Лёгкое, нежно-оранжевое солнце поднималось над горизонтом, неся в мир свет и краски. Первым делом оно щедро брызнуло на разоспавшиеся облака, и они, с обожжёнными розовыми боками нехотя поползли в сторону, открывая зелёные просторы.
Не счесть, сколько раз вставало оранжевое светило над этим местом и наблюдало, чаще, медленные, иногда стремительные, его изменения.
Оно помнило, как рождалась эта, сейчас уже многоводная, река. И теперь бросило в её прозрачную рябь щедрые горсти золотых искр. А этот бескрайний лес. Казалось, что он тут обосновался испокон веков, но было время, когда здесь всё выглядело по-другому. На этом месте, как и на любом другом, земной наряд менялся много раз. А сколько загадочных существ бродили по едва заметным тропам. Где они сейчас? Растаяли, как дым.
Пройдут тысячи и тысячи лет, и время вновь преобразит это место. Но сила нашего воображения, пусть ненадолго, отнесёт нас в те края, почти на тысячелетие в прошлое, и познакомит нас с местными обитателями — нашими прапрапрародственниками…
- Ай, надоели, идите уже отсюда.
Дети притихли, молча вышли из-за стола, выскользнули на улицу. Когда мать не в духе, лучше держаться от неё подальше. Старший Тихомир оглянулся в дверях, посмотрел долгим взглядом, но и он смолчал. Хотя Кисеиха успела заметить гневные сполохи в глазах сына.
- Чего разогнала всех? – нахмурился муж.
- Ничего, - Кисеиха загремела горшками, потом бросила их, схватила подойник, побежала к корове.
Подальше от мужа. Потому что именно на него и хотелось наорать от души. Даже в волосы вцепиться. Да нельзя.
Уселась хмурая под корову. Замерла неподвижно. Ну вот и одна. Теперь можно подумать. А что тут думать? Опять «тяжёлая». Одиннадцатый раз! Сколько можно?
Захотелось от ненависти к чужой жизни в своём теле ударить кулаком в живот. Ударила. Легче не стало.
«Хорошо хоть «эти» не все выжили» - мелькнула злорадная мысль.
Потом опомнилась, потяжелело на сердце. Но быстро нашла оправдания: «А как тут по-другому думать? Их же растить надо. Есть-пить, небось, каждый день хотят. Где тут терпения набраться?»
Оглядела задумчиво сарай… «Ладно, может, ещё обойдётся».
Не обошлось.
Но в следующие месяцы никому не признавалась. И живот стягивала тряпками так, что дышать было трудно. Терпела. Терпела, когда голова кружилась от усталости и тяжёлой работы. Терпела, когда муж приставал с ласками.
- Подобрела ты… - сказал он однажды и посмотрел вопросительно.
- Прям тут… Подобрела. Погляди-ка лучше на Асипиху, во кто подобрел. Скоро в дверь не пролезет. А я чуть… всё ж не девица, - Кисеиха сделала вид, что не разгадала сомнения мужа.
А когда пришло время, прогнала детвору в лес за ягодами, старшие сами разошлись кто куда – работы хватало, пошла в сарай.
«Никто не узнает, и сама забуду…»
Не получилось и тут.
Не успела управиться, дверь заскрипела. Муж. Стал молча в проёме, освещённый со спины солнечным светом. Кисеиха заюлила:
- Во… И сама не знала. А ты говорил – подобрела. А тут вон что.
Кисей отвёл тяжёлый взгляд от жены, скинул рубаху, завернул младенца, взял на руки.
- Девочка…
Пошёл с ребёнком в дом, с каждым шагом всё острее чувствуя, как безграничная жалость и любовь захлестнули сердце до боли, осветили жизнь новым смыслом.
- Как же нам с тобой выжить? Как мне уберечь тебя?
С того дня Кисей к жене больше не прикасался.
Вот и исполнилось ещё одно хотение. Только радости оно не принесло.
