Наш учитель махнул рукой в сторону стеллажей:
— Итак, быстро всем порыться в книгах, может, найдем что-то…
Мы кинулись к огромной библиотеке Серых. Полки тянулись до самого потолка, заваленные томами с потрепанными переплётами и запахом старой бумаги, будто хранили дыхание прошлых эпох. Мы брали книги с полок, перебирали страницы, вставляли закладки, записывали на полях заметки, вслушиваясь в шелест страниц, надеясь найти хоть малейший фрагмент, который прояснит историю горгон и их головы. Время словно растворялось в этом процессе — несколько часов мы посвятили изучению древних текстов, мифов, комментариев к мифам и редких рукописей, пока вновь не собрались у стола.
В руках у нас были книги с аккуратными закладками, страницы которых были исписаны карандашными пометками и заметками, словно сами книги хотели подсказать нам истину.
— Итак, кто начнет? — спросил Серых, глядя на нас с лёгким напряжением, словно проверяя, кто первым осмелится развернуть нить мифической истории.
Начала Мумтаза Касымова:
— Вот что я нашла. Итак, горго;ны — с греческого языка означает «грозный», «ужасный» — змееголовые чудовища, дочери морского божества Форкия и его сестры Кето. Было три сестры: первую звали Эвриала, что означает «далеко прыгающая»; вторую — Сфено (или Сфейно, Стено, Стейно, по-гречески «могучая»); и лишь третьей была Медуза («повелительница», «стражница») — самая известная из них. В переносном смысле «горгона» — ворчливая, злобная женщина. В одном из позднейших мифов о происхождении горгон сказано следующее: в незапамятные времена сестры Сфено, Эвриала и Медуза были красными морскими девами.
Увидел однажды горгону Медузу владыка морей Посейдон и полюбил её. Не понравилось это олимпийцам — слишком красива и горда была Медуза, а соперничество с богами непростительно для простых смертных. Беспечность Медузы и её счастливый смех вызвали гнев богини-воительницы Афины. Жестоко покарала Афина Медузу и её сестер, обратив их в крылатых чудовищ. Укрылись сестры-горгоны на отдалённом острове, затерянном в океане. И люди рассказывали друг другу страшные истории о жестоких и кровожадных горгонах. Все быстро позабыли о былой красоте горгон и с нетерпением ждали, когда явится герой, который избавит мир от отвратительной Медузы, под взглядом которой всё живое становится камнем. Ибо такова была воля Афины.
Горгоны имели тело, покрытое крепкой блестящей чешуёй, разрубить которую мог только меч Гермеса; громадные медные руки с острыми когтями и крылья с золотыми сверкающими перьями. Лица с острыми, как кинжалы, клыками, а вместо волос извивались, шипя, ядовитые змеи. Жили на крайнем Западе у берегов реки Океан. Хотя у всех трёх младших Горгон вместо волос были змеи, только Медуза обладала чудесным даром завораживать людей взглядом, причем как в положительном, так и в отрицательном смысле выражения. И только она одна из трёх сестёр была смертна. Взгляд Медузы обращал в камень. Кстати, ведьмы Грайи были сестрами горгон.
— Ах, да, ведь было три горгоны, как я мог об этом забыть! — вскричал Виктор Анатольевич. — Это уже что-то проясняет.
— Что проясняет? — не поняла Мумтаза.
— А то, что в мифах ничего не сказано о двух сестрах, что было с ними? — ответил он, покачивая головой и явно удивлённый, как мало мы знаем о судьбах Эвриалы и Сфено, тогда как Медуза стала символом ужаса.
Все пожали плечами, ибо ничего нового в книгах не нашли. Полки были усыпаны томами с пыльными переплётами, страницы которых желтели, но ответа на вопросы о двух сестрах Медузы не давали. Мы перелистывали их снова и снова, но информация о Сфено и Эвриале словно растворялась между строчек, оставляя лишь проблески мифа о самой Медузе.
