Упряжка из девяти собак легко бежала по тундре, похожей на белую пустыню с кое где выпятившимися плосковерхими барханами. Трудно представить, что бескрайний этот снег порой лежит на целых рощицах карликового кедрача стланца, породу которого столетия согнули в дугу – чтобы легче выдерживать штурм бешеного ветра…
Низкорослые лохматые собаки без напряжения влекли нарты. Каюр Мишка Гребенщиков замер, положил на колени остол – толстенную палку с железным наконечником, которая служила тормозом, а также орудием подбадривания заленившейся собаки. Разительно похожий на древнего идола глубоко осевшими глазами и узким ртом на неподвижном рябом лице, Мишка во всех тонкостях фиоритурно высвистывал «Лунный вальс» Дунаевского. За всю жизнь он прочел только две книги – «Чапаев» и «Алитет уходит в горы». Зато чувствовал музыку и, как многие камчадалы, обладал почти совершенным слухом.
Он был потомственным каюром. Так же, как его отец. И дед. Возможно, прадед – того Мишка не помнил. Фамилию Гребенщиковых хорошо знали на Камчатке – там, где даже в наш век стремящейся к фантастике техники, порой лишь собакам под силу прорываться сквозь пургу, ревущую на заваленных снегом просторах…
Сейчас Мишка – младший представитель славного каюрского рода – стал известен и на одном из островов северной Курильской гряды: вот уже около двух лет он с упряжкой полудиких, вечно голодных псов числился в штате базы промысловой потребкооперации. Точнее, числился Мишка. Да и то проведенный по какой то отвлеченной должности, ибо собственная собачья упряжка штатным расписанием на базе не была предусмотрена. Псы на довольствии не состояли. Потому ели все, что добывал для них хозяин, а также обнаруженное самими – от полуобглоданной рыбьей кости до подхваченной и на ходу разодранной курицы. Бывало – и поросенка. Иногда Мишка нещадно колотил их за это ногами и остолом, порой – делал вид, будто не заметил собачьей инициативы. В зависимости от настроения…
Впрочем, у неутомимых этих зверей был стоический склад натуры: они могли голодать сутками, не выказывая недовольства – лишь особый блеск, который появлялся в их глазах, не сулил добра встреченной живности. Зато никогда не бывали они полностью сыты. Даже с раздутыми от пищи животами псы не отказывались ни от чего, чем можно попользоваться – а вдруг, дескать, завтра нечего будет есть?
– Право право право! – заорал Мишка, почти не разжимая губ. – Пр р раво!
Сухо шуршал снег под полозьями, тонко повизгивали они, когда нарты заносило. Мишка молчал, лениво и зорко посматривая вперед.
– Лево лево! – скомандовал он.
Передовики Цыган и Моряк на лету поймали приказание. Описав плавный полукруг, нарты вышли на узкую дорогу, обозначенную кедровыми вешками.
– Пр рямо! – распорядился Мишка.
И в ту же секунду увидел человека, уверенно скользившего на лыжах в лоб упряжке. Мишка мгновенно узнал его. Да и как не узнать?! Это был единый друг Васька Чеботнягин – моторист с сейнера номер четырнадцать, прозванного «Голубой Дунай» за синюю полосу по наружной стороне фальшборта.
Упряжка наддала хода. Чеботнягин поднял лыжную палку, приветствуя каюра и одновременно приготовившись отразить возможное нападение собак. Сунув остол в передок саней, Гребенщиков резко затормозил. Несколько шагов протащив нарты после его окрика «стой!», собаки замерли, с вожделением и недовольством посматривая на Ваську, трогать которого хозяином категорически воспрещалось.
– Здорово, Миша! Далеко путь держишь?
Безмолвно улыбаясь, Гребенщиков смотрел на невысокую ловкую фигуру друга, на его широкое скуластое лицо, и жесткий чубчик, выбившийся из под ушанки.
– А я к тебе, – не дождавшись ответа, сообщил Васька. – Диспетчерская выход не разрешила. К ночи вроде девятибалка ожидается. Пришвартовали коробку в ковше, и кто куда… Принимаешь гостя?
– Садись, – с той же улыбкой предложил Мишка.
