И с уходом деда ничего не прекратится. Наоборот, Кеа с ужасом думала о том дне, когда его не станет. И оттого, что он один из немногих, кто дорог ей, и от неизвестности. Они ведь говорили об этом когда-то давно.
Туман наползал от залива, серый, плотный, будто зависшая над утесом туча была мешком с ямченной мукой, который прохудился, и содержимое его теперь клубами вываливалось в воду. Весна выдалась поздней и холодной, давно уже должны были проклюнуться иглы трав, но лес ещё стоял, скованный седой дымкой, а луга, хоть и сбросившие линялое покрывало темного весеннего снега, были бурыми от остатков прошлогоднего сухостоя. И земля, чуть раскисшая после первых дождей, подернулась слюдяной корочкой льда.
Не единожды око луны уменьшалось до тонкой полоски и разбухало вновь, как посаженный в печь хлеб, с тех пор, как Кеа сотворила ледяного оленя. И шаман, пытливо вглядывающийся в девочку, всё чаще задавал вопросы - как она себя чувствует? Не давит ли в голове или груди? Не слышит ли она что-то странное? Давила разве что совесть за тайком съеденный горшочек мёда, который Акку прятала в ларе, а слышала по ночам скребущихся и пищащих в сене под крышей мышей, но дед вряд ли спрашивал об этом. Да и признаваться насчет мёда не хотелось. Никто её за него, конечно, не выпорет, но ведь взяла без спроса…
От стылости мерзли пальцы, холодели губы. А кончика носа она уже и не чувствовала. Посматривала на деда, невозмутимо щурящегося на накатывающие волны, но поторопить не решалась. И нарушить тишину, в которой шум прибоя разбавлялся разве что все учащающимся постукиванием её зубов – тоже. Шаман заговорил сам. Вынул из угла перекошенного рта темную трубку глянцевого дерева, выдохнул дым, от запаха которого у неподготовленного человека могла закружиться голова… Но к Кеа не повернулся.
- Когда придет пора мне лечь в погребальный костер, ты уйдешь.
И замолчал, снова сунув тонкий конец трубки между сжатых губ. Морщины вокруг рта углубились, словно трещины на песке, иногда казалось, будто кожа его и вовсе вот-вот лопнет, но ничего. Линискеа же, сбитая с толку этими словами, даже перестала шевелить пальцами на ногах в тщетной попытке хоть как-то их согреть:
- Куда уйду? Домой? – Она не раз видела, как умерших сжигали в очищающем огне, и ничего страшного в том не было. Ну, воняет немного, не без этого. Но она уже взрослая и с достоинством перенесет ритуал. Потому что потомки должны провожать предков, так гласит закон. И нечего считать её совсем уж никчемной и слабой девчонкой, выдержит!
- Из дома, - он поднялся, подтянул повыше капюшон мехового плаща. Не медвежьей шкуры, другой, тот по нынешней весенней прохладе был слишком теплым. Но фигурки из кости тоже имелись, они позвякивали, как игрушки, что привязывают над люлькой младенцев. – Пока я жив, никто тебя не тронет. Могут начать догадываться, бояться, но лезть не рискнут. А когда меня не станет, не станет и защиты для тебя. Тебе придется уйти из деревни, уйти так далеко, как только сможешь.
Пааво протянул девочке, замершей с широко раскрытыми в испуге глазами, руку. Тонкие пальцы, изуродованные шишками суставов, были белы и холодны. Даже холоднее, чем нос Кеа, пусть она его и не чувствовала. И в руку деда вцепилась не хуже голодного волчонка в кость:
- Но куда мне идти? И Акку. И… - Сама мысль, что можно взять и бросить деревню, пугала. Она никогда не была дальше, чем в паре дней пути от селения, когда приходила пора собирать ягоды. Мелкие, красные и кислые до оскомины, они росли на болоте, что на той стороне реки, и до переправы приходилось идти немало часов. Зато когда случалось заболеть, смешанные с медом и водой они были лучшим лекарством от жара. – Она уже старая, как же она пойдет?
