! – вырвался из груди хриплый крик.
Она была здесь. Улыбаясь, сидела рядом. В домашнем платье, таком родном и почти забытом. И осторожно вытирала влажным полотенцем пот с моего лба.
– Мама! – воскликнула я и, откинув одеяло, подалась вперёд и обняла её.
Это было так… реально. Я действительно обнимала маму, я чувствовала её руки, запах её волос, её дыхание щекотало мне шею. Господи!
– Тише, доченька. Ты очень больна, – мягко сказала мама и уложила меня назад на подушки. Такими знакомыми, заботливыми прикосновениями она продолжила протирать моё тело, стирая лихорадочный пот. А я… я просто тонула в глубине её лучистых синих глаз. Таких близких, таких реальных.
– Мама, – прошептала я, – мне приснился кошмар…
– Я знаю, – в её глазах промелькнуло что-то очень печальное.
– Мне снилось, что вы с папой… что вы… ушли, оставили меня одну…
Несколько секунд мама молчала. А затем подняла руку и дотронулась до моей щеки. Я, почувствовав её пальцы, прижалась к ним изо всех сил и перехватила её руку своей. Только бы не убрала… не исчезла…
– Цветочек мой, никто и ничто не заставит нас с папой оставить тебя. Мы всегда будем рядом. Помни об этом.
Мама улыбалась и поглаживала мою щёку, кажется, не собираясь отнимать свою руку. Я немного успокоилась.
– Прости меня, – эти слова вырвались у меня вместе со слезами. Я схватила её руку и принялась целовать каждый пальчик. Никогда, ни разу я не делала так при её жизни… – Прости меня, мама. Я так подвела вас с папой. Пожалуйста, прости.
Мама тоже плакала. Но в её глазах не было ни обиды, ни осуждения…
– Ты никогда не подводила нас, Наташа. Ни разу в жизни. Я знаю, сейчас ты не поверишь мне, но придёт день, когда ты сможешь отпустить своё прошлое.
Я покачала головой.
– Как я могу? Я ведь виновата…
– Ты ни в чём не виновата, цветочек мой.
– Тогда… зачем? Зачем, мама?
Она наклонилась и обняла меня, прижавшись губами к моему лбу.
– Всё, что случается, имеет причину и следствие, – услышала я тихий голос мамы. – Я знаю, ты никак не можешь понять и принять это… Так было нужно, девочка моя. Я знаю, это жестоко. Знаю, как тебе больно… до сих пор. Но всё пройдёт, цветочек, как только ты поймёшь, что полюбила.
Я почувствовала, что проваливаюсь в сон. Крепче обняв маму, вдохнув запах персиков и зелени, я прошептала:
– Я люблю вас с папой.
– Мы тоже тебя любим, доченька. И всегда будем рядом.
Реальность возвращалась ко мне ярким солнечным светом, бьющим в глаза, мокрым одеялом и простынями, слабостью, разлитой во всём теле. Но температуры больше не было.
Несколько секунд я лежала, хлопая глазами. А потом вспомнила…
– Мама! – воскликнула я, вскочив с кровати. Один краткий миг я надеялась, что мой сон был явью, а вот всё остальное действительно приснилось… Их смерть, моя боль и следующие три с половиной года – бесполезные, больные, жалкое подобие жизни…
– Нет… – прошептала я, опускаясь на пол. Всё по-прежнему. Я поняла это, как только взглянула на книжный шкаф. Там, за стеклом, стояла фотография родителей с «вечной свечой» – так я называла небольшую свечку, работающую на батарейках, которую я никогда не выключала в знак моей вечной любви и скорби…
– За что?!
Целый год после того дня, когда я узнала о том, что у меня больше нет родителей, каждый день я просила небо позволить мне увидеть их во сне. Ложилась спать с надеждой, но… ни разу они не пришли ко мне. И теперь, спустя три с половиной года… Сразу несколько снов! Но этот был самым реальным…
Мне стало так больно, как будто я потеряла их ещё раз.
Слёзы текли по щекам, а я сидела на холодном полу и выла в полный голос, как раненый волчонок. «Так было нужно, девочка моя». Кому нужно, мама?! Кому было нужно, чтобы я так долго мучилась, плакала, проклинала саму себя? Я не понимаю, зачем, за что… И как с этим вообще жить? А ты ещё хочешь, чтобы я кого-то любила…
Словно в ответ на свои мысли я услышала какой-то неясный перезвон. Несколько секунд не могла понять, что за странные глюки меня посещают, и только затем сообразила – городской телефон звонит! Резко вскочив на ноги и чуть не свалившись от накатившей слабости, я отправилась на поиски навязчивой трубки.
