Молодцы живо обернулись к паренькам.
— А ты, никак, Ёра? — поинтересовался один.
— Ну да.
— Вот что, Ёра, беги за матерью, пусть приходит сейчас к твоему приятелю домой, она нам тоже нужна.
Ёра рванул.
— Никак опять сынок князя пропал? — зашептались в толпе, не решаясь спросить громко. За лишнее любопытство можно и по шапке получить.
— Да нет же, сказали с добрыми вестями.
Когда княжеские дружинники зашли во двор к Видборичам, народ и не подумал расходиться. В хоромы не лезли, все люди с понятием, нахальства не терпели, а перед воротами собрались. А как иначе? Каждый имеет полное право поинтересоваться, что за добро проплыло на княжеской ладье прямо мимо их носа.
… — Задумал князь-батюшка своему младому сыночку Илюшеньке, наследнику княжескому, собрать малую дружину. Вот и зовёт ваших детей, — молодец указал рукой на Малого и Ёру. — Такая честь оказана вашим ребятам за их подвиг. Верные друзья нужны маленькому княжичу. Так, что, думайте до лета. А там, собирайте ребят, мы за ними приедет. Князь-батюшка не обидит. Будут мальцы при княжеском тереме служить. Им слава, вам почёт и уважение…
Чуть позже от толпы отделилась овальная фигура мельника и укатила на телеге. Думал он предложить заезжим молодцам муки несколько мешочков, но те не взяли:
— Что мы с ней делать будем? — засмеялись они.
«Во дурни, — не оценил бесшабашную легкомысленность весёлых молодцев. — Здесь бы купили, в городе продали бы подороже. И им, и мне выгода была бы». Но, на нет, как говорится, и суда нет. Вернулся домой ни с чем. Но настроение было приподнятым.
— Что нос повесила? — обратился к дочери.
Маниша сидя за прялкой, взглянула на отца хмуро, не зная, что на это ответить.
— Что-то твоего женишка недожениного не видать. То крутился, теперь провалился, — шутка показалась смешной, и мельник захохотал, хлопая себя по круглым бокам.
Маниша замерла, как всегда бывало, когда отец упоминал Лана.
— А ты, дочка, оказывается, не такая уж баламошка, как я про тебя сначала подумал. Это я, получается, немного королобый.
Маниша согнулась над пряжей. Внимание отца было тягостно.
— Ну, чего молчишь? Будет твой жених свататься? А то я и передумать могу…
Две увешанные котомками бабы плутали по узким улочкам Берёзового Кута, ища встречного, чтобы спросить дорогу. Но все, кто оказывался на улице в этот час, бежали на берег речки, поглазеть на княжескую ладью, а на перехожих, покрытых густым слоем дорожной пыли, внимания почти не обращали. В другой раз. Всё же перехожие не редкость, а вот княжеских посланцев не каждый день видишь.
Но бабы не приуныли.
— Адарка, нет у нас тут никаких знакомцев?
— Кто знает? Сколько сёл мы с тобой обошли. Где тут всё упомнить.
— Нет, кажется, здесь мы ещё не были.
Наконец над чьим-то невысоким плетнём, между крынками и горшками, висящими вверх дном на кольях, показалась укутанная платом голова.
— Милая, здрава буди, помоги путницам.
— Что, бабоньки? — отозвалась та.
— Укажи нам хату, где христиане живут. Мы слыхали, что здесь есть такие. Может, они примут паломниц.
— Дак, и мы бы приняли. Ну, если хотите непременно христианский двор… — баба задумчиво завертела головой в разные стороны. — А лучше двора отца Прокопия не найти. Он самый и есть христианин.
— Благодарствуем за твою доброту. Укажи, где он живёт.
— Да я вас, бабоньки, доведу. А то у нас не разобраться не знаючи.
Вскоре путницы входили в невысокие тесовые ворота.
Отец Прокопий, узнав, кто к нему пожаловал, обрадовался.
— К нам, к нам. Заходите. Мы вам завсегда рады.
Ярина хозяйничала у печки. Гостей усадила на лавку за стол.
— А не растопить вам, бабоньки, баньку, оно бы попарились с дороги? — отец Прокопий не знал, куда дорогих гостей усадить, чем угодить. — Подумать страшно! Сколько вёрст ногами перемерили.