- Ты уйдешь одна. – Его пальцы сжали ладонь девочки, начавшей возражать. – Я научу всему, да и случится это не скоро, но знай – без меня тебе здесь жизни не будет.
И Кеа, подавившись сотней рвущихся на язык вопросов, только кивнула под его внимательным взглядом. Нет, они не пропали, так и теснились внутри, распирая голову – наверное, об этом и спрашивал раньше дед – но замолчала, поняв, что отвечать сейчас он не станет. Не время. А значит, и ей беспокоиться не стоит, это же всё ещё не скоро. И вообще, с чего он решил, что уже близок тот день, когда его в алом положат в огонь? Шаманы ведь ужасно могущественные, наверное, сумеет обмануть даже смерть…
Дерево скрипело под пальцами. Стонало и жаловалось, будто немощная старуха перед сменой ветра. Обычно такие старухи переживали пару поколений потомков, продолжая жаловаться и стонать, но цепляясь за жизнь с упрямством утопающего.
Штормить перестало, и Риман направился на палубу, но руки от переборки не отнимал. Море коварно, сейчас ласково качает, а потом без предупреждения взбрыкнет, едва не укладывая корабль на бок. Лестница вниз, где прятались тесные каюты, узка и сумрачна. Десяток ступеней из крепкого мореного дуба, потемневших и просоленных до состояния камня… С лихвой хватит, чтобы, не удержавшись на ногах, сломать себе что-нибудь. Лучше бы сразу шею, тогда не придется сгорать со стыда, зная, что едва не искалечился на ровном месте.
Хотя, Назим же залечит… Наверное. Если найдет в себе силы оторваться от посудины, в которую он как уткнулся, стоило качке чуть усилиться, так и не отрывался. Уже пятый день. Кажется, он даже спал с ней, как лошадь с надетой на морду торбой с овсом. Откуда только в нём столько… всего. От еды он категорически отказывался, мгновенно зеленея лицом, стоило только упомянуть. Вернее, он теперь постоянно был умеренно зеленого цвета, но тут начинал проглядывать благородный оттенок изумруда, столь ценимый мастерами ювелирного дела.
Риману было его жаль, так что упоминать про еду перестал. Разве что поил чуть не принудительно, поначалу отмахиваясь от извинений, которые Назим бормотал едва ворочающимся языком. И потом и вовсе велев молчать, раз уж так дурно. От того, что он здесь скончается в рвотных спазмах, миссия наследника точно не облегчится. Тот с доводом согласился и снова прилип к посудине. Риман же поглядывал всё с большей тревогой, маги народ крепкий, но качка в сочетании со слабым желудком кого угодно прежде времени отправит к предкам. Принц и сам провел не лучшие часы, стараясь успокоить бунтующее тело, привыкшее к твердой ровной поверхности. А потом то ли привык, то ли оно, это тело, смирилось.
Команда суетилась со снастями, не обращая внимания на наследника. Конечно, первые пару дней косились, норовили поклониться, а потом привыкли, даже перестали рассматривать, словно дивную зверушку. К таким взглядам Риман привык, и не замечать их было несложно. Особенно поначалу, когда изо всех сил старался примириться с новыми ощущениями и не перегнуться через борт, признавая своё бессилие перед мерным баюканьем моря.
Паруса то раздувались набитой до предела подушкой, то провисали мокрой тряпкой, и команда, перекрикиваясь, натягивала или ослабляла канаты. Говорили они на привычном языке, но слова были незнакомыми, и Риман чувствовал себя иноземцем, вдруг позабывшим так старательно заучиваемую речь, а знаний местного наречия для сочинения собственной не хватало.
Качнуло чуть сильнее, и ему пришлось схватиться за невысокие перила по краю борта. Качать от этого меньше не стало, но появилась хрупкая иллюзия подобия устойчивости.