Петух разорался как раз под окнами дочерей. Домна отодвинула одну за другой заслонки волоковых окон, стараясь делать это без лишнего шума, но с каждым открывшемся отверстием в горницу врывались вопли куриного предводителя. Дочкам, конечно, пора просыпаться, но не под такие же пронзительные крики. Женщина выглянула в самый широкий проём и шикнула на петуха. Тот с неохотой отошёл. Замолчал. Домна тут же пожалела, что его прогнала. Всё-таки, он кричал не просто так, разгонял нечистую силу, что подступила за ночь со всех сторон. А окна — самоё уязвимое место в доме. Женщина поспешно стала шептать нужные слова.
Домна была уже в том возрасте, когда лицо отражало её внутреннюю сущность: мать и хозяйка, добрая, заботливая и серьёзная, а выражение глаз говорило о мягком, снисходительном нраве.
Яркие краски заоконной весны задержали взгляд женщины лишь на несколько мгновений. Вид из окна был потрясающий. Но Домна привыкла видеть широкую полноводную Русу и зелёные дали на другом её берегу. «Вот и Живин день подходит, — вспомнила она, — кажется совсем недавно завывали вьюги, а теперь лето на носу. Сегодня народ всю ночь будет прославлять дочь Лады. Вот только разрешит ли Ивар погулять с соседями? Птиц держит в клетке, наверное, для нынешнего праздника. Разрешит, небось. Что ж тут такого?» Она поискала глазами мужа и сына. Нашла. Каждый занимался во дворе своим делом, как и положено.
Женщина отошла от оконного проёма, давая возможность солнцу заглянуть в их жилище, и вновь губы её прошептали заветные слова.
Муж в последнее время стал с неодобрением относиться к её заговорам, которые сложились издревле и которым, как водится, научила её матушка и бабушка. Но прямого запрета не было. К тому же Домна и сама замечала, что муж не вовсе отказался от верований предков. Привычно вздохнула. Где ей, женщине во всём разобраться. Её удел — дети и хозяйство.
Взглянула на дочерей. Спят ещё, девичий сон крепок. Старшая Василиса хмурит тёмные брови. И во сне, видать, чем-то недовольна. И в кого такая уродилась? Ей вдоль, она — поперёк. Уж замуж давно пора, но после Еремея ни на кого не хочет смотреть. От таких пригожих парней нос воротит. А ведь уже в том возрасте, когда пора задуматься, как бы не пришлось слёзы лить и жаловаться на недолю.
Подошла к пряслицам дочерей. Вот и работа Василисы не очень аккуратная. Такие нити годятся лишь для грубой ткани. Ох, по всему видно, что не лежит душа девки к женским заботам. С детства такая. Дедова забава. Сыночки старшие не выжили, вот и прикипел дед к Василисе. Сызмальства к охоте приспособил. Годочков пять ей было, как принесла из леса первого зайца.
А как дед погиб, с медведем не совладал, так девка и неласковая стала. Тогда многое переменилось. Свекровь на погребальном костре смерть добровольную приняла. Да не добровольной она оказалась. Кричала долго и протяжно, сына Ивара молила о помощи. Слышала её Домна, несмотря на громкие погребальные пения и веселье, слышал и муж. Не смогли заглушить их удары палицами по щитам, которыми мужчины словно пытались скрыть бесчестие их рода.
Тяжело переживал тогда Ивар, посидела головушка за ночь. А на утро пошёл к батюшке Прокопию, долго не возвращался. А когда вернулся, собрал всю семью и пошли они веру новую принимать. Был Ивар, стал — Иван. Хотя, все его продолжили звать прежним именем.
Робкий солнечный лучик всё же добрался до средней дочери — Ярины и сейчас щекотал её длинные тёмные ресницы. Ладная девка получилась. Брови тёмные как у сестры, а лицом тоньше, нежнее. Годочков восемь ей, кажется, было, как посватался первый жених. С тех пор нет покою ни отцу, ни матери, боятся одну за водой отпускать, как бы насильно какой жених не умыкнул. Рановато ей ещё. Да и батюшка Прокопий против ранних браков. А Ивар к нему крепко прислушивается. Видать забыл, что сама же Домна на годок всего постарше была, когда её выдали замуж. А Ивару ещё меньше. Но ничего, не хуже других живут.
— Вставайте, донюшки, утро приспело.