Однако Диля Юсупова, которая усердно делала пометки в тетрадь, подняла голову и сказала:
— Я могу кое-что добавить. О Медузе Горгоне говорил сам Гомер. Потом также Гесиод, который в своих поэмах «Теогония» и «Щит Геракла» упоминает две из пяти сестер Медузы — Сфену и Эвриалу, а также описывает её смерть от руки Персея. В античных источниках есть сведения от Эсхила: он в «Прикованном Прометее» сообщает о сестрах Медузы. Кстати, в его трагедиях образ горгоны олицетворяет отвратительность зла и безжалостность человека. Есть ещё ссылка от Пиндара: в «Двенадцатой пифийской оде» о происхождении флейты говорится, что инструмент был создан Афиной, впечатлённой криками её сестер в день смерти Медузы.
Она продолжила, слегка понизив голос:
— Он описывает красоту и привлекательность Медузы, вдохновлявшую поэтов-романтиков на протяжении многих столетий. От него же исходят сведения о том, что жертвы горгоны окаменеют от её взгляда. По другой версии, Медуза рождена Геей и убита Афиной во время гигантомахии. Ещё одна интерпретация легенды: Медуза была дочерью царя Форка и царствовала над народом у озера Тритониды, водила ливийцев на войну, но ночью была подло убита. Карфагенский писатель Прокл называет её дикой женщиной из Ливийской пустыни…
— Так-так… — пробормотал учитель, внимательно наклонившись к Диле. Его глаза блестели сосредоточением, губы сжимались в тонкую линию, а пальцы сжимали край стола, словно он пытался удержать каждое слово, каждые факты, чтобы сложить их в целостную картину.
— Еврипид в произведении «Ионе» описывает, как героиня Креуса сообщает о двух небольших амулетах, доставшихся ей от отца Эрихтония, который, в свою очередь, получил их от Афины. Каждый из амулетов содержит каплю крови Медузы. Одна капля — благотворная, обладающая целительными свойствами, другая — яд из змеиного тела. Есть ещё полная легенда о Медузе у Овидия, в «Метаморфозах», в четвертой и пятой книгах. Но там нет продолжения истории о сестрах…
— У меня есть сведения о Персее, — добавил Ананасов, сжимая кончики пальцев на полях книги. — Оказывается, после того как он случайно убил деда, не захотел жить в Аргосе и оставил царский трон своему родственнику, и сам укатил в Тиринф, где стал царём. По разным версиям, основал Микены, потеряв наконечник меча — микес; либо нашёл гриб — микес, и напился воды из него. Андромеда родила ему дочь Горгофону, сыновей Алкея, Сфенела, Перса, Элея, Местора, Электриона и Эрифраса.
— Гм, это уже не нужно, — махнул рукой Серых. — Наша цель — увязать терракотовые статуи с древнегреческим мифом. Могла ли Медуза оказать местному народу Центральной Азии помощь в борьбе с китайскими захватчиками? Если это сделала не она, то кто? Я почему-то не сомневаюсь, что здесь не обошлось без такого же волшебства, чем владела горгона… Александр Македонский умер до того, как император династии Цинь отправил двадцатитысячное войско на территорию нашей страны. Но мне не попадались какие-либо источники о том сражении… Но я почему-то уверен, что это могла сделать одна из сестер Медузы…
В комнате нависла напряжённая тишина: все сидели с открытыми томами и блокнотами, обдумывая эту гипотезу, будто каждый пытался разглядеть в воздухе невидимые линии мифа, которые могли соединять Грецию и Центральную Азию, магию и историю.
— По легенде они не обладали такими же свойствами, как их младшая Медуза, — заметила Мумтаза. — То есть они не могли завораживать людей, поскольку проклятие коснулось только Медузу…
Виктор Анатольевич задумался. Он налил себе и нам чаю: пар из кружек медленно поднимался вверх, витая в воздухе, окутывая стол ароматом листьев и терпкой осенней свежести. После короткого молчания он сказал:
— Не уверен. Афина наказала трёх сестер, превратив в чудовищ, но дар окаменять живое действительно дала Медузе. Но почему не предположить, что со смертью последней этот дар не перешёл другим сестрам? Может, Эвриала или Сфена сопровождали Македонского, так как хотели вернуть в Грецию голову Медузы. Может, они помогали ему, и великий полководец в знак благодарности позволил им забрать её… А может, сестры остались здесь и помогли жителям Греко-Бактрии сразиться с солдатами китайской армии?