– Алло? – прохрипела я, найдя телефон на кухне.
– Наташа?
От звука этого голоса потеплело в груди.
– Максим Петрович?
– Что с тобой? Я звонил целый день по всем телефонам, весь извёлся! Почему ты не пришла на работу?
– Я… – попытавшись оправдаться, я закашлялась.
– Почему? – вскинулась я, стараясь не обращать внимания на сладкую волну, поднимающуюся от руки к сердцу.
– Причин много, – мягко сказал Громов. – Я даже не уверен, что смогу перечислить их все. Во-первых, ты действительно очень красивая девушка, на которую любой мужчина обратит внимание. И Молотов логично предположил, что и я не стал исключением. Во-вторых, посуди сама – я прибежал к нему в кабинет и, не особенно стесняясь, ударил его в челюсть, наговорил кучу гневных слов и ушёл. С чего так будет делать простой начальник? И Молотов решил, что ты моя любовница. Что логично, учитывая его мировоззрение и образ жизни. Он же не понимает, что девушку можно просто уважать.
Я молчала, кусая губы. Да, Зотова, попала ты. Я чувствовала, что пройдёт немного времени – и очередной слух обо мне поползёт по издательству. Как надоела эта грязь!
– Наташа, – Максим Петрович, протянув руку, погладил меня по голове, словно утешая, – ты зря переживаешь. Сейчас все обсуждают романы самого Молотова. Да и не поверит ему никто, если он вздумает о тебе такие слухи распускать.
– Думаете? – обрадовалась я.
– Конечно. Все решат, что он тебе отомстить хочет за отказ. Поэтому перестань переживать из-за пустяков.
В этот момент шофёр Максима Петровича притормозил возле моего дома. И я, попрощавшись со своим начальником, направилась домой.
И почему-то я была очень рада, что завтра увижу его вновь.
Утром первого мая я проснулась, когда солнечный лучик заглянул ко мне в окошко и начал щекотать нос. Открыв глаза, я впервые за последние годы улыбнулась утру и с удовольствием потянулась. С удивлением осознала, что не слышала тявканье Бобика, не ходила кормить Алису ночью и не фотографировала рассвет. Неужели соседи куда-то уехали?
Собираясь, я насвистывала песенку. Алиса сидела на диване и с удивлением смотрела на меня своими мудрыми зелёными глазами.
– Сегодня я встречусь с твоей тёзкой, – хмыкнула я, легонько щёлкнув кошку по лбу. – Только она человек. Почти как я, только поменьше.
Я хотела почувствовать себя прежней. Надела своё старое льняное платье оттенка летнего неба, сверху – вязаный жакет. День выдался тёплый, так что на ноги – чёрные туфельки на низком каблуке. Платье немного висело на мне – ещё бы, ведь я носила его ещё до смерти родителей. Но ничего, не страшно.
Заплела две косички. Закрепила хвостики голубыми резинками, которые еле нашла – эти резинки я в последний раз брала в руку за день до автокатастрофы. Выпустила изящную кудряшку на лоб – «завлекалочку», как говорила мама.
Я вздрогнула, увидев себя в зеркале. Передо мной стояла девочка лет восемнадцати, не больше. Именно такой я была когда-то. Только вот глаза… Теперь они совсем не светятся, а раньше лучились, почти как у мамы.
Но в целом я осталась довольна своим отражением. Оставив Алисе еды на весь день, я потопала на встречу с Максимом Петровичем и его дочерью.
Подъезжая к Царицыно, я начала нервничать. Надеюсь, Громов не обманывал, и его Алиса действительно не будет возражать против моего общества…
Двери вагона открылись, и я шагнула на станцию.
Они уже были тут – Максим Петрович и худенькая девочка небольшого роста. Громов заметил меня в последний момент, когда я уже подошла к ним.
– Наташа! – воскликнул он с удивлением. – А я тебя не узнал!
– Богатой буду, – я посмотрела на Алису. – Привет. Меня зовут Наташа.
