Слеза скатилась по гладкой коже лица, отражая свет лампы, будто хрупкое человеческое ощущение боли и потери просочилось через тысячелетия. В ней читалась вся усталость и трагедия горгоны, вся тяжесть прожитой жизни.
— Но это не все… — продолжила она. — Посейдон направил мою мать Кето опустошить Эфиопию и взять в жертву Андромеду, однако Персей заставил меня убить мою мать… Боги играли нами, как хотели, и даже Персей играл по их правилам. По легендам он предстал героем, а был ли он на самом деле таким?.. Никому нет дела до этого…
В этот момент пули прошили окно, стекла взорвались, осыпавшись мелкой крошкой на пол. Я пригнулся, автоматически готовя оружие, если враг ворвется в дом. Горгона не обратила никакого внимания на свист пуль и бегающие фигуры во дворе; казалось, этот мир мало тревожил ее. Впрочем, так оно и было.
Я не совсем понял это и переспросил, осторожно:
— Свою мать? Как это?
— Кето — это моя мать, — ответила она с горечью и тяжестью, — я была ее и Фрока6 младшей дочерью…
— Мне очень жаль, Медуза, — с глубокой грустью в голосе произнес я, до самого нутра тронутый этой историей. В груди словно что-то сжалось, и сердце стучало тяжело, отдаваясь эхом в каждой клетке. Мне хотелось поддержать и успокоить эту женщину, хоть она и была лишь головой, понять ее боль и одиночество, но одновременно я понимал бесполезность и бессмысленность этой попытки. Как может жить голова без тела, без дыхания, без прикосновений и объятий, которые так естественны для любого человека? Если бы не волшебный мешок, Медуза давно бы сгнила в земле, как это произошло с ее телом. Ведь она была смертной… — это было так несправедливо и жестоко!
Неожиданно для себя я сделал то, чего не ожидал: снял мотоциклетные очки и посмотрел прямо в глаза горгоне. Ни страха, ни дрожи в теле не ощущалось. Только спокойствие, словно внутри меня настала полная тишина и ясность. Лицо и глаза Медузы, несмотря на ужас и древность ее сущности, казались одновременно и живыми, и пленительно человеческими.
— Медуза, — сказал я ровно, но твердо, — если ты хочешь убить меня, то можешь это сделать. Отомсти в моем лице всем мужчинам, Персею, Посейдону, можно даже Зевсу с Аполлоном и Гермесом. Только я прошу тебя об одном — спаси тех, кого я обязан защищать!
Голова горгоны замерла, а затем Медуза раздумывала. Ее глаза, в которых отражался свет масляной лампы, сверкали удивительной живостью и теплотой, словно крошечное солнце в темной комнате. Змеи на голове постепенно успокоились, сплелись друг с другом, формируя нечто вроде причёски, и каждая из них тихо шипела, но уже не угрожающе. Я чувствовал, что она слушает, взвешивает, и при этом невозможно торопить горгону — любое давление могло повернуть ситуацию вспять.
— Мне не нужна твоя жизнь, герой, — медленно произнесла она, и голос звучал почти человеческим, мягким, с оттенком печали. — Ты мне не враг. Но я готова помочь. Потому что ты просишь, и не для себя. Только… Обещай, после того как я обращу в камень всех твоих врагов, ты вернешь меня в мешок и отдашь Бераносу, чтобы он спрятал меня навеки. Я не могу смотреть на этот мир, осознавая, что умерла, что никогда не смогу ходить по траве, трогать цветы, плескаться в озере… Это пронзает меня, словно стрелы Зевса.
Я поднялся с колен, сердце сжималось от чувства ответственности, и торжественно произнес:
— Я клянусь, Медуза!
Рыбак Беранос ошалело наблюдал, как я осторожно взял в руки голову горгоны, чувствуя тяжесть древней силы и холод камня, который жил в ней вместе с невероятной магией. Его глаза широко раскрылись, губы приоткрылись, а руки бессознательно зацепились за стол, как будто он боялся, что одно неверное движение разрушит все происходящее.