Приторочив лыжи к нартам и уместившись позади каюра, Чеботнягин сказал:
– Улыбаешься ты, будто кило черемши разом сжевал… Отчего это? Характер спокойный, морально выдержанный. А улыбка – как у змея горыныча! Между прочим, читал я – человек, который смеяться не умеет, есть подлец.
Миша не ответил. Он снова превратился в недвижного истукана, и лишь ледяной ветер ворошил воротник его овчинного тулупа.
– Потому, хоть с видимости ты и ничего, но опасаться тебя, видать, следует…
– Идиет! – не оборачиваясь, ответил Гребенщиков, слегка задетый васькиным балагурством.
Чеботнягин заржал, довольный тем, что расшевелил идола. Отсмеявшись, заметил:
– Так от тебя разве услышишь что путное?
Оба они родились в Ключах – в то время обычном камчатском поселке. Обоим было по двадцать четыре года. Знали друг друга с малолетства. Не сразу и вспомнишь – сколько вместе пережито! Выручая настырного Чеботнягина, который ввязался в неравную драку, Мишка более двух месяцев провалялся в больнице. Зато тот же Чеботнягин, рискуя жизнью, спас его, попавшего весной в коварную полынью…
Словом: их дружба лежала на крепкой основе. А шутка… Так без нее здесь нельзя! Потому что скрашивает она тяготы жизни, а также частую непогоду. Особенно с таким молчуном, вроде Миши, с которым требуется разговаривать за двоих.
– Слышь, а я топливный насос получил! – после долгой паузы, пересиливая встречный ветер, прокричал Чеботнягин. – Новенький! Сейчас добрую путину – и зашибем крупные бабки!
– Что ты все… с деньгами? – полуобернувшись, хмуро спросил каюр.
– Потому, что я человек жизненный… Какой, по твоему, вернейший ключ к радостям жизни? А? Я утверждаю – бабки. Или не согласен?
Ссутулившаяся Мишкина фигура явно свидетельствовала о его несогласии с подобным утверждением, хотя вслух он и не опровергал Чеботнягина. Раздраженный этим, Васька сказал:
– Дураком тебя не назовешь. Но и умным – тоже! Несовременный ты человек… Я, например, техническую профессию освоил. А ты? Сколько можно крутить хвосты барбосам? Словно ничего более человеку не надо!
Мишка гневно хмыкнул, без слов взмахнул остолом. Собаки рванули, подняв снежную пыль.
– Куда едем? – поинтересовался Чеботнягин, меняя тему.
Мишка помолчал, будто набирал разгон для длинной речи.
– На комбинат. Завскладом велел приехать, – наконец, разрядился он. – Солонина там попортилась. Собачкам хочу взять.
– Приятного им аппетита! – ухмыльнувшись, пожелал Васька.
То, что ради интересов своих псов Гребенщиков забывал о собственном отдыхе, и что те платили ему полной взаимностью – являлось для Васьки одной из частых тем для зубоскальства.
– Впер р ред! – свирепо гаркнул Мишка.
От нечего делать Васька огляделся вокруг. Середина апреля никак не сказывалась на заснеженной тундре. И не удивительно – в прошлом году на первое мая накатилась такая пурга, что вытянешь руку – пальцев не видать…
Упряжка бежала по дороге, пробитой аэросанями, через крошечный, вроде пустынный, поселок. Около крайнего дома несколько кур что то выклевывали в снегу. Внезапно черная собачонка в середине упряжки, коротко тявкнув, метнулась в их сторону. В ту же секунду вся упряжка рванулась за ней. Бдительный Мишка рассек воздух пронзительным свистом. Собаки отпрянули от заметавшихся в панике кур, нарты резко накренились и не перевернулись лишь потому, что люди уперлись ногами в наст. Чеботнягин выругался, Мишка злобно заорал – и псы помчались дальше, разочарованно покачивая оскаленными мордами…
– Через Жучку все кобели перебесились… Моряк с Цыганом глотки друг дружке рвут, – недовольно вымолвил Гребенщиков.