Я протянула девочке руку. Вблизи сходство между Максимом Петровичем и Алисой было более, чем очевидно: такие же тёмно-каштановые волосы, серо-жёлтые глаза, черты лица… А уж когда она улыбнулась и пожала мою руку, я чуть не упала – улыбка Алисы была маленькой копией улыбки Громова.
Девочка находилась сейчас в том пограничном состоянии, когда ребёнок становится подростком. Фигура её уже немного вытянулась, появилась угловатость, но при этом в Алисе пока было больше от маленькой девочки, нежели от подростка.
– Сколько тебе лет? – с интересом спросила она, глядя на мои косички.
– Уже шесть годков как восемнадцать, – засмеялась я. Громов хмыкнул.
– Ладно, пойдёмте, девочки мои, – и мы направились к выходу.
Я уже давно не была в Царицыно. И с изумлением оглядывалась, не узнавая и половины пейзажей после реконструкции.
Максим Петрович остановился возле первой же палатки, чтобы купить всем мороженое. Я с улыбкой смотрела на него, вспоминая, как в похожий майский день мой отец остановился почти на том же месте, покупая мороженое маленькой Наташе. А потом я, уплетая рожок, вприпрыжку побежала дальше под мамин хрустальный смех.
Странно, но воспоминания о родителях не причинили мне привычной боли.
– Ты работаешь с моим папой, да? – услышала я голос Алисы. – Он о тебе рассказывал. Но я не ожидала, что ты настолько красивая.
Я посмотрела на девочку. Алиса рассматривала меня с непосредственным восхищением во взгляде.
– Разве я красивая? – улыбнулась я.
– Очень! Жаль, что я не вырасту такой же.
– Поверь мне, ты вырастешь ещё лучше. Смотри, какой у тебя папа, хоть сейчас на конкурс красоты. А ты вся в него!
Алиса зарделась.
– О чём болтаете, девочки? – спросил Громов, вручая нам стаканчики с мороженым.
– О красоте, – тут же доложила Алиса. – Наташа считает, что тебя хоть сейчас на конкурс красоты можно отправлять.
Я чуть не поперхнулась мороженым. Сдала как стеклотару! Максим Петрович бросил на меня ироничный взгляд, но, слава Богу, ничего не сказал.
В этот день я почти вспомнила, что значит – быть счастливой. Алиса заражала своим оптимизмом и непосредственностью, бьющей через край энергией. Счастливый ребёнок – это было видно сразу. И я даже немного завидовала ей…
Рядом с Алисой я чувствовала себя моложе. Словно возвращалась в прошлое, когда у меня не было никаких забот, кроме подготовки домашнего задания по нелюбимым школьным предметам. А когда она встала между мной и Максимом Петровичем и взяла наши руки в свои, я почувствовала что-то странное…
На миг мне показалось, что мы – семья. И я иду рядом со своей дочерью и мужем.
Это было так восхитительно нелепо, что я чуть не расхохоталась. Но к этому смеху можно было прибавить толику сожаления. Потому что они мне действительно очень нравились…
Весь день прошёл под весёлый щебет Алисы, и когда я вернулась домой, то всё ещё слышала её голос.
– Твоя тёзка оказалась удивительной, – прошептала я, обнимая свою кошку. – И это ужасно. Потому что теперь каждый раз, когда Максим Петрович будет брать меня за руку, я буду чувствовать себя виноватой.
А ещё, кажется, эта девочка навсегда расположилась в моём сердце, свив там надёжное гнездо.
За майские праздники я встречалась с Алисой и Громовым ещё дважды. И когда мы возвращались после грандиозных народных гуляний на девятое мая, Максим Петрович сказал мне:
– Знаешь, Наташа, кажется, моя дочь тебя очень полюбила.
Я посмотрела на спящую Алису. Девочка уснула, как только мы сели в машину. Ещё бы! Всё-таки гулять весь день – дело нелёгкое.
– А я – её, – тихо ответила я, сжимая ладошку девочки, которую она так и не отняла у меня даже после того, как уснула. – У вас прекрасная дочь, Максим Петрович.
Помолчав, я добавила:
– Интересно было бы посмотреть на её мать.
Выражение лица Громова меня поразило. Глаза из ласковых вдруг стали колючими, на губах появилась насмешливая улыбка.