Я показал на Иоанниса, окаменевшего мрамором:
— Ты можешь вернуть его к жизни?
И услышал честный, тихий, но окончательный ответ:
— Нет, друг мой. Афина дала мне только заклятие смертельного обвораживания, вернуть из мертвой плоти мой взгляд не способен… Это мог сделать только громовержец Зевс или Аид — бог мертвого мира! Но тебе они точно не помогут. Олимп закрыт для людей, и думаю — навсегда. Только мою душу взял Зевс, а я — просто мертвая голова…
— Что от меня требуется, горгона? — спросил я, ощущая, как сердце колотится в груди.
— Поверни меня на врагов, и остальное я сделаю сама, — тихо, но властно произнесла Медуза. Я кивнул и аккуратно развернул голову в сторону наступающих эсэсовцев.
Мы вышли из дома Бераноса и чуть не столкнулись с пятью карателями, вбегавшими во дворик. Они вскинули автоматы, готовые раздавить всё на своём пути. Однако выстрелить им не удалось: вспышка красного света, вырвавшаяся из глаз горгоны, мгновенно застыла над ними, и их движения замерли в невиданной неподвижности. Я стрелял из «Вальтера», и пули, попадая в их тела, разлетались как осколки мрамора, пробивая плоть и одежду, создавая настоящий хаос каменных тел, будто это были глиняные фигурки, а не люди.
Взгляд горгоны оказался настолько мощным, что водитель бронетранспортера мгновенно окаменел. Я успел поднять Медузу высоко над собой, держась за змеи — словно за волосы, — и сила ее колдовского взора поразила всех на борту. Солдаты внутри, продолжавшие стрелять из автоматов и винтовок, начали медленно превращаться в мраморные изваяния, и неконтролируемый бронетранспортер врезался в дом Бераноса, пробив стену, прежде чем остановился. Мертвые солдаты падали вниз, ударяясь о землю с глухим звоном, подобно тяжелым керамическим горшкам.
Другие эсэсовцы, заметив меня, открыли прицельный огонь, но я успел спрятаться за камнями. В ту же секунду я выставил вперед руку с горгоной, и каждый, кто встретился с ее взглядом, застывал, превращаясь в мраморные фигуры. Солдаты шли в наступление, но едва сталкивались с глазами Медузы — мгновенно окаменели, застыв в странных позах. Пули, выпущенные моими друзьями, крошили врага буквально на куски, но ни один из партизан не мог понять, как это происходит.
Через пятнадцать минут большая часть гитлеровской экспедиции была уничтожена. Лишь небольшая группа во главе с оберштурмфюрером Гартенвайнером бежала с места боя, с криками и лязгом металла. Вслед им уходили грузовики с десятком человек. Оставшиеся бронетранспортеры, грузовики и все оружие стояли среди десятков каменных статуй — мертвых фигур, застигнутых в движении, словно гигантский музей войны. Партизаны, увидев это, замерли, их лица выражали полное недоумение. Они не видели меня, не видели горгоны, и не могли понять, что произошло.
Евреи, спрятавшиеся за камнями, тоже не понимали чудесного исхода. Некоторые из них, дрожа, шептали молитвы:
— «Хасдеху, Б-г, спаси нас!»
— «Да не покинет нас рука Всевышнего!»
— «Шема Исраэль, Адонай Элохейну, Адонай Эхад!»
В этот момент голова Медузы, все еще в моей руке, шепнула мне тихо, почти ласково:
— Я выполнила твою просьбу… Теперь исполни и ты…
Я вернулся в дом. Беранос, увидев меня, прыгнул под стол и оттуда тихо бормотал молитвы, словно надеясь, что его защитит священное имя. Мне было не до него — сердце было еще полно эмоций, а Медуза обратилась ко мне с просьбой, необычной и почти человечной:
— Я прожила, так и не вкусив поцелуя мужчины. И прежде чем опять уйду в небытие, ты мог бы?..
