Глава 118
— Узнаёшь? — князь со стуком положил на стол «штуковину».
— Узнаю.
Князь уселся на лавку, Ивару сесть не предложил.
А Ивар тут только и догадался, почему эта штуковина была ему с самого начала смутно знакомая. Узор-то был не простой, а княжий знак. У князя в городе на воротах такой видел.
— Рассказывай.
— Сынок мой с дружком нашли в лесу.
— Где, показать сможешь?
— Нет. Знаю, что возле колдыбани. У нас так называют глухое место. Точно не скажу.
— Зови сынка.
Ивар замялся.
— Ну…, — князь сдвинул густые брови.
— Не знаю, как и сказать-то.
— Говори, как есть.
— Уже месяц почти, как сбежал сынок вместе со своим дружком. Мать извелась вся.
— Куда это он у тебя сбежал?
— Не прогневайся, княже, а как услыхали они от твоей дружины… Были твои конники летом у нас… Как услыхали мальцы, что княжич малый, сынок твой, пропал, так и убегли его искать. Теперь самих не можем найти.
— Так… — князь надолго задумался. — Ну, садись. В ногах правды нет. Стало быть, убежали мне на подмогу.
— Получается так, — Ивар сел. — Мы уж со старшим сыном где только их не искали, а всё напрасно. Не знаем, что и думать.
— Ну, найдёте, угостите берёзовой кашей. Потому не порядок — убегать от отца с маткой.
— А позволь, княже, спросить, что это за штука? И почему ты за неё с меня спрос учиняешь? Я не пойму.
— Ишь ты, расскажи ему! А, может, это княжеская тайна.
— Не прогневайся, княже, не знал, что это тайна.
— Да… Ну да ладно, тебе расскажу. Про эту тайну уж весь мой двор знает. Большого убытку не будет, коли и ты проведаешь. Сестрицы моей эта вещь. На княжеский престол задумала своего сынка посадить. А моего сгубить. Перевернуть по-своему захотела. Только ничего у неё не получилось. И сестрицу, и сынка её, и подельников — всех угомонили. А где мой сынок — молчит подлюка. Подельники не знают, а она молчит. И никакая силы её не ломит.
— Стало быть, она бывала в наших местах? Тут-то и потеряла вещь? — Ивар кивнул на штуковину.
— Может, и бывала… Ты вот что, собирайся, поедем сейчас до вашей колдыбани. Посмотрим, что там и к чему.
Во дворе раздался шум, застучали двери. Князь хмуро повернулся ко входу, ожидая разъяснений. И дверь, немного погодя, действительно открылась. Вбежал запыхавшийся пыльный дружинник.
— Здравия, княже! Срочное донесение из столицы, — покосился на Ивара, замолчал.
— Выйди! — приказал князь Ивару.
Тот вышел.
В Иваровом дворе дружинники тихо переговаривались между собой. Ивар постарался понять о чём. Несколько фраз разобрал: «Нашёлся… Ребята какие-то… Жив…».
Вскоре из избы вышел князь с приезжим:
— По коням, ребятушки.
Взгляд его упал на невесёлого знакомца, который был всё ещё связанный по рукам:
— Этого отпустить.
Повернулся к Ивару:
— Ну, пока прощевай. Думаю, что ещё увидимся.
Ивар не знал, что бы это значило. Радоваться ему от таких слов или печалиться. Поэтому молча поклонился.
Через минуту от недавнего присутствия княжеской дружины остались лишь следы на изрядно вытоптанном дворе. Знакомец потихоньку ускользнул в калитку.
Ивар оглянулся. Все домочадцы собрались около него, прижали руки к груди, молча смотрят, ждут объяснений.
— Лан, запрягай коней. В город поедем.
— Понял, батя.
Домна едва успела сунуть узелок с первым, что попалось в печи, а муж с сыном уже выезжали в ворота.
— Ивар, что происходит? — жалобно спросила вдогонку Домна, не надеясь на вразумительный ответ.
Правильно, что не надеялась:
— А я почём знаю? Жди.
Глава 119
Котелок загремел и покатился под лавку.
— Ах, чтоб тебя, — заругался мельник.
Жена подхватилась, ловко подняла не вовремя подвернувшийся чугунок, убрала подальше на полку.
— В хату зайти нельзя, всё валяется, порядку никакого. Две лахудры толкутся, за целый день кашу никак не сварят.
Когда отец не в духе, лучше уползти из хаты куда подальше и не показываться ему на глаза. Да только вот две причины не дают этому сбыться. Первая — это то, что пришло время обеда, куда же денешься? Надо подавать хозяину. А вторая, дочка — человек самый подневольный. А единственная дочка — тем более. Никуда не уползти, негде укрыться.