— Да мы, батюшка, всё больше сидючи эти вёрсты одолевали. Где на подводе, где на челне, а то во на княжеской ладье. Но от баньки не откажемся. Дюже замёрзли, пока доплыли.
Отец Прокопий поспешил во двор.
Ярина посмотрела на женщин. Пожалела про себя, что чуть живы на лавке сидят.
«Не устали, как же. И как такой путь выдержать можно?» Но стойкость вызвала ещё большее уважение.
— Горяченького молочка попейте пока. Согреетесь.
Ярине было тяжеловато управляться. Паломницы заметили это:
— Да ты не суетись. Сядь, посиди, целы будем. Вы уж нас и так, что детей малых балуете.
Ярина села.
— Моя сестрица этим летом встречалась тоже с паломницами. Из Семи Ручьёв. Может, слыхали.
Бабы переглянулись.
— Мы и есть с Семи Ручьёв.
Ярина озадаченно посмотрела на женщин.
— А не вы ли это были?
— Да кто ж знает? Мы много людей встречали.
— В лесу. Она шла в дальнюю сторону на север за женихом.
— В волчье племя? — вспомнили путницы. — Василиса?
— Да, — обрадовалась Ярина.
— Василису помним. Так вернулась она?
— Вернулась. С женихом. Муж он ей теперь. Бабоньки, не обидьтесь, что оставлю вас одних, сбегаю за сестрой, надо позвать, раз такое дело.
— Ничего, ничего. Не обидимся.
Ярина схватила широкий плат, выскочила во двор.
— Ты куда? — тут как тут Глеб.
— Да эти перехожие оказались знакомыми Василисы. Пойду её кликну.
Глеб посмотрел на свою беременную жену. И, как всегда, нежность затопила сердце. Какая она хрупкая. Как защитить её от бед, которых полно в этом мире? А теперь особенно тревожно.
— Глебушек, — Ярина после свадьбы стала называть мужа таким ласковым именем. — Я сбегаю быстро.
— Нет, милая, уже темнеет. Я сам. Ты возвращайся в хату. А гостьям скажи, пусть в баню идут.
…Когда перехожие вернулись из бани, хата отца Прокопия была переполнена. Слух о паломницах, вернувшихся с самой Палестины, облетел все христианские дворы, и каждый хотел своими глазами увидеть этих женщин. Настоящие ли они? И чем отличаются от обычных людей?
Оказалось, настоящие. И с виду обычные. И посыпались вопросы.
Рассказчицы из них были неплохие. А по пути домой, им столько раз пришлось повторять истории своих похождений, что речь текла по проторённому руслу, бабы ловко чередовались, давая друг другу передых.
К позднему вечеру глаза их стали закрываться, и народ понял, что пора по домам. Стали расходиться. Глеб с отцом Прокопием вышли провожать. В избе остались лишь женщины.
Василиса с Яриной стали стелить на лавках постель.
— А, что же, Василиса, помнишь ли ты свой наказ? — спросила тётка Груня.
— Помню. И вы не забыли?
— Нет, не забыли. Наказала ты, чтобы спросить у мудрого человека, как жить и радоваться. И быть благодарной даже за невзгоды.
— Спросили? — Василиса оставила приготовления, села на лавку и выжидательно посмотрела на женщин.
Ярина тоже заинтересовалась, села рядом с сестрой.
Адарка прыснула смехом:
— Ну и как ты теперь будешь выкручиваться? — спросила она у товарки.
— А как есть, так и скажем, — спокойно ответила тётка Груня. — Кажется, вроде такой простой вопрос, а вот ответа на него и не сыщешь. Много мудрых людей встретилось. И по дороге, и на Святой Земле, и не каждый скоро отвечал. Да и ответы были разные.
— По мне, так, чтобы всегда радоваться, надо с песней в душе жить. Ну, не прямо, с песней. Можно, с шуткой. Весело. Других не огорчать и самой нос не вешать.
— Ишь, ты — проснулась, — усмехнулась тётка Груня, глядя на оживившуюся Адарку. — Только что носом клевала, а тут радость разбудила.
— А ты, тётка Груня как думаешь?