Она не договорила, но смысл был ясен. Отказать было невозможно. Я опустился на колено, медленно приблизился к лицу Медузы. Даже в этом странном состоянии, будучи лишь головой, она была божественно красива: тонкие линии лица, нежная бледная кожа, очертания скул и подбородка словно создавались самой природой, чтобы восхищать. Закрыв глаза, я прикоснулся губами к ее губам. Они были теплыми, сочными, как спелая клубника, источая непередаваемое тепло и мягкость. В груди вспыхнула волна чувств, странно ярких и живых, словно горгона передавала мне часть своей утерянной человечности, и на мгновение исчез весь страх, напряжение, все ужасы мира вокруг.
Но всему есть конец. Горгона тихо сказала:
— Спасибо… А теперь спрячь меня в мешке… и прощай…
Она закрыла глаза и застыла, змеи на голове сжались и замерли, словно окаменев вместе с ней. Я аккуратно положил мешок под пол и дал Бераносу наказание хранить тайну, никому не рассказывать о том, что здесь произошло. Рыбак кивнул, молча, но с решимостью, и я поверил ему.
Через пару минут я встретился с друзьями. Партизаны стояли в недоумении: они ощупывали каменных врагов, вертя их в руках, шептали друг другу:
— Что с ними случилось?
— Как это могло произойти?
Я отвечал уклончиво, сдерживая слова, чтобы не раскрыть чудо, случившееся в доме Бераноса. Потом потребовал быстро пересчитать, кто в строю. Выяснилось, что один партизан был убит, двое ранены. Среди местных жителей двоих подстрелили эсэсовцы. Из числа сопровождавших евреев погибло двадцать один человек, семь из них сгорели от выстрелов огнеметчиков. И все же они благодарили нас и Всевышнего за спасение.
Мы доставили их к шхунам, стоявшим на причалах. Команды встревожено слушали выстрелы, которые долетали даже до их кораблей. Мы пояснили, что это был короткий бой с карательными частями, и победа осталась за нами. Это успокоило всех. После этого подопечных загрузили на борт, и корабли немедленно отправились на другой берег. Крики прощания еще долго доносились до нас, волны уносили их эхо по воде, но мы не могли оставаться на берегу.
Берег моря был тих и суров: тёмная гладь воды отражала мягкий серебристый свет яркой Луны, которая висела над горизонтом, будто наблюдала за происходящим с высоты небес. Солнечные лучи уже ушли за горизонт, а лунный свет играл на волнах, создавая мерцающий, почти сказочный путь, по которому уходили наши спасённые. Скалы и низкая растительность вдоль берега были освещены холодным, но живым светом, а воздух пах солёной влагой и свежестью прибоя, смешанной с едва уловимым дымом от сгоревших домов. Все вокруг казалось замершим в этой серебристой тишине, где даже ветер будто боялся нарушить странную гармонию между ужасом и чудом.
Теперь оставалось решить, что делать с окаменевшими гитлеровцами. Мне показалось, что никто не должен знать о случившемся — пусть это станет загадкой для врага, а соратникам сообщать подробности не станем. Ведь горгона просила меня не использовать её как орудие уничтожения, а Папололус наверняка бы хотел воспользоваться её волшебными свойствами.
— Виктор, что нам делать? — обратился ко мне один из партизан, показывая на сотню замерших эсэсовцев. При свете яркой Луны они казались жуткими существами, словно вышедшими из самого ада Аида: каменные фигуры, сжатые в ужасе, с автоматами в руках, глаза пустые и холодные, а лица застыли в гримасах удивления и ужаса. Местные жители осторожно обходили их, стараясь не задеть, и шептали между собой. Прозвучала догадка о том, что это мог быть взгляд Медузы Горгоны — словно они знали о тайне Бераноса.
Меня же было одно решение.
— Нужно до рассвета собрать эти статуи и утопить в море, — твердо сказал я. — Мобилизуй всех на это, чтобы не осталось ни одного следа их существования на суше. А машины и боеприпасы заберем себе — нам еще предстоит воевать с фашистами.
— Но их тут сотня! Мы разве успеем? — усомнился один из партизан.
— Если не успеем, соберем все в кучу и взорвем! — ответил я. — Мраморные останки никому ничего не скажут.
