И всё же греческие войска в течение трёх дней оказывали противнику упорное сопротивление, используя преимущество горной местности. Только баланс складывался не в пользу защитников — девятого апреля эта армия была вынуждена сдаться.
Папололус рассказывал, что перед самой войной у его высшего начальства царили капитулянтские настроения: они не верили в успех войны с Германией и Италией, а также их сателлитами. Правительство сменило генералов в армии «Эпир», однако общий моральный тон остался прежним, и это сыграло свою негативную роль в поражении всей кампании. Было много депатов в правительстве, а премьер закончил жизнь самоубийством. Двадцатого апреля генерал Цолакоглу выслал парламентеров к германским войскам, и вечером подписал с командиром дивизии СС «Адольф Гитлер» — генералом Дитрихом — соглашение о перемирии. Уже на следующий день оно было заменено капитуляцией греческих вооружённых сил. В плену оказалось свыше двухсот тысяч греческих солдат, а король Георг Второй покинул страну. Союзные силы Великобритании, Австралии и Новой Зеландии были вынуждены отступить к Египту и Криту.
Через пять дней после заключения этих документов немецкие войска заняли Фивы, а на следующий день с помощью воздушного десанта захватили Коринф. Двадцать седьмого они вступили в Афины, а к исходу двадцать девятого достигли южной оконечности Пелопоннеса. В мае 1941 года, в ходе операции «Меркурий», был захвачен и греческий остров Крит, но народ не был побеждён: фашисты не смогли сломить его дух, веру в независимость и свободу.
— И именно там, у Пелопоннеса, — продолжал учитель, — я со своими товарищами — греками, югославами, англичанами, болгарами, кипритианами и палестинцами — вел войну с фашистами, которые после «молниеносной» кампании чувствовали себя здесь слишком вольно. Но всё изменилось после поражения захватчиков под Москвой. Гитлеровцы поняли, что победить Советский Союз не так-то просто. Это вселило уверенность и в наших греческих партизан: победа будет за нами, и свобода вновь придёт в Грецию2.
Тут наш учитель замолчал, отпил полпиалушки, после чего продолжил, смотря на наши горящие от интереса глаза:
— Ладно, расскажу о том случае… Я быстро научился воевать, ибо была для этого жизненная необходимость. Выучил греческий и итальянский языки, понимал английский. Проявил свои способности как командир, и вскоре оказался в составе руководства партизанского отряда из семидесяти человек. Мы действовали вдоль побережья Средиземноморья, у порта Аттика и города Паралла. Наносили удары по складам оружия и провианта итальянских и германских войск, уничтожали их дозорные группы и небольшие карательные экспедиции.
— Меня же посадили… э-э-э… в моторизованную часть, точнее, я передвигался с группой на мотоциклах, — продолжал он, — и это было эффективно и в мобильном, и в военном смысле. Вот эти очки, — тут Виктор Анатольевич указал на те самые мотоциклетные очки, — именно с тех времён… За нами шла мощная охота со стороны армий и спецподразделений Гестапо и Абвера.
— Но эта история, которая связана с терракотовыми воинами Китая, произошла в июне 1944 года, — сказал он, понижая голос. — До ноября, когда страна была освобождена от оккупантов, оставались месяцы. Мне поручили с группой из двадцати человек обеспечить эвакуацию двухсот польских евреев, которых чудом вывезли из Варшавы, из региона, контролируемого нами, в Египет.
— Для этого под покровом ночи подошли три рыбацкие шхуны. Всё происходило по плану, без каких-либо помех… но это нам так казалось на тот момент. В реальности наши планы были известны Гестапо, скорее всего, какой-то предатель скинул информацию.
— Было около восьми часов вечера. Тепло, от моря шел лёгкий бриз, слегка колыхавший листья оливковых деревьев и приносящий запах соли, смешанный с ароматом цветущих кустарников, — произнёс он, словно заново ощущая тот вечер.