– Когда-нибудь ты непременно её увидишь. В ноябре будет корпоративная вечеринка, посвящённая 15-летию издательства, Лена наверняка захочет туда прийти.
Я промолчала. Да, я хотела бы увидеть его жену… но не уверена, что это мне будет очень приятно.
– Наташ, – Алиса вдруг подняла голову и посмотрела на меня сонными глазами.
– Что?
– Мне в июле будет двенадцать. Придёшь на день рождения?
Я от изумления раскрыла рот.
– Конечно, Лисёнок! – в конце концов выдавила из себя я, улыбнувшись девочке. – Обязательно приду.
Успокоившись, Алиса опять закрыла глаза. А я смотрела на этого темноволосого лисёнка и думала, размышляла, анализировала…
Я ведь могу к ней привязаться. И как тогда будет больно, когда она забудет обо мне. А она забудет – дети всё забывают со временем.
Ну и пусть. Хотя бы ненадолго вновь почувствую себя той живой девочкой, которой я когда-то была.
Майские праздники пролетели, будто их и не было. А потом я заболела.
Болезнь, как это всегда бывает со мной, подкралась неожиданно. Вечером я ложилась в постель совершенно здоровой и бодрой, только пару раз чихнула. А утром…
Я еле открыла глаза. Мне было жарко и холодно одновременно. В горле будто кто-то лезвием ножа водил по нёбу, нестерпимо хотелось пить. А ещё – в туалет. Но встать я была не в силах. Как только я приподнялась, началось сильное головокружение, в глазах замелькали белые и чёрные искры. И я легла обратно, слыша, как с хрипом входит воздух в лёгкие.
Как просто и легко болеть, когда рядом родные и близкие люди! Которые могут сказать тебе: «Лежи, я сейчас тебе чай сделаю и лекарства принесу». Которые могут поправить сбившееся одеяло, помочь дойти до туалета, да и просто пожалеть.
Но я потеряла этих людей. У меня не было надежды ни на кого, кроме себя. Я понимала, что нужно предупредить Максима Петровича, что я не приду на работу, но… я не могла толком встать, не говоря уже о том, чтобы искать мобильный телефон. Я совершенно не помнила, где он может быть… Зря я вчера звонок выключила…
Собрав в кулак остатки сил, я всё-таки поднялась. Под оглушительное мяуканье Алисы по стеночке добрела до туалета, где долго сидела, просто набираясь сил. И отправилась в путь на кухню.
Лекарства? Где они? Что мне выпить, чтобы сбить температуру? Алиса, не мешайся под ногами, я же могу упасть… Ах, я ведь не кормила тебя. Где твоя еда, девочка моя?
Не в силах искать контейнер с нарезанной курицей, я сыпанула Алисе большую горсть сухого корма. До вечера должно хватить…
Всё плыло перед глазами. В аптечке я нашла аспирин и таблетки от горла. Согрела себе чай, выпила его и отправилась в очередное путешествие. Только теперь я должна была дойти до кровати.
Я не помню, как шла и укладывалась. Помню только сильнейшую слабость, охватившую всё тело, огонь, который жёг меня, боль в груди, сильную и тупую, а ещё – искры, кружащиеся перед глазами. Они не давали мне уснуть и провалиться в спасительную черноту.
А потом я тонула. Мне было мокро, очень мокро, и почему-то ужасно жарко. Глаза заливало водой, которая, как мне казалось, лилась прямо изо лба.
И вдруг… Кто-то нежно поцеловал меня в макушку, и я почувствовала родной запах персиков и весенней зелени совсем рядом…
– Тише, доченька моя, – звук этого голоса принёс мне больше боли, чем все простуды, которые я когда-либо перенесла.
Я открыла глаза.
– Мама! – вырвался из груди хриплый крик.
Она была здесь. Улыбаясь, сидела рядом. В домашнем платье, таком родном и почти забытом. И осторожно вытирала влажным полотенцем пот с моего лба.
– Мама! – воскликнула я и, откинув одеяло, подалась вперёд и обняла её.
Это было так… реально. Я действительно обнимала маму, я чувствовала её руки, запах её волос, её дыхание щекотало мне шею. Господи!
– Тише, доченька. Ты очень больна, – мягко сказала мама и уложила меня назад на подушки. Такими знакомыми, заботливыми прикосновениями она продолжила протирать моё тело, стирая лихорадочный пот. А я… я просто тонула в глубине её лучистых синих глаз. Таких близких, таких реальных.