На одном из сундуков шуба зашевелилась, и из неё выглянула белёсая головка меньшой дочери Тиши.
— Здравствуй, матушка!
— Здравствуй, милая. А ты никак опять здесь спала?
— Матушка, упроси батюшку, чтобы я здесь жила с сестрицами. Я уже большая.
Сонная Тиша подошла к Домне и по-детски прижалась, обняла тёплой рукой за шею.
— Ладно, поговорю.
Горница, которая раньше часто пустовала из-за ненадобности, полюбилась подрастающим дочерям, сюда перенесли они свои работы, здесь стали и ночевать. Ивар позаботился о том, чтобы в ней было тепло, Домна с дочерьми побелили стены, выскоблили пол. Три волоковых окна давали достаточно света, и горница стала самым уютным жилым помещением.
— Ну, будет, — Домна отстранила младшую дочь, — буди сестриц, солнце уж высоко.
И вышла за дверь.
Через дебри и буреломы глухого леса пробиралась женщина. Возраст её трудно было определить, так как седые лохмы свисли неряшливо на лицо и частично скрывали его. Время от времени она одной рукой пыталась убрать непослушные пряди под видавший лучшие времена дырявый плат, но и тогда лицо не спешило сообщить о возрасте, так измазалось оно и потемнело от загара.
Многослойная одежда её была из грубой шерстяной ткани, войлока и кожи. Подолы рубахи и запоны изодрались и лоскуты волочились по земле, иногда вовсе отрывались и повисали на колючих кустах. На ногах рваные поршни готовились вот-вот развалиться.
Женщина очень устала. Она едва держалась на ногах и часто спотыкалась о стволы поваленных деревьев.
Одной рукой она прижимала к груди свёрнутую шкуру какого-то животного. Похоже, волка или собаки. Вдруг из свёртка послышался громкий плач младенца. Недовольный и требовательный. Женщина замедлила шаг. Время подумать о пропитании. И своём, и ребёнка. Она пошла дальше уже медленнее, внимательно выискивая в траве нужные ей приметы. Нашла заячью тропку, осмотрела изгрызенную кору деревьев, свежим помёт, выбрала подходящий участок, положила свёрток с младенцем на муравчатый пригорок неподалёку, и быстро соорудила из тонких прутиков несколько силков для животных.
Стало смеркаться. Женщина пошла далее, теперь уже выбирая подходящее место для ночлега. Вот старый коренастый дуб с дуплистый стволом. Она накидала еловых веток между его торчащих корней, легла на бок, головой у изъеденного временем и насекомыми ствола, прижала к себе ребёнка. Малыш вновь заплакал. Женщина стала что-то нашёптывать и напевать. Ребёнок постепенно затих.
Наступила ночь, тихая и не слишком тёплая, но это не очень беспокоило уставшую путницу. Её худощавое, но крепкое тело не было избаловано комфортом и почти не реагировало на лесную сырость и прохладу.
Полная луна залила округу жёлто-голубым светом, создавая причудливые тени от веток и стволов деревьев. Лес наполнился особыми звуками. Но и они женщину не тревожили. Вскоре она уснула.
Ветер шумел в кронах деревьев, ночные птицы оглашали окрестности своим пением, некрупные животные старались добыть себе пропитание — все эти еженочные хлопоты лесных обитателей не прерывали сна. Но время от времени она резко открывала глаза и внимательно вглядывалась в темноту. Вот спрыгнула совсем рядом на землю рысь. На секунду пересеклись взгляды — человеческий и кошачий. Рысь отвела свой, осторожно обошла лесных гостей и скрылась в кустах. Незадолго до полуночи пробегала волчица, остановилась в нескольких саженях от людей, понюхала тревожно воздух и прошмыгнула дальше. Женщина вновь закрыла глаза.
На рассвете стало ясно, что путница больна. Её глаза лихорадочно блестели, а без того загорелые и обветренные щеки пылали багровым румянцем. Она с видимым усилием встала, взяла ребёнка на руки. Малыш вяло захныкал. Женщина нахмурилась. Без сомнения, ребёнок погибал от голода и жажды. Она почистила тело малыша широкими листьями лопуха, затем направилась к вчерашним ловушкам. Одна из них сделала своё дело. Тушку зайца женщина почти равнодушно заткнула за пояс. Очевидно, не заяц был целью охоты.