Так мы и сделали. Статуи утопили в море в ту же ночь, но работа оказалась изнурительной. Каменные тела нужно было подтаскивать к берегу, поднимать на плечи, кидать в лодки, а затем аккуратно сбрасывать в воду, следя, чтобы они не застряли на мелководье. Порой приходилось работать с цепочками из нескольких человек, чтобы протащить тяжёлые фигуры, а волны и скользкий берег лишь усложняли задачу. Весь процесс был холодным и мокрым: одежда прилипала к телу, руки мозолились, ноги скользили по камням, а вода била по лицу, когда статуи падали в прибой. Но постепенно, одна за другой, они исчезали в темной воде, растворяясь в ночной тьме.
Кстати, предателя, который выдал нас СС, вскоре нашли. Контрразведка партизан работала не хуже вражеской. Им оказался агент Гестапо, внедренный в наши ряды. Его расстреляли в тот же день.
Я замолчал. Сидевшие рядом мои одноклассники не шелохнулись, настолько были очарованы рассказом. Мне же это казалось сказкой… и всё же я не мог не поверить своему учителю. Какая у него была мотивация врать?
Тут слово взял Ананасов:
— Я вам верю, Виктор Анатольевич. Вы рассказали интересную и волнующую историю прошлого, но она касается только вас и этого мистического существа. Значит, Медуза Горгона успела уничтожить и армию китайского императора Цинь Шихуанди? Но как она туда попала? Ведь Персей умер задолго до того, как Великая Поднебесная начала своё вторжение. Или я ошибаюсь?
Серых встал со стула и привычно стал шагать по комнате туда-сюда, как делал на уроках в школе. Мы наблюдали за ним, ожидая расклада событий с его точки зрения — он всегда так поступал, когда что-то нужно было обдумать или проанализировать, особенно в ситуации, которая казалась запутанной или невероятной.
— В мифах ничего не говорится о том, что голову горгоны использовал кто-то другой, хотя… — наш учитель сделал паузу, и я заметил, как он приподнял брови и задержал взгляд на потолке, словно пытался уловить невидимую нить истории. — Мне Беранос рассказывал, да и в романе «Александрия» описано, что великий полководец Александр Македонский якобы владел ею и благодаря колдовству Медузы побеждал своих противников… А Александр был в Центральной Азии в IV веке до нашей эры. Я вам рассказывал на уроках истории, мои друзья: в 329 году до нашей эры Александр завоевал Согдиану и вскоре занял её столицу Мараканду, которую ныне именуем Самаркандом.
Местное население во главе со Спитаменом восстало, и македонцам было непросто усмирить людей; даже убийство вождя в 328 году не принесло мгновенного успеха. Чтобы укрепить власть над завоеванной землей, Александр приказал строить новые города и восстанавливать старые, туда вливались представители греческого этноса. С другой стороны, царь Хорезма Фарасман вел переговоры с Александром, и благосклонность последнего позволила Хорезму пережить небывалый расцвет.
Известно, что этот поход Александра оставил глубокий след в истории Центральной Азии. Эллинская культура7 стала главенствующей, а значит, часть мифов переселилась сюда, стала частью повседневной жизни местного населения. То есть какие-то божественные артефакты могли попасть на территорию нашей страны.
Свои знания в истории тут же продемонстрировала Инна Меликсетова:
— После смерти Александра и последующей ожесточённой войны диадохов — бывших военачальников Македонского — юг Центральной Азии с 306 года до нашей эры входил в состав Селевкидской империи. Это было недолго, потому что уже в середине III века до н.э. сатрап селевкидов в Бактрии, Диодот, поднял восстание против метрополии и создал самостоятельное государство, получившее в науке название Греко-Бактрийского.
— Но и оно пало в начале второй половины II века до н.э. под ударами сакских и сарматских племён (асиев, пасиан, сакаравлов), а затем юечжей-тохаров, пришедших под давлением хуннов. Они создали своеобразное конфедеративное государство, состоявшее из отдельных владений с большой автономией. Иначе говоря, часть артефактов могла оставаться здесь со времён Александра, поддерживаясь эллинской культурой.