Море казалось подернутым крупной рябью, будто чешуей гигантской рыбы. По краям этой чешуи вода блестела на солнце, и от этого постоянного сияния болели глаза. Отвернуться бы, не смотреть, но не смотреть было невозможно. И даже украденную на время силу он был готов простить за это ощущение бескрайности и одиночества. Дар теплился, согревал, но и сам был будто утомлен качкой. Подремывал в жилах, накатывал мягкими волнами, но не просыпался окончательно. И в этом тоже было что-то новое и даже приятное.
Ветер бросил в лицо горсть соленых брызг, размазал по щекам и тут же подсушил, стягивая кожу, так что, казалось, стоит попытаться улыбнуться, и щеки порвутся. Кстати, губы уже стянуло кровавой коркой, потому с некоторой неохотой принц отвернулся. К счастью, тут, куда ни посмотри, горизонт. Но всё же стоит встать к ветру спиной.
Где-то далеко, где серо-синее смешивалось с лазурным, размывая эту едва заметную линию, ползли облака. Они не были грозовыми, пушистые, белоснежные. Постепенно скрадывали куски неба, будто распухая от съеденной синевы, наступали на корабль…
У неё были такие же синие глаза. Яркие, чуть лукавые. И слезы на темных ресницах как роса. Такая же роса, только уже бриллиантовая, обнимала белую шею. Пальцы касались ожерелья, пробегая кончиками по камням, будто лаская их. Но глаз она не отводила.
- Я благодарю вас… - голос сорвался, леди Инел тяжело сглотнула, будто дорогой подарок вдруг стал удавкой. – И буду помнить.
Он кивнул, склонился, целуя руку, а потом бережно взял под локоть. Синева глаз, белизна платья. Шорох её маленьких босых ног по камню… Водопад каштановых прядей по спине. Когда-то ему нравилась сгребать их в горсти, пропускать через пальцы.
Инел была красива, молода. Неглупа. Вдова. И место в свите королевы ей было предложено за несколько дней до безвременной кончины супруга. Если кончину от падения с лошади в пьяном угаре можно было таковой назвать. Сын высшего сановника, избалованный и несдержанный. Честно говоря, лошадь, которую безутешный отец приказал убить, было жаль немного больше, уж она явно не по своей воле взнудалась и забросила на себя незакрепленное седло. Невестку же он попытался отправить в дальнее имение, чтобы не напоминала лишний раз о горе, но Её величество взяла леди Инел под покровительство, и в этом тоже был расчет. Королевы ли или кого другого… Так она стала фрейлиной, а через какое-то время и любовницей наследника.
Жрица в темном одеянии походила на старую ворону. И думать так было нехорошо, но Риман, представлявший на церемонии сторону невесты, не мог не размышлять – станет ли Алира такой же? Их маленькая сестренка, с улыбкой, по сравнению с которой меркнет солнце…
Выдавать замуж своих бывших любовниц наследнику было внове, потому чувствовал себя на редкость неуместно и глупо. Хотя и приглашенных было мало, как, впрочем, и на любой свадебной церемонии, она всё же не для широкой публики, а дело глубоко семейное. И тот факт, что все знают, кем приходилась принцу будущая новобрачная, тоже несколько злил. В том, что она больше двух лет согревала его постель, ничего зазорного или преступного никто не видел, а в факте, что он сам решил передать Инел в руки будущего мужа, многие усмотрели знак. Понять бы ещё, какой именно…
От воскуряемых трав начала болеть голова, да и сила вдруг решила напомнить о себе, жаром опалив грудь.
Нет, он не ревновал невесту к жениху. Хотя бы потому, что сам его выбрал. И не формально, а подошел с ответственностью, чтобы хотя бы в этом браке она была счастлива. Ну, и ещё потому, что леди Инел не любил. Привык, баловал, уважал. Добился, чтобы приданное, частью состоявшее из её родовых земель, но в большей степени дарованное короной, было оставлено за ней. И в случае повторного вдовства семья мужа не могла претендовать на него. Случай не уникальный, но всё же довольно редкий, и в этом тоже усмотрели признак особого благоволения бывшей возлюбленной.