– Любовь! – глубокомысленно заметил Васька. – Из за нее не только собаки – люди бесятся…
Нарты одолели не менее километра, когда он заговорил снова:
– Эх, Миша! Встречу соображающую девчонку… ну, само собой, чтобы кровь с молоком – и женюсь. Вот это будет да! Все писатели, которые ложные романы сочиняют, от позора позеленеют…
Каюр, тормозя, рывком опустил остол. Его лицо, как бы вспыхнувшее изнутри, настолько изменилось, что Чеботнягин оторопел. В тишине тяжело дышали собаки.
– И какая она будет, твоя любовь? – странно спросил Мишка.
– Хорошая, – неуверенно ответил Чеботнягин, чуть теряясь под пристальным Мишкиным взглядом.
– Что же тебе для этого надо?
– Понятно, что… Стоящую девчонку. А материальную базу создам… Ну чего выпялился? – уже закипая, повысил голос Васька.
– Эх, ты! Думаешь, умный. А сам…
Гребенщиков умолк, ни с того, ни с сего погрозил Ваське кулаком. Тот хотел было ответить, но Мишка перебил:
– Любовь – это… Как море! – с великой убежденностью выговорил он. – Да в шторм!
– Ну, заговорил, – пробормотал Чеботнягин. – Еще чего?
Мишка закрыл глаза, глубоко вздохнул.
– Такую б встретить, чтобы как царевна Лебедь! Чтобы поняла тебя душой и предана стала – навсегда!.. И волосы у нее будут золотые, а глаза – синие!
– Ишь, чего захотел! – издевательски захохотал Чеботнягин, одновременно изумленный и оскорбленный. – Губок бриллиантовых вам не требуется?
И тут же, прекратив демонический смех, подчеркнуто вежливо сообщил:
– Кстати, вот она и появилась! Ваша Лебедь…
В коричневой шубке из дешевого плюша, она резво вышагивала по уже четко обозначенной дороге, которая вела к поселку рыбоконсервного комбината – основному населенному пункту на этом крошечном островке. Действительно – то была о н а! Ее испуганное лицо розовело «кровью с молоком», о чем мечтал Чеботнягин, а глаза мерцали густой синевой, как у сказочной Мишкиной царевны. И хотя головку окутывал шерстяной платок, какие встретишь на каждом шагу, Гребенщиков точно знал – волосы девушки золотого цвета…
Даже то, что незнакомка обыденно взвизгнула, когда рядом возникли оскаленные собачьи пасти, не смогло низвергнуть ее на уровень других, встречавшихся до сих пор.
Чудо явилось столь неожиданно, что и Гребенщиков, и Чеботнягин в первое мгновенье онемели. Лишь когда отъехали добрую сотню метров, Васька опомнился.
– Тормози! – свистящим шепотом приказал он.
– Сто ой! – обеими руками вцепившись в остол, вскричал растерянный Гребенщиков.
Когда она неуверенно приблизилась, сбоку опасливо поглядывая на собак, уже пришедший в себя Чеботнягин соскочил с нарт.
– Разрешите вас приветствовать, прекрасная мисс! Рассекретьтесь – куда идете?
– Да на комбинат. Куда еще? – посмотрев сначала на него, а затем на Мишку, сообщила девушка.
– Вам повезло. Садитесь, подвезем, – предложил Васька, жестом указывая – куда сесть.
Девушка колебалась.
– Мне недалеко. Сама доберусь.
– Не бойтесь! За проезд не возьмем, – заверил Чеботнягин, джентльменски подхватывая ее под локоток.
Тем временем Мишка, полуоткрыв рот, словно в изумлении, не отрываясь, смотрел на царевну.
– Трогай! – опасаясь, что та передумает, торопливо бросил Васька и, подтолкнув нарты, примостился сзади.
…Собаки, кажется, тянули с прежней резвостью. Но даже на малых подъемах судорожно напрягались их ноги, лохматые головы никли так, что вывалившиеся языки почти касались наста. Когда дорога круто заломила вверх, Мишка соскочил, уперевшись руками, начал помогать псам.
Чеботнягин, вроде невзначай, прихватил руку девушки. На ее недоуменный взгляд ответил:
– Не упасть бы вам. Это ж зверюги! Рванут – и поминай, как звали…
Понимая – подобная характеристика «собачек» никак не понравится каюру, Васька, скосившись, подмигнул ему: знаю, мол, что говорю, а ты помалкивай! Впрочем, Мишка и так, по обыкновению, молчал. Зато Чеботнягин расходился вовсю.
