Зал будто бы окаменел: до того стоявший гул — шелест бумаг, хриплые команды «сядьте!», шорохи юбок — исчез, как будто кто-то выключил звук. Сначала в воздухе звякнула только ложечка от чьего-то стакана с чаем, потом кто-то неловко кашлянул, а затем наступила тишина, такая густая, что было слышно, как скрипит старый паркет под ногами посла. Учителя, до этого сидевшие по стойке смирно, вытянув шеи, переглядывались с круглым недоумением — Наталья Моисеевна машинально сжала сумочку, Елена Андреевна прикрыла ладонью рот, военрук Марат Латипов перестал раскачиваться на стуле. Райкомовские начальники, люди привыкшие к протокольным неожиданностям, тоже сидели, будто застигнутые врасплох: кто-то прятал глаза в блокнот, кто-то смотрел на Серых как на пришельца.
Мы, школьники, так и остались стоять с гитарами, не смея даже вздохнуть. До этого Виктор Анатольевич был для нас просто любимым учителем, а теперь — вдруг раскрылся перед всеми как человек из легенды, из какой-то тайной книги. Даже сотрудники охраны, стоявшие у стен, переглянулись, словно сомневаясь: не сон ли это?
Сам Серых стоял спокойно, чуть опустив глаза, словно ему неловко, что его секрет вырвали наружу. Посол говорил ещё что-то, переводчик пытался впопыхах записывать, а в зале нарастало странное чувство — смеси уважения, растерянности и тихого, почти суеверного восторга. Казалось, что стены актового зала слегка потемнели, и из-за этой тишины чувствовался вес истории, которой мы до сих пор не знали.
— Господин Серых участвовал в подполье и партизанском движении во время Второй Мировой войны на территории Греции, — говорил посол, стараясь на своём ломаном русском, отчётливо выделяя каждое слово. — Он был заместителем командира отряда, который воевал у побережья Средиземного моря и уничтожал германских и итальянских фашистов. Его подвиги отмечены нашим государством. Этот орден Спасителя ему вручается за те бои, а также за операцию по спасению евреев, которых хотели уничтожить подразделения СС, специально высланные для этой миссии. Тогда благодаря Виктору Анатольевичу и другим партизанам удалось вывести из Греции более двухсот евреев, за что они благодарны. Насколько мне известно, правительство Израиля также наградило господина Серых орденом, однако из-за… гм, некоторых политических проблем между Москвой и Тель-Авивом вручение откладывается на некоторое время. Однако мы не намерены больше тянуть с этим и сегодня же вручим заслуженную награду герою.
О-о, вы бы видели лица Натальи Моисеевны и Елены Андреевны! Их строгие, всегда собранные лица вдруг покрылись красными пятнами, они опустили глаза, перебирая руками сумочки, и не могли произнести ни слова от стыда. Даже наши фронтовики чувствовали себя неловко, ибо не знали, что их коллега не отсиживался где-то «в тёплых местах», а вел войну с фашистами, пусть и на территории другого государства. Но разве это плохо?
А тем временем, под гром аплодисментов и восторженные крики, посол вручил нашему учителю высшую государственную награду Греции. Серебряный крест на голубой ленте поблёскивал в свете ламп.
— Товарищ Серых, расскажите, как всё это было? — вдруг, сдавив голос, произнёс какой-то партийный шеф из первых рядов. — Почему о ваших подвигах вы нам не рассказывали, почему скрывали? Мы не знали, что есть такой герой!..
— Не считал нужным, — пожал плечами Виктор Анатольевич.
— А как вы попали в Грецию? — проскрипел вдруг неизвестный мне мужчина с настороженными глазами. Это был неприятный тип: худой, с длинной жилистой шеей, в сером, до пуговки застёгнутом костюме, с короткими рыжеватыми усиками и руками, лежавшими на портфеле, будто на кобуре. Голос его шёл сквозь зубы, чуть дрожал, но в глазах было холодное любопытство. — В те года не так-то просто было попасть в Западную Европу…
Видимо, намекал: а ты, братец, не перебежчик ли, не предатель?