Ритуальный кинжал коснулся запястья невесты, закапало в чашу…
То, что им надлежит расстаться, для Инел сюрпризом не стало. И даже когда это произойдет, знала. Но всё равно расплакалась, услышав, что Риман подобрал ей достойного мужа. И от этих слез, просьб не удалять от себя, от тихой мольбы было ещё хуже. И даже дорогое бриллиантовое ожерелье, которое не зазорно было бы надеть даже королеве, этих слез не прекратило.
В конце концов, она успокоилась и смирилась. Ведь он никогда не обманывал, и Инел понимала, что ей придется покинуть дворец до того, как прибудет нареченная наследника. И была благодарна за то, как это произошло, но всё же не скрывала досады, ведь с того дня, как принц Риман объявил, что она выходит замуж, больше не дотронулся. Чужая невеста, равно как и чужая жена, неприкосновенна, чужая вдова же иное дело. Хотя, если вдова личная, это ещё прискорбнее.
Жених протянул руку, и стихший было звон капели зазвучал с новой силой.
Осталось немного, церемония и так не длинна, а большую её часть наследник пропустил, погрузившись в мысли.
Наверное, получилось даже удачнее, чем он задумывал изначально. Потому что в тот момент, как на брачном договоре ставились подписи, он ещё не слышал Её приказ выдвигаться на север. И кто знает, сумеет ли вернуться, но долг перед Инел закрыл.
Пахнуло жженой плотью, сдавленно охнула невеста, тут же сжав губы в попытке стерпеть боль. На свежие порезы легли браслеты.
Сдержанно поздравил новобрачных. Выслушал благодарности жениха за великую честь, которую наследник оказал им своим присутствием, пожелал долгой, счастливой и плодотворной семейной жизни.
Пальцы Инел, которых он коснулся губами, были холодны. А во взгляде проглядывала тоска, но не та, что прежде. Она смирится, как придется смириться самому принцу и жениться на девушке, которую он не знает. И остается только надеяться, что они смогут стать друг другу близки. Ну, или хотя будут уважать друг друга, стоит начать с малого.
Риман не стал дожидаться, когда стихнут поздравления других гостей, поклонился в знак уважения к храму. Храм в лице жрицы ответил сдержанным кивком и поднятой рукой, которой она не сразу на расстоянии даровала благословение. На мгновение принцу показалось, что жрица не сдержится и изобразит скабрезный жест. Или ему показалось, или она сдержалась.
А спину жгло от направленных в неё взглядов, но ему не привыкать. Посмотрят и тоже смирятся, потому что выбор песков не оспаривают. А жаль…
- Ваше высочество…
Назима принц заметил ещё до того, как тот подошел. Или, вернее сказать, унюхал, в том, чтобы стоять по ветру, были свои неудобства.
- Тебе лучше?
- Немного, - после небольшой паузы выдавил маг, не рискуя полностью разжимать зубов.
Он чем-то напоминал Самира – наверное, ростом и телосложением, такими же длинными руками и ногами, несуразностью которых немного походил на жеребенка, но на этом сходство заканчивалось. Отчаянно-рыжий, будто на голове его пылал костер, широкоскулый и большеротый, Назим больше походил на глуповатого младшего сына купца из старой сказки, но никак не на могущественного чародея. Особенно сейчас, когда от дурноты даже щедро разбросанные по лицу веснушки будто немного выцвели. Да ещё и полная оторванность от родной стихии, Риману тоже было тяжело, но у Назима ситуация ещё печальнее.
Магистр Эйдал, даже пожелай сопровождать принца в путешествии, делать это не имел права. У почетной и желанной должности королевского мага свои плюсы и минусы. И бросать на неизвестное время правящую чету он не мог. О чём с досадой и сообщил ученику, будто прося за то прощения. Риман и не рассчитывал на его поддержку, в конце концов, он сам дипломированный маг, да, опыта маловато, вот как раз и займется его накоплением. После этих слов дядя посмотрел так, будто с трудом сдержался, чтобы отвесить затрещину, которыми крайне редко, но всё же баловал воспитанника.