— Это только гипотезы, не основанные ни на чём, — произнёс я, как бы ставя точку. — Конечно, легко болтать, фантазируя, но если нет фактов, то о чём можем говорить? Извините, Виктор Анатольевич, но сейчас ваши предположения аморфны…
Учитель посмотрел на меня как-то странно, отрешённо; его глаза будто скрывали за собой целый внутренний мир размышлений, губы сжимались в лёгкую линию, а руки опирались на стол, словно держали вес всего мифа и истории. Потом он вздохнул и произнёс:
— Ладно, не будем спорить и гадать… Я сам поищу в архивах, может, смогу что-то найти. А вы ступайте домой, уже девятый час, а завтра — суббота, у вас контрольная по химии…
Мы попрощались с Серых и вышли на улицу. В Ташкенте стоял тёплый осенний вечер: легкий ветер шуршал опавшей листвой, отражаясь в витринах магазинов, лампы мягко освещали улицы, а дымка от дорожных фонарей придавала городу почти мистический вид.
И хотя горели плафоны, было немного жутко — казалось, что из-за угла может выскочить некая змиеподобная тварь, сверкнуть глазами, и мы превратимся в камень или зомби. Девочки, страдающие воображением без границ, попросили меня и Димку проводить их до квартир, и тут я услышал, как по дороге Инна сказала Диле:
— Я теперь понимаю, почему Виктор Анатольевич не женился…
— Ты думаешь, что он до сих пор влюблён в эту… Медузу Горгону?
— Да…
Девочки печально вздохнули, выражая этим восхищение человеком, который хранит верность тому, кому, с моей точки зрения, делать это бессмысленно. Но у женщин совсем иное мироощущение, спорить с ними неинтересно и неохота. Краем глаза я заметил, что Мумтаза украдкой вытирает слезы платочком — ох, просто нет слов, какие они наивные…
Прошло несколько недель, и первые эмоции начали стираться, как краски на старой фотографии: история Серых, терракотовые воины, наша суматошная библиотечная работа — всё это постепенно ушло на задний план. Нам предстояло выдержать напряжённый период — закончить последнюю четверть, сдать выпускные экзамены, — и прощай, школа! Далее — каждый выбирал свой путь: кто-то спешил в ПТУ, кто-то мечтал о вузе, кто-то уже знал, что его ждёт армия или работа на заводе. Перспективы определялись не столько амбициями, сколько наличием возможностей и протекцией — словом, всё было в духе времени.
Я решил стать экономистом и поступил в Ташкентский институт народного хозяйства. Четыре года учёбы пролетели, как один миг, а затем пришло распределение — меня отправили в Россию, где я проработал пару лет. Мои одноклассники тоже разбежались по Союзу, словно птицы, покинувшие общее гнездо. Потом была учёба в Академии внешней торговли СССР — новые лекции, новые лица, ночи за конспектами и практика на предприятиях, после которой мне предложили место в советском торговом представительстве в Греции.
Работа в представительстве была особой: постоянные переговоры с чиновниками и бизнесменами, перевод документов, организация встреч, участие в выставках и приёмах. Всё выглядело внешне рутинно, но в этом был и дух большой дипломатии — за каждым контрактом стояла политика, за каждой встречей — необходимость тонкого такта. Мы жили между двух миров — советской сдержанности и греческой эмоциональности, учились быть мягкими и жёсткими одновременно.
Именно там, среди белых домов с черепичными крышами, запаха моря и смолы сосен, я вспомнил историю, услышанную когда-то от Серых. Не скажу, что уверовал в неё на сто процентов, но и обсмеять не смел — авторитет учителя был высок, и за годы общения ни я, ни кто-либо другой не уличил его во лжи. Только, сами посудите, ведь история невероятна, почти фантастична по смыслу.