— Думала уже, — женщина задумалась, затрудняясь с объяснением. — Надо быть благодарной. За всё. Бывают люди, им даёшь, а они в ответ — мало. Им ещё даёшь, а они — не так. Следующий раз им и не хочется давать. Потому что — неблагодарные. А которые благодарствуют, да поклонятся на твоё добро, тем и ещё не жалко добавить. Вот таким-то радость и сыплется на их благодарные головушки. Это я так думаю.
— И, опять же, бывает радость, когда другим что-то хорошее делаешь. Не замечали? — Адарка оглядела присутствующих. — Да замечали, — засмеялась, — по глазам вижу.
— А мне ещё кажется, — медленно произнесла Ярина, — что радость робкое и уступчивое чувство. Только что она была в душе, но тут кого-то обидел или подумал плохо — и ушла она сразу. И нет её. Поэтому её надо беречь… Не гнать…
— Наверное, каждый радость находит сам, своим путём, — подумала вслух Василиса.
Она, незаметно для других, погладила рукой живот.
— Ох, девки, хорошо с вами. Радостно!
— Айка, сынок, где ты это взял? — Домна забрала у малыша из рук грязный браслет.
— Та… — добросовестно показал Айка под ступеньки крыльца.
А потом полез туда снова и вытащил ещё много всего.
— Малой! — крикнула Домна.
— Что? — отозвался тот от поленницы.
— Твоих рук дело? Почему Яринины вещи тут валяются?
— А я почём знаю? — возмутился Малой.
Домна пошла в дом, задумчиво рассматривая ленты, гребень, височные кольца.
— Тиша, ты… — и тут Домна поняла, что Тиша сможет всё объяснить. Потому что Тишин взгляд перепугано метнулся от рук матери к её лицу и опустился долу виноватый. Она так и не придумала, куда деть то, что тогда преступно добыли с Хылей в старой Пыриной хате. Так с лета и лежало всё под крыльцом.
— А ну-ка, дочка, пойдём поговорим.
Домна, чтобы никто не побеспокоил, повела Тишу в девичью горницу, которая в последнее время всё чаще пустовала.
— Рассказывай, — приказала мать, когда уселись на лавку.
— Откуда начинать? — вздохнула Тиша, затрудняясь с началом.
— Откуда захочешь, я пойму.
…Разговор получился долгий. Ничего не забыла Тиша. Рассказала про услышанный Хылей ночной заговор Агнии в старой хате, и про то, как на следующий день они вдвоём разгромили ведьмино логово, про странную перехожую тётку Луку и иголку в голове, про то, как Хылю вылечил неведомый Гора, но потом она едва выдержала невыносимые боли в горящий ногах, про то, что, узнав об оставшихся двух днях жизни Глеба, она ползала по селу, пытаясь найти помощь и, не найдя никого, сама поползла в лес помогать…
Домна слушала молча, но в конце не выдержала, опустила лицо в Яринины ленты и горько-горько заплакала.
— Матушка, родная, не плачь, — испугалась Тиша, бросаясь к матери. Она и не помнила мать плачущей.
— Ничего, ничего, доченька, я уже успокоилась.
Они прижались друг к другу и замерли…
— Только знаешь, что удивительно, — немного погодя медленно произнесла Тиша.
— Что? — чуть отстранилась Домна и посмотрела в глаза дочери.
— Мне кажется, что Хыля забывает про иголку.
— Как это?
— Ну, летом, например, она в подробностях всё рассказывала. Потом как будто смутно вспоминала. Когда тётка Кисеиха укололась иголкой, я сразу подумала, не Хылина она? А Хыля забыла про неё, думала, что дядька Гора унёс её с собой. А я точно помню, что иголка в стене осталась, между брёвен. А теперь Хыля думает, что вовсе не было иголки. Просто она болела, а перехожие её вылечили. Как так, мамочка? Я боюсь Хыле напоминать.
— Не напоминай. Забывает, значит так надо, значит для неё это правильно. Эта девочка столько пережила, что просто в голове не укладывается. Мы тоже никому не скажем, кроме отца. Пусть эта будет наша тайна.
Вечером Домна всё пересказала Ивару.
На следующий день они вдвоём пошли к Кисею.
После смерти Кисеихи, неожиданно для себя, большухой в доме стала Калина. И теперь здесь многое по-другому. Но Кисей остался прежним: добрым, спокойным, молчаливым.
Когда Видборичи вошли в хату, он сидел в мужском куте, при свече лучины поправлял лошадиную упряжь.