Мельник сел на лавку, женщины, жена и дочь, торопливо стали накрывать на стол.
— Чтоб я ещё когда бабу послушался! Тьфу!
Мельничиха покосилась на разгневанного мужа. Её, что ли когда послушался? Что-то она не припомнит.
— Нет! Подавай им жениха, да молодого, да пригожего. Тьфу!
Маниша почувствовала, как сердечко её ухнула куда-то под тяжестью несчастья. Какая беда пришла — пока неизвестно, но таким гнусавым тоном отец говорил только о Лане.
— Вона, как получилось. Забрали твоего голубя сизокрылого. Под белы рученьки и в город, на расправу. Вместе с отцом.
Горшок выскользнул из внезапно ослабевших рук Маниши и рухнул на пол, забрызгивая подол её сарафана горячей юшкой.
— Ах, ты паскуда косорукая, — мельник проворно метнулся к дочери, и она в ужасе сжалась.
— Отец, отец, — бросилась наперерез Мельничиха, и, как всегда, весь удар взяла на себя. Разъярённый мельник швырнул её в стену, постоял над побледневшей дочерью несколько страшных мгновений, повернул к столу.
— Задушить паскуду мало.
Мать, пошатываясь, вновь полезла в печь.
— Я что, день целый буду тут на вас любоваться?
Маниша, опомнившись, стала помогать матери.
Лишь когда значительно опорожнился горшок с пареной репой и мясом, хорошо, что Манише в дырявые руки попалось не главное блюдо, мельник соизволил просветить своих баб.
— Я даже специально поспрашивал народ, что да как. Забрали обоих. Говорят, украли в городе у самой княжны какую-то вещицу драгоценную. Вот вам и жених.
— Да невжель Ивар красть будет? — робко возразила Мельничиха.
— А ты сбегай, спытай в городе. Можа, князь тебе расскажет, — захохотал мельник.
Манишу трясло. Боялась что-нибудь в руки взять. Если ещё что опрокинем, мать уже не поможет.
— Говорил я, что за Бурого из Быстрого Ручья надо выдавать девку. А они голосить: старый, обрыдлый. С лица воды не пить!
Внезапно Маниша обернулась к отцу и, сузив синие глаза, сказала, и в словах слышалась несокрушимая твёрдость:
— Ищите тогда меня на другой день после свадьбы в Русе.
— Цыц! — страшно вытаращил глаза мельник.
Но Маниша продолжила, хотя сердце её трепетало, как перепуганная птица:
— Одну уже отдали за Асипу?
И тут третий котелок полетел. Не выдержал мельник, схватил громадной рукой своё любимое блюдо и запустил в дочь. Только остатки репы шмякнулись о печь. И на этот раз котелок разбился вдребезги. Маниша страшно раскрыла глаза и не шелохнулась, даже когда глиняная посудина пролетела рядом с её лицом.
Глава 120
Тиша и Хыля встретились у колодца. Отошли в сторонку, подальше от баб, сели на бревно. Кто-то когда-то его специально кинул вместо лавки. Обе были печальны.
— Как у вас? — первой предложила поделиться невесёлыми событиями Хыля.
— Никаких вестей от отца. Седмица уже другая пошла. Ну, хоть Глеб выкарабкался. Ярина перешла жить к нему… Пока Глеб не выздоровел окончательно, будет у них. Надо ещё и отцу Прокопию помогать. Думали, свадьбу справим, когда Василиса вернётся, а теперь уж и не знаем, вернётся ли она… Тут ещё слухи кто-то распустил, что отец украл украшение в городе…
Тиша опустила голову под тяжестью бесконечных неприятностей, что обрушились на неё в это лето.
— Ах, зачем я только Малого послушала. Надо было матери и отцу сказать, чтобы не пустили их… А у вас?
— С матерью совсем плохо, — вздохнула Хыля. — Горит, мечется, криком кричит и днём, и ночью. То чудится ей что-то. Подумать только, из-за какой-то иголки. Я сколько раз кололась — и ничего.
Тише пришла в голову какая-то мысль. Она с сомнением посмотрела на подружку, решая, задать ли ей вопрос… Не задала.
Попрощались.