Движимый любопытством, я пытался найти место того самого сражения, о котором рассказывал учитель, раз уж очутился в Греческой Республике. Времена чёрных полковников канули в прошлое, но отношение к представителям Союза оставалось прохладным: мне не всегда отвечали на запросы, отмахивались, иногда просто говорили «не знаем» — и я понимал, что зачастую просто не хотят связываться, избегают лишних разговоров.
Это не охладило мой пыл. Название деревушки за давностью лет подзабылось, и я решил написать письмо своему учителю, чтобы уточнить границы поиска. Ответ пришёл только через месяц — от соседки Виктора Анатольевича. Она сообщала, что он умер от инфаркта, и она была рядом в тот момент. «Правда, перед смертью он шептал что-то непонятное, почему-то произносил имя морского существа. Мы не знали, что это означает», — писала она.
Я понял, чьё имя произносил мой любимый учитель. Кроме того, моё внимание привлекла следующая фраза в письме: «Последние годы Виктор Анатольевич что-то упорно искал, и он, кажется, нашёл. Потому что был счастлив как никогда. Он мне однажды так и сказал: “Цель моей жизни достигнута. Я знаю, где она и кто она!” Но что он подразумевал, я так и не поняла…»
Я вспомнил, как в тот вечер, за столом, сказал Виктору Анатольевичу, что его гипотезы аморфны, что под ними нет ничего серьёзного. Теперь мне казалось, что именно я подтолкнул учителя к поискам, которые привели его к результату, а сам ничем ему не помог. И я решил исправить свои слова, хоть и запоздало.
Для этого я разложил на столе карту Греции и стал водить пальцем по побережью Средиземного моря, примеряясь, где мог произойти тот бой, о котором он рассказывал. К счастью, профессор Афинского университета, мой приятель, Константинос Делияс, с которым я уже успел сдружиться, неожиданно подсказал зацепку. Его отец партизанил у города Паралла и летом 1944 года сопровождал вместе с каким-то русским эвакуированных евреев.
— Их направляли через Египет в Палестину, но европейский маршрут закончился именно в Греции, — сказал Константинос.
Это была первая удачная находка. Я рассказал историю своего учителя профессору. Тот воспринял всё серьёзно и нисколько не усомнился в правдивости изложения.
— Мне покойный отец тоже говорил, что в том месте было нечто мистическое, но подробностей не давал, — признался он. — Теперь я сам жажду узнать, что же там произошло.
Он предложил мне помощь, пообещав быть экскурсоводом и переводчиком (поскольку я тогда владел лишь английским, а с греческим был ещё не слишком силён). В одну из суббот мы выехали на юг страны.
Дорога вела через холмистую местность, оливковые рощи и виноградники. Рядом с Паралла тянулись несколько деревенек — низкие белёные домики, плоские крыши, голубые ставни, узкие улочки, по которым медленно ходили козы, а в тени смоковниц сидели старики, лениво болтая о своём. Над всем витал терпкий запах моря и соли, перемешанный с ароматом свежего хлеба из местной пекарни.
Мы объехали каждую деревню, расспрашивая жителей. Но опросы ничего не дали: люди разводили руками, уверяя, что не знают ни о каких каменных статуях, ни о какой эсэсовской операции в 1944 году.
И тут я вспомнил имя рыбака — Беранос — и попросил в сельских управлениях поднять архивные записи, чтобы проверить, есть ли у них житель с такой фамилией. Это оказался правильный ход. В одном маленьком рыболовецком посёлке нам сказали, что такой человек здесь действительно жил до 1956 года и умер от старости.
— Его дом снесли по просьбе его племянницы, которая продала землю, — сообщил нам местный глава поселка, коренастый, обветренный грек с седыми усами и ладонями, потемневшими от работы. На нём была выгоревшая синяя рубашка и вязаная кепка, а глаза смотрели прищуром человека, привыкшего к солнцу. — Сейчас там гостевой дом современной постройки.