Калина нянчилась с младенцем. Недавно у неё и Тихомира родился первенец. Хыли нигде не было видно, также, как и других членов семьи.
Поздоровались.
Домна и Ивар в пояс поклонились Кисею.
— Чтобы не случилось далее, никогда не сможем отблагодарить твою дочку. Много добра принесла она в нашу семью, от многого зла защитила. В нашем доме она самая желанная гостья. Даже не гостья, у нас она будет своя.
Кисей хотел было расспросить подробности.
— Зайди к нам, когда сможешь, мы тебе расскажем.
Но Кисей так и не зашёл, не расспросил.
Горница с красными окнами на некоторое время опустела. Старшие дочки ушли к мужьям, а Тише одной там было скучно. Но в последнее время в горенке опять допоздна стала гореть лучина. То Хыля по вечерам приходила. Девочки вдвоём пряли.
Зимний день короткий, а три больших красных окна давали много света.
И вновь, как и в прежние времена, Тиша удивлялась ровным и прочным нитям, что словно тонкие струйки вытекали из рук подружки.
— Давай, я тебе ещё покажу, — не сдавалась Хыля.
— Да я, вроде, всё так же делаю! — удивлялась Тиша своей неудаче.
Тут же часто крутилась Забава, смотрела, училась, подрастала, но потом неизменно уходила в общую горницу.
Вечером баушка с внуками лезла на полати. Баушке всё тяжелее была взбираться, но полати она любила — самая тёплая часть хаты.
Ивар пообещал летом переделать ступеньки по-другому.
— Как боярыня будешь забираться.
И баушка ждала лета.
Айка уже был большой, но он временами лез к баушке на руки, и она его укачивала:
— Бау, бау, баушка, — немного коверкала общепринятые слова. Но всё равно, у неё это приятно получалось. Так приятно, что исказило слова бабушка, когда дети обращались к ней.
Потом дети вырастали, но привычное слово оставалось и уходило вместе с ними во взрослую жизнь.
Зима наступила в свой срок. Снежная, временами с крепкими морозами. Замело, завьюжило, бывало, по утрам из хаты нельзя было выйти, снегом дверь замуровывало. Соседи помогали, откапывали друг друга…
— Ты глянь-ка, опять прётся, — сказала сама себе Крыпочка после того, как в окне увидела двигающуюся над плетнём баушкину голову. И двигалась она, судя по всему, опять к ней.
Крыпочка ловко задвинула заслонку волокового окна, и взгляд её заметался по хате. Чтоб придумать?
В голову ничего толком ещё не пришло, а руки уже действовали. Схватили вёдра, опорожнили их, вылив в лоханки и корыта воду, а тут уже и сама Крыпочка догадалась, для чего это делает.
Схватила коромысло и в дверь.
Чуть-чуть не успела. В дверях столкнулась с баушкой, пришлось отступать.
— Здоров буди, подруженька разлюбезная, — фальшиво запела баушка.
Запыхавшаяся Крыпочка не успела нацепить любезную личину и недовольно скривилась.
Но понять Крыпочку можно. Зачастила подружка подколодная. Всю осень ходила, а теперь и в сугробах дорожку протоптала. И что ей надо? Крыпочка никак понять не могла. Сядет, и давай расписывать, какое хорошее молоко её корова даёт.
И ведь не принято расхваливать скотину перед знакомыми, а ну, как сглазят? Но баушка не заморачивалась над приметами, знай себе хвасталась. Да ещё добавляла, какое хозяйство у них хорошее, да и хозяйки одна лучше другой.
Заметила Крыпочка, что при этом она всё в печку норовила заглянуть. Уж не колдует? Нехорошее подозрение заползло змеёй в сердце. Стала за баушкой следить в оба.
Но и баушку можно понять. Ну-ка, отдала домового ни за грош. Да ещё кому? Змеищ-ще! А сами с чем остались? Вот и ходит, как на подённую работу, пытается уговорить того вернуться.
Но не возвращается пока. Баушка после каждого визита к Крыпочке проверяла: ставила в погребе плошку молока и наблюдала, не уменьшается ли. Нет, не уменьшается.
То крынками таскал, а то глоточка не сделает. Был бы на месте, небось, сделал бы. Да и не один глоток.