— Я не власовец, не служил в РОА, не беспокойтесь! — несколько резко и грубовато произнёс наш учитель. Его глаза гневно сверкнули — как осколки зелёного стекла на солнце, жёстко, почти хищно — и тому чекисту стало неудобно аж.
— Я был призван в армию и служил на западной границе, и 22 июня 1941 под попал в страшную мясорубку . Меня оглушило миной, и очнулся я тогда, когда фашист, прочёсывающий местность у нашей заставы, нашёл меня лежащим на траве и ткнул автоматом. Так я попал в плен. Сначала — Дахау, потом — Аушвиц, страшные концентрационные лагеря, машины смерти…
У находившихся в зале перед глазами прошла немая кинохроника этих лагерей: ряды худых, почти прозрачных людей за колючей проволокой, детские лица, покрытые тенью голода, крематории с дымом, ржавые ворота с циничной надписью, и равнодушный шаг охранников. Кто-то вздохнул, кто-то перекрестился, кто-то отвернулся.
А Серых продолжал со сдерживающимся гневом:
— Однако там я познакомился с греческими коммунистами, которые тоже были сосланы в концлагерь. Их друзья из подполья помогли нам бежать весной 1942 года, и вскоре нам, переодевшись в сельских тружеников, удалось через Югославию добраться до Греции, где вступили в партизанский отряд. Там я находился до мая 1945 года. Потом вернулся в СССР, меня проверяли долго…
В тот вечер мы ушли ошеломлёнными. Серых не отпускали долгое время. Его после того памятного дня таскали в ЦК партии, потом в Совет Министров, в Союз ветеранов, в Узсовпроф и другие органы и организации, заставляли читать доклады и делиться воспоминаниями. Газеты одна за другой публиковали о нём статьи. Короче, своего учителя мы увидели только через месяц, когда его наконец-то отпустили и интерес к нему немного приутих. Однако это был не зазнавшийся человек, как это могло быть с тем, на кого вдруг обрушилась слава и почёт, а всё тот же добрый и весёлый педагог. Наши училки-еврейки были влюблены в него по уши, а ветераны первыми жали руку и спрашивали о здоровьице.
Ладно, история не в этом. Мы продолжали собираться у него дома на заседания нашего Клуба и обсуждать самые разные явления, о которых читали или слышали. Виктор Анатольевич всё так же высказывал свои гипотезы — не фантазёрские, а выстроенные на исторических, физических и даже математических данных. Не скрою, нам приятно было находиться в его старой квартире: пахло пылью, бумагой и какими-то невнятными восточными специями. На этажерках — тома классиков, потрёпанные журналы, аккуратно сложенные в стопки, макеты древних кораблей и современных ракет, а на стенах висели компасы, секстанты, географические карты, фотографии морей, храмов, разрушенных войной крепостей. Казалось, что здесь хранился целый маленький мир.
В углу стоял стеклянный квадрат-витрина, а в нём — старые мотоциклетные очки с зелёными линзами. Мы не раз спрашивали его, что они значат, но учитель только улыбался: «Потом расскажу…» — и замолкал. С некоторыми воспоминаниями Серых делился неохотно, как будто часть жизни его была покрыта тайной.
Однажды мой друг Димка Ананасов — коренастый, веснушчатый, с вечно торчащим хохолком на макушке и криком во весь коридор — принёс свежий номер «Техники – молодежи». Он умел быть и заводилой, и балагуром, и человеком, который первым достанет редкую книжку или журнал, а потом гордо принесёт в класс. В тот день он, как всегда, сиял:
— Виктор Анатольевич, вы слышали что-нибудь о терракотовых воинах? — спросил он, листая журнал.