— Но это не все… — продолжила она. — Посейдон направил мою мать Кето опустошить Эфиопию и взять в жертву Андромеду, однако Персей заставил меня убить мою мать… Боги играли нами, как хотели, и даже Персей играл по их правилам. По легендам он предстал героем, а был ли он на самом деле таким?.. Никому нет дела до этого…
В этот момент пули прошили окно, стекла взорвались, осыпавшись мелкой крошкой на пол. Я пригнулся, автоматически готовя оружие, если враг ворвется в дом. Горгона не обратила никакого внимания на свист пуль и бегающие фигуры во дворе; казалось, этот мир мало тревожил ее. Впрочем, так оно и было.
Я не совсем понял это и переспросил, осторожно:
— Свою мать? Как это?
— Кето — это моя мать, — ответила она с горечью и тяжестью, — я была ее и Фрока6 младшей дочерью…
— Мне очень жаль, Медуза, — с глубокой грустью в голосе произнес я, до самого нутра тронутый этой историей. В груди словно что-то сжалось, и сердце стучало тяжело, отдаваясь эхом в каждой клетке. Мне хотелось поддержать и успокоить эту женщину, хоть она и была лишь головой, понять ее боль и одиночество, но одновременно я понимал бесполезность и бессмысленность этой попытки. Как может жить голова без тела, без дыхания, без прикосновений и объятий, которые так естественны для любого человека? Если бы не волшебный мешок, Медуза давно бы сгнила в земле, как это произошло с ее телом. Ведь она была смертной… — это было так несправедливо и жестоко!
Неожиданно для себя я сделал то, чего не ожидал: снял мотоциклетные очки и посмотрел прямо в глаза горгоне. Ни страха, ни дрожи в теле не ощущалось. Только спокойствие, словно внутри меня настала полная тишина и ясность. Лицо и глаза Медузы, несмотря на ужас и древность ее сущности, казались одновременно и живыми, и пленительно человеческими.
— Медуза, — сказал я ровно, но твердо, — если ты хочешь убить меня, то можешь это сделать. Отомсти в моем лице всем мужчинам, Персею, Посейдону, можно даже Зевсу с Аполлоном и Гермесом. Только я прошу тебя об одном — спаси тех, кого я обязан защищать!
Голова горгоны замерла, а затем Медуза раздумывала. Ее глаза, в которых отражался свет масляной лампы, сверкали удивительной живостью и теплотой, словно крошечное солнце в темной комнате. Змеи на голове постепенно успокоились, сплелись друг с другом, формируя нечто вроде причёски, и каждая из них тихо шипела, но уже не угрожающе. Я чувствовал, что она слушает, взвешивает, и при этом невозможно торопить горгону — любое давление могло повернуть ситуацию вспять.
— Мне не нужна твоя жизнь, герой, — медленно произнесла она, и голос звучал почти человеческим, мягким, с оттенком печали. — Ты мне не враг. Но я готова помочь. Потому что ты просишь, и не для себя. Только… Обещай, после того как я обращу в камень всех твоих врагов, ты вернешь меня в мешок и отдашь Бераносу, чтобы он спрятал меня навеки. Я не могу смотреть на этот мир, осознавая, что умерла, что никогда не смогу ходить по траве, трогать цветы, плескаться в озере… Это пронзает меня, словно стрелы Зевса.
Я поднялся с колен, сердце сжималось от чувства ответственности, и торжественно произнес:
— Я клянусь, Медуза!
Рыбак Беранос ошалело наблюдал, как я осторожно взял в руки голову горгоны, чувствуя тяжесть древней силы и холод камня, который жил в ней вместе с невероятной магией. Его глаза широко раскрылись, губы приоткрылись, а руки бессознательно зацепились за стол, как будто он боялся, что одно неверное движение разрушит все происходящее.
Я показал на Иоанниса, окаменевшего мрамором:
— Ты можешь вернуть его к жизни?