Евреи с нехитрым скарбом — сумки, простые свёртки с одеждой, редкие фотографии и детские игрушки — находились у маленькой деревушки на холме, с редкими каменными домами с красными крышами, окружёнными оливковыми рощами и виноградниками. В пятистах метрах от них стоял дозор, внимательно осматривающий местность, готовый ликвидировать любого, кто представлял угрозу — полицаев, местных ультраправых.
— Мы получили их по цепочке от других партизан, сопровождавших их от самой границы Болгарии, — продолжал учитель. — Если всё нормально, должны были быстро доставить к шхунам и помочь взобраться на борт. А дальше — забота рыбаков и англичан, которые обязались защищать их на море. В тот момент никто не рассчитывал, что наши планы известны врагу, и что вскоре появятся гитлеровцы, которые в это время находились в других районах страны.
В этот момент Виктор Анатольевич встал, подошёл к стене, где висела большая карта Европы с яркими линиями границ, обозначенными разноцветными чернилами, и стал тыкать в контуры Греции. На карте страна выглядела словно миниатюрная амфора, вытянутая вдоль моря, с горными массивами на севере и извилистыми реками, пролегавшими между зелёными долинами. Маленькие точки отмечали порты и поселки, леса — тёмными пятнами, а желтоватые линии — узкие дороги, которыми могли передвигаться только пешие отряды.
— Мы находились здесь… — сказал он, указывая на небольшой полуостров, обрамлённый бухтами и скалами. — Очень удобная пристань, рядом небольшие поселки, леса. И мы были уверены, что всё пройдёт быстро, потому что к этому моменту у фашистов мало было ресурсов и их гнали отовсюду: и из Союза, и из Южной и Северной Европы. Сами понимаете, не особенно обременяли себя страховочными мероприятиями, и, как оказалось, — зря. Двести человек — это масса, которую трудно скрыть. Естественно, нас выследили, да и наводка была от стукачка.
— Рота эсэсовцев под командованием оберштурмфюрера Ханса Гартенвайнера — иначе называемая «айнзацгруппа» — уже дожидалась нас неподалёку. У них были три бронемашины, четыре грузовика с солдатами, несколько огнемётов, все вооружены автоматическим оружием и гранатами. И все они — отъявленные негодяи, убийцы, прошедшие школу карательных миссий в Югославии и Северной Африке. Сам Гартенвайнер набирался опыта в Бухенвальде и в антипартизанских операциях зондеркоманд в Белоруссии…
— А у вас?
— А у меня только двадцать человек, — продолжал Серых, — и оружие наше — пара автоматов МП-39, пистолеты «Вальтер», «Парабеллум», пять винтовок, около десятка гранат. Честно говоря, мы не рассчитывали на серьёзный бой, на столкновение с таким числом карателей. Думали, что можем наткнуться на пятерых-семерых полицаев — не больше! А тут — более сотни профессиональных головорезов!
Серых вздохнул и вернулся к столу. Мы молчали, затаив дыхание, и ждали продолжения.
А дальше складывалось плохо. Дозор из пятерых партизан, ушедший вперед, ничего не обнаружил и световым сигналом сообщил, что можно двигаться. Тёплый вечерний воздух был пропитан запахом сосновых лесов и моря, лёгкий бриз колыхал траву и кустарники, а где-то вдалеке слышались плеск и редкие крики ночных птиц.
— Я дал команду беженцам подниматься и быстро двигаться к деревне, — говорил Серых. — Десять человек шли, прикрывая их со всех сторон, ещё пятеро отстали чуть сзади, чтобы при необходимости дать отпор тем, кто может ударить в спину. Но мы всё-таки расслабились, — он хмыкнул, — и не знали, что оберштурмфюрер именно этого момента и ждал, когда мы, успокоенные, ослабим внимание.
Так мы прошли четыреста метров. Шли тихо, стараясь не шуметь, хотя незаметными быть было трудно.
И вдруг один из евреев, обладавший необычным слухом, шепнул по-польски:
— S;ysz; niemieck; mow;… i d;wi;ki silnik;w… (Я слышу немецкую речь... и звуки моторов...)