Внезапно она остановилась, вытянулась, подняла голову, набрала полные лёгкие воздуха и завыла протяжным волчьим воем. Затем долго стояла, прислушиваясь. Через какое-то время до неё донёсся такой же протяжно-тоскливый, но далёкий ответ. Женщина больше не выла. Ей нужно было знать местоположение логова ночной волчицы, и она его узнала. А теперь надо ждать. Ждать, когда взрослые волки уйдут на охоту. А детёнышей она постарается добыть для своих целей. Во всяком случае, один волчонок ей точно бы пригодился.
Когда солнце поднялось над лесом, путница отправилась на поиски логова. И довольно быстро нашла. Взрослых волков не было видно, а волчата, как водится, попрятались. Но ничего, свежая тушка зайца их быстро выманит из всех укрытий. Она знает, как всё надо сделать.
Действительно, вскоре двухмесячный щенок, визжа и кусаясь, норовил вырваться из её крепких рук, ну да она его быстро усмирила. Потом быстро пошла прочь.
Вскоре наткнулась на неширокий лесной ручей. Женщина жадно попила воды, умылась. Поколебалась немного, дать или нет этой же воды малышу. Сдержалась. Теперь есть лучший вариант для подкрепления его сил.
Женщина понимала, что волки возьмут её след, поэтому сняла разулась и долго шла по щиколотку в холодной воде. Так на некоторое время можно сбить волков со следа.
Всё. Теперь пора ей исполнить свой долг. Женщина постаралась всё положенное сделать быстро. Вместо материнского сосца — мизинец, вместо молока — кровь волчонка. Малыш жадно сосал её палец, а она пускала тонкую струйку по своему мизинцу ему в рот. Получилось! Женщина почти ликовала. Малыш жадно пил, кровь пузырилась у него на губах, а глазки блестели оживлённо и с интересом.
Наелся.
Женщина быстро соорудила из подручных материалов столбик, на него уложила голый череп волчонка по направлению к восточной стороне, завязала ему глазные впадины длинным куском его же шкуры, положила лапу под череп, при этом непрерывно что-то нашёптывая — это должно угасить желание волков мстить за своего детёныша.
Когда всё было сделано, она услышала рвотные звуки. Перепугано обернулась к ребёнку. Его лицо было залито кровью. Она схватила его на руки, пытаясь остановить рвоту. Но оказалось бесполезно. Маленького сотрясала одна судорога за другой, до тех пор, пока последняя капля чужой крови не вышла из его организма. Потом он заплакал тихо и обижено.
Женщина впервые испугалась. Она поняла, что времени у неё почти не осталось. И побежала.
Вскоре вся семья из рода Видборичей собралась в избе за завтраком. Девушки спустились из своей горницы под неодобрительные взгляды отца.
— Спите долго, — буркнул он.
Ярина и Тиша виновато опустили головы, смирно прошли на свои места. Василиса, казалось, не расслышала.
После краткой молитвы все приступили к трапезе.
— Да они опять жгли лучины до поздней ночи, — чуть насмешливо продолжил прерванную было тему брат Лан.
— Мы пряли, — робко возразила Тиша, за что и получила несильный щелчок по лбу от матери.
— Ягода калина сама себя хвалила: я-де с мёдом хороша. Видела я вашу пряжу. У Ярины хоть что-то получается, а тебе, Василиса, должно быть совестно! — Домна возмущённо обернулась к старшей дочери. — Какова пряха, такова и рубаха. Ладно, что мать одевает, а если бы свои наряды носила, стыдно людям в глаза смотреть было бы.
— А пускай на свои рубахи смотрят!
Домна от таких дерзостей застыла с крынкой в руках. Девочки ещё ниже склонили свои повинные головушки, и даже Лан опешил от нахальства сестры. И только старая баушка сосредоточенно катала в своём беззубом рту какой-то особо вкусный кусочек и никак не отреагировала на выходку Василисы.