— А ты, никак, Ёра? — поинтересовался один.
— Ну да.
— Вот что, Ёра, беги за матерью, пусть приходит сейчас к твоему приятелю домой, она нам тоже нужна.
Ёра рванул.
— Никак опять сынок князя пропал? — зашептались в толпе, не решаясь спросить громко. За лишнее любопытство можно и по шапке получить.
— Да нет же, сказали с добрыми вестями.
Когда княжеские дружинники зашли во двор к Видборичам, народ и не подумал расходиться. В хоромы не лезли, все люди с понятием, нахальства не терпели, а перед воротами собрались. А как иначе? Каждый имеет полное право поинтересоваться, что за добро проплыло на княжеской ладье прямо мимо их носа.
… — Задумал князь-батюшка своему младому сыночку Илюшеньке, наследнику княжескому, собрать малую дружину. Вот и зовёт ваших детей, — молодец указал рукой на Малого и Ёру. — Такая честь оказана вашим ребятам за их подвиг. Верные друзья нужны маленькому княжичу. Так, что, думайте до лета. А там, собирайте ребят, мы за ними приедет. Князь-батюшка не обидит. Будут мальцы при княжеском тереме служить. Им слава, вам почёт и уважение…
Чуть позже от толпы отделилась овальная фигура мельника и укатила на телеге. Думал он предложить заезжим молодцам муки несколько мешочков, но те не взяли:
— Что мы с ней делать будем? — засмеялись они.
«Во дурни, — не оценил бесшабашную легкомысленность весёлых молодцев. — Здесь бы купили, в городе продали бы подороже. И им, и мне выгода была бы». Но, на нет, как говорится, и суда нет. Вернулся домой ни с чем. Но настроение было приподнятым.
— Что нос повесила? — обратился к дочери.
Маниша сидя за прялкой, взглянула на отца хмуро, не зная, что на это ответить.
— Что-то твоего женишка недожениного не видать. То крутился, теперь провалился, — шутка показалась смешной, и мельник захохотал, хлопая себя по круглым бокам.
Маниша замерла, как всегда бывало, когда отец упоминал Лана.
— А ты, дочка, оказывается, не такая уж баламошка, как я про тебя сначала подумал. Это я, получается, немного королобый.
Маниша согнулась над пряжей. Внимание отца было тягостно.
— Ну, чего молчишь? Будет твой жених свататься? А то я и передумать могу…
Глава 128
Две увешанные котомками бабы плутали по узким улочкам Берёзового Кута, ища встречного, чтобы спросить дорогу. Но все, кто оказывался на улице в этот час, бежали на берег речки, поглазеть на княжескую ладью, а на перехожих, покрытых густым слоем дорожной пыли, внимания почти не обращали. В другой раз. Всё же перехожие не редкость, а вот княжеских посланцев не каждый день видишь.
Но бабы не приуныли.
— Адарка, нет у нас тут никаких знакомцев?
— Кто знает? Сколько сёл мы с тобой обошли. Где тут всё упомнить.
— Нет, кажется, здесь мы ещё не были.
Наконец над чьим-то невысоким плетнём, между крынками и горшками, висящими вверх дном на кольях, показалась укутанная платом голова.
— Милая, здрава буди, помоги путницам.
— Что, бабоньки? — отозвалась та.
— Укажи нам хату, где христиане живут. Мы слыхали, что здесь есть такие. Может, они примут паломниц.
— Дак, и мы бы приняли. Ну, если хотите непременно христианский двор… — баба задумчиво завертела головой в разные стороны. — А лучше двора отца Прокопия не найти. Он самый и есть христианин.
— Благодарствуем за твою доброту. Укажи, где он живёт.
— Да я вас, бабоньки, доведу. А то у нас не разобраться не знаючи.
Вскоре путницы входили в невысокие тесовые ворота.
Отец Прокопий, узнав, кто к нему пожаловал, обрадовался.
— К нам, к нам. Заходите. Мы вам завсегда рады.
Ярина хозяйничала у печки. Гостей усадила на лавку за стол.
— А не растопить вам, бабоньки, баньку, оно бы попарились с дороги? — отец Прокопий не знал, куда дорогих гостей усадить, чем угодить. — Подумать страшно! Сколько вёрст ногами перемерили.