– Мама, – прошептала я, – мне приснился кошмар…
– Я знаю, – в её глазах промелькнуло что-то очень печальное.
– Мне снилось, что вы с папой… что вы… ушли, оставили меня одну…
Несколько секунд мама молчала. А затем подняла руку и дотронулась до моей щеки. Я, почувствовав её пальцы, прижалась к ним изо всех сил и перехватила её руку своей. Только бы не убрала… не исчезла…
– Цветочек мой, никто и ничто не заставит нас с папой оставить тебя. Мы всегда будем рядом. Помни об этом.
Мама улыбалась и поглаживала мою щёку, кажется, не собираясь отнимать свою руку. Я немного успокоилась.
– Прости меня, – эти слова вырвались у меня вместе со слезами. Я схватила её руку и принялась целовать каждый пальчик. Никогда, ни разу я не делала так при её жизни… – Прости меня, мама. Я так подвела вас с папой. Пожалуйста, прости.
Мама тоже плакала. Но в её глазах не было ни обиды, ни осуждения…
– Ты никогда не подводила нас, Наташа. Ни разу в жизни. Я знаю, сейчас ты не поверишь мне, но придёт день, когда ты сможешь отпустить своё прошлое.
Я покачала головой.
– Как я могу? Я ведь виновата…
– Ты ни в чём не виновата, цветочек мой.
– Тогда… зачем? Зачем, мама?
Она наклонилась и обняла меня, прижавшись губами к моему лбу.
– Всё, что случается, имеет причину и следствие, – услышала я тихий голос мамы. – Я знаю, ты никак не можешь понять и принять это… Так было нужно, девочка моя. Я знаю, это жестоко. Знаю, как тебе больно… до сих пор. Но всё пройдёт, цветочек, как только ты поймёшь, что полюбила.
Я почувствовала, что проваливаюсь в сон. Крепче обняв маму, вдохнув запах персиков и зелени, я прошептала:
– Я люблю вас с папой.
– Мы тоже тебя любим, доченька. И всегда будем рядом.
Реальность возвращалась ко мне ярким солнечным светом, бьющим в глаза, мокрым одеялом и простынями, слабостью, разлитой во всём теле. Но температуры больше не было.
Несколько секунд я лежала, хлопая глазами. А потом вспомнила…
– Мама! – воскликнула я, вскочив с кровати. Один краткий миг я надеялась, что мой сон был явью, а вот всё остальное действительно приснилось… Их смерть, моя боль и следующие три с половиной года – бесполезные, больные, жалкое подобие жизни…
– Нет… – прошептала я, опускаясь на пол. Всё по-прежнему. Я поняла это, как только взглянула на книжный шкаф. Там, за стеклом, стояла фотография родителей с «вечной свечой» – так я называла небольшую свечку, работающую на батарейках, которую я никогда не выключала в знак моей вечной любви и скорби…
– За что?!
Целый год после того дня, когда я узнала о том, что у меня больше нет родителей, каждый день я просила небо позволить мне увидеть их во сне. Ложилась спать с надеждой, но… ни разу они не пришли ко мне. И теперь, спустя три с половиной года… Сразу несколько снов! Но этот был самым реальным…
Мне стало так больно, как будто я потеряла их ещё раз.
Слёзы текли по щекам, а я сидела на холодном полу и выла в полный голос, как раненый волчонок. «Так было нужно, девочка моя». Кому нужно, мама?! Кому было нужно, чтобы я так долго мучилась, плакала, проклинала саму себя? Я не понимаю, зачем, за что… И как с этим вообще жить? А ты ещё хочешь, чтобы я кого-то любила…
Словно в ответ на свои мысли я услышала какой-то неясный перезвон. Несколько секунд не могла понять, что за странные глюки меня посещают, и только затем сообразила – городской телефон звонит! Резко вскочив на ноги и чуть не свалившись от накатившей слабости, я отправилась на поиски навязчивой трубки.
– Алло? – прохрипела я, найдя телефон на кухне.
– Наташа?
От звука этого голоса потеплело в груди.
– Максим Петрович?
– Что с тобой? Я звонил целый день по всем телефонам, весь извёлся! Почему ты не пришла на работу?
– Я… – попытавшись оправдаться, я закашлялась.