— Цыц! — Ивар нахмурил брови. — Не доросла ещё, чтобы людям глаза завязывать.
Не счесть, сколько раз вставало оранжевое светило над этим местом и наблюдало, чаще, медленные, иногда стремительные, его изменения.
Оно помнило, как рождалась эта, сейчас уже многоводная, река. И теперь бросило в её прозрачную рябь щедрые горсти золотых искр. А этот бескрайний лес. Казалось, что он тут обосновался испокон веков, но было время, когда здесь всё выглядело по-другому. На этом месте, как и на любом другом, земной наряд менялся много раз. А сколько загадочных существ бродили по едва заметным тропам. Где они сейчас? Растаяли, как дым.
Пройдут тысячи и тысячи лет, и время вновь преобразит это место. Но сила нашего воображения, пусть ненадолго, отнесёт нас в те края, почти на тысячелетие в прошлое, и познакомит нас с местными обитателями — нашими прапрапрародственниками…
ЧАСТЬ 1
Глава 1 Несколько лет назад
- Ай, надоели, идите уже отсюда.
Дети притихли, молча вышли из-за стола, выскользнули на улицу. Когда мать не в духе, лучше держаться от неё подальше. Старший Тихомир оглянулся в дверях, посмотрел долгим взглядом, но и он смолчал. Хотя Кисеиха успела заметить гневные сполохи в глазах сына.
- Чего разогнала всех? – нахмурился муж.
- Ничего, - Кисеиха загремела горшками, потом бросила их, схватила подойник, побежала к корове.
Подальше от мужа. Потому что именно на него и хотелось наорать от души. Даже в волосы вцепиться. Да нельзя.
Уселась хмурая под корову. Замерла неподвижно. Ну вот и одна. Теперь можно подумать. А что тут думать? Опять «тяжёлая». Одиннадцатый раз! Сколько можно?
Захотелось от ненависти к чужой жизни в своём теле ударить кулаком в живот. Ударила. Легче не стало.
«Хорошо хоть «эти» не все выжили» - мелькнула злорадная мысль.
Потом опомнилась, потяжелело на сердце. Но быстро нашла оправдания: «А как тут по-другому думать? Их же растить надо. Есть-пить, небось, каждый день хотят. Где тут терпения набраться?»
Оглядела задумчиво сарай… «Ладно, может, ещё обойдётся».
Не обошлось.
Но в следующие месяцы никому не признавалась. И живот стягивала тряпками так, что дышать было трудно. Терпела. Терпела, когда голова кружилась от усталости и тяжёлой работы. Терпела, когда муж приставал с ласками.
- Подобрела ты… - сказал он однажды и посмотрел вопросительно.
- Прям тут… Подобрела. Погляди-ка лучше на Асипиху, во кто подобрел. Скоро в дверь не пролезет. А я чуть… всё ж не девица, - Кисеиха сделала вид, что не разгадала сомнения мужа.
А когда пришло время, прогнала детвору в лес за ягодами, старшие сами разошлись кто куда – работы хватало, пошла в сарай.
«Никто не узнает, и сама забуду…»
Не получилось и тут.
Не успела управиться, дверь заскрипела. Муж. Стал молча в проёме, освещённый со спины солнечным светом. Кисеиха заюлила:
- Во… И сама не знала. А ты говорил – подобрела. А тут вон что.
Кисей отвёл тяжёлый взгляд от жены, скинул рубаху, завернул младенца, взял на руки.
- Девочка…
Пошёл с ребёнком в дом, с каждым шагом всё острее чувствуя, как безграничная жалость и любовь захлестнули сердце до боли, осветили жизнь новым смыслом.
- Как же нам с тобой выжить? Как мне уберечь тебя?
С того дня Кисей к жене больше не прикасался.
Вот и исполнилось ещё одно хотение. Только радости оно не принесло.
Глава 2
Петух разорался как раз под окнами дочерей. Домна отодвинула одну за другой заслонки волоковых окон, стараясь делать это без лишнего шума, но с каждым открывшемся отверстием в горницу врывались вопли куриного предводителя. Дочкам, конечно, пора просыпаться, но не под такие же пронзительные крики. Женщина выглянула в самый широкий проём и шикнула на петуха. Тот с неохотой отошёл. Замолчал. Домна тут же пожалела, что его прогнала. Всё-таки, он кричал не просто так, разгонял нечистую силу, что подступила за ночь со всех сторон. А окна — самоё уязвимое место в доме. Женщина поспешно стала шептать нужные слова.