— Итак, быстро всем порыться в книгах, может, найдем что-то…
Мы кинулись к огромной библиотеке Серых. Полки тянулись до самого потолка, заваленные томами с потрепанными переплётами и запахом старой бумаги, будто хранили дыхание прошлых эпох. Мы брали книги с полок, перебирали страницы, вставляли закладки, записывали на полях заметки, вслушиваясь в шелест страниц, надеясь найти хоть малейший фрагмент, который прояснит историю горгон и их головы. Время словно растворялось в этом процессе — несколько часов мы посвятили изучению древних текстов, мифов, комментариев к мифам и редких рукописей, пока вновь не собрались у стола.
В руках у нас были книги с аккуратными закладками, страницы которых были исписаны карандашными пометками и заметками, словно сами книги хотели подсказать нам истину.
— Итак, кто начнет? — спросил Серых, глядя на нас с лёгким напряжением, словно проверяя, кто первым осмелится развернуть нить мифической истории.
Начала Мумтаза Касымова:
— Вот что я нашла. Итак, горго;ны — с греческого языка означает «грозный», «ужасный» — змееголовые чудовища, дочери морского божества Форкия и его сестры Кето. Было три сестры: первую звали Эвриала, что означает «далеко прыгающая»; вторую — Сфено (или Сфейно, Стено, Стейно, по-гречески «могучая»); и лишь третьей была Медуза («повелительница», «стражница») — самая известная из них. В переносном смысле «горгона» — ворчливая, злобная женщина. В одном из позднейших мифов о происхождении горгон сказано следующее: в незапамятные времена сестры Сфено, Эвриала и Медуза были красными морскими девами.
Увидел однажды горгону Медузу владыка морей Посейдон и полюбил её. Не понравилось это олимпийцам — слишком красива и горда была Медуза, а соперничество с богами непростительно для простых смертных. Беспечность Медузы и её счастливый смех вызвали гнев богини-воительницы Афины. Жестоко покарала Афина Медузу и её сестер, обратив их в крылатых чудовищ. Укрылись сестры-горгоны на отдалённом острове, затерянном в океане. И люди рассказывали друг другу страшные истории о жестоких и кровожадных горгонах. Все быстро позабыли о былой красоте горгон и с нетерпением ждали, когда явится герой, который избавит мир от отвратительной Медузы, под взглядом которой всё живое становится камнем. Ибо такова была воля Афины.
Горгоны имели тело, покрытое крепкой блестящей чешуёй, разрубить которую мог только меч Гермеса; громадные медные руки с острыми когтями и крылья с золотыми сверкающими перьями. Лица с острыми, как кинжалы, клыками, а вместо волос извивались, шипя, ядовитые змеи. Жили на крайнем Западе у берегов реки Океан. Хотя у всех трёх младших Горгон вместо волос были змеи, только Медуза обладала чудесным даром завораживать людей взглядом, причем как в положительном, так и в отрицательном смысле выражения. И только она одна из трёх сестёр была смертна. Взгляд Медузы обращал в камень. Кстати, ведьмы Грайи были сестрами горгон.
— Ах, да, ведь было три горгоны, как я мог об этом забыть! — вскричал Виктор Анатольевич. — Это уже что-то проясняет.
— Что проясняет? — не поняла Мумтаза.
— А то, что в мифах ничего не сказано о двух сестрах, что было с ними? — ответил он, покачивая головой и явно удивлённый, как мало мы знаем о судьбах Эвриалы и Сфено, тогда как Медуза стала символом ужаса.
Все пожали плечами, ибо ничего нового в книгах не нашли. Полки были усыпаны томами с пыльными переплётами, страницы которых желтели, но ответа на вопросы о двух сестрах Медузы не давали. Мы перелистывали их снова и снова, но информация о Сфено и Эвриале словно растворялась между строчек, оставляя лишь проблески мифа о самой Медузе.
