Хочется увидеть, поговорить, взять за руку... Почему? Начинаешь анализировать – почему? Ведь в этом нет никакого смысла, никакой пользы...
Нет, есть. Конечно, есть. Я отдаю своё тепло тебе, а ты отдаешь мне своё. И вместе разгорается костёр. Костёр, о который можно погреть душу и сердце.
И просто забыть о том, что было. Мне нужно это... Забыть о том, что было...
Ниже, рукой отца, было написано всего одно слово:
«Прости».
И под ним маминым почерком:
«Уже».
Я прикоснулась указательным пальцем к буквам, которые когда-то вывел на этом листке бумаги мой отец. Неровный, немного угловатый почерк со смешными завитушками… Я обводила каждую букву, вспоминая, как папа, сосредоточенно хмурясь, выводил в специальной тетрадке свои любимые стихи. На самом деле у него таких тетрадок было много… Он вёл их всю свою жизнь. А после его смерти я заперла их в шкафу, боясь даже заглянуть туда… Потому что все эти стихи он когда-то читал мне вслух. И я слишком хорошо помнила папин голос… И слишком сильно скучала по нему.
Вздохнув, я достала следующую записку. Это было сердечко, аккуратно раскрашенное красным карандашом.
Я тебя очень люблю! Очень.
P.S. И вообще, «люблю» – самое большое слово в мире. Оно вмещает в себя столько чувств и эмоций... и как оно до сих пор не разорвалось?
Глаза опять защипало, и я наугад выловила из шкатулки ещё один листочек. Остальные прочитаю потом…
Он явно был вырван из какого-то блокнота. Наверху я рассмотрела чей-то отпечаток пальца… Судя по размеру, папин. Но записка была написана маминой рукой.
Мечта даёт человеку крылья. Но когда мечты больше нет, а ты всё равно можешь закрыть глаза и чувствовать, это окрыляет ещё больше.
Люблю тебя. От пяток до макушки.
Вечно? Ну да. Ведь я умру прежде, чем смогу закончить.
Я читала эти строки снова и снова, вслух и про себя… И мне казалось, что мама здесь, рядом со мной, что это не я, а она читает сейчас свои записи.
И слёзы вновь начали свой бег по моим щекам. Я вытирала их рукавом, удивляясь – откуда столько?
«Я умру прежде, чем смогу закончить…»
Так и получилось.
В тот момент, когда я собирала в шкатулку всё прочитанное, раздался звонок в дверь. Сердце дёрнулось и зашлось в лихорадочном стуке.
Я открыла дверь, даже не спросив, кто там. И тут же была схвачена в объятия и приподнята над полом. Совершенно счастливые голубые глаза смотрели на меня. Я запустила обе руки в густые светлые волосы на макушке и прошептала:
– Антошка…
– Пчёлка-труженица!
Восторг в голубых глазах тут же сменился тревогой.
– Наташ? Ты плачешь? Что случилось?
Я только молча покачала головой. Антон поставил меня на пол и обнял, прижав к груди и осторожно поглаживая по волосам.
– Я так соскучился, пчёлка. Пойдём, пойдём в комнату. Господи, как давно я тебя не видел. Пойдём, и ты мне всё расскажешь… Кто тебя обидел и почему ты плачешь…
Я только кивала и шла за ним, глотая слёзы. В комнате Антон усадил меня на диван, сел рядом и вновь обнял.
И я действительно рассказала ему всё – с самого начала. Про мои отношения с Громовым, про девочек, про Мира, про ревность Максима и про нашу с ним последнюю ссору.
Антон молча слушал, зарывшись носом в мои волосы. Одной рукой он обнимал меня за плечи, а другой накручивал мои локоны себе на пальцы.
– Пчёлка, – сказал друг, когда я замолчала, – почему ты ничего не рассказывала мне раньше? В письмах, в скайпе… Почему?
Я не могла придумать ответ, поэтому молчала.
Антон вздохнул.
– Понятно…
– Что тебе понятно? – спросила я тихо, поднимая голову. Антон смотрел на меня, ласково и грустно улыбаясь.
– В первую очередь, что я дурак. Надо было плюнуть на всё и приехать ещё осенью… До того, как ты связалась с этим Максимом. Я ведь… – он запнулся, – я так хотел тебе сказать…
– Сказать что?