— Да мы, батюшка, всё больше сидючи эти вёрсты одолевали. Где на подводе, где на челне, а то во на княжеской ладье. Но от баньки не откажемся. Дюже замёрзли, пока доплыли.
Отец Прокопий поспешил во двор.
Ярина посмотрела на женщин. Пожалела про себя, что чуть живы на лавке сидят.
«Не устали, как же. И как такой путь выдержать можно?» Но стойкость вызвала ещё большее уважение.
— Горяченького молочка попейте пока. Согреетесь.
Ярине было тяжеловато управляться. Паломницы заметили это:
— Да ты не суетись. Сядь, посиди, целы будем. Вы уж нас и так, что детей малых балуете.
Ярина села.
— Моя сестрица этим летом встречалась тоже с паломницами. Из Семи Ручьёв. Может, слыхали.
Бабы переглянулись.
— Мы и есть с Семи Ручьёв.
Ярина озадаченно посмотрела на женщин.
— А не вы ли это были?
— Да кто ж знает? Мы много людей встречали.
— В лесу. Она шла в дальнюю сторону на север за женихом.
— В волчье племя? — вспомнили путницы. — Василиса?
— Да, — обрадовалась Ярина.
— Василису помним. Так вернулась она?
— Вернулась. С женихом. Муж он ей теперь. Бабоньки, не обидьтесь, что оставлю вас одних, сбегаю за сестрой, надо позвать, раз такое дело.
— Ничего, ничего. Не обидимся.
Ярина схватила широкий плат, выскочила во двор.
— Ты куда? — тут как тут Глеб.
— Да эти перехожие оказались знакомыми Василисы. Пойду её кликну.
Глеб посмотрел на свою беременную жену. И, как всегда, нежность затопила сердце. Какая она хрупкая. Как защитить её от бед, которых полно в этом мире? А теперь особенно тревожно.
— Глебушек, — Ярина после свадьбы стала называть мужа таким ласковым именем. — Я сбегаю быстро.
— Нет, милая, уже темнеет. Я сам. Ты возвращайся в хату. А гостьям скажи, пусть в баню идут.
…Когда перехожие вернулись из бани, хата отца Прокопия была переполнена. Слух о паломницах, вернувшихся с самой Палестины, облетел все христианские дворы, и каждый хотел своими глазами увидеть этих женщин. Настоящие ли они? И чем отличаются от обычных людей?
Оказалось, настоящие. И с виду обычные. И посыпались вопросы.
Рассказчицы из них были неплохие. А по пути домой, им столько раз пришлось повторять истории своих похождений, что речь текла по проторённому руслу, бабы ловко чередовались, давая друг другу передых.
К позднему вечеру глаза их стали закрываться, и народ понял, что пора по домам. Стали расходиться. Глеб с отцом Прокопием вышли провожать. В избе остались лишь женщины.
Василиса с Яриной стали стелить на лавках постель.
— А, что же, Василиса, помнишь ли ты свой наказ? — спросила тётка Груня.
— Помню. И вы не забыли?
— Нет, не забыли. Наказала ты, чтобы спросить у мудрого человека, как жить и радоваться. И быть благодарной даже за невзгоды.
— Спросили? — Василиса оставила приготовления, села на лавку и выжидательно посмотрела на женщин.
Ярина тоже заинтересовалась, села рядом с сестрой.
Адарка прыснула смехом:
— Ну и как ты теперь будешь выкручиваться? — спросила она у товарки.
— А как есть, так и скажем, — спокойно ответила тётка Груня. — Кажется, вроде такой простой вопрос, а вот ответа на него и не сыщешь. Много мудрых людей встретилось. И по дороге, и на Святой Земле, и не каждый скоро отвечал. Да и ответы были разные.
— По мне, так, чтобы всегда радоваться, надо с песней в душе жить. Ну, не прямо, с песней. Можно, с шуткой. Весело. Других не огорчать и самой нос не вешать.
— Ишь, ты — проснулась, — усмехнулась тётка Груня, глядя на оживившуюся Адарку. — Только что носом клевала, а тут радость разбудила.
— А ты, тётка Груня как думаешь?