Его слова были непонятны грекам, но зато смысл уловил я.
— Где? — встревожился я, оглядываясь. Уже смеркалось, тёмно-синие тени леса сливались с едва различимыми силуэтами холмов, а ветки кустарника и шершавые стволы деревьев казались черными призраками, из которых могла вынырнуть опасность в любой момент. Я поднял автомат в то направление, куда указывал длинным пальцем еврей, наверное, скрипач по профессии, ибо он нес футляр с музыкальным инструментом.
— Оттуда они идут, — поляк махнул рукой в сторону опушки. — Я слышу…
У музыкантов особый слух, и доверять им стоит. Я быстро сориентировался. Возвращаться в лес уже было бесполезно — не успеем, если враг действительно нас поджидает, попадём под его огонь. Нужно идти в деревню и там обороняться. Хотя сколько там этих фашистов и сумеем ли мы защитить подопечных? Стало ясно, что в данный момент мы крайне уязвимы, что это засада, ибо эсэсовцы не разгуливали вечерами по этим местам, опасаясь партизан. Они прибыли специально, по нашу душу, и им было известно о наличии небольшой группы сопровождения — лесные тропы были выжжены солнцем, кустарники обкошены, и под ногами хрустели сухие листья и ветки, выдавшие наше приближение.
— Бегом в деревню! — тихо крикнул я, толкая впереди стоящего мужчину. Тот побежал, увлекая за собой женщин и детей. — Никому не звука! Быстро, быстро!
Меня они поняли и прибавили шаг. Мы уже приблизились к первым домам, когда всё началось. Вначале вспыхнули фары приближающегося бронетранспортера, разрезая тьму яркими полосами света. Оттуда ударил по нам крупнокалиберный пулемёт. Трататах! Трататахххх!
Первой очередью скосило человек пять, остальные падали на землю, прятались за камни, кое-кто успел заскочить за кирпичные кладки старых домов. Женщины завопили, дети заплакали. Начиналась паника, страх сковывал движение и дыхание у всех. Но мы, привыкшие воевать, лишь тогда по-настоящему осознавали сложность положения. От пуль в щепки разлетались ветки деревьев, с громким треском крошился камень мостовой и кирпичи заборов, на мгновение поднимая в воздух облака пыли и земли.
В ответ я стал стрелять из автомата, хотя при такой дистанции это было малоэффективно. Да и чего стоит автомат против пулемёта? Потом по нам ударил такой массовый огонь, что поднять голову было невозможно. Фашисты патронов не жалели. Гартенвайнер проявлял стратегическую смекалку: он спланировал операцию так, чтобы лишить нас преимуществ, которые имели, находясь в горах и лесу. У деревни нас легче было уничтожить.
Мои друзья отвечали выстрелами из винтовок и, кажется, сумели подстрелить троих фашистов. Когда первый бронетранспортёр вылетел на дорогу, я размахнулся и бросил под днище противотанковую гранату. Мощный взрыв подбросил машину в воздух, железо скрипело, заклинило колёса, броня с треском деформировалась, а сидевшие на ней солдаты были сброшены на землю. Многие из них получили ранения и контузии, но пулемётчик точно был убит: его оружие больше не произвело ни единого выстрела.
— Шайзе! — послышались ругательства с противоположной стороны. Враги выражали своё недовольство не просто словами, но и плотным огнём с борта двух других бронетранспортёров: металлизированная броня блестела под отблесками пожара, колёса летели через неровности дороги, а пулемётные очереди прорезали тьму, разбрасывая искры по каменистому ландшафту.
Фашисты попрыгали из машин и теперь бежали в нашу сторону, продолжая стрелять. То там, то сям прочерчивали темноту огненные полосы — работали огнемётчики, выкуривая спрятавшихся за камни. Пламя жадно охватывало кусты и скальные выступы, отбрасывая резкие тени на землю, и несколько человек, уже охваченных огнём, бежали, словно горящие факелы, и их скашивали прямыми выстрелами догоняющие эсэсовцы.