И услышал честный, тихий, но окончательный ответ:
— Нет, друг мой. Афина дала мне только заклятие смертельного обвораживания, вернуть из мертвой плоти мой взгляд не способен… Это мог сделать только громовержец Зевс или Аид — бог мертвого мира! Но тебе они точно не помогут. Олимп закрыт для людей, и думаю — навсегда. Только мою душу взял Зевс, а я — просто мертвая голова…
— Что от меня требуется, горгона? — спросил я, ощущая, как сердце колотится в груди.
— Поверни меня на врагов, и остальное я сделаю сама, — тихо, но властно произнесла Медуза. Я кивнул и аккуратно развернул голову в сторону наступающих эсэсовцев.
Мы вышли из дома Бераноса и чуть не столкнулись с пятью карателями, вбегавшими во дворик. Они вскинули автоматы, готовые раздавить всё на своём пути. Однако выстрелить им не удалось: вспышка красного света, вырвавшаяся из глаз горгоны, мгновенно застыла над ними, и их движения замерли в невиданной неподвижности. Я стрелял из «Вальтера», и пули, попадая в их тела, разлетались как осколки мрамора, пробивая плоть и одежду, создавая настоящий хаос каменных тел, будто это были глиняные фигурки, а не люди.
Взгляд горгоны оказался настолько мощным, что водитель бронетранспортера мгновенно окаменел. Я успел поднять Медузу высоко над собой, держась за змеи — словно за волосы, — и сила ее колдовского взора поразила всех на борту. Солдаты внутри, продолжавшие стрелять из автоматов и винтовок, начали медленно превращаться в мраморные изваяния, и неконтролируемый бронетранспортер врезался в дом Бераноса, пробив стену, прежде чем остановился. Мертвые солдаты падали вниз, ударяясь о землю с глухим звоном, подобно тяжелым керамическим горшкам.
Другие эсэсовцы, заметив меня, открыли прицельный огонь, но я успел спрятаться за камнями. В ту же секунду я выставил вперед руку с горгоной, и каждый, кто встретился с ее взглядом, застывал, превращаясь в мраморные фигуры. Солдаты шли в наступление, но едва сталкивались с глазами Медузы — мгновенно окаменели, застыв в странных позах. Пули, выпущенные моими друзьями, крошили врага буквально на куски, но ни один из партизан не мог понять, как это происходит.
Через пятнадцать минут большая часть гитлеровской экспедиции была уничтожена. Лишь небольшая группа во главе с оберштурмфюрером Гартенвайнером бежала с места боя, с криками и лязгом металла. Вслед им уходили грузовики с десятком человек. Оставшиеся бронетранспортеры, грузовики и все оружие стояли среди десятков каменных статуй — мертвых фигур, застигнутых в движении, словно гигантский музей войны. Партизаны, увидев это, замерли, их лица выражали полное недоумение. Они не видели меня, не видели горгоны, и не могли понять, что произошло.
Евреи, спрятавшиеся за камнями, тоже не понимали чудесного исхода. Некоторые из них, дрожа, шептали молитвы:
— «Хасдеху, Б-г, спаси нас!»
— «Да не покинет нас рука Всевышнего!»
— «Шема Исраэль, Адонай Элохейну, Адонай Эхад!»
В этот момент голова Медузы, все еще в моей руке, шепнула мне тихо, почти ласково:
— Я выполнила твою просьбу… Теперь исполни и ты…
Я вернулся в дом. Беранос, увидев меня, прыгнул под стол и оттуда тихо бормотал молитвы, словно надеясь, что его защитит священное имя. Мне было не до него — сердце было еще полно эмоций, а Медуза обратилась ко мне с просьбой, необычной и почти человечной:
— Я прожила, так и не вкусив поцелуя мужчины. И прежде чем опять уйду в небытие, ты мог бы?..