Однако Диля Юсупова, которая усердно делала пометки в тетрадь, подняла голову и сказала:
— Я могу кое-что добавить. О Медузе Горгоне говорил сам Гомер. Потом также Гесиод, который в своих поэмах «Теогония» и «Щит Геракла» упоминает две из пяти сестер Медузы — Сфену и Эвриалу, а также описывает её смерть от руки Персея. В античных источниках есть сведения от Эсхила: он в «Прикованном Прометее» сообщает о сестрах Медузы. Кстати, в его трагедиях образ горгоны олицетворяет отвратительность зла и безжалостность человека. Есть ещё ссылка от Пиндара: в «Двенадцатой пифийской оде» о происхождении флейты говорится, что инструмент был создан Афиной, впечатлённой криками её сестер в день смерти Медузы.
Она продолжила, слегка понизив голос:
— Он описывает красоту и привлекательность Медузы, вдохновлявшую поэтов-романтиков на протяжении многих столетий. От него же исходят сведения о том, что жертвы горгоны окаменеют от её взгляда. По другой версии, Медуза рождена Геей и убита Афиной во время гигантомахии. Ещё одна интерпретация легенды: Медуза была дочерью царя Форка и царствовала над народом у озера Тритониды, водила ливийцев на войну, но ночью была подло убита. Карфагенский писатель Прокл называет её дикой женщиной из Ливийской пустыни…
— Так-так… — пробормотал учитель, внимательно наклонившись к Диле. Его глаза блестели сосредоточением, губы сжимались в тонкую линию, а пальцы сжимали край стола, словно он пытался удержать каждое слово, каждые факты, чтобы сложить их в целостную картину.
— Еврипид в произведении «Ионе» описывает, как героиня Креуса сообщает о двух небольших амулетах, доставшихся ей от отца Эрихтония, который, в свою очередь, получил их от Афины. Каждый из амулетов содержит каплю крови Медузы. Одна капля — благотворная, обладающая целительными свойствами, другая — яд из змеиного тела. Есть ещё полная легенда о Медузе у Овидия, в «Метаморфозах», в четвертой и пятой книгах. Но там нет продолжения истории о сестрах…
— У меня есть сведения о Персее, — добавил Ананасов, сжимая кончики пальцев на полях книги. — Оказывается, после того как он случайно убил деда, не захотел жить в Аргосе и оставил царский трон своему родственнику, и сам укатил в Тиринф, где стал царём. По разным версиям, основал Микены, потеряв наконечник меча — микес; либо нашёл гриб — микес, и напился воды из него. Андромеда родила ему дочь Горгофону, сыновей Алкея, Сфенела, Перса, Элея, Местора, Электриона и Эрифраса.
— Гм, это уже не нужно, — махнул рукой Серых. — Наша цель — увязать терракотовые статуи с древнегреческим мифом. Могла ли Медуза оказать местному народу Центральной Азии помощь в борьбе с китайскими захватчиками? Если это сделала не она, то кто? Я почему-то не сомневаюсь, что здесь не обошлось без такого же волшебства, чем владела горгона… Александр Македонский умер до того, как император династии Цинь отправил двадцатитысячное войско на территорию нашей страны. Но мне не попадались какие-либо источники о том сражении… Но я почему-то уверен, что это могла сделать одна из сестер Медузы…
В комнате нависла напряжённая тишина: все сидели с открытыми томами и блокнотами, обдумывая эту гипотезу, будто каждый пытался разглядеть в воздухе невидимые линии мифа, которые могли соединять Грецию и Центральную Азию, магию и историю.
— По легенде они не обладали такими же свойствами, как их младшая Медуза, — заметила Мумтаза. — То есть они не могли завораживать людей, поскольку проклятие коснулось только Медузу…
Виктор Анатольевич задумался. Он налил себе и нам чаю: пар из кружек медленно поднимался вверх, витая в воздухе, окутывая стол ароматом листьев и терпкой осенней свежести. После короткого молчания он сказал:
— Не уверен. Афина наказала трёх сестер, превратив в чудовищ, но дар окаменять живое действительно дала Медузе. Но почему не предположить, что со смертью последней этот дар не перешёл другим сестрам? Может, Эвриала или Сфена сопровождали Македонского, так как хотели вернуть в Грецию голову Медузы. Может, они помогали ему, и великий полководец в знак благодарности позволил им забрать её… А может, сестры остались здесь и помогли жителям Греко-Бактрии сразиться с солдатами китайской армии?