Мы старались удерживать их короткими очередями, ибо боеприпасов у нас было мало. Было ясно, что долго продержаться невозможно. Евреи ползком пробирались к домам, жители которых открывали им двери и пытались спасти их за стенами.
И тут ко мне подполз Иоаннис Катадронис, партизан из числа местных крестьян. Высокий, коренастый, с суровыми чертами лица, с глазами, блестящими умом и решимостью, и с руками, привыкшими к работе в полях, но теперь уверенно управлявшими оружием. Очень грамотный и настойчивый мужик.
— Нам нужна помощь, — хрипло сказал он. Пот градом катился с его лба. — Или нас тут на фарш пустят.
— Это я понимаю, — произнес я, сильнее вжимаясь к земле — пули свистели над нашими головами. — Только откуда? Папололуса нам не вызвать. Наш отряд далеко, и по численности и вооружению нам не сравнится с эсэсовцами. Если только местные жители не возьмутся за ружья. Хотя сколько тут их? Два-три десятка, и у кого есть оружие — пара семей могут им располагать.
Тут Иоаннис тихо прошептал:
— Зато тут живёт рыбак Беранос… Вон в том доме, — он махнул на полуразвалившуюся хибару, что была в сорока метрах от нас. — Надо идти к нему. Это старик, в нём наше спасение… Только бы уговорить его…
Для меня это имя ничего не значило. Как старик мог помочь против эсэсовцев, если он, конечно, не родственник самого Гитлера? И я сообщил об этом товарищу, одновременно следя за передвижениями врагов среди камней.
Он вначале недоверчиво посмотрел на меня, а потом до него дошло, что я — не грек, не здешний, многого не понимаю. И пояснил:
— Он потомок Персея… Знаешь, кто это?
Об этом человеке я уже слышал. Еще со школьной скамьи. Извиняюсь, что немного отвлекусь от основных событий, но это важно, чтобы понять смысл дальнейшего рассказа.
Итак, в мифах Древней Греции сообщалось, что некий оракул предсказал царю Акрисию, правившему Аргосом, что он умрет от руки человека, являющегося сыном его дочери Данаи. От страха царь заключил Данаю в медную башню, однако бог-громовержец Зевс проник к ней в виде золотого дождя и овладел ею. Через некоторое время Дана родила Персея — полубога, хотя смертного. Узнав об этом, Акрисий приказал бросить Данаю с сыном в ящик, заколотить и утопить в море. Морской бог Посейдон не принял эту жертву и выбросил ящик на берег острова Серифос.
Персей сначала жил в доме рыбака Диктиса, но тамошний царь Полидект, узнав, что юноша — полубог, отправил его за головой Горгоны Медузы, чтобы привлечь к себе внимание Данаи. Путешествие было смертельно опасным, и тут не обошлось без помощи богов Олимпа: Афина и Гермес подарили Персею меч, шлем, крылатые сандалии и медный щит.
По дороге он посетил трёх ведьм — сестёр Грайи, которые имели один глаз и один зуб на троих. Там Персей проявил изворотливость и хитрость, благодаря чему получил ценную информацию, волшебный мешок и шапку-невидимку. Достигнув Медузы, он сразился с ней, спасаясь от окаменеющего взгляда с помощью щита, отражающего окружающий мир, и отрубил ей голову, спрятав её в волшебном мешке.
Интересное продолжение: возвращаясь домой, Персей в Марокко превратил в камень титана Атланта, поддерживающего небесный свод, а в Эфиопии спас от морского чудовища Кито принцессу Андромеду, принесённую в жертву. Чудовище пало от взгляда головы Медузы. После этого Андромеда стала супругой Персея, и они отправились в путь, чтобы вернуть Серифу её прежний порядок: защитить Данаю от домогательств Полидекта. Одного взгляда Медузы было достаточно, чтобы царь и стражники, а также те, кто оскорблял Данаю, обратились в камень.
Позже Персей и Даная решили навестить Акрисия, но он, помня предсказание оракула, отказался впустить их. И всё же умер именно от руки Персея — несчастный случай: во время Олимпийских игр герой бросил диск, который отклонился от курса и попал в царя.
