Мечтательница

Я качала головой, практически не слушая её. Всё моё внимание поглотила стая кристальных рыбок, собравшаяся под изукрашенным каменьями башмачком сестры. Рыбки жадно следили за движениями ноги, а я гадала, из чего же они... Аметист, ну точно из аметиста!
       Анит часто спрашивала странные вещи. Откуда я могу знать, что такое сообщающиеся сосуды, если моим обучением никто не занимался. Да я и слов-то таких не слышала.
       — Тебе тоже должен был достаться дар, — уверенно отвечала она своим мыслям. — Попробуй-ка выдуть парящий пузырь из воды. Это простейший фокус, я ему научилась в первый же день!
       И она аккуратно выдувала сияющие шарики, рассыпающиеся на радужные капли. Конечно, у меня ничего не получалось. Я вообще не верила, что обладаю какими-то способностями. После моих неудач сестра задумчиво замолкала.
       
       Здесь часто шли дожди, практически каждый день. Они были короткими, но сильными, лучше было прятаться от них под крышей — вода ледяная.
       Но я не пропускала ни одного дождя. Под радужными струями, обволакивающих мертвецким холодом, можно было услышать усталые вздохи облачного дракона, жившего где-то там, в далёкой вышине. Хранящий волшебный город, обнимающий его десятью раскидистыми крылами, обвивающий хвостом замковые башенки. Вершащий правосудие над неспящими по ночам, ведь именно снами жителей город и жил, творил волшебство. Дракон-хранитель выдыхал из ноздрей и пасти кольца тумана, нагоняющего сладкий тягучий сон полный видений — сродни бреду.
       Меня это завораживало.
       — Не вдыхай, Тина, от него можно не проснуться! — пугала меня сестра, затягивая обратно в комнату и задёргивая шторы. — Хранитель вытянет из тебя всю жизнь и магию!
       Я лишь тихо смеялась.
       Анит жить не могла без болтовни и кофе. И без сладкого. Поэтому мы посетили, кажется, все таверны этого города. Она называла их «кофейнями».
       Там было так тепло и уютно, особенно после пронизывающего дождя, что однажды заговорила и я.
       — Кем для тебя была Мелисанта? И... сколько тебе было, когда она умерла? — про фею-крёстную она говорила постоянно, совсем забывая о Роне и Джемме, вырастивших её. Мне это казалось чёрной неблагодарностью, но они не обижались — слишком любили Анит. С такой же любовью они приняли и меня.
       От их заботы и ласки, от теплоты в немолодых глазах становилось тошно и мерзко. Они видели во мне лишь отражение её сияния. Безумно хотелось подойти к ним и прижаться, надеясь, что объятия спасут от сосущей зависти внутри. Или закричать до боли, сделать какое-нибудь безумство, стереть эту заботу с их лица. Я ведь не Анит, не её отражение, так увидьте во мне меня!
       Пусть не такую сияющую, но меня!
       С каждого завтрака мучительно хотелось сбежать. Но я терпела. Закрывала глаза и изо всех сил прогоняла видения того, как я втыкаю себе в руку эту крошечную десертную вилку.
       — Ах, зачем же ты спрашиваешь такое, Тина! Это так тяжело... — Вздыхала сестра, аккуратно ломая тонкими пальчиками имбирное печенье. — Мне было семь... Да, семь. Я так плакала, так убивалась.
       Она немного помолчала. Я внимательно следила за её смятенным лицом и спокойными руками.
       — Для меня она была... Всем. Заменила мне мать. Когда она приходила, я сразу же ей давала гребень, она расчёсывала мне волосы, ворковала и тихо пел, так, что сердце щемило. Я всегда ждала этих часов с нетерпением.
       Иногда она рассказывала истории о девочке Тине, маленькой принцессе, которую очень любили родители, — она аккуратно отпила ароматный коричный кофе с ноткой мускатного ореха. И тепло улыбнулась, глядя мимо меня. — Знаешь, я совсем недавно поняла, что это были истории о тебе. Я ведь так завидовала той Тине! У неё же были настоящие родители! И в такие моменты чувствовала себя такой одинокой... Хорошо, что была Мелисанта.
       Я задумчиво перекладывала кусочки розовой хризантемы и мяты в салате, пытаясь сложить своё имя. Только ничего не получалось.
       Значит Мелисанта умерла в семь... Как раз когда умерли родители. Тогда же умерла и принцесса Тина.
       