– Как вас звать величать? – спрашивал он, приглаживая непослушный чубчик. – И с каких краев родом?
– Издалека, – уже свободно отвечала девушка. – Из Сибири.
– Ты смотри! Так я и предполагал! – восторгался Васька. – А имя… сейчас, сейчас… Любовь. Точно?
– Тоня. Антонина то есть.
– Очень приятно. Я Василий… Чего молчишь? – обратился он к Мишке. – Назовись.
Мишка, сбычившись, повернул голову, но ничего не сказал.
– Михаил он. Ласкательно – Миша… Стало быть, теперь мы официально знакомы. И можем войти в дипломатические отношения, – соловьем разливался Васька. – Давно в этих краях?
– Недавно. Три недели только.
– То то смотрю, еще не встречались! Я здесь всех знаю. А такая, как вы, сразу бы в глаза бросилась! Надолго предполагаете осесть?
– По договору на год. А там как сказать? Видно будет.
– Понятно. Значит, на комбинате работаете, – с удовлетворением заметил Васька. – Даже стихийно будем встречаться… Кстати, стоящее дело. Путина обещает быть богатой. Есть такие признаки…
Он умолк, пытаясь припомнить «признаки», свидетельствующие о его осведомленности. Но ничего не придумал, ограничившись туманным намеком на известную ему новейшую научную аппаратуру, благодаря которой можно точно определить ход косяков и пересчитать рыб в них абсолютно до одной. Мишка косо глянул на него. Спасая престиж, Чеботнягин похвастался:
– Между прочим, я начальник трюмной команды. На передовом сейнере, удостоенном звания комтруда…
Мишка, не терпевший лжи, раздраженно откашлялся. Потому Чеботнягин, отлично изучивший его нрав, повествование о собственных заслугах решил отложить до следующего раза.
Наступившую паузу прервала девушка.
– Первый раз в жизни на собаках еду! Раньше только в кино видела… Здорово! И ничуть не страшно.
Васька заметил, что, произнося эти слова, она почему то посмотрела в сторону Мишки. Задетый невниманием к себе, да еще пресеченный в попытке предстать перед девушкой в несуществующей, к слову, роли «начальника трюмной команды», он немедленно охладил ее восторги.
– Собаки на сегодняшний день – отсталость! Хотите, я вас на аэросанях прокачу? Вот это класс!
– Спасибо. Я приехала, – сказала девушка. – Счастливо, ребята.
И ушла по улице, которая упиралась в серые стены рыбоконсервного завода… Они неотрывно смотрели ей вслед. Потом Гребенщиков со злобой сказал:
– Слезай к чертовой матери! Если собаки – отсталость… Трепло!
– Тихо, тихо! – хмуро ответил Васька. – Не ори. Лопухи мы… Где ее теперь отыскать? На заводе, рыббазах? А может, на кухне – в столовой какой?.. Из за тебя все! Молчит, как пень.
Мишка не ответил. Лишь непонятно посмотрел на него.
* * *
Встретилась она неожиданно в разгар путины, возле одного из длинных столов, на которых разделывали выгруженную рыбу. С Васькиного сейнера, только что причалившего к бетонной стене пирса, бьющуюся кету наваливали на транспортер. Впервые за много часов выбравшись из моторного отделения, жмурясь от прозрачного утреннего солнца, он прогуливался рядом с Мишкой, на горячее время путины призванным для помощи рыбзаводу.
Копну золотистых волос царевны чуть приминала красная, в белый горошек, косынка Горячий румянец лежал на ее щеках, а темно синие глаза были как у фарфоровой куклы, умеющей говорить одно слово – «мама». И вообще она удивительно напоминала большую куклу, обутую в резиновые сапоги, которая ловко орудовала широким ножом, красным от рыбьей крови…
Васька уставился на пружинную гибкость ее спины и линии сильных бедер. Растерянно улыбающийся Гребенщиков видел просвеченную солнцем прядь волос, тень усталости под синими глазами.
– Здравствуй, Антонина! – первым поздоровался Васька, когда друзья подошли к ней.
Девушка резко выпрямилась.
– Здравствуйте, – отчужденно ответила она.