Тот ответил, что впервые об этом слышит. Впрочем, мы понимали — из-за сложности отношений СССР с Китаем информации о той стране было скудно, отрывочно и чаще всего однобоко.
В статье говорилось, что в марте 1974 года местные крестьяне, буря артезианскую скважину к востоку от горы Лишань, наткнулись на захоронения сотен полноразмерных терракотовых статуй китайских воинов и их лошадей. Археологи считают, что они были погребены вместе с первым императором династии Цинь — Цинь Шихуанди.
— Это тот, который объединил Китай и соединил все звенья Великой стены, — задумчиво произнёс наш учитель истории. — Это было в 210–209 году до нашей эры…
В статье также отмечалось, что строительство некрополя началось в 247 году до нашей эры и длилось более тридцати восьми лет. На возведении огромного комплекса трудилось более семисот тысяч рабочих и ремесленников. Со слов великого китайского историка Сыма Цяня, огромное количество драгоценностей и изделий ремесленников было захоронено вместе с императором. Также с ним были заживо погребены сорок восемь его наложниц. Около восьми тысяч скульптур пехотинцев, лучников и конников были спрятаны под землёй.
— В статье говорится, что учёные в тупике, ибо не понимают, для чего создавались эти терракотовые воины, каково их назначение, — тем временем излагал суть статьи для всех сидевших в комнате Ананасов. — Более того, они поражены, как изготовлены эти статуи. Чёткие детали всего тела, рельефы одежды, даже глаза, веки, пальцы отражают реальность человеческого строения. Такое невозможно и поныне, при современной технике слепить из эластичной массы или выбить из камня. Такое впечатление у учёных, что это — окаменевшие люди…
— Стоп, не торопись, Дмитрий, — вдруг произнёс, нахмурившись, Серых. Его широкие брови сошлись у переносицы, на скулах обозначились впадины, а губы сжались в тонкую линию. Казалось, он на мгновение вернулся в привычку фронтового офицера: сосредоточенный взгляд, быстрые движения. Он взял журнал и, склонив голову, стал всматриваться в цветные фотографии археологических находок. Секунду-другую перелистывал, зачитывая куски текста, словно проверяя, не упустил ли чего.
Экспертами со всего мира рассматривалось множество версий; пересказывать их не имело смысла, да и в памяти они не удерживались. Любой читатель мог бы поднять архивы журнала и найти ту статью. Только на одной из гипотез внимание учителя заострилось — видно было, что она показалась ему правдоподобной.
— Китайский историк Суньян из Пекинского университета считает, что Цинь Шихуанди планировал захват части территории Средней Азии, чтобы расширить империю, и поэтому отправил туда двадцатитысячное войско, — медленно прочёл Серых. — Однако где-то на территории Узбекистана армия была разбита. Оставшиеся в живых воины привезли восемь тысяч окаменевших соратников. Они рассказывали о том, что всего лишь один воин одолел всех при помощи волшебного оружия… И великий император приказал статуи похоронить рядом с ним, чтобы те защищали его по пути в загробный мир…
— Да-а, Виктор Анатольевич, интересный миф, — хмыкнула одноклассница Инна Меликсетова, хрупкая, с чёрными как уголь косами и едва заметной веснушкой у губ. У неё был веселый, слегка насмешливый голос, но в глазах жила неподдельная любознательность. — Окаменевшие воины, волшебное оружие… Получается так, что на территории нашей страны было какое-то сражение, о котором нет никаких данных, нет летописей, свидетельств… Я в учебниках истории Узбекистана ничего подобного не читала!