Антон, вздохнув, наклонился и, прислонив свой лоб к моему, закрыл глаза.
– Я тебя люблю, пчёлка. Уже очень давно. Наверное, я влюбился в тебя ещё тогда, в институте. Но я слишком боялся серьёзных отношений и не хотел потерять хорошего друга, поэтому не ухаживал за тобой. А потом, когда ты потеряла родителей, я не знал, как к тебе подступиться. Ты изменилась с того дня, пчёлка. И я всё ждал, набирался смелости… Ну вот и проворонил тебя. А у меня, Наташ, последний год никого и не было. Потому что как начинаю с девушками встречаться, перед глазами всё время – ты. Твои глаза, тело, запах. Никто мне не нужен, кроме тебя.
Я молчала. Где-то внутри что-то переворачивалось. Если бы Антон сказал всё это раньше…
Я положила руки ему на плечи, посмотрела в глаза и ответила:
– Ты, наверное, даже не знаешь, что я влюбилась в тебя в первый же день нашей учёбы? Да-да, не смотри на меня с таким удивлением. Я влюбилась, и потом, общаясь с тобой, всё ждала взаимности. Страдала, смотря на твоих девушек. А после смерти родителей… прости, Антон, я, кажется, разучилась любить.
Он схватил мои руки и начал целовать запястья.
– Наташа… Родная моя, любимая, единственная…
Я уже не могла плакать.
– Дай мне шанс, пожалуйста, – прошептал Антон. – Ты ведь любила меня когда-то. Быть может, всё вернётся… Я обещаю, что не буду торопить тебя. Пчёлка, ты нужна мне. Как воздух, как солнце, как небо…
В глазах Антона я видела надежду и отчаяние. Я осторожно прикоснулась пальцами к его щеке…
Почему бы и нет? Возвращаться к Максиму я не хочу. Хватит жить иллюзиями… Ему нужна женщина, которая будет его любить, а не я, постельная грелка. Девочек жалко… особенно Лику… Но ничего не поделаешь.
Пусть я не люблю Антона. Но это сейчас. А ведь раньше любила. И он был единственным человеком, которого я любила – за всю свою 25-летнюю жизнь. Почему бы не дать шанс этой любви вернуться? Я ведь когда-то так мечтала об этом. О взаимности.
– Хорошо, – сказала я. Антон резко выдохнул – видимо, он задерживал дыхание на то время, что я раздумывала, – и его глаза засветились радостью.
– Пчёлка… можно мне поцеловать тебя?
Я кивнула.
Губы Антона были мягкими и почему-то немного солёными, как фисташки. Он целовал меня осторожно, будто боялся, что я исчезну.
И я чувствовала… нежность. Не пустоту, а нежность. Она расцветала во мне, как сирень, наполняла своим ароматом каждый уголок моей души. Словно вернулось прошлое, когда я училась в институте и каждый день смотрела на Антона с затаённой любовью в сердце.
А потом мы сидели в полумраке, и он шептал что-то ласковое, обнимая меня. И не хотелось думать о том, что будет дальше. Я и не думала. Просто прижималась к Антону, слушала его голос и наслаждалась временным спокойствием, воцарившимся в моей душе.
– Ты поедешь со мной?
Антон задавал этот вопрос уже в третий раз, но я всё никак не могла сосредоточиться.
– Куда?
– В Венецию. У меня там серия съёмок на открытом воздухе. Поедешь? Ты ведь никогда не была в Венеции. Там очень красиво, пчёлка.
Я задумалась. А почему бы и нет? Из «Радуги» я всё равно собираюсь уволиться… Устрою себе каникулы. Да, именно так, венецианские каникулы.
– Хорошо, – ответила я и улыбнулась, увидев реакцию Антона.
– Самолёт через шесть дней, я попрошу своего знакомого быстренько сделать тебе визу. Спасибо, что согласилась… Ты даже не представляешь, насколько это важно для меня.
– Я и не представляю, – сказала я, погладив его по щеке. – Я просто вижу.
Следующие шесть дней пролетели быстрее ветра. Несколько раз звонил Максим, но я не брала трубку. Съездила в издательство и оставила на охране заявление об уходе, попросив передать Громову в первый же рабочий день. Хотела ещё и браслет вернуть, но почему-то не решилась.