— Думала уже, — женщина задумалась, затрудняясь с объяснением. — Надо быть благодарной. За всё. Бывают люди, им даёшь, а они в ответ — мало. Им ещё даёшь, а они — не так. Следующий раз им и не хочется давать. Потому что — неблагодарные. А которые благодарствуют, да поклонятся на твоё добро, тем и ещё не жалко добавить. Вот таким-то радость и сыплется на их благодарные головушки. Это я так думаю.
— И, опять же, бывает радость, когда другим что-то хорошее делаешь. Не замечали? — Адарка оглядела присутствующих. — Да замечали, — засмеялась, — по глазам вижу.
— А мне ещё кажется, — медленно произнесла Ярина, — что радость робкое и уступчивое чувство. Только что она была в душе, но тут кого-то обидел или подумал плохо — и ушла она сразу. И нет её. Поэтому её надо беречь… Не гнать…
— Наверное, каждый радость находит сам, своим путём, — подумала вслух Василиса.
Она, незаметно для других, погладила рукой живот.
— Ох, девки, хорошо с вами. Радостно!
Глава 129
— Айка, сынок, где ты это взял? — Домна забрала у малыша из рук грязный браслет.
— Та… — добросовестно показал Айка под ступеньки крыльца.
А потом полез туда снова и вытащил ещё много всего.
— Малой! — крикнула Домна.
— Что? — отозвался тот от поленницы.
— Твоих рук дело? Почему Яринины вещи тут валяются?
— А я почём знаю? — возмутился Малой.
Домна пошла в дом, задумчиво рассматривая ленты, гребень, височные кольца.
— Тиша, ты… — и тут Домна поняла, что Тиша сможет всё объяснить. Потому что Тишин взгляд перепугано метнулся от рук матери к её лицу и опустился долу виноватый. Она так и не придумала, куда деть то, что тогда преступно добыли с Хылей в старой Пыриной хате. Так с лета и лежало всё под крыльцом.
— А ну-ка, дочка, пойдём поговорим.
Домна, чтобы никто не побеспокоил, повела Тишу в девичью горницу, которая в последнее время всё чаще пустовала.
— Рассказывай, — приказала мать, когда уселись на лавку.
— Откуда начинать? — вздохнула Тиша, затрудняясь с началом.
— Откуда захочешь, я пойму.
…Разговор получился долгий. Ничего не забыла Тиша. Рассказала про услышанный Хылей ночной заговор Агнии в старой хате, и про то, как на следующий день они вдвоём разгромили ведьмино логово, про странную перехожую тётку Луку и иголку в голове, про то, как Хылю вылечил неведомый Гора, но потом она едва выдержала невыносимые боли в горящий ногах, про то, что, узнав об оставшихся двух днях жизни Глеба, она ползала по селу, пытаясь найти помощь и, не найдя никого, сама поползла в лес помогать…
Домна слушала молча, но в конце не выдержала, опустила лицо в Яринины ленты и горько-горько заплакала.
— Матушка, родная, не плачь, — испугалась Тиша, бросаясь к матери. Она и не помнила мать плачущей.
— Ничего, ничего, доченька, я уже успокоилась.
Они прижались друг к другу и замерли…
— Только знаешь, что удивительно, — немного погодя медленно произнесла Тиша.
— Что? — чуть отстранилась Домна и посмотрела в глаза дочери.
— Мне кажется, что Хыля забывает про иголку.
— Как это?
— Ну, летом, например, она в подробностях всё рассказывала. Потом как будто смутно вспоминала. Когда тётка Кисеиха укололась иголкой, я сразу подумала, не Хылина она? А Хыля забыла про неё, думала, что дядька Гора унёс её с собой. А я точно помню, что иголка в стене осталась, между брёвен. А теперь Хыля думает, что вовсе не было иголки. Просто она болела, а перехожие её вылечили. Как так, мамочка? Я боюсь Хыле напоминать.
— Не напоминай. Забывает, значит так надо, значит для неё это правильно. Эта девочка столько пережила, что просто в голове не укладывается. Мы тоже никому не скажем, кроме отца. Пусть эта будет наша тайна.
Вечером Домна всё пересказала Ивару.
На следующий день они вдвоём пошли к Кисею.
После смерти Кисеихи, неожиданно для себя, большухой в доме стала Калина. И теперь здесь многое по-другому. Но Кисей остался прежним: добрым, спокойным, молчаливым.
Когда Видборичи вошли в хату, он сидел в мужском куте, при свече лучины поправлял лошадиную упряжь.