И вдруг ее лицо радостно просветлело.
– Я вас сразу и не признала!.. Лезут тут всякие… Работать не дают. Откуда в наших краях?
Низкорослые лохматые собаки без напряжения влекли нарты. Каюр Мишка Гребенщиков замер, положил на колени остол – толстенную палку с железным наконечником, которая служила тормозом, а также орудием подбадривания заленившейся собаки. Разительно похожий на древнего идола глубоко осевшими глазами и узким ртом на неподвижном рябом лице, Мишка во всех тонкостях фиоритурно высвистывал «Лунный вальс» Дунаевского. За всю жизнь он прочел только две книги – «Чапаев» и «Алитет уходит в горы». Зато чувствовал музыку и, как многие камчадалы, обладал почти совершенным слухом.
Он был потомственным каюром. Так же, как его отец. И дед. Возможно, прадед – того Мишка не помнил. Фамилию Гребенщиковых хорошо знали на Камчатке – там, где даже в наш век стремящейся к фантастике техники, порой лишь собакам под силу прорываться сквозь пургу, ревущую на заваленных снегом просторах…
Сейчас Мишка – младший представитель славного каюрского рода – стал известен и на одном из островов северной Курильской гряды: вот уже около двух лет он с упряжкой полудиких, вечно голодных псов числился в штате базы промысловой потребкооперации. Точнее, числился Мишка. Да и то проведенный по какой то отвлеченной должности, ибо собственная собачья упряжка штатным расписанием на базе не была предусмотрена. Псы на довольствии не состояли. Потому ели все, что добывал для них хозяин, а также обнаруженное самими – от полуобглоданной рыбьей кости до подхваченной и на ходу разодранной курицы. Бывало – и поросенка. Иногда Мишка нещадно колотил их за это ногами и остолом, порой – делал вид, будто не заметил собачьей инициативы. В зависимости от настроения…
Впрочем, у неутомимых этих зверей был стоический склад натуры: они могли голодать сутками, не выказывая недовольства – лишь особый блеск, который появлялся в их глазах, не сулил добра встреченной живности. Зато никогда не бывали они полностью сыты. Даже с раздутыми от пищи животами псы не отказывались ни от чего, чем можно попользоваться – а вдруг, дескать, завтра нечего будет есть?
– Право право право! – заорал Мишка, почти не разжимая губ. – Пр р раво!
Сухо шуршал снег под полозьями, тонко повизгивали они, когда нарты заносило. Мишка молчал, лениво и зорко посматривая вперед.
– Лево лево! – скомандовал он.
Передовики Цыган и Моряк на лету поймали приказание. Описав плавный полукруг, нарты вышли на узкую дорогу, обозначенную кедровыми вешками.
– Пр рямо! – распорядился Мишка.
И в ту же секунду увидел человека, уверенно скользившего на лыжах в лоб упряжке. Мишка мгновенно узнал его. Да и как не узнать?! Это был единый друг Васька Чеботнягин – моторист с сейнера номер четырнадцать, прозванного «Голубой Дунай» за синюю полосу по наружной стороне фальшборта.
Упряжка наддала хода. Чеботнягин поднял лыжную палку, приветствуя каюра и одновременно приготовившись отразить возможное нападение собак. Сунув остол в передок саней, Гребенщиков резко затормозил. Несколько шагов протащив нарты после его окрика «стой!», собаки замерли, с вожделением и недовольством посматривая на Ваську, трогать которого хозяином категорически воспрещалось.
– Здорово, Миша! Далеко путь держишь?
Безмолвно улыбаясь, Гребенщиков смотрел на невысокую ловкую фигуру друга, на его широкое скуластое лицо, и жесткий чубчик, выбившийся из под ушанки.
– А я к тебе, – не дождавшись ответа, сообщил Васька. – Диспетчерская выход не разрешила. К ночи вроде девятибалка ожидается. Пришвартовали коробку в ковше, и кто куда… Принимаешь гостя?
– Садись, – с той же улыбкой предложил Мишка.
Приторочив лыжи к нартам и уместившись позади каюра, Чеботнягин сказал:
– Улыбаешься ты, будто кило черемши разом сжевал… Отчего это? Характер спокойный, морально выдержанный. А улыбка – как у змея горыныча! Между прочим, читал я – человек, который смеяться не умеет, есть подлец.