       На рыночной площади, которая лежала на пути домой, было шумно и пёстро, совсем как у нас. Всюду сновали дети, рисуя разноцветными мелками прямо под ногами прохожих. Их перепачканные лица светились каким-то ненастоящим счастьем — настолько оно было большое. Все аккуратно обходили их, не ругаясь. Видеть такое дружелюбие было почти дикостью.
       Анит мимоходом потрепала вихры одного мальчишки:
       — Хорошо, что каждый день идёт дождь и стирает рисунки.
       — Почему? — донельзя удивилась я.
       Так жаль было эту красоту. У нас на площадях не рисуют. Они полны навоза и луж, грязь из которых с радостью брызнет на зазевавшегося прохожего из-под колёс господской кареты.
       — Потому что всегда есть место для новой фантазии.
       
       А вечерами, за пару часов до захода солнца, Анит водила меня к самому краю острова, за мраморными бортами которого проплывала земля в лазоревой дымке. С каким удивлением я узнала, что это не просто город, наполненный волшебством, а невероятных размеров корабль, гонимый сквозь хрусталь облачных зыбей магией невероятной силы. Если приложить ухо к набережной, выложенной золотыми монетками и кусочками янтаря, можно было услышать грозный треск ледяного огня, скрытого в глубине каменных плит.
       — Что там, на земле? — спросила я зачарованно, когда впервые заглянула за борт.
       — Что на земле? Ты такая смешная, Тина! — заливисто расхохоталась сестра. — Я никогда там не была и, надеюсь, не побываю. Говорят там живут варвары, охочие до волшебства, поэтому древние маги когда-то оттолкнулись от земли на Небесном Дредноуте и больше никогда не возвращались!
       — А я бы хотела там побывать...
       Анит приходила на набережную ради качелей. Они стояли у самого края. Если сильно раскачаться, то в высшей точке будешь оказываться прямо над пропастью. От этого сердце ухает в желудок и охватывает сладостный ужас. Так говорила Анит, мне же было слишком страшно рискнуть.
       Я только стояла у борта и смотрела на её искреннюю улыбку и загорающиеся восторгом глаза, когда она взмывала ввысь. Белоснежная волна волос развевалась за её спиной, будто бы ангельские крылья. Казалось, ещё чуть-чуть и она вспорхнёт словно птица или камнем полетит вниз.
       В особо страшные моменты я зажмуривалась и шёпотом обещала, что буду отвечать на все её вопросы и обнимать в ответ, и даже честно рассказывать о себе, если попросит, пусть только не упадёт. Она всегда спускалась живой.
       