Папололус рассказывал, что перед самой войной у его высшего начальства царили капитулянтские настроения: они не верили в успех войны с Германией и Италией, а также их сателлитами. Правительство сменило генералов в армии «Эпир», однако общий моральный тон остался прежним, и это сыграло свою негативную роль в поражении всей кампании. Было много депатов в правительстве, а премьер закончил жизнь самоубийством. Двадцатого апреля генерал Цолакоглу выслал парламентеров к германским войскам, и вечером подписал с командиром дивизии СС «Адольф Гитлер» — генералом Дитрихом — соглашение о перемирии. Уже на следующий день оно было заменено капитуляцией греческих вооружённых сил. В плену оказалось свыше двухсот тысяч греческих солдат, а король Георг Второй покинул страну. Союзные силы Великобритании, Австралии и Новой Зеландии были вынуждены отступить к Египту и Криту.
Через пять дней после заключения этих документов немецкие войска заняли Фивы, а на следующий день с помощью воздушного десанта захватили Коринф. Двадцать седьмого они вступили в Афины, а к исходу двадцать девятого достигли южной оконечности Пелопоннеса. В мае 1941 года, в ходе операции «Меркурий», был захвачен и греческий остров Крит, но народ не был побеждён: фашисты не смогли сломить его дух, веру в независимость и свободу.
— И именно там, у Пелопоннеса, — продолжал учитель, — я со своими товарищами — греками, югославами, англичанами, болгарами, кипритианами и палестинцами — вел войну с фашистами, которые после «молниеносной» кампании чувствовали себя здесь слишком вольно. Но всё изменилось после поражения захватчиков под Москвой. Гитлеровцы поняли, что победить Советский Союз не так-то просто. Это вселило уверенность и в наших греческих партизан: победа будет за нами, и свобода вновь придёт в Грецию2.
Тут наш учитель замолчал, отпил полпиалушки, после чего продолжил, смотря на наши горящие от интереса глаза:
— Ладно, расскажу о том случае… Я быстро научился воевать, ибо была для этого жизненная необходимость. Выучил греческий и итальянский языки, понимал английский. Проявил свои способности как командир, и вскоре оказался в составе руководства партизанского отряда из семидесяти человек. Мы действовали вдоль побережья Средиземноморья, у порта Аттика и города Паралла. Наносили удары по складам оружия и провианта итальянских и германских войск, уничтожали их дозорные группы и небольшие карательные экспедиции.
— Меня же посадили… э-э-э… в моторизованную часть, точнее, я передвигался с группой на мотоциклах, — продолжал он, — и это было эффективно и в мобильном, и в военном смысле. Вот эти очки, — тут Виктор Анатольевич указал на те самые мотоциклетные очки, — именно с тех времён… За нами шла мощная охота со стороны армий и спецподразделений Гестапо и Абвера.
— Но эта история, которая связана с терракотовыми воинами Китая, произошла в июне 1944 года, — сказал он, понижая голос. — До ноября, когда страна была освобождена от оккупантов, оставались месяцы. Мне поручили с группой из двадцати человек обеспечить эвакуацию двухсот польских евреев, которых чудом вывезли из Варшавы, из региона, контролируемого нами, в Египет.
— Для этого под покровом ночи подошли три рыбацкие шхуны. Всё происходило по плану, без каких-либо помех… но это нам так казалось на тот момент. В реальности наши планы были известны Гестапо, скорее всего, какой-то предатель скинул информацию.
— Было около восьми часов вечера. Тепло, от моря шел лёгкий бриз, слегка колыхавший листья оливковых деревьев и приносящий запах соли, смешанный с ароматом цветущих кустарников, — произнёс он, словно заново ощущая тот вечер.
Евреи с нехитрым скарбом — сумки, простые свёртки с одеждой, редкие фотографии и детские игрушки — находились у маленькой деревушки на холме, с редкими каменными домами с красными крышами, окружёнными оливковыми рощами и виноградниками. В пятистах метрах от них стоял дозор, внимательно осматривающий местность, готовый ликвидировать любого, кто представлял угрозу — полицаев, местных ультраправых.