Калина нянчилась с младенцем. Недавно у неё и Тихомира родился первенец. Хыли нигде не было видно, также, как и других членов семьи.
Поздоровались.
Домна и Ивар в пояс поклонились Кисею.
— Чтобы не случилось далее, никогда не сможем отблагодарить твою дочку. Много добра принесла она в нашу семью, от многого зла защитила. В нашем доме она самая желанная гостья. Даже не гостья, у нас она будет своя.
Кисей хотел было расспросить подробности.
— Зайди к нам, когда сможешь, мы тебе расскажем.
Но Кисей так и не зашёл, не расспросил.
Горница с красными окнами на некоторое время опустела. Старшие дочки ушли к мужьям, а Тише одной там было скучно. Но в последнее время в горенке опять допоздна стала гореть лучина. То Хыля по вечерам приходила. Девочки вдвоём пряли.
Зимний день короткий, а три больших красных окна давали много света.
И вновь, как и в прежние времена, Тиша удивлялась ровным и прочным нитям, что словно тонкие струйки вытекали из рук подружки.
— Давай, я тебе ещё покажу, — не сдавалась Хыля.
— Да я, вроде, всё так же делаю! — удивлялась Тиша своей неудаче.
Тут же часто крутилась Забава, смотрела, училась, подрастала, но потом неизменно уходила в общую горницу.
Вечером баушка с внуками лезла на полати. Баушке всё тяжелее была взбираться, но полати она любила — самая тёплая часть хаты.
Ивар пообещал летом переделать ступеньки по-другому.
— Как боярыня будешь забираться.
И баушка ждала лета.
Айка уже был большой, но он временами лез к баушке на руки, и она его укачивала:
— Бау, бау, баушка, — немного коверкала общепринятые слова. Но всё равно, у неё это приятно получалось. Так приятно, что исказило слова бабушка, когда дети обращались к ней.
Потом дети вырастали, но привычное слово оставалось и уходило вместе с ними во взрослую жизнь.
Глава 130
Зима наступила в свой срок. Снежная, временами с крепкими морозами. Замело, завьюжило, бывало, по утрам из хаты нельзя было выйти, снегом дверь замуровывало. Соседи помогали, откапывали друг друга…
— Ты глянь-ка, опять прётся, — сказала сама себе Крыпочка после того, как в окне увидела двигающуюся над плетнём баушкину голову. И двигалась она, судя по всему, опять к ней.
Крыпочка ловко задвинула заслонку волокового окна, и взгляд её заметался по хате. Чтоб придумать?
В голову ничего толком ещё не пришло, а руки уже действовали. Схватили вёдра, опорожнили их, вылив в лоханки и корыта воду, а тут уже и сама Крыпочка догадалась, для чего это делает.
Схватила коромысло и в дверь.
Чуть-чуть не успела. В дверях столкнулась с баушкой, пришлось отступать.
— Здоров буди, подруженька разлюбезная, — фальшиво запела баушка.
Запыхавшаяся Крыпочка не успела нацепить любезную личину и недовольно скривилась.
Но понять Крыпочку можно. Зачастила подружка подколодная. Всю осень ходила, а теперь и в сугробах дорожку протоптала. И что ей надо? Крыпочка никак понять не могла. Сядет, и давай расписывать, какое хорошее молоко её корова даёт.
И ведь не принято расхваливать скотину перед знакомыми, а ну, как сглазят? Но баушка не заморачивалась над приметами, знай себе хвасталась. Да ещё добавляла, какое хозяйство у них хорошее, да и хозяйки одна лучше другой.
Заметила Крыпочка, что при этом она всё в печку норовила заглянуть. Уж не колдует? Нехорошее подозрение заползло змеёй в сердце. Стала за баушкой следить в оба.
Но и баушку можно понять. Ну-ка, отдала домового ни за грош. Да ещё кому? Змеищ-ще! А сами с чем остались? Вот и ходит, как на подённую работу, пытается уговорить того вернуться.
Но не возвращается пока. Баушка после каждого визита к Крыпочке проверяла: ставила в погребе плошку молока и наблюдала, не уменьшается ли. Нет, не уменьшается.
То крынками таскал, а то глоточка не сделает. Был бы на месте, небось, сделал бы. Да и не один глоток.