       Лишь единожды она расчёсывала мне волосы.
       Комнату озаряло сияние огней, черничные тени сгущались по углам, в которых, кажется, кто-то копошился. За окном, в палисаднике, мелодично стрекотали малахитовые кузнечики.
       Я сидела на кровати и смотрела на засыпающий, наполняющийся туманом и негой город, а сестра заворожено смотрела на меня через зеркало в оправе из золотой лозы.
       — Тина... Можно... Можно, я расчешу твои волосы? — Тогда она не приказывала, её голос не просил — умолял. Как я могла отказать, зная, что для Анит это практически признание в любви, ритуал. Ритуал единения с единственным близким ей человеком — Мелисантой.
       — Конечно, — я опустила взгляд, распутывая пальцами косу.
       Она села рядом.
       — Не спеши. Позволь мне... — её взгляд лучился нежностью.
       Моё сердце ёкнуло. Я вдруг осознала, что для меня Анит не просто госпожа, приказывающая называть её сестрой, что она давно проникла мне под кожу и по-настоящему стала родным человеком.
       Потрясённая, я едва дышала, наслаждаясь осторожными касаниями. Сестра практически невесомо водила по моим волосам прохладным черепаховым гребнем.
       Чувства теснились в груди, просились наружу, подталкивая к глазам непрошенные слёзы. Не выдержав, я заговорила. Тихо, торопливо, боясь захлебнуться словами:
       — Знаешь, я... Я смутно помню детство, родителей, наше имение. Все вокруг, даже слуги, ласково звали меня Принцессой. Маленькой госпожой. Я... Я нравилась всем: кухаркам, кошкам, мальчишкам. А потом наступил голод, всё хуже и хуже завтраки, крики родителей... Чума. Чумной год. Она не щадит ни бедных, ни богатых, ни добрых, ни злых... Мама сгорела в лихорадке за три дня. Отец обезумел, кричал, куда-то рвался! Он так её любил, так любил... Его увела стража, и больше я его не видела.
       Не осталось никого... Кухарки, кошки, мальчишки — все разбежались или умерли. Только няня... Она рассказывала такие дивные сказки... Вспомнила, что у мамы была сестра, сказала, как найти её. Жаль, что сама она тот год не пережила... — я разрыдалась, пряча глаза за ладонями, сжимаясь изо всех сил, стараясь не шуметь. Как привыкла. Стараясь не вспоминать, что было потом, стереть, закрыть, забыть. Но от этого историю не изменить:
       — Тётушка... О тётушка! Она была не рада встрече со своей племенницей. Как она кричала! — рассмеялась я, вспоминая красное, разъярённое лицо Гошэль. Её крики до сих пор снятся мне в кошмарах: «Маленькая дрянь, ты думаешь, можешь вот так просто заявиться сюда?! Дочь путаны! Ведьма! Да чтоб духу твоего тут не было!»
       Грохот закрывшейся двери. Я даже не плакала — захлёбывалась воздухом, не зная как снова начать дышать. Тогда был мой первый приступ.
       А потом бесконечное, бессмысленное выживание, среди таких же оборванцев,как я.
       — И лишь потом, много позже, когда я загибалась от голода на улицах города, когда научилась есть отбросы, воровать и просить милостыню, она позволила мне жить у них, — продолжила я, захлёбываясь смехом. — Когда унизила... О, я многим ей обязана! Умением готовить и сквернословить, недоверчивостью, болезнью, жестокостью и жизнью... Я благодарна ей за всё это. И ненавижу! Ненавижу, ненавижу!
       Я завыла. Впервые со смерти родителей заплакала вслух. Некрасиво, с соплями, размазываемыми по щекам, со стонами и с проклятиями на голову Гошэль. Вместе с криком выходила звериная тоска, тьма, скопившаяся у самого сердца, озлобленность, чтобы оставить лишь безрадостное осознание.
       Анит ласково укачивала меня, отгораживая пологом своих волос, шептала ласковую чушь:
       — Тише, Тина, тише... Слышишь, дождь идёт по крыше... Он тебя укроет от всех бед...
       И мне казалось, что со мной не сестра, а мама. Что это её жемчужные волосы, сладкий голос, руки. Холодные руки. Обжигающе холодные руки. Не тёплые. Это ведь всё ненастоящее, сновидение, мечта, красивая, но неживая игрушка.
       
       Весь этот мир... Безумный, прекрасный мир — моя мечта. Ведь я всего лишь мечтательница.
       

       Глава 3. Настоящая я

       
       Я очнулась среди ночи от кашля. Отдышавшись от очередного приступа и вытерев кровь, уставилась воспалёнными глазами в складки зелёного балдахина, казавшегося в густых сумерках фиолетовым.
       
       Мне до смерти, до прерывающегося пульса хотелось увидеть небо. Прямо сейчас. Ведь если это моя мечта... то я знаю, что увижу.
       Аккуратно убрав руку Анит со своего плеча, я тихо, крадучись подошла к окну. Дёрнула на себя, зажмуриваясь изо всех сил, и драконий туман оплёл меня дымными кольцами... Сердце пропустило удар. А прохладные плести, погладив, скользнули дальше, не причинив вреда. Остались лишь лиловые сумерки и тихий стрекот кузнечиков.
       Действительно, как можно уснуть в сновидении!
       