***
Туман наползал от залива, серый, плотный, будто зависшая над утесом туча была мешком с ямченной мукой, который прохудился, и содержимое его теперь клубами вываливалось в воду. Весна выдалась поздней и холодной, давно уже должны были проклюнуться иглы трав, но лес ещё стоял, скованный седой дымкой, а луга, хоть и сбросившие линялое покрывало темного весеннего снега, были бурыми от остатков прошлогоднего сухостоя. И земля, чуть раскисшая после первых дождей, подернулась слюдяной корочкой льда.
Не единожды око луны уменьшалось до тонкой полоски и разбухало вновь, как посаженный в печь хлеб, с тех пор, как Кеа сотворила ледяного оленя. И шаман, пытливо вглядывающийся в девочку, всё чаще задавал вопросы - как она себя чувствует? Не давит ли в голове или груди? Не слышит ли она что-то странное? Давила разве что совесть за тайком съеденный горшочек мёда, который Акку прятала в ларе, а слышала по ночам скребущихся и пищащих в сене под крышей мышей, но дед вряд ли спрашивал об этом. Да и признаваться насчет мёда не хотелось. Никто её за него, конечно, не выпорет, но ведь взяла без спроса…
От стылости мерзли пальцы, холодели губы. А кончика носа она уже и не чувствовала. Посматривала на деда, невозмутимо щурящегося на накатывающие волны, но поторопить не решалась. И нарушить тишину, в которой шум прибоя разбавлялся разве что все учащающимся постукиванием её зубов – тоже. Шаман заговорил сам. Вынул из угла перекошенного рта темную трубку глянцевого дерева, выдохнул дым, от запаха которого у неподготовленного человека могла закружиться голова… Но к Кеа не повернулся.
- Когда придет пора мне лечь в погребальный костер, ты уйдешь.
И замолчал, снова сунув тонкий конец трубки между сжатых губ. Морщины вокруг рта углубились, словно трещины на песке, иногда казалось, будто кожа его и вовсе вот-вот лопнет, но ничего. Линискеа же, сбитая с толку этими словами, даже перестала шевелить пальцами на ногах в тщетной попытке хоть как-то их согреть:
- Куда уйду? Домой? – Она не раз видела, как умерших сжигали в очищающем огне, и ничего страшного в том не было. Ну, воняет немного, не без этого. Но она уже взрослая и с достоинством перенесет ритуал. Потому что потомки должны провожать предков, так гласит закон. И нечего считать её совсем уж никчемной и слабой девчонкой, выдержит!
- Из дома, - он поднялся, подтянул повыше капюшон мехового плаща. Не медвежьей шкуры, другой, тот по нынешней весенней прохладе был слишком теплым. Но фигурки из кости тоже имелись, они позвякивали, как игрушки, что привязывают над люлькой младенцев. – Пока я жив, никто тебя не тронет. Могут начать догадываться, бояться, но лезть не рискнут. А когда меня не станет, не станет и защиты для тебя. Тебе придется уйти из деревни, уйти так далеко, как только сможешь.
Пааво протянул девочке, замершей с широко раскрытыми в испуге глазами, руку. Тонкие пальцы, изуродованные шишками суставов, были белы и холодны. Даже холоднее, чем нос Кеа, пусть она его и не чувствовала. И в руку деда вцепилась не хуже голодного волчонка в кость:
- Но куда мне идти? И Акку. И… - Сама мысль, что можно взять и бросить деревню, пугала. Она никогда не была дальше, чем в паре дней пути от селения, когда приходила пора собирать ягоды. Мелкие, красные и кислые до оскомины, они росли на болоте, что на той стороне реки, и до переправы приходилось идти немало часов. Зато когда случалось заболеть, смешанные с медом и водой они были лучшим лекарством от жара. – Она уже старая, как же она пойдет?