Миша не ответил. Он снова превратился в недвижного истукана, и лишь ледяной ветер ворошил воротник его овчинного тулупа.
– Потому, хоть с видимости ты и ничего, но опасаться тебя, видать, следует…
– Идиет! – не оборачиваясь, ответил Гребенщиков, слегка задетый васькиным балагурством.
Чеботнягин заржал, довольный тем, что расшевелил идола. Отсмеявшись, заметил:
– Так от тебя разве услышишь что путное?
Оба они родились в Ключах – в то время обычном камчатском поселке. Обоим было по двадцать четыре года. Знали друг друга с малолетства. Не сразу и вспомнишь – сколько вместе пережито! Выручая настырного Чеботнягина, который ввязался в неравную драку, Мишка более двух месяцев провалялся в больнице. Зато тот же Чеботнягин, рискуя жизнью, спас его, попавшего весной в коварную полынью…
Словом: их дружба лежала на крепкой основе. А шутка… Так без нее здесь нельзя! Потому что скрашивает она тяготы жизни, а также частую непогоду. Особенно с таким молчуном, вроде Миши, с которым требуется разговаривать за двоих.
– Слышь, а я топливный насос получил! – после долгой паузы, пересиливая встречный ветер, прокричал Чеботнягин. – Новенький! Сейчас добрую путину – и зашибем крупные бабки!
– Что ты все… с деньгами? – полуобернувшись, хмуро спросил каюр.
– Потому, что я человек жизненный… Какой, по твоему, вернейший ключ к радостям жизни? А? Я утверждаю – бабки. Или не согласен?
Ссутулившаяся Мишкина фигура явно свидетельствовала о его несогласии с подобным утверждением, хотя вслух он и не опровергал Чеботнягина. Раздраженный этим, Васька сказал:
– Дураком тебя не назовешь. Но и умным – тоже! Несовременный ты человек… Я, например, техническую профессию освоил. А ты? Сколько можно крутить хвосты барбосам? Словно ничего более человеку не надо!
Мишка гневно хмыкнул, без слов взмахнул остолом. Собаки рванули, подняв снежную пыль.
– Куда едем? – поинтересовался Чеботнягин, меняя тему.
Мишка помолчал, будто набирал разгон для длинной речи.
– На комбинат. Завскладом велел приехать, – наконец, разрядился он. – Солонина там попортилась. Собачкам хочу взять.
– Приятного им аппетита! – ухмыльнувшись, пожелал Васька.
То, что ради интересов своих псов Гребенщиков забывал о собственном отдыхе, и что те платили ему полной взаимностью – являлось для Васьки одной из частых тем для зубоскальства.
– Впер р ред! – свирепо гаркнул Мишка.
От нечего делать Васька огляделся вокруг. Середина апреля никак не сказывалась на заснеженной тундре. И не удивительно – в прошлом году на первое мая накатилась такая пурга, что вытянешь руку – пальцев не видать…
Упряжка бежала по дороге, пробитой аэросанями, через крошечный, вроде пустынный, поселок. Около крайнего дома несколько кур что то выклевывали в снегу. Внезапно черная собачонка в середине упряжки, коротко тявкнув, метнулась в их сторону. В ту же секунду вся упряжка рванулась за ней. Бдительный Мишка рассек воздух пронзительным свистом. Собаки отпрянули от заметавшихся в панике кур, нарты резко накренились и не перевернулись лишь потому, что люди уперлись ногами в наст. Чеботнягин выругался, Мишка злобно заорал – и псы помчались дальше, разочарованно покачивая оскаленными мордами…
– Через Жучку все кобели перебесились… Моряк с Цыганом глотки друг дружке рвут, – недовольно вымолвил Гребенщиков.
– Любовь! – глубокомысленно заметил Васька. – Из за нее не только собаки – люди бесятся…
Нарты одолели не менее километра, когда он заговорил снова:
– Эх, Миша! Встречу соображающую девчонку… ну, само собой, чтобы кровь с молоком – и женюсь. Вот это будет да! Все писатели, которые ложные романы сочиняют, от позора позеленеют…
Каюр, тормозя, рывком опустил остол. Его лицо, как бы вспыхнувшее изнутри, настолько изменилось, что Чеботнягин оторопел. В тишине тяжело дышали собаки.