Домна была уже в том возрасте, когда лицо отражало её внутреннюю сущность: мать и хозяйка, добрая, заботливая и серьёзная, а выражение глаз говорило о мягком, снисходительном нраве.
Яркие краски заоконной весны задержали взгляд женщины лишь на несколько мгновений. Вид из окна был потрясающий. Но Домна привыкла видеть широкую полноводную Русу и зелёные дали на другом её берегу. «Вот и Живин день подходит, — вспомнила она, — кажется совсем недавно завывали вьюги, а теперь лето на носу. Сегодня народ всю ночь будет прославлять дочь Лады. Вот только разрешит ли Ивар погулять с соседями? Птиц держит в клетке, наверное, для нынешнего праздника. Разрешит, небось. Что ж тут такого?» Она поискала глазами мужа и сына. Нашла. Каждый занимался во дворе своим делом, как и положено.
Женщина отошла от оконного проёма, давая возможность солнцу заглянуть в их жилище, и вновь губы её прошептали заветные слова.
Муж в последнее время стал с неодобрением относиться к её заговорам, которые сложились издревле и которым, как водится, научила её матушка и бабушка. Но прямого запрета не было. К тому же Домна и сама замечала, что муж не вовсе отказался от верований предков. Привычно вздохнула. Где ей, женщине во всём разобраться. Её удел — дети и хозяйство.
Взглянула на дочерей. Спят ещё, девичий сон крепок. Старшая Василиса хмурит тёмные брови. И во сне, видать, чем-то недовольна. И в кого такая уродилась? Ей вдоль, она — поперёк. Уж замуж давно пора, но после Еремея ни на кого не хочет смотреть. От таких пригожих парней нос воротит. А ведь уже в том возрасте, когда пора задуматься, как бы не пришлось слёзы лить и жаловаться на недолю.
Подошла к пряслицам дочерей. Вот и работа Василисы не очень аккуратная. Такие нити годятся лишь для грубой ткани. Ох, по всему видно, что не лежит душа девки к женским заботам. С детства такая. Дедова забава. Сыночки старшие не выжили, вот и прикипел дед к Василисе. Сызмальства к охоте приспособил. Годочков пять ей было, как принесла из леса первого зайца.
А как дед погиб, с медведем не совладал, так девка и неласковая стала. Тогда многое переменилось. Свекровь на погребальном костре смерть добровольную приняла. Да не добровольной она оказалась. Кричала долго и протяжно, сына Ивара молила о помощи. Слышала её Домна, несмотря на громкие погребальные пения и веселье, слышал и муж. Не смогли заглушить их удары палицами по щитам, которыми мужчины словно пытались скрыть бесчестие их рода.
Тяжело переживал тогда Ивар, посидела головушка за ночь. А на утро пошёл к батюшке Прокопию, долго не возвращался. А когда вернулся, собрал всю семью и пошли они веру новую принимать. Был Ивар, стал — Иван. Хотя, все его продолжили звать прежним именем.
Робкий солнечный лучик всё же добрался до средней дочери — Ярины и сейчас щекотал её длинные тёмные ресницы. Ладная девка получилась. Брови тёмные как у сестры, а лицом тоньше, нежнее. Годочков восемь ей, кажется, было, как посватался первый жених. С тех пор нет покою ни отцу, ни матери, боятся одну за водой отпускать, как бы насильно какой жених не умыкнул. Рановато ей ещё. Да и батюшка Прокопий против ранних браков. А Ивар к нему крепко прислушивается. Видать забыл, что сама же Домна на годок всего постарше была, когда её выдали замуж. А Ивару ещё меньше. Но ничего, не хуже других живут.
— Вставайте, донюшки, утро приспело.
На одном из сундуков шуба зашевелилась, и из неё выглянула белёсая головка меньшой дочери Тиши.
— Здравствуй, матушка!