- Ты уйдешь одна. – Его пальцы сжали ладонь девочки, начавшей возражать. – Я научу всему, да и случится это не скоро, но знай – без меня тебе здесь жизни не будет.
И Кеа, подавившись сотней рвущихся на язык вопросов, только кивнула под его внимательным взглядом. Нет, они не пропали, так и теснились внутри, распирая голову – наверное, об этом и спрашивал раньше дед – но замолчала, поняв, что отвечать сейчас он не станет. Не время. А значит, и ей беспокоиться не стоит, это же всё ещё не скоро. И вообще, с чего он решил, что уже близок тот день, когда его в алом положат в огонь? Шаманы ведь ужасно могущественные, наверное, сумеет обмануть даже смерть…
***
Глава 3
Дерево скрипело под пальцами. Стонало и жаловалось, будто немощная старуха перед сменой ветра. Обычно такие старухи переживали пару поколений потомков, продолжая жаловаться и стонать, но цепляясь за жизнь с упрямством утопающего.
Штормить перестало, и Риман направился на палубу, но руки от переборки не отнимал. Море коварно, сейчас ласково качает, а потом без предупреждения взбрыкнет, едва не укладывая корабль на бок. Лестница вниз, где прятались тесные каюты, узка и сумрачна. Десяток ступеней из крепкого мореного дуба, потемневших и просоленных до состояния камня… С лихвой хватит, чтобы, не удержавшись на ногах, сломать себе что-нибудь. Лучше бы сразу шею, тогда не придется сгорать со стыда, зная, что едва не искалечился на ровном месте.
Хотя, Назим же залечит… Наверное. Если найдет в себе силы оторваться от посудины, в которую он как уткнулся, стоило качке чуть усилиться, так и не отрывался. Уже пятый день. Кажется, он даже спал с ней, как лошадь с надетой на морду торбой с овсом. Откуда только в нём столько… всего. От еды он категорически отказывался, мгновенно зеленея лицом, стоило только упомянуть. Вернее, он теперь постоянно был умеренно зеленого цвета, но тут начинал проглядывать благородный оттенок изумруда, столь ценимый мастерами ювелирного дела.
Риману было его жаль, так что упоминать про еду перестал. Разве что поил чуть не принудительно, поначалу отмахиваясь от извинений, которые Назим бормотал едва ворочающимся языком. И потом и вовсе велев молчать, раз уж так дурно. От того, что он здесь скончается в рвотных спазмах, миссия наследника точно не облегчится. Тот с доводом согласился и снова прилип к посудине. Риман же поглядывал всё с большей тревогой, маги народ крепкий, но качка в сочетании со слабым желудком кого угодно прежде времени отправит к предкам. Принц и сам провел не лучшие часы, стараясь успокоить бунтующее тело, привыкшее к твердой ровной поверхности. А потом то ли привык, то ли оно, это тело, смирилось.
Команда суетилась со снастями, не обращая внимания на наследника. Конечно, первые пару дней косились, норовили поклониться, а потом привыкли, даже перестали рассматривать, словно дивную зверушку. К таким взглядам Риман привык, и не замечать их было несложно. Особенно поначалу, когда изо всех сил старался примириться с новыми ощущениями и не перегнуться через борт, признавая своё бессилие перед мерным баюканьем моря.
Паруса то раздувались набитой до предела подушкой, то провисали мокрой тряпкой, и команда, перекрикиваясь, натягивала или ослабляла канаты. Говорили они на привычном языке, но слова были незнакомыми, и Риман чувствовал себя иноземцем, вдруг позабывшим так старательно заучиваемую речь, а знаний местного наречия для сочинения собственной не хватало.
Качнуло чуть сильнее, и ему пришлось схватиться за невысокие перила по краю борта. Качать от этого меньше не стало, но появилась хрупкая иллюзия подобия устойчивости.