— Получается и так, что где-то здесь хранится то самое оружие, способное превратить живую плоть в камень, — поддержал я, жуя конфету «Барбариску». — Интересная легенда. Жаль, что нет фактов под нею… Сказка… Скорее всего, этих глиняных воинов испекли в печах где-то недалеко от горы Лишань, а этот историк Суньян сочинил легенду, чтобы привлечь внимание туристов к Китаю…
И тут Серых как-то странно посмотрел на меня. Нет, это не было выражение злости или презрения; наоборот — взгляд с каким-то недоумением, будто я, сам того не зная, сказал вслух нечто важное и глупое одновременно. Взгляд был тяжёлый, изучающий, будто он примерял меня на секрет. Потом он медленно отложил в сторону журнал, налил себе в пиалу зелёного чая и стал неторопливо отхлёбывать, о чём-то глубоко думая. Мы замерли в напряжении, потому что чувствовали: наш учитель чего-то знает, скрывает и решает, стоит ли нам раскрывать тайну, о которой лучше бы молчать.
— Виктор Анатольевич, не тяните, — произнесла Мумтаза Касымова, наша отличница и первая красавица, по которой вздыхали многие мои товарищи. У неё были густые, заплетённые в сложную косу волосы цвета тёмного каштана, длинные ресницы, мягкие, по-восточному точёные черты лица. Она всегда сидела прямо, с аккуратно сложенными на парте руками, говорила негромко, но так, что её хотелось слушать. — Расскажите, что вы знаете… Нам же жутко интересно…
Её поддержала Диля Юсупова, комсорг класса, невысокая, ладная девушка с живыми, чуть насмешливыми глазами и вечно сбившейся на лоб чёлкой. В её голосе была смесь строгой партийной уверенности и искреннего любопытства:
— Да-да, расскажите… Если это тайна, то мы её сохраним. Даю честное слово комсомолки! Мои товарищи тоже дадут такое слово…
Виктор Анатольевич рассмеялся — тихо, с хрипотцой, будто отдалённо.
— Вы меня поймали. Действительно, это тайна, и она не моя… И она имеет отношение к этим терракотовым воинам…
— Но вы полчаса назад сказали, что впервые слышите о них! — воскликнул Сергей Маракаев, весёлый, худощавый парнишка с вихрастой шевелюрой и неизменной улыбкой, который вечно отпускал шуточки и мог поднять настроение целому классу. — Из этого журнала узнали об данном факте!
— Всё правильно, — подтвердил учитель. — Я не скрываю, что о терракотовых воинах услышал от вас, из этого журнала. Но могу предположить, что кроется за ними…
— А-а-а, это только ваше предположение, — разочарованно произнёс Димка. — Я уж-то думал, какая-то история из вашей жизни.
Учитель опять налил себе чаю, поднёс пиалу к губам, сделал маленький глоток и, словно взвешивая каждое слово, сказал:
— А это и есть история из моей жизни. Она произошла за тысячи километров от Китая — в Греции, где я воевал в партизанском отряде. И в них есть одно общее…
— Терракотовые воины?
— Именно. То, что произошло со мной в том далёком 1944 году, имеет косвенное или прямое отношение к археологическим находкам в Китае… У нас не было терракотовых войн, но было то, что похоже на них…
— Ох, расскажите, — попросили мы почти хором.
И учитель не стал нам отказывать.
— Как вы знаете, весной 1942 года я очутился в партизанском отряде бывшего майора правительственных войск Папололуса. Служил он в пехотной дивизии в составе армии «Эпир». Это был серьёзный мужик, отчаянный, смелый, как и все греки. Высокий, сухоплечий, с усами, напоминавшими сабли. Любил музыку и танцы — мог, вернувшись из засады, закружить местных женщин в народном танце, — однако это не мешало ему быть твёрдым и решительным командиром. Он вёл нас в атаки, когда мы устраивали засады или боевые операции против фашистских соединений, которые располагались на территории Греции, а также их пособников из числа местных граждан, полицаев. Скажу я вам, Папололус ненавидел итальянцев и немцев, которые захватили его родину, и мечтал освободить Грецию от них…
— Как вы знаете, греческая операция немецкого командования носила название «Марита», — начал Виктор Анатольевич, его голос был ровный, но сдерживал в себе оттенок пережитого ужаса и гордости одновременно. — Она началась шестого апреля 1941 года с территории Болгарии по салоникскому направлению. Группировка немецких войск — шесть дивизий, включая танковую — имела огромное превосходство в живой силе и технике над армией «Восточная Македония», которая опиралась на укрепления линии Метаксаса вдоль границы с Болгарией.