— Здравствуй, милая. А ты никак опять здесь спала?
— Матушка, упроси батюшку, чтобы я здесь жила с сестрицами. Я уже большая.
Сонная Тиша подошла к Домне и по-детски прижалась, обняла тёплой рукой за шею.
— Ладно, поговорю.
Горница, которая раньше часто пустовала из-за ненадобности, полюбилась подрастающим дочерям, сюда перенесли они свои работы, здесь стали и ночевать. Ивар позаботился о том, чтобы в ней было тепло, Домна с дочерьми побелили стены, выскоблили пол. Три волоковых окна давали достаточно света, и горница стала самым уютным жилым помещением.
— Ну, будет, — Домна отстранила младшую дочь, — буди сестриц, солнце уж высоко.
И вышла за дверь.
Глава 3 Девятнадцать вёсен назад
Через дебри и буреломы глухого леса пробиралась женщина. Возраст её трудно было определить, так как седые лохмы свисли неряшливо на лицо и частично скрывали его. Время от времени она одной рукой пыталась убрать непослушные пряди под видавший лучшие времена дырявый плат, но и тогда лицо не спешило сообщить о возрасте, так измазалось оно и потемнело от загара.
Многослойная одежда её была из грубой шерстяной ткани, войлока и кожи. Подолы рубахи и запоны изодрались и лоскуты волочились по земле, иногда вовсе отрывались и повисали на колючих кустах. На ногах рваные поршни готовились вот-вот развалиться.
Женщина очень устала. Она едва держалась на ногах и часто спотыкалась о стволы поваленных деревьев.
Одной рукой она прижимала к груди свёрнутую шкуру какого-то животного. Похоже, волка или собаки. Вдруг из свёртка послышался громкий плач младенца. Недовольный и требовательный. Женщина замедлила шаг. Время подумать о пропитании. И своём, и ребёнка. Она пошла дальше уже медленнее, внимательно выискивая в траве нужные ей приметы. Нашла заячью тропку, осмотрела изгрызенную кору деревьев, свежим помёт, выбрала подходящий участок, положила свёрток с младенцем на муравчатый пригорок неподалёку, и быстро соорудила из тонких прутиков несколько силков для животных.
Стало смеркаться. Женщина пошла далее, теперь уже выбирая подходящее место для ночлега. Вот старый коренастый дуб с дуплистый стволом. Она накидала еловых веток между его торчащих корней, легла на бок, головой у изъеденного временем и насекомыми ствола, прижала к себе ребёнка. Малыш вновь заплакал. Женщина стала что-то нашёптывать и напевать. Ребёнок постепенно затих.
Наступила ночь, тихая и не слишком тёплая, но это не очень беспокоило уставшую путницу. Её худощавое, но крепкое тело не было избаловано комфортом и почти не реагировало на лесную сырость и прохладу.
Полная луна залила округу жёлто-голубым светом, создавая причудливые тени от веток и стволов деревьев. Лес наполнился особыми звуками. Но и они женщину не тревожили. Вскоре она уснула.
Ветер шумел в кронах деревьев, ночные птицы оглашали окрестности своим пением, некрупные животные старались добыть себе пропитание — все эти еженочные хлопоты лесных обитателей не прерывали сна. Но время от времени она резко открывала глаза и внимательно вглядывалась в темноту. Вот спрыгнула совсем рядом на землю рысь. На секунду пересеклись взгляды — человеческий и кошачий. Рысь отвела свой, осторожно обошла лесных гостей и скрылась в кустах. Незадолго до полуночи пробегала волчица, остановилась в нескольких саженях от людей, понюхала тревожно воздух и прошмыгнула дальше. Женщина вновь закрыла глаза.
На рассвете стало ясно, что путница больна. Её глаза лихорадочно блестели, а без того загорелые и обветренные щеки пылали багровым румянцем. Она с видимым усилием встала, взяла ребёнка на руки. Малыш вяло захныкал. Женщина нахмурилась. Без сомнения, ребёнок погибал от голода и жажды. Она почистила тело малыша широкими листьями лопуха, затем направилась к вчерашним ловушкам. Одна из них сделала своё дело. Тушку зайца женщина почти равнодушно заткнула за пояс. Очевидно, не заяц был целью охоты.