Антон всё это время спал на диване и ни разу не пытался соблазнить меня. Я была ему за это очень благодарна, потому что чувствовала – к интимным отношениям я пока не готова.
За два дня до отъезда я увиделась с Миром. Рассказала ему обо всём, что произошло. Он долго молчал, раскуривая свою трубку. Потом выдохнул кучу дыма и спросил:
– Ты уверена, что хочешь уехать вот так – даже не простившись с Громовым и девочками?
Я пожала плечами.
– Мир, я понимаю, что это нехорошо, но… Сам посуди. Как мне смотреть в глаза Лике и Алисе? Особенно Лике. Она ведь даже вторую часть медальона мне отдала, – я дернула себя за цепочку, висящую на шее. – Может, чуть позже, когда первые страсти поулягутся и они поймут, что так будет лучше.
– Думаешь, поймут? – Мир задумчиво наклонил голову.
– Поймут. Они умные девочки. Должны осознать, что отцу нужна любящая женщина, а не девушка для удовлетворения сексуальных потребностей.
– Я не думаю, что ты была для Громова всего лишь такой девушкой, – спокойно сказал Мир. – Но в любом случае – это твоё решение. Только скажи мне, пожалуйста, во сколько вы улетаете через два дня?
Я продиктовала Рашидову номер рейса и время отлёта. Не знаю, зачем ему это понадобилось, но вопросов решила не задавать.
Я всё поняла, когда два дня спустя мы с Антоном приехали в аэропорт. Мир уже ждал нас. И я, извинившись перед Антоном, подбежала к нему.
– Что ты здесь делаешь?
– Решил тебе кое-что подарить, – ответил он, ухмыльнувшись. – Держи.
И Мир протянул мне продолговатый белый конверт. Я нахмурилась.
– Что это?
– Это? Так, безделица. Смотри, девочка моя, сегодня среда. Если вдруг ты решишь вернуться, открой конверт. Но только до следующей пятницы. Потом будет уже поздно.
– Он самовоспламенится? – я улыбнулась.
– Нет, просто потеряет ценность. Если поймёшь, что поступила правильно, можешь сжечь его.
И Мир, вздохнув, крепко меня обнял.
– До свидания, девочка моя. Будь счастлива.
– Ты тоже, Мир. Спасибо тебе за всё.
В последний раз я посмотрела в его тёплые глаза, а потом, развернувшись, поспешила к Антону. Когда через пару минут я обернулась, Мир уже ушёл.
Слушая шум двигателя во время взлёта, я вдруг осознала, что сегодня переступила через какую-то черту, и теперь мне нет возврата.
Почему-то стало очень грустно. Так грустно, будто позади я оставила что-то очень важное. Хотя на самом деле там не было ничего, кроме двух замечательных девочек и кошки. Но у них всё будет хорошо. Я уверена.
– О чём думаешь? – спросил меня Антон с улыбкой, как только самолёт перестало трясти. Под нами и над нами проплывало спокойное и безмятежное небо.
– Ни о чём особенном. Что мы будем делать в Венеции?
Антон приобнял меня за плечи и ответил:
– Мне придётся немного поработать, ну а ты уж точно должна только отдыхать. Ты, пчёлка, слишком много трудилась в последние годы. Совсем не расслаблялась!
Я прижалась щекой к плечу Антона и вздохнула.
– Я так рада, что ты приехал. Ты меня спас от самой себя, как в прошлый раз, когда умерли родители.
– А что увёз тебя – рада?
Где-то в глубине души что-то жалобно заныло, но я быстро отогнала прочь это ощущение. И просто кивнула.
Примерно через четыре часа мы были в Венеции. Завезли свои вещи в отель и отправились обедать. Антон предложил небольшой ресторан на берегу Гранд-канала.
Город был подернут туманной дымкой, ветер, холодный и солёный, трепал мои волосы. Больше всего меня поразила вода – она была бирюзовой. Я никогда не видела такого странного оттенка. А потом вспомнила, что она и должна быть такой, ведь это не река, а море.
– Красиво, – сказала я, устраиваясь у окошка. Антон ухмыльнулся.
– Я знал, что тебе понравится. Это твой город.