— Мы получили их по цепочке от других партизан, сопровождавших их от самой границы Болгарии, — продолжал учитель. — Если всё нормально, должны были быстро доставить к шхунам и помочь взобраться на борт. А дальше — забота рыбаков и англичан, которые обязались защищать их на море. В тот момент никто не рассчитывал, что наши планы известны врагу, и что вскоре появятся гитлеровцы, которые в это время находились в других районах страны.
В этот момент Виктор Анатольевич встал, подошёл к стене, где висела большая карта Европы с яркими линиями границ, обозначенными разноцветными чернилами, и стал тыкать в контуры Греции. На карте страна выглядела словно миниатюрная амфора, вытянутая вдоль моря, с горными массивами на севере и извилистыми реками, пролегавшими между зелёными долинами. Маленькие точки отмечали порты и поселки, леса — тёмными пятнами, а желтоватые линии — узкие дороги, которыми могли передвигаться только пешие отряды.
— Мы находились здесь… — сказал он, указывая на небольшой полуостров, обрамлённый бухтами и скалами. — Очень удобная пристань, рядом небольшие поселки, леса. И мы были уверены, что всё пройдёт быстро, потому что к этому моменту у фашистов мало было ресурсов и их гнали отовсюду: и из Союза, и из Южной и Северной Европы. Сами понимаете, не особенно обременяли себя страховочными мероприятиями, и, как оказалось, — зря. Двести человек — это масса, которую трудно скрыть. Естественно, нас выследили, да и наводка была от стукачка.
— Рота эсэсовцев под командованием оберштурмфюрера Ханса Гартенвайнера — иначе называемая «айнзацгруппа» — уже дожидалась нас неподалёку. У них были три бронемашины, четыре грузовика с солдатами, несколько огнемётов, все вооружены автоматическим оружием и гранатами. И все они — отъявленные негодяи, убийцы, прошедшие школу карательных миссий в Югославии и Северной Африке. Сам Гартенвайнер набирался опыта в Бухенвальде и в антипартизанских операциях зондеркоманд в Белоруссии…
— А у вас?
— А у меня только двадцать человек, — продолжал Серых, — и оружие наше — пара автоматов МП-39, пистолеты «Вальтер», «Парабеллум», пять винтовок, около десятка гранат. Честно говоря, мы не рассчитывали на серьёзный бой, на столкновение с таким числом карателей. Думали, что можем наткнуться на пятерых-семерых полицаев — не больше! А тут — более сотни профессиональных головорезов!
Серых вздохнул и вернулся к столу. Мы молчали, затаив дыхание, и ждали продолжения.
А дальше складывалось плохо. Дозор из пятерых партизан, ушедший вперед, ничего не обнаружил и световым сигналом сообщил, что можно двигаться. Тёплый вечерний воздух был пропитан запахом сосновых лесов и моря, лёгкий бриз колыхал траву и кустарники, а где-то вдалеке слышались плеск и редкие крики ночных птиц.
— Я дал команду беженцам подниматься и быстро двигаться к деревне, — говорил Серых. — Десять человек шли, прикрывая их со всех сторон, ещё пятеро отстали чуть сзади, чтобы при необходимости дать отпор тем, кто может ударить в спину. Но мы всё-таки расслабились, — он хмыкнул, — и не знали, что оберштурмфюрер именно этого момента и ждал, когда мы, успокоенные, ослабим внимание.
Так мы прошли четыреста метров. Шли тихо, стараясь не шуметь, хотя незаметными быть было трудно.
И вдруг один из евреев, обладавший необычным слухом, шепнул по-польски:
— S;ysz; niemieck; mow;… i d;wi;ki silnik;w… (Я слышу немецкую речь... и звуки моторов...)
Его слова были непонятны грекам, но зато смысл уловил я.