— Это только гипотезы, не основанные ни на чём, — произнёс я, как бы ставя точку. — Конечно, легко болтать, фантазируя, но если нет фактов, то о чём можем говорить? Извините, Виктор Анатольевич, но сейчас ваши предположения аморфны…
Учитель посмотрел на меня как-то странно, отрешённо; его глаза будто скрывали за собой целый внутренний мир размышлений, губы сжимались в лёгкую линию, а руки опирались на стол, словно держали вес всего мифа и истории. Потом он вздохнул и произнёс:
— Ладно, не будем спорить и гадать… Я сам поищу в архивах, может, смогу что-то найти. А вы ступайте домой, уже девятый час, а завтра — суббота, у вас контрольная по химии…
Мы попрощались с Серых и вышли на улицу. В Ташкенте стоял тёплый осенний вечер: легкий ветер шуршал опавшей листвой, отражаясь в витринах магазинов, лампы мягко освещали улицы, а дымка от дорожных фонарей придавала городу почти мистический вид.
И хотя горели плафоны, было немного жутко — казалось, что из-за угла может выскочить некая змиеподобная тварь, сверкнуть глазами, и мы превратимся в камень или зомби. Девочки, страдающие воображением без границ, попросили меня и Димку проводить их до квартир, и тут я услышал, как по дороге Инна сказала Диле:
— Я теперь понимаю, почему Виктор Анатольевич не женился…
— Ты думаешь, что он до сих пор влюблён в эту… Медузу Горгону?
— Да…
Девочки печально вздохнули, выражая этим восхищение человеком, который хранит верность тому, кому, с моей точки зрения, делать это бессмысленно. Но у женщин совсем иное мироощущение, спорить с ними неинтересно и неохота. Краем глаза я заметил, что Мумтаза украдкой вытирает слезы платочком — ох, просто нет слов, какие они наивные…
Прошло несколько недель, и первые эмоции начали стираться, как краски на старой фотографии: история Серых, терракотовые воины, наша суматошная библиотечная работа — всё это постепенно ушло на задний план. Нам предстояло выдержать напряжённый период — закончить последнюю четверть, сдать выпускные экзамены, — и прощай, школа! Далее — каждый выбирал свой путь: кто-то спешил в ПТУ, кто-то мечтал о вузе, кто-то уже знал, что его ждёт армия или работа на заводе. Перспективы определялись не столько амбициями, сколько наличием возможностей и протекцией — словом, всё было в духе времени.
Я решил стать экономистом и поступил в Ташкентский институт народного хозяйства. Четыре года учёбы пролетели, как один миг, а затем пришло распределение — меня отправили в Россию, где я проработал пару лет. Мои одноклассники тоже разбежались по Союзу, словно птицы, покинувшие общее гнездо. Потом была учёба в Академии внешней торговли СССР — новые лекции, новые лица, ночи за конспектами и практика на предприятиях, после которой мне предложили место в советском торговом представительстве в Греции.
Работа в представительстве была особой: постоянные переговоры с чиновниками и бизнесменами, перевод документов, организация встреч, участие в выставках и приёмах. Всё выглядело внешне рутинно, но в этом был и дух большой дипломатии — за каждым контрактом стояла политика, за каждой встречей — необходимость тонкого такта. Мы жили между двух миров — советской сдержанности и греческой эмоциональности, учились быть мягкими и жёсткими одновременно.
Именно там, среди белых домов с черепичными крышами, запаха моря и смолы сосен, я вспомнил историю, услышанную когда-то от Серых. Не скажу, что уверовал в неё на сто процентов, но и обсмеять не смел — авторитет учителя был высок, и за годы общения ни я, ни кто-либо другой не уличил его во лжи. Только, сами посудите, ведь история невероятна, почти фантастична по смыслу.