– Почему ты так думаешь?
– Ну, – он вздохнул, – это трудно объяснить. Когда я впервые побывал в Венеции, то сразу заметил необычайную обречённость этого города. Она здесь в каждом здании, даже в воде. Словно всё вокруг знает, что когда-нибудь исчезнет. В тебе есть эта обречённость. А ещё – сочетание тепла и холода. С одной стороны – тёплые цвета, особенно летом, яркое солнышко, а с другой – холодный ветер, туман, безрадостные дожди, обшарпанные здания. В тебе тоже сочетаются тепло и холод.
Я улыбнулась, задумчиво рассматривая вид из окна. Возможно, Антон прав. Значит, стоит познакомиться с городом поближе.
– Ты не обиделась, пчёлка?
– На что? Ты всё правильно сказал.
– Хорошо… А когда ты была в Болонье в марте, ведь никуда так больше и не вырвалась?
– Нет. Выставка отняла очень много сил, да и времени у нас с Максимом не…
Я запнулась на этом имени. По коже побежали мурашки, а где-то внутри меня словно открылась кровоточащая рана. Я зябко повела плечами. Антон это заметил.
– Не думай о нём, Наташ, – сказал он очень серьёзно. – Этот человек остался там, в другом городе и другой стране. И в прошлой жизни.
Я кивнула и углубилась в меню.
Что такое время и расстояние для мыслей и воспоминаний? Ничто, пыль под ногами. Мои родители так далеко, что никаким самолётом не долететь. Но они в моих мыслях, чувствах, ощущениях и мечтах – навсегда.
Целый день мы бродили по городу. К вечеру ноги у меня уже выли. Антон старался показать мне как можно больше. Он очень интересно рассказывал об истории города, я даже пошутила, что он мог бы стать экскурсоводом.
В отель я не просилась. И не потому, что не хотела. Я просто отчаянно боялась надвигающейся ночи… боялась, что, когда Антон останется со мной на одной кровати, друг не выдержит. И самое главное – я осознавала, что теперь уже не имею права его оттолкнуть. Хотя, нет, имею, но не осмелюсь так обидеть того, кто меня по-настоящему любит.
Я долго стояла под душем, обхватив себя руками, греясь в горячей воде после зябкого венецианского вечера, и думала.
Как же я запутала свою жизнь. Если бы я тогда не пошла с Максимом после корпоративной вечеринки… Если бы дождалась приезда Антона, всё было бы намного проще. И у меня не ныло бы сердце от осознания того, что я не сдержала ни одного из своих слов. Обещала не обманывать – обманула. Обещала не причинять боли – причинила. И уехала, даже не простившись.
Золотая птичка на моей шее была немым укором. Снять её я так и не решилась.
Когда я, накинув халат на голое тело, вышла из душа, Антон сидел на расстеленной кровати в одних трусах. Я застыла в дверях, а он, встав, скользнул мне навстречу. Развязал пояс халата и снял его, а потом подхватил меня на руки и отнёс в постель.
Укрыв меня тёплым одеялом и пледом, Антон выключил свет, лёг рядом, осторожно обнял и, чмокнув в щёку, прошептал:
– Спи, пчёлка.
Услышав мой облегчённый вздох, друг рассмеялся.
– Я ждал очень долго, Наташ. И буду ждать ещё, столько, сколько потребуется.
– Спасибо, – только смогла прошептать я.
На следующий день Антон был вынужден уйти на работу. Я, предоставленная самой себе, бродила по городу, каталась на речном трамвае, заходила в магазины и музеи, кормила голубей и здоровенных толстых чаек (если это, конечно, вообще чайки, а не какие-нибудь другие птицы) на площади Сан-Марко.
Без Антона было скучно. В его присутствии меня почти не посещали мрачные мысли, но стоило другу покинуть меня надолго, как я начинала хандрить. Нет, я старалась не думать о Громове и его дочерях, гнала от себя все мысли о них, но тоска посещала меня независимо от того, думала я о них или нет. Она просто приходила, как приходило ко мне одиночество после смерти родителей, не спрашивая разрешения.
И поэтому, когда Антон возвращался с работы, я искренне вешалась ему на шею и радостно дрыгала ногами. А он смеялся и целовал меня, и его губы пахли морем и фисташками.