Море казалось подернутым крупной рябью, будто чешуей гигантской рыбы. По краям этой чешуи вода блестела на солнце, и от этого постоянного сияния болели глаза. Отвернуться бы, не смотреть, но не смотреть было невозможно. И даже украденную на время силу он был готов простить за это ощущение бескрайности и одиночества. Дар теплился, согревал, но и сам был будто утомлен качкой. Подремывал в жилах, накатывал мягкими волнами, но не просыпался окончательно. И в этом тоже было что-то новое и даже приятное.
Ветер бросил в лицо горсть соленых брызг, размазал по щекам и тут же подсушил, стягивая кожу, так что, казалось, стоит попытаться улыбнуться, и щеки порвутся. Кстати, губы уже стянуло кровавой коркой, потому с некоторой неохотой принц отвернулся. К счастью, тут, куда ни посмотри, горизонт. Но всё же стоит встать к ветру спиной.
Где-то далеко, где серо-синее смешивалось с лазурным, размывая эту едва заметную линию, ползли облака. Они не были грозовыми, пушистые, белоснежные. Постепенно скрадывали куски неба, будто распухая от съеденной синевы, наступали на корабль…
У неё были такие же синие глаза. Яркие, чуть лукавые. И слезы на темных ресницах как роса. Такая же роса, только уже бриллиантовая, обнимала белую шею. Пальцы касались ожерелья, пробегая кончиками по камням, будто лаская их. Но глаз она не отводила.
- Я благодарю вас… - голос сорвался, леди Инел тяжело сглотнула, будто дорогой подарок вдруг стал удавкой. – И буду помнить.
Он кивнул, склонился, целуя руку, а потом бережно взял под локоть. Синева глаз, белизна платья. Шорох её маленьких босых ног по камню… Водопад каштановых прядей по спине. Когда-то ему нравилась сгребать их в горсти, пропускать через пальцы.
Инел была красива, молода. Неглупа. Вдова. И место в свите королевы ей было предложено за несколько дней до безвременной кончины супруга. Если кончину от падения с лошади в пьяном угаре можно было таковой назвать. Сын высшего сановника, избалованный и несдержанный. Честно говоря, лошадь, которую безутешный отец приказал убить, было жаль немного больше, уж она явно не по своей воле взнудалась и забросила на себя незакрепленное седло. Невестку же он попытался отправить в дальнее имение, чтобы не напоминала лишний раз о горе, но Её величество взяла леди Инел под покровительство, и в этом тоже был расчет. Королевы ли или кого другого… Так она стала фрейлиной, а через какое-то время и любовницей наследника.
Жрица в темном одеянии походила на старую ворону. И думать так было нехорошо, но Риман, представлявший на церемонии сторону невесты, не мог не размышлять – станет ли Алира такой же? Их маленькая сестренка, с улыбкой, по сравнению с которой меркнет солнце…
Выдавать замуж своих бывших любовниц наследнику было внове, потому чувствовал себя на редкость неуместно и глупо. Хотя и приглашенных было мало, как, впрочем, и на любой свадебной церемонии, она всё же не для широкой публики, а дело глубоко семейное. И тот факт, что все знают, кем приходилась принцу будущая новобрачная, тоже несколько злил. В том, что она больше двух лет согревала его постель, ничего зазорного или преступного никто не видел, а в факте, что он сам решил передать Инел в руки будущего мужа, многие усмотрели знак. Понять бы ещё, какой именно…
От воскуряемых трав начала болеть голова, да и сила вдруг решила напомнить о себе, жаром опалив грудь.
Нет, он не ревновал невесту к жениху. Хотя бы потому, что сам его выбрал. И не формально, а подошел с ответственностью, чтобы хотя бы в этом браке она была счастлива. Ну, и ещё потому, что леди Инел не любил. Привык, баловал, уважал. Добился, чтобы приданное, частью состоявшее из её родовых земель, но в большей степени дарованное короной, было оставлено за ней. И в случае повторного вдовства семья мужа не могла претендовать на него. Случай не уникальный, но всё же довольно редкий, и в этом тоже усмотрели признак особого благоволения бывшей возлюбленной.