Мы, школьники, так и остались стоять с гитарами, не смея даже вздохнуть. До этого Виктор Анатольевич был для нас просто любимым учителем, а теперь — вдруг раскрылся перед всеми как человек из легенды, из какой-то тайной книги. Даже сотрудники охраны, стоявшие у стен, переглянулись, словно сомневаясь: не сон ли это?
Сам Серых стоял спокойно, чуть опустив глаза, словно ему неловко, что его секрет вырвали наружу. Посол говорил ещё что-то, переводчик пытался впопыхах записывать, а в зале нарастало странное чувство — смеси уважения, растерянности и тихого, почти суеверного восторга. Казалось, что стены актового зала слегка потемнели, и из-за этой тишины чувствовался вес истории, которой мы до сих пор не знали.
— Господин Серых участвовал в подполье и партизанском движении во время Второй Мировой войны на территории Греции, — говорил посол, стараясь на своём ломаном русском, отчётливо выделяя каждое слово. — Он был заместителем командира отряда, который воевал у побережья Средиземного моря и уничтожал германских и итальянских фашистов. Его подвиги отмечены нашим государством. Этот орден Спасителя ему вручается за те бои, а также за операцию по спасению евреев, которых хотели уничтожить подразделения СС, специально высланные для этой миссии. Тогда благодаря Виктору Анатольевичу и другим партизанам удалось вывести из Греции более двухсот евреев, за что они благодарны. Насколько мне известно, правительство Израиля также наградило господина Серых орденом, однако из-за… гм, некоторых политических проблем между Москвой и Тель-Авивом вручение откладывается на некоторое время. Однако мы не намерены больше тянуть с этим и сегодня же вручим заслуженную награду герою.
О-о, вы бы видели лица Натальи Моисеевны и Елены Андреевны! Их строгие, всегда собранные лица вдруг покрылись красными пятнами, они опустили глаза, перебирая руками сумочки, и не могли произнести ни слова от стыда. Даже наши фронтовики чувствовали себя неловко, ибо не знали, что их коллега не отсиживался где-то «в тёплых местах», а вел войну с фашистами, пусть и на территории другого государства. Но разве это плохо?
А тем временем, под гром аплодисментов и восторженные крики, посол вручил нашему учителю высшую государственную награду Греции. Серебряный крест на голубой ленте поблёскивал в свете ламп.
— Товарищ Серых, расскажите, как всё это было? — вдруг, сдавив голос, произнёс какой-то партийный шеф из первых рядов. — Почему о ваших подвигах вы нам не рассказывали, почему скрывали? Мы не знали, что есть такой герой!..
— Не считал нужным, — пожал плечами Виктор Анатольевич.
— А как вы попали в Грецию? — проскрипел вдруг неизвестный мне мужчина с настороженными глазами. Это был неприятный тип: худой, с длинной жилистой шеей, в сером, до пуговки застёгнутом костюме, с короткими рыжеватыми усиками и руками, лежавшими на портфеле, будто на кобуре. Голос его шёл сквозь зубы, чуть дрожал, но в глазах было холодное любопытство. — В те года не так-то просто было попасть в Западную Европу…
Видимо, намекал: а ты, братец, не перебежчик ли, не предатель?
— Я не власовец, не служил в РОА, не беспокойтесь! — несколько резко и грубовато произнёс наш учитель. Его глаза гневно сверкнули — как осколки зелёного стекла на солнце, жёстко, почти хищно — и тому чекисту стало неудобно аж.