Движимый любопытством, я пытался найти место того самого сражения, о котором рассказывал учитель, раз уж очутился в Греческой Республике. Времена чёрных полковников канули в прошлое, но отношение к представителям Союза оставалось прохладным: мне не всегда отвечали на запросы, отмахивались, иногда просто говорили «не знаем» — и я понимал, что зачастую просто не хотят связываться, избегают лишних разговоров.
Это не охладило мой пыл. Название деревушки за давностью лет подзабылось, и я решил написать письмо своему учителю, чтобы уточнить границы поиска. Ответ пришёл только через месяц — от соседки Виктора Анатольевича. Она сообщала, что он умер от инфаркта, и она была рядом в тот момент. «Правда, перед смертью он шептал что-то непонятное, почему-то произносил имя морского существа. Мы не знали, что это означает», — писала она.
Я понял, чьё имя произносил мой любимый учитель. Кроме того, моё внимание привлекла следующая фраза в письме: «Последние годы Виктор Анатольевич что-то упорно искал, и он, кажется, нашёл. Потому что был счастлив как никогда. Он мне однажды так и сказал: “Цель моей жизни достигнута. Я знаю, где она и кто она!” Но что он подразумевал, я так и не поняла…»
Я вспомнил, как в тот вечер, за столом, сказал Виктору Анатольевичу, что его гипотезы аморфны, что под ними нет ничего серьёзного. Теперь мне казалось, что именно я подтолкнул учителя к поискам, которые привели его к результату, а сам ничем ему не помог. И я решил исправить свои слова, хоть и запоздало.
Для этого я разложил на столе карту Греции и стал водить пальцем по побережью Средиземного моря, примеряясь, где мог произойти тот бой, о котором он рассказывал. К счастью, профессор Афинского университета, мой приятель, Константинос Делияс, с которым я уже успел сдружиться, неожиданно подсказал зацепку. Его отец партизанил у города Паралла и летом 1944 года сопровождал вместе с каким-то русским эвакуированных евреев.
— Их направляли через Египет в Палестину, но европейский маршрут закончился именно в Греции, — сказал Константинос.
Это была первая удачная находка. Я рассказал историю своего учителя профессору. Тот воспринял всё серьёзно и нисколько не усомнился в правдивости изложения.
— Мне покойный отец тоже говорил, что в том месте было нечто мистическое, но подробностей не давал, — признался он. — Теперь я сам жажду узнать, что же там произошло.
Он предложил мне помощь, пообещав быть экскурсоводом и переводчиком (поскольку я тогда владел лишь английским, а с греческим был ещё не слишком силён). В одну из суббот мы выехали на юг страны.
Дорога вела через холмистую местность, оливковые рощи и виноградники. Рядом с Паралла тянулись несколько деревенек — низкие белёные домики, плоские крыши, голубые ставни, узкие улочки, по которым медленно ходили козы, а в тени смоковниц сидели старики, лениво болтая о своём. Над всем витал терпкий запах моря и соли, перемешанный с ароматом свежего хлеба из местной пекарни.
Мы объехали каждую деревню, расспрашивая жителей. Но опросы ничего не дали: люди разводили руками, уверяя, что не знают ни о каких каменных статуях, ни о какой эсэсовской операции в 1944 году.
И тут я вспомнил имя рыбака — Беранос — и попросил в сельских управлениях поднять архивные записи, чтобы проверить, есть ли у них житель с такой фамилией. Это оказался правильный ход. В одном маленьком рыболовецком посёлке нам сказали, что такой человек здесь действительно жил до 1956 года и умер от старости.
— Его дом снесли по просьбе его племянницы, которая продала землю, — сообщил нам местный глава поселка, коренастый, обветренный грек с седыми усами и ладонями, потемневшими от работы. На нём была выгоревшая синяя рубашка и вязаная кепка, а глаза смотрели прищуром человека, привыкшего к солнцу. — Сейчас там гостевой дом современной постройки.