Она не договорила, но смысл был ясен. Отказать было невозможно. Я опустился на колено, медленно приблизился к лицу Медузы. Даже в этом странном состоянии, будучи лишь головой, она была божественно красива: тонкие линии лица, нежная бледная кожа, очертания скул и подбородка словно создавались самой природой, чтобы восхищать. Закрыв глаза, я прикоснулся губами к ее губам. Они были теплыми, сочными, как спелая клубника, источая непередаваемое тепло и мягкость. В груди вспыхнула волна чувств, странно ярких и живых, словно горгона передавала мне часть своей утерянной человечности, и на мгновение исчез весь страх, напряжение, все ужасы мира вокруг.
Но всему есть конец. Горгона тихо сказала:
— Спасибо… А теперь спрячь меня в мешке… и прощай…
Она закрыла глаза и застыла, змеи на голове сжались и замерли, словно окаменев вместе с ней. Я аккуратно положил мешок под пол и дал Бераносу наказание хранить тайну, никому не рассказывать о том, что здесь произошло. Рыбак кивнул, молча, но с решимостью, и я поверил ему.
Через пару минут я встретился с друзьями. Партизаны стояли в недоумении: они ощупывали каменных врагов, вертя их в руках, шептали друг другу:
— Что с ними случилось?
— Как это могло произойти?
Я отвечал уклончиво, сдерживая слова, чтобы не раскрыть чудо, случившееся в доме Бераноса. Потом потребовал быстро пересчитать, кто в строю. Выяснилось, что один партизан был убит, двое ранены. Среди местных жителей двоих подстрелили эсэсовцы. Из числа сопровождавших евреев погибло двадцать один человек, семь из них сгорели от выстрелов огнеметчиков. И все же они благодарили нас и Всевышнего за спасение.
Мы доставили их к шхунам, стоявшим на причалах. Команды встревожено слушали выстрелы, которые долетали даже до их кораблей. Мы пояснили, что это был короткий бой с карательными частями, и победа осталась за нами. Это успокоило всех. После этого подопечных загрузили на борт, и корабли немедленно отправились на другой берег. Крики прощания еще долго доносились до нас, волны уносили их эхо по воде, но мы не могли оставаться на берегу.
Берег моря был тих и суров: тёмная гладь воды отражала мягкий серебристый свет яркой Луны, которая висела над горизонтом, будто наблюдала за происходящим с высоты небес. Солнечные лучи уже ушли за горизонт, а лунный свет играл на волнах, создавая мерцающий, почти сказочный путь, по которому уходили наши спасённые. Скалы и низкая растительность вдоль берега были освещены холодным, но живым светом, а воздух пах солёной влагой и свежестью прибоя, смешанной с едва уловимым дымом от сгоревших домов. Все вокруг казалось замершим в этой серебристой тишине, где даже ветер будто боялся нарушить странную гармонию между ужасом и чудом.
Теперь оставалось решить, что делать с окаменевшими гитлеровцами. Мне показалось, что никто не должен знать о случившемся — пусть это станет загадкой для врага, а соратникам сообщать подробности не станем. Ведь горгона просила меня не использовать её как орудие уничтожения, а Папололус наверняка бы хотел воспользоваться её волшебными свойствами.
— Виктор, что нам делать? — обратился ко мне один из партизан, показывая на сотню замерших эсэсовцев. При свете яркой Луны они казались жуткими существами, словно вышедшими из самого ада Аида: каменные фигуры, сжатые в ужасе, с автоматами в руках, глаза пустые и холодные, а лица застыли в гримасах удивления и ужаса. Местные жители осторожно обходили их, стараясь не задеть, и шептали между собой. Прозвучала догадка о том, что это мог быть взгляд Медузы Горгоны — словно они знали о тайне Бераноса.
Меня же было одно решение.
— Нужно до рассвета собрать эти статуи и утопить в море, — твердо сказал я. — Мобилизуй всех на это, чтобы не осталось ни одного следа их существования на суше. А машины и боеприпасы заберем себе — нам еще предстоит воевать с фашистами.
— Но их тут сотня! Мы разве успеем? — усомнился один из партизан.
— Если не успеем, соберем все в кучу и взорвем! — ответил я. — Мраморные останки никому ничего не скажут.