— Я был призван в армию и служил на западной границе, и 22 июня 1941 под попал в страшную мясорубку . Меня оглушило миной, и очнулся я тогда, когда фашист, прочёсывающий местность у нашей заставы, нашёл меня лежащим на траве и ткнул автоматом. Так я попал в плен. Сначала — Дахау, потом — Аушвиц, страшные концентрационные лагеря, машины смерти…
У находившихся в зале перед глазами прошла немая кинохроника этих лагерей: ряды худых, почти прозрачных людей за колючей проволокой, детские лица, покрытые тенью голода, крематории с дымом, ржавые ворота с циничной надписью, и равнодушный шаг охранников. Кто-то вздохнул, кто-то перекрестился, кто-то отвернулся.
А Серых продолжал со сдерживающимся гневом:
— Однако там я познакомился с греческими коммунистами, которые тоже были сосланы в концлагерь. Их друзья из подполья помогли нам бежать весной 1942 года, и вскоре нам, переодевшись в сельских тружеников, удалось через Югославию добраться до Греции, где вступили в партизанский отряд. Там я находился до мая 1945 года. Потом вернулся в СССР, меня проверяли долго…
В тот вечер мы ушли ошеломлёнными. Серых не отпускали долгое время. Его после того памятного дня таскали в ЦК партии, потом в Совет Министров, в Союз ветеранов, в Узсовпроф и другие органы и организации, заставляли читать доклады и делиться воспоминаниями. Газеты одна за другой публиковали о нём статьи. Короче, своего учителя мы увидели только через месяц, когда его наконец-то отпустили и интерес к нему немного приутих. Однако это был не зазнавшийся человек, как это могло быть с тем, на кого вдруг обрушилась слава и почёт, а всё тот же добрый и весёлый педагог. Наши училки-еврейки были влюблены в него по уши, а ветераны первыми жали руку и спрашивали о здоровьице.
Ладно, история не в этом. Мы продолжали собираться у него дома на заседания нашего Клуба и обсуждать самые разные явления, о которых читали или слышали. Виктор Анатольевич всё так же высказывал свои гипотезы — не фантазёрские, а выстроенные на исторических, физических и даже математических данных. Не скрою, нам приятно было находиться в его старой квартире: пахло пылью, бумагой и какими-то невнятными восточными специями. На этажерках — тома классиков, потрёпанные журналы, аккуратно сложенные в стопки, макеты древних кораблей и современных ракет, а на стенах висели компасы, секстанты, географические карты, фотографии морей, храмов, разрушенных войной крепостей. Казалось, что здесь хранился целый маленький мир.
В углу стоял стеклянный квадрат-витрина, а в нём — старые мотоциклетные очки с зелёными линзами. Мы не раз спрашивали его, что они значат, но учитель только улыбался: «Потом расскажу…» — и замолкал. С некоторыми воспоминаниями Серых делился неохотно, как будто часть жизни его была покрыта тайной.
Однажды мой друг Димка Ананасов — коренастый, веснушчатый, с вечно торчащим хохолком на макушке и криком во весь коридор — принёс свежий номер «Техники – молодежи». Он умел быть и заводилой, и балагуром, и человеком, который первым достанет редкую книжку или журнал, а потом гордо принесёт в класс. В тот день он, как всегда, сиял:
— Виктор Анатольевич, вы слышали что-нибудь о терракотовых воинах? — спросил он, листая журнал.
Тот ответил, что впервые об этом слышит. Впрочем, мы понимали — из-за сложности отношений СССР с Китаем информации о той стране было скудно, отрывочно и чаще всего однобоко.
В статье говорилось, что в марте 1974 года местные крестьяне, буря артезианскую скважину к востоку от горы Лишань, наткнулись на захоронения сотен полноразмерных терракотовых статуй китайских воинов и их лошадей. Археологи считают, что они были погребены вместе с первым императором династии Цинь — Цинь Шихуанди.