       Осторожно, стараясь не зацепиться длинной сорочкой за неровные черепички, я выбралась на крышу. Прошла по неровному скату, размахивая руками словно ветряная мельница, и легла за печную трубу, упираясь лодыжками в скат мансарды. Совсем как раньше.
       Тогда, в поражённом чумой городе, я ночевала на крышах, потому что там было чище и безопаснее. И там было много сытных голубей. Глядя в беззвёздное, затянутое облаками и смрадными испарениями, небо, мне представлялось, что это не тучи, а белые киты.
       Что нельзя увидеть звёзды, потому что на самом деле наверху два солнца и ни одной луны. Из-за этого никогда не бывает по-настоящему темно.
       Что там, наверху, ночь цвета лакричных леденцов и нестрашная, тени не чёрные и костлявые, пугающие ветками и воем, а ежевичные — такие ароматные, что хочется глотать горстями.
       Что там нет одиноких девочек. Что туда отправляются хорошие люди, как мои мама и папа, ведь не могут же они умереть? В сказках так не бывает! Что ждёт их там другая девочка, как я старая, только ещё лучше, сильнее, красивее. Которая не станет капризничать по пустякам. И которая настолько прекрасная, что даже чуточку волшебная...
       
       Сейчас я лежала и до рези в глазах смотрела в фиолетовое беззвёздное небо, боясь пропустить. Они должны быть здесь, если это моя мечта! Не могла же я ошибиться...
       Когда послышался первый трубный вой, я не поверила. Но вот они запели ещё и ещё... Я вскочила и закричала от острого счастья. И от такой же острой боли от сбывшейся мечты.
       Ведь по небу плыли молочные киты. Их огромные сильные тела рассекали ночной воздух, разрывая дымные кольца на тысячи клочков. Призрачные подбрюшья практически касались крыш домов, проходили башню насквозь. А песня, тягучая песня одиночества и свободы, звала за собой.
       Я сама была будто белый кит, бесконечно одинокий белый кит, потерявшийся в небесном океане.
       И я запела. Гортанно, протяжно, до боли в сорванных связках:
       — Сердце твоё в мечтах,
       Там, где поют киты,
       И я обещаю, что страх,
       Твой заберут они,
       И унесут за грань
       На самой большой спине,
       Их ты застань
       В своём долгожданном сне ^[1] .
       Слёзы сами катились по щекам, пропитывая воздух запахом горечи и моря. Я могла бы коснуться своей мечты, гладкой молочной кожи, просто протянув руку.
       Но не сумела даже вдохнуть.
       
       

***

       
       Встав у того самого зеркала, через которое провалилась сюда, я изо всех своих сил попросила его показать мне правду. Даже приказала. Настолько грозно, насколько смогла. И оно неожиданно послушалось. Подёрнулось рябью, и я увидела себя без прикрас.
       Страшно измождённую, похудевшую и посеревшую. Высохшую почти до костей, с растрескавшимися губами, на которых запеклась кровь.
       Этот мир не пошёл мне на пользу. Он сладким ядом тянул из меня жизнь. Понятно, почему в последние дни разбивалось столько стеклянных птиц — потому что я умирала. Моей жизни не хватало на всех. А ведь я их ещё жалела.
       
       Не было ни на что сил. Даже плакать уже не получалось. Только горечь и злость заставляли меня дышать и упрямо смотреть на себя.
       Вот она я. С полинявшими волосами. С шрамами на руках и щиколотках. С самыми обычными серыми глазами. Не в дорогой сорочке, а в неприлично коротком выцветшем голубом платье. Сирота, которую не приютили добрые Рон с Джеммой, удивительно похожие на моих собственных родителей. Без волшебницы, красивого мира и дара.
       Вот она я!
       Не я отражение, а весь этот мир!
       И я из последних сил забилась о зеркальную преграду, шепча:
       — Тинатин, моё имя Тинатин!
       
       Мгновение оглушающей пустоты, и я лежу на выщербленном полу, до крови сжимая осколок зеркала. Приступ кашля скручивает, озлобленно вгрызается в нутро, будто зная, что станет последним. Что поразившая меня болезнь рушится на глазах, оставляя руины.
       Настоящие руины. Я знала, почти видела и слышала, как пропадает магия из мощных турбин небесного корабля. Раскалывается надвое любимая кофейня Анит. Как крошится янтарь набережной и с невообразимо огромной высоты падают качели. Как дракон, проснувшись от своего вечного сна, уничтожает город, который должен был хранить. Как я его уничтожаю.