— Где? — встревожился я, оглядываясь. Уже смеркалось, тёмно-синие тени леса сливались с едва различимыми силуэтами холмов, а ветки кустарника и шершавые стволы деревьев казались черными призраками, из которых могла вынырнуть опасность в любой момент. Я поднял автомат в то направление, куда указывал длинным пальцем еврей, наверное, скрипач по профессии, ибо он нес футляр с музыкальным инструментом.
— Оттуда они идут, — поляк махнул рукой в сторону опушки. — Я слышу…
У музыкантов особый слух, и доверять им стоит. Я быстро сориентировался. Возвращаться в лес уже было бесполезно — не успеем, если враг действительно нас поджидает, попадём под его огонь. Нужно идти в деревню и там обороняться. Хотя сколько там этих фашистов и сумеем ли мы защитить подопечных? Стало ясно, что в данный момент мы крайне уязвимы, что это засада, ибо эсэсовцы не разгуливали вечерами по этим местам, опасаясь партизан. Они прибыли специально, по нашу душу, и им было известно о наличии небольшой группы сопровождения — лесные тропы были выжжены солнцем, кустарники обкошены, и под ногами хрустели сухие листья и ветки, выдавшие наше приближение.
— Бегом в деревню! — тихо крикнул я, толкая впереди стоящего мужчину. Тот побежал, увлекая за собой женщин и детей. — Никому не звука! Быстро, быстро!
Меня они поняли и прибавили шаг. Мы уже приблизились к первым домам, когда всё началось. Вначале вспыхнули фары приближающегося бронетранспортера, разрезая тьму яркими полосами света. Оттуда ударил по нам крупнокалиберный пулемёт. Трататах! Трататахххх!
Первой очередью скосило человек пять, остальные падали на землю, прятались за камни, кое-кто успел заскочить за кирпичные кладки старых домов. Женщины завопили, дети заплакали. Начиналась паника, страх сковывал движение и дыхание у всех. Но мы, привыкшие воевать, лишь тогда по-настоящему осознавали сложность положения. От пуль в щепки разлетались ветки деревьев, с громким треском крошился камень мостовой и кирпичи заборов, на мгновение поднимая в воздух облака пыли и земли.
В ответ я стал стрелять из автомата, хотя при такой дистанции это было малоэффективно. Да и чего стоит автомат против пулемёта? Потом по нам ударил такой массовый огонь, что поднять голову было невозможно. Фашисты патронов не жалели. Гартенвайнер проявлял стратегическую смекалку: он спланировал операцию так, чтобы лишить нас преимуществ, которые имели, находясь в горах и лесу. У деревни нас легче было уничтожить.
Мои друзья отвечали выстрелами из винтовок и, кажется, сумели подстрелить троих фашистов. Когда первый бронетранспортёр вылетел на дорогу, я размахнулся и бросил под днище противотанковую гранату. Мощный взрыв подбросил машину в воздух, железо скрипело, заклинило колёса, броня с треском деформировалась, а сидевшие на ней солдаты были сброшены на землю. Многие из них получили ранения и контузии, но пулемётчик точно был убит: его оружие больше не произвело ни единого выстрела.
— Шайзе! — послышались ругательства с противоположной стороны. Враги выражали своё недовольство не просто словами, но и плотным огнём с борта двух других бронетранспортёров: металлизированная броня блестела под отблесками пожара, колёса летели через неровности дороги, а пулемётные очереди прорезали тьму, разбрасывая искры по каменистому ландшафту.
Фашисты попрыгали из машин и теперь бежали в нашу сторону, продолжая стрелять. То там, то сям прочерчивали темноту огненные полосы — работали огнемётчики, выкуривая спрятавшихся за камни. Пламя жадно охватывало кусты и скальные выступы, отбрасывая резкие тени на землю, и несколько человек, уже охваченных огнём, бежали, словно горящие факелы, и их скашивали прямыми выстрелами догоняющие эсэсовцы.
Мы старались удерживать их короткими очередями, ибо боеприпасов у нас было мало. Было ясно, что долго продержаться невозможно. Евреи ползком пробирались к домам, жители которых открывали им двери и пытались спасти их за стенами.