Так мы и сделали. Статуи утопили в море в ту же ночь, но работа оказалась изнурительной. Каменные тела нужно было подтаскивать к берегу, поднимать на плечи, кидать в лодки, а затем аккуратно сбрасывать в воду, следя, чтобы они не застряли на мелководье. Порой приходилось работать с цепочками из нескольких человек, чтобы протащить тяжёлые фигуры, а волны и скользкий берег лишь усложняли задачу. Весь процесс был холодным и мокрым: одежда прилипала к телу, руки мозолились, ноги скользили по камням, а вода била по лицу, когда статуи падали в прибой. Но постепенно, одна за другой, они исчезали в темной воде, растворяясь в ночной тьме.
Кстати, предателя, который выдал нас СС, вскоре нашли. Контрразведка партизан работала не хуже вражеской. Им оказался агент Гестапо, внедренный в наши ряды. Его расстреляли в тот же день.
Я замолчал. Сидевшие рядом мои одноклассники не шелохнулись, настолько были очарованы рассказом. Мне же это казалось сказкой… и всё же я не мог не поверить своему учителю. Какая у него была мотивация врать?
Тут слово взял Ананасов:
— Я вам верю, Виктор Анатольевич. Вы рассказали интересную и волнующую историю прошлого, но она касается только вас и этого мистического существа. Значит, Медуза Горгона успела уничтожить и армию китайского императора Цинь Шихуанди? Но как она туда попала? Ведь Персей умер задолго до того, как Великая Поднебесная начала своё вторжение. Или я ошибаюсь?
Серых встал со стула и привычно стал шагать по комнате туда-сюда, как делал на уроках в школе. Мы наблюдали за ним, ожидая расклада событий с его точки зрения — он всегда так поступал, когда что-то нужно было обдумать или проанализировать, особенно в ситуации, которая казалась запутанной или невероятной.
— В мифах ничего не говорится о том, что голову горгоны использовал кто-то другой, хотя… — наш учитель сделал паузу, и я заметил, как он приподнял брови и задержал взгляд на потолке, словно пытался уловить невидимую нить истории. — Мне Беранос рассказывал, да и в романе «Александрия» описано, что великий полководец Александр Македонский якобы владел ею и благодаря колдовству Медузы побеждал своих противников… А Александр был в Центральной Азии в IV веке до нашей эры. Я вам рассказывал на уроках истории, мои друзья: в 329 году до нашей эры Александр завоевал Согдиану и вскоре занял её столицу Мараканду, которую ныне именуем Самаркандом.
Местное население во главе со Спитаменом восстало, и македонцам было непросто усмирить людей; даже убийство вождя в 328 году не принесло мгновенного успеха. Чтобы укрепить власть над завоеванной землей, Александр приказал строить новые города и восстанавливать старые, туда вливались представители греческого этноса. С другой стороны, царь Хорезма Фарасман вел переговоры с Александром, и благосклонность последнего позволила Хорезму пережить небывалый расцвет.
Известно, что этот поход Александра оставил глубокий след в истории Центральной Азии. Эллинская культура7 стала главенствующей, а значит, часть мифов переселилась сюда, стала частью повседневной жизни местного населения. То есть какие-то божественные артефакты могли попасть на территорию нашей страны.
Свои знания в истории тут же продемонстрировала Инна Меликсетова:
— После смерти Александра и последующей ожесточённой войны диадохов — бывших военачальников Македонского — юг Центральной Азии с 306 года до нашей эры входил в состав Селевкидской империи. Это было недолго, потому что уже в середине III века до н.э. сатрап селевкидов в Бактрии, Диодот, поднял восстание против метрополии и создал самостоятельное государство, получившее в науке название Греко-Бактрийского.
— Но и оно пало в начале второй половины II века до н.э. под ударами сакских и сарматских племён (асиев, пасиан, сакаравлов), а затем юечжей-тохаров, пришедших под давлением хуннов. Они создали своеобразное конфедеративное государство, состоявшее из отдельных владений с большой автономией. Иначе говоря, часть артефактов могла оставаться здесь со времён Александра, поддерживаясь эллинской культурой.