Внезапно она остановилась, вытянулась, подняла голову, набрала полные лёгкие воздуха и завыла протяжным волчьим воем. Затем долго стояла, прислушиваясь. Через какое-то время до неё донёсся такой же протяжно-тоскливый, но далёкий ответ. Женщина больше не выла. Ей нужно было знать местоположение логова ночной волчицы, и она его узнала. А теперь надо ждать. Ждать, когда взрослые волки уйдут на охоту. А детёнышей она постарается добыть для своих целей. Во всяком случае, один волчонок ей точно бы пригодился.
Когда солнце поднялось над лесом, путница отправилась на поиски логова. И довольно быстро нашла. Взрослых волков не было видно, а волчата, как водится, попрятались. Но ничего, свежая тушка зайца их быстро выманит из всех укрытий. Она знает, как всё надо сделать.
Действительно, вскоре двухмесячный щенок, визжа и кусаясь, норовил вырваться из её крепких рук, ну да она его быстро усмирила. Потом быстро пошла прочь.
Вскоре наткнулась на неширокий лесной ручей. Женщина жадно попила воды, умылась. Поколебалась немного, дать или нет этой же воды малышу. Сдержалась. Теперь есть лучший вариант для подкрепления его сил.
Женщина понимала, что волки возьмут её след, поэтому сняла разулась и долго шла по щиколотку в холодной воде. Так на некоторое время можно сбить волков со следа.
Всё. Теперь пора ей исполнить свой долг. Женщина постаралась всё положенное сделать быстро. Вместо материнского сосца — мизинец, вместо молока — кровь волчонка. Малыш жадно сосал её палец, а она пускала тонкую струйку по своему мизинцу ему в рот. Получилось! Женщина почти ликовала. Малыш жадно пил, кровь пузырилась у него на губах, а глазки блестели оживлённо и с интересом.
Наелся.
Женщина быстро соорудила из подручных материалов столбик, на него уложила голый череп волчонка по направлению к восточной стороне, завязала ему глазные впадины длинным куском его же шкуры, положила лапу под череп, при этом непрерывно что-то нашёптывая — это должно угасить желание волков мстить за своего детёныша.
Когда всё было сделано, она услышала рвотные звуки. Перепугано обернулась к ребёнку. Его лицо было залито кровью. Она схватила его на руки, пытаясь остановить рвоту. Но оказалось бесполезно. Маленького сотрясала одна судорога за другой, до тех пор, пока последняя капля чужой крови не вышла из его организма. Потом он заплакал тихо и обижено.
Женщина впервые испугалась. Она поняла, что времени у неё почти не осталось. И побежала.
Глава 4
Вскоре вся семья из рода Видборичей собралась в избе за завтраком. Девушки спустились из своей горницы под неодобрительные взгляды отца.
— Спите долго, — буркнул он.
Ярина и Тиша виновато опустили головы, смирно прошли на свои места. Василиса, казалось, не расслышала.
После краткой молитвы все приступили к трапезе.
— Да они опять жгли лучины до поздней ночи, — чуть насмешливо продолжил прерванную было тему брат Лан.
— Мы пряли, — робко возразила Тиша, за что и получила несильный щелчок по лбу от матери.
— Ягода калина сама себя хвалила: я-де с мёдом хороша. Видела я вашу пряжу. У Ярины хоть что-то получается, а тебе, Василиса, должно быть совестно! — Домна возмущённо обернулась к старшей дочери. — Какова пряха, такова и рубаха. Ладно, что мать одевает, а если бы свои наряды носила, стыдно людям в глаза смотреть было бы.
— А пускай на свои рубахи смотрят!
Домна от таких дерзостей застыла с крынкой в руках. Девочки ещё ниже склонили свои повинные головушки, и даже Лан опешил от нахальства сестры. И только старая баушка сосредоточенно катала в своём беззубом рту какой-то особо вкусный кусочек и никак не отреагировала на выходку Василисы.
— Цыц! — Ивар нахмурил брови. — Не доросла ещё, чтобы людям глаза завязывать.