И тут ко мне подполз Иоаннис Катадронис, партизан из числа местных крестьян. Высокий, коренастый, с суровыми чертами лица, с глазами, блестящими умом и решимостью, и с руками, привыкшими к работе в полях, но теперь уверенно управлявшими оружием. Очень грамотный и настойчивый мужик.
— Нам нужна помощь, — хрипло сказал он. Пот градом катился с его лба. — Или нас тут на фарш пустят.
— Это я понимаю, — произнес я, сильнее вжимаясь к земле — пули свистели над нашими головами. — Только откуда? Папололуса нам не вызвать. Наш отряд далеко, и по численности и вооружению нам не сравнится с эсэсовцами. Если только местные жители не возьмутся за ружья. Хотя сколько тут их? Два-три десятка, и у кого есть оружие — пара семей могут им располагать.
Тут Иоаннис тихо прошептал:
— Зато тут живёт рыбак Беранос… Вон в том доме, — он махнул на полуразвалившуюся хибару, что была в сорока метрах от нас. — Надо идти к нему. Это старик, в нём наше спасение… Только бы уговорить его…
Для меня это имя ничего не значило. Как старик мог помочь против эсэсовцев, если он, конечно, не родственник самого Гитлера? И я сообщил об этом товарищу, одновременно следя за передвижениями врагов среди камней.
Он вначале недоверчиво посмотрел на меня, а потом до него дошло, что я — не грек, не здешний, многого не понимаю. И пояснил:
— Он потомок Персея… Знаешь, кто это?
Об этом человеке я уже слышал. Еще со школьной скамьи. Извиняюсь, что немного отвлекусь от основных событий, но это важно, чтобы понять смысл дальнейшего рассказа.
Итак, в мифах Древней Греции сообщалось, что некий оракул предсказал царю Акрисию, правившему Аргосом, что он умрет от руки человека, являющегося сыном его дочери Данаи. От страха царь заключил Данаю в медную башню, однако бог-громовержец Зевс проник к ней в виде золотого дождя и овладел ею. Через некоторое время Дана родила Персея — полубога, хотя смертного. Узнав об этом, Акрисий приказал бросить Данаю с сыном в ящик, заколотить и утопить в море. Морской бог Посейдон не принял эту жертву и выбросил ящик на берег острова Серифос.
Персей сначала жил в доме рыбака Диктиса, но тамошний царь Полидект, узнав, что юноша — полубог, отправил его за головой Горгоны Медузы, чтобы привлечь к себе внимание Данаи. Путешествие было смертельно опасным, и тут не обошлось без помощи богов Олимпа: Афина и Гермес подарили Персею меч, шлем, крылатые сандалии и медный щит.
По дороге он посетил трёх ведьм — сестёр Грайи, которые имели один глаз и один зуб на троих. Там Персей проявил изворотливость и хитрость, благодаря чему получил ценную информацию, волшебный мешок и шапку-невидимку. Достигнув Медузы, он сразился с ней, спасаясь от окаменеющего взгляда с помощью щита, отражающего окружающий мир, и отрубил ей голову, спрятав её в волшебном мешке.
Интересное продолжение: возвращаясь домой, Персей в Марокко превратил в камень титана Атланта, поддерживающего небесный свод, а в Эфиопии спас от морского чудовища Кито принцессу Андромеду, принесённую в жертву. Чудовище пало от взгляда головы Медузы. После этого Андромеда стала супругой Персея, и они отправились в путь, чтобы вернуть Серифу её прежний порядок: защитить Данаю от домогательств Полидекта. Одного взгляда Медузы было достаточно, чтобы царь и стражники, а также те, кто оскорблял Данаю, обратились в камень.
Позже Персей и Даная решили навестить Акрисия, но он, помня предсказание оракула, отказался впустить их. И всё же умер именно от руки Персея — несчастный случай: во время Олимпийских игр герой бросил диск, который отклонился от курса и попал в царя.