Ритуальный кинжал коснулся запястья невесты, закапало в чашу…
То, что им надлежит расстаться, для Инел сюрпризом не стало. И даже когда это произойдет, знала. Но всё равно расплакалась, услышав, что Риман подобрал ей достойного мужа. И от этих слез, просьб не удалять от себя, от тихой мольбы было ещё хуже. И даже дорогое бриллиантовое ожерелье, которое не зазорно было бы надеть даже королеве, этих слез не прекратило.
В конце концов, она успокоилась и смирилась. Ведь он никогда не обманывал, и Инел понимала, что ей придется покинуть дворец до того, как прибудет нареченная наследника. И была благодарна за то, как это произошло, но всё же не скрывала досады, ведь с того дня, как принц Риман объявил, что она выходит замуж, больше не дотронулся. Чужая невеста, равно как и чужая жена, неприкосновенна, чужая вдова же иное дело. Хотя, если вдова личная, это ещё прискорбнее.
Жених протянул руку, и стихший было звон капели зазвучал с новой силой.
Осталось немного, церемония и так не длинна, а большую её часть наследник пропустил, погрузившись в мысли.
Наверное, получилось даже удачнее, чем он задумывал изначально. Потому что в тот момент, как на брачном договоре ставились подписи, он ещё не слышал Её приказ выдвигаться на север. И кто знает, сумеет ли вернуться, но долг перед Инел закрыл.
Пахнуло жженой плотью, сдавленно охнула невеста, тут же сжав губы в попытке стерпеть боль. На свежие порезы легли браслеты.
Сдержанно поздравил новобрачных. Выслушал благодарности жениха за великую честь, которую наследник оказал им своим присутствием, пожелал долгой, счастливой и плодотворной семейной жизни.
Пальцы Инел, которых он коснулся губами, были холодны. А во взгляде проглядывала тоска, но не та, что прежде. Она смирится, как придется смириться самому принцу и жениться на девушке, которую он не знает. И остается только надеяться, что они смогут стать друг другу близки. Ну, или хотя будут уважать друг друга, стоит начать с малого.
Риман не стал дожидаться, когда стихнут поздравления других гостей, поклонился в знак уважения к храму. Храм в лице жрицы ответил сдержанным кивком и поднятой рукой, которой она не сразу на расстоянии даровала благословение. На мгновение принцу показалось, что жрица не сдержится и изобразит скабрезный жест. Или ему показалось, или она сдержалась.
А спину жгло от направленных в неё взглядов, но ему не привыкать. Посмотрят и тоже смирятся, потому что выбор песков не оспаривают. А жаль…
- Ваше высочество…
Назима принц заметил ещё до того, как тот подошел. Или, вернее сказать, унюхал, в том, чтобы стоять по ветру, были свои неудобства.
- Тебе лучше?
- Немного, - после небольшой паузы выдавил маг, не рискуя полностью разжимать зубов.
Он чем-то напоминал Самира – наверное, ростом и телосложением, такими же длинными руками и ногами, несуразностью которых немного походил на жеребенка, но на этом сходство заканчивалось. Отчаянно-рыжий, будто на голове его пылал костер, широкоскулый и большеротый, Назим больше походил на глуповатого младшего сына купца из старой сказки, но никак не на могущественного чародея. Особенно сейчас, когда от дурноты даже щедро разбросанные по лицу веснушки будто немного выцвели. Да ещё и полная оторванность от родной стихии, Риману тоже было тяжело, но у Назима ситуация ещё печальнее.
Магистр Эйдал, даже пожелай сопровождать принца в путешествии, делать это не имел права. У почетной и желанной должности королевского мага свои плюсы и минусы. И бросать на неизвестное время правящую чету он не мог. О чём с досадой и сообщил ученику, будто прося за то прощения. Риман и не рассчитывал на его поддержку, в конце концов, он сам дипломированный маг, да, опыта маловато, вот как раз и займется его накоплением. После этих слов дядя посмотрел так, будто с трудом сдержался, чтобы отвесить затрещину, которыми крайне редко, но всё же баловал воспитанника.