– И какая она будет, твоя любовь? – странно спросил Мишка.
– Хорошая, – неуверенно ответил Чеботнягин, чуть теряясь под пристальным Мишкиным взглядом.
– Что же тебе для этого надо?
– Понятно, что… Стоящую девчонку. А материальную базу создам… Ну чего выпялился? – уже закипая, повысил голос Васька.
– Эх, ты! Думаешь, умный. А сам…
Гребенщиков умолк, ни с того, ни с сего погрозил Ваське кулаком. Тот хотел было ответить, но Мишка перебил:
– Любовь – это… Как море! – с великой убежденностью выговорил он. – Да в шторм!
– Ну, заговорил, – пробормотал Чеботнягин. – Еще чего?
Мишка закрыл глаза, глубоко вздохнул.
– Такую б встретить, чтобы как царевна Лебедь! Чтобы поняла тебя душой и предана стала – навсегда!.. И волосы у нее будут золотые, а глаза – синие!
– Ишь, чего захотел! – издевательски захохотал Чеботнягин, одновременно изумленный и оскорбленный. – Губок бриллиантовых вам не требуется?
И тут же, прекратив демонический смех, подчеркнуто вежливо сообщил:
– Кстати, вот она и появилась! Ваша Лебедь…
В коричневой шубке из дешевого плюша, она резво вышагивала по уже четко обозначенной дороге, которая вела к поселку рыбоконсервного комбината – основному населенному пункту на этом крошечном островке. Действительно – то была о н а! Ее испуганное лицо розовело «кровью с молоком», о чем мечтал Чеботнягин, а глаза мерцали густой синевой, как у сказочной Мишкиной царевны. И хотя головку окутывал шерстяной платок, какие встретишь на каждом шагу, Гребенщиков точно знал – волосы девушки золотого цвета…
Даже то, что незнакомка обыденно взвизгнула, когда рядом возникли оскаленные собачьи пасти, не смогло низвергнуть ее на уровень других, встречавшихся до сих пор.
Чудо явилось столь неожиданно, что и Гребенщиков, и Чеботнягин в первое мгновенье онемели. Лишь когда отъехали добрую сотню метров, Васька опомнился.
– Тормози! – свистящим шепотом приказал он.
– Сто ой! – обеими руками вцепившись в остол, вскричал растерянный Гребенщиков.
Когда она неуверенно приблизилась, сбоку опасливо поглядывая на собак, уже пришедший в себя Чеботнягин соскочил с нарт.
– Разрешите вас приветствовать, прекрасная мисс! Рассекретьтесь – куда идете?
– Да на комбинат. Куда еще? – посмотрев сначала на него, а затем на Мишку, сообщила девушка.
– Вам повезло. Садитесь, подвезем, – предложил Васька, жестом указывая – куда сесть.
Девушка колебалась.
– Мне недалеко. Сама доберусь.
– Не бойтесь! За проезд не возьмем, – заверил Чеботнягин, джентльменски подхватывая ее под локоток.
Тем временем Мишка, полуоткрыв рот, словно в изумлении, не отрываясь, смотрел на царевну.
– Трогай! – опасаясь, что та передумает, торопливо бросил Васька и, подтолкнув нарты, примостился сзади.
…Собаки, кажется, тянули с прежней резвостью. Но даже на малых подъемах судорожно напрягались их ноги, лохматые головы никли так, что вывалившиеся языки почти касались наста. Когда дорога круто заломила вверх, Мишка соскочил, уперевшись руками, начал помогать псам.
Чеботнягин, вроде невзначай, прихватил руку девушки. На ее недоуменный взгляд ответил:
– Не упасть бы вам. Это ж зверюги! Рванут – и поминай, как звали…
Понимая – подобная характеристика «собачек» никак не понравится каюру, Васька, скосившись, подмигнул ему: знаю, мол, что говорю, а ты помалкивай! Впрочем, Мишка и так, по обыкновению, молчал. Зато Чеботнягин расходился вовсю.
– Как вас звать величать? – спрашивал он, приглаживая непослушный чубчик. – И с каких краев родом?