— Это тот, который объединил Китай и соединил все звенья Великой стены, — задумчиво произнёс наш учитель истории. — Это было в 210–209 году до нашей эры…
В статье также отмечалось, что строительство некрополя началось в 247 году до нашей эры и длилось более тридцати восьми лет. На возведении огромного комплекса трудилось более семисот тысяч рабочих и ремесленников. Со слов великого китайского историка Сыма Цяня, огромное количество драгоценностей и изделий ремесленников было захоронено вместе с императором. Также с ним были заживо погребены сорок восемь его наложниц. Около восьми тысяч скульптур пехотинцев, лучников и конников были спрятаны под землёй.
— В статье говорится, что учёные в тупике, ибо не понимают, для чего создавались эти терракотовые воины, каково их назначение, — тем временем излагал суть статьи для всех сидевших в комнате Ананасов. — Более того, они поражены, как изготовлены эти статуи. Чёткие детали всего тела, рельефы одежды, даже глаза, веки, пальцы отражают реальность человеческого строения. Такое невозможно и поныне, при современной технике слепить из эластичной массы или выбить из камня. Такое впечатление у учёных, что это — окаменевшие люди…
— Стоп, не торопись, Дмитрий, — вдруг произнёс, нахмурившись, Серых. Его широкие брови сошлись у переносицы, на скулах обозначились впадины, а губы сжались в тонкую линию. Казалось, он на мгновение вернулся в привычку фронтового офицера: сосредоточенный взгляд, быстрые движения. Он взял журнал и, склонив голову, стал всматриваться в цветные фотографии археологических находок. Секунду-другую перелистывал, зачитывая куски текста, словно проверяя, не упустил ли чего.
Экспертами со всего мира рассматривалось множество версий; пересказывать их не имело смысла, да и в памяти они не удерживались. Любой читатель мог бы поднять архивы журнала и найти ту статью. Только на одной из гипотез внимание учителя заострилось — видно было, что она показалась ему правдоподобной.
— Китайский историк Суньян из Пекинского университета считает, что Цинь Шихуанди планировал захват части территории Средней Азии, чтобы расширить империю, и поэтому отправил туда двадцатитысячное войско, — медленно прочёл Серых. — Однако где-то на территории Узбекистана армия была разбита. Оставшиеся в живых воины привезли восемь тысяч окаменевших соратников. Они рассказывали о том, что всего лишь один воин одолел всех при помощи волшебного оружия… И великий император приказал статуи похоронить рядом с ним, чтобы те защищали его по пути в загробный мир…
— Да-а, Виктор Анатольевич, интересный миф, — хмыкнула одноклассница Инна Меликсетова, хрупкая, с чёрными как уголь косами и едва заметной веснушкой у губ. У неё был веселый, слегка насмешливый голос, но в глазах жила неподдельная любознательность. — Окаменевшие воины, волшебное оружие… Получается так, что на территории нашей страны было какое-то сражение, о котором нет никаких данных, нет летописей, свидетельств… Я в учебниках истории Узбекистана ничего подобного не читала!
— Получается и так, что где-то здесь хранится то самое оружие, способное превратить живую плоть в камень, — поддержал я, жуя конфету «Барбариску». — Интересная легенда. Жаль, что нет фактов под нею… Сказка… Скорее всего, этих глиняных воинов испекли в печах где-то недалеко от горы Лишань, а этот историк Суньян сочинил легенду, чтобы привлечь внимание туристов к Китаю…
И тут Серых как-то странно посмотрел на меня. Нет, это не было выражение злости или презрения; наоборот — взгляд с каким-то недоумением, будто я, сам того не зная, сказал вслух нечто важное и глупое одновременно. Взгляд был тяжёлый, изучающий, будто он примерял меня на секрет. Потом он медленно отложил в сторону журнал, налил себе в пиалу зелёного чая и стал неторопливо отхлёбывать, о чём-то глубоко думая. Мы замерли в напряжении, потому что чувствовали: наш учитель чего-то знает, скрывает и решает, стоит ли нам раскрывать тайну, о которой лучше бы молчать.
— Виктор Анатольевич, не тяните, — произнесла Мумтаза Касымова, наша отличница и первая красавица, по которой вздыхали многие мои товарищи. У неё были густые, заплетённые в сложную косу волосы цвета тёмного каштана, длинные ресницы, мягкие, по-восточному точёные черты лица. Она всегда сидела прямо, с аккуратно сложенными на парте руками, говорила негромко, но так, что её хотелось слушать. — Расскажите, что вы знаете… Нам же жутко интересно…
Её поддержала Диля Юсупова, комсорг класса, невысокая, ладная девушка с живыми, чуть насмешливыми глазами и вечно сбившейся на лоб чёлкой. В её голосе была смесь строгой партийной уверенности и искреннего любопытства:
— Да-да, расскажите… Если это тайна, то мы её сохраним. Даю честное слово комсомолки! Мои товарищи тоже дадут такое слово…
Виктор Анатольевич рассмеялся — тихо, с хрипотцой, будто отдалённо.
— Вы меня поймали. Действительно, это тайна, и она не моя… И она имеет отношение к этим терракотовым воинам…
— Но вы полчаса назад сказали, что впервые слышите о них! — воскликнул Сергей Маракаев, весёлый, худощавый парнишка с вихрастой шевелюрой и неизменной улыбкой, который вечно отпускал шуточки и мог поднять настроение целому классу. — Из этого журнала узнали об данном факте!
— Всё правильно, — подтвердил учитель. — Я не скрываю, что о терракотовых воинах услышал от вас, из этого журнала. Но могу предположить, что кроется за ними…
— А-а-а, это только ваше предположение, — разочарованно произнёс Димка. — Я уж-то думал, какая-то история из вашей жизни.
Учитель опять налил себе чаю, поднёс пиалу к губам, сделал маленький глоток и, словно взвешивая каждое слово, сказал:
— А это и есть история из моей жизни. Она произошла за тысячи километров от Китая — в Греции, где я воевал в партизанском отряде. И в них есть одно общее…
— Терракотовые воины?
— Именно. То, что произошло со мной в том далёком 1944 году, имеет косвенное или прямое отношение к археологическим находкам в Китае… У нас не было терракотовых войн, но было то, что похоже на них…
— Ох, расскажите, — попросили мы почти хором.
И учитель не стал нам отказывать.
— Как вы знаете, весной 1942 года я очутился в партизанском отряде бывшего майора правительственных войск Папололуса. Служил он в пехотной дивизии в составе армии «Эпир». Это был серьёзный мужик, отчаянный, смелый, как и все греки. Высокий, сухоплечий, с усами, напоминавшими сабли. Любил музыку и танцы — мог, вернувшись из засады, закружить местных женщин в народном танце, — однако это не мешало ему быть твёрдым и решительным командиром. Он вёл нас в атаки, когда мы устраивали засады или боевые операции против фашистских соединений, которые располагались на территории Греции, а также их пособников из числа местных граждан, полицаев. Скажу я вам, Папололус ненавидел итальянцев и немцев, которые захватили его родину, и мечтал освободить Грецию от них…
— Как вы знаете, греческая операция немецкого командования носила название «Марита», — начал Виктор Анатольевич, его голос был ровный, но сдерживал в себе оттенок пережитого ужаса и гордости одновременно. — Она началась шестого апреля 1941 года с территории Болгарии по салоникскому направлению. Группировка немецких войск — шесть дивизий, включая танковую — имела огромное превосходство в живой силе и технике над армией «Восточная Македония», которая опиралась на укрепления линии Метаксаса вдоль границы с Болгарией.