– Издалека, – уже свободно отвечала девушка. – Из Сибири.
– Ты смотри! Так я и предполагал! – восторгался Васька. – А имя… сейчас, сейчас… Любовь. Точно?
– Тоня. Антонина то есть.
– Очень приятно. Я Василий… Чего молчишь? – обратился он к Мишке. – Назовись.
Мишка, сбычившись, повернул голову, но ничего не сказал.
– Михаил он. Ласкательно – Миша… Стало быть, теперь мы официально знакомы. И можем войти в дипломатические отношения, – соловьем разливался Васька. – Давно в этих краях?
– Недавно. Три недели только.
– То то смотрю, еще не встречались! Я здесь всех знаю. А такая, как вы, сразу бы в глаза бросилась! Надолго предполагаете осесть?
– По договору на год. А там как сказать? Видно будет.
– Понятно. Значит, на комбинате работаете, – с удовлетворением заметил Васька. – Даже стихийно будем встречаться… Кстати, стоящее дело. Путина обещает быть богатой. Есть такие признаки…
Он умолк, пытаясь припомнить «признаки», свидетельствующие о его осведомленности. Но ничего не придумал, ограничившись туманным намеком на известную ему новейшую научную аппаратуру, благодаря которой можно точно определить ход косяков и пересчитать рыб в них абсолютно до одной. Мишка косо глянул на него. Спасая престиж, Чеботнягин похвастался:
– Между прочим, я начальник трюмной команды. На передовом сейнере, удостоенном звания комтруда…
Мишка, не терпевший лжи, раздраженно откашлялся. Потому Чеботнягин, отлично изучивший его нрав, повествование о собственных заслугах решил отложить до следующего раза.
Наступившую паузу прервала девушка.
– Первый раз в жизни на собаках еду! Раньше только в кино видела… Здорово! И ничуть не страшно.
Васька заметил, что, произнося эти слова, она почему то посмотрела в сторону Мишки. Задетый невниманием к себе, да еще пресеченный в попытке предстать перед девушкой в несуществующей, к слову, роли «начальника трюмной команды», он немедленно охладил ее восторги.
– Собаки на сегодняшний день – отсталость! Хотите, я вас на аэросанях прокачу? Вот это класс!
– Спасибо. Я приехала, – сказала девушка. – Счастливо, ребята.
И ушла по улице, которая упиралась в серые стены рыбоконсервного завода… Они неотрывно смотрели ей вслед. Потом Гребенщиков со злобой сказал:
– Слезай к чертовой матери! Если собаки – отсталость… Трепло!
– Тихо, тихо! – хмуро ответил Васька. – Не ори. Лопухи мы… Где ее теперь отыскать? На заводе, рыббазах? А может, на кухне – в столовой какой?.. Из за тебя все! Молчит, как пень.
Мишка не ответил. Лишь непонятно посмотрел на него.
* * *
Встретилась она неожиданно в разгар путины, возле одного из длинных столов, на которых разделывали выгруженную рыбу. С Васькиного сейнера, только что причалившего к бетонной стене пирса, бьющуюся кету наваливали на транспортер. Впервые за много часов выбравшись из моторного отделения, жмурясь от прозрачного утреннего солнца, он прогуливался рядом с Мишкой, на горячее время путины призванным для помощи рыбзаводу.
Копну золотистых волос царевны чуть приминала красная, в белый горошек, косынка Горячий румянец лежал на ее щеках, а темно синие глаза были как у фарфоровой куклы, умеющей говорить одно слово – «мама». И вообще она удивительно напоминала большую куклу, обутую в резиновые сапоги, которая ловко орудовала широким ножом, красным от рыбьей крови…
Васька уставился на пружинную гибкость ее спины и линии сильных бедер. Растерянно улыбающийся Гребенщиков видел просвеченную солнцем прядь волос, тень усталости под синими глазами.
– Здравствуй, Антонина! – первым поздоровался Васька, когда друзья подошли к ней.
Девушка резко выпрямилась.
– Здравствуйте, – отчужденно ответила она.
И вдруг ее лицо радостно просветлело.
– Я вас сразу и не признала!.. Лезут тут всякие… Работать не дают. Откуда в наших краях?