А Хыля и не заметила тот взгляд подруги, полный сомнений и вопросов. Ей и на ум не приходило, что иголка, которой мать укололась, могла иметь к ней отношение. Разговор с Лукой, когда та сначала предложила посмотреть на иголку — виновницу Хылиных несчастий, а потом воткнула её между брёвен, начисто стёрся в памяти. Хыле со временем стало казаться, что иголку ту злополучную Гора и унёс с собой. Если ещё была иголка. Как иголка может в голове оказаться? Она глупенькая, может, что и не так поняла. Вылечили её, а как — неведомо.
Зато Кисеихе было ведомо. Власа всё объяснила.
Голубка раненая силу обрела. И теперь им держать ответ. Всем троим. Кто третий, Кисеихе не пояснила.
— Ты за своё сначала ответь, а за чужих — не твоего ума дело, - отрезала она интерес.
— Есть ли какое спасение? — выпытывала Кисеиха у полоумной старухи надежду.
— Спасение у голубки ищи. Может, простит тебя. Я тут не помощница.
У-у-у-у, выла и металась Кисеиха. И не сколько от больной руки, антонов огонь уже пылал до локтя, сколько от того, что спасение — вот оно, рядом, но просить прощения, рассказать о своей подлости — язык не поворачивался. Всё откладывала со дня на день.
— Где Хыля? Позовите Хылю! — кричала Кисеиха, когда дочь долго не появлялась перед её глазами.
Калина бросалась искать девочку. Вся тяжесть заботы о больной женщине легла на её плечи. Кисеиха вымотала свою невестку. Но Калина терпела, страшная болезнь вызывала жалость.
— Хыля, ты? — вглядывалась Кисеиха, не узнавая дочь.
— Я, матушка, сейчас лучину зажгу.
— Зажги.
Но как только свет освещал тонкую фигуру девочки, как только Кисеиха смотрела в широко раскрытые светлые глаза, начинала страшно кричать:
— Уйди! Уйди! Потом!
Завтра, решала она. И дни шли за днями.
— Сказать я должна, — горячо шептала она мужу.
— Что сказать?
— Ничего. Потом… Завтра…
Не раскрывалось что-то внутреннее, непонятное. Не поворачивался язык.
— Ненавижу…
Прощение просить не получалось.
Глава 121
Глеб впервые после болезни преодолел дорогу, длиной в половину села, и теперь сидел перед Домной. Головки младших детей, как это водится, торчали с полатей. Самое любимое место для малышни. Так они и под ногами не болтались, и обзор сверху был удобнее. Баушка сидела в женском куте. Тиша рядом с баушкой.
— Не переживай, мать, — Глеб стал Домну так называть. Сказанное нечаянно слово оказалось самым правильным. — Я, может, через денёк-другой оклемаюсь, съезжу.
— И я с тобой, — тут же продолжила Ярина. — А что? — обернулась она к матери, — на лодке, потихоньку.
— Может, отца с собой возьмём, или приятеля. Да, хоть, Ярослава.
— Ярослав сейчас другим занят.
— Чем же? — удивился Глеб. Что-то и вправду Ярослав не заходил в последнее время.
— Да люди сказывали, не знаю, правда это или нет, что в сторожке в лесу ухаживает за Агнией. Та ноги сломала. Мать, Пыря, ходила туда, хотела её домой забрать, так Агния ни в какую.
Глеб обдумал новость. Вот так Ярослав, девичий любимец. Кто бы мог подумать?
— Ну, одни съездим. Или с отцом.
Тут шум во дворе, топот копыт и лошадиное ржание заставило всех замереть. Домна побледнела, медленно поднялась с лавки, потом вновь села. Ноги не держали. Все молча повернулись к двери и стали ждать. Вот сейчас…
Дверь открылась. Ивар. Остановился в проёме, пропустил вперёд себя сначала одну невысокую фигуру, у Домны заслезились глаза, не видит ничего, смотрит сквозь пелену, боится обознаться, потом вторую. Последним зашёл Лан. Нашлись. Дома.
…До поздней ночи не могли наговориться. Столько всего произошло.
— Приезжаем в город, а там веселье! Там праздник! Маленький княжич нашёлся. Два каких-то неизвестных мальца выкрали его у разбойников. Мы с Ланом ушам не верим. Неужто, наши? Быть такого не может.
Мамалыха тут же. Сбегали, позвали. Вцепилась в рубаху сыночка — не оторвать.
— Не верим, а узнать-то как-то надо. Мы во двор ко князю. Нас и пропускать сначала не желали, мол, не до вас сейчас, приходите потом, но нашёлся добрый человек, вошёл в положение. И что вы думаете? Правда, наши. Ох, и оказал князь им честь! И нам, уже потом, как узнал. Не хотел так сразу домой отпускать. Поэтому и задержались. А княгиня ласковая такая.
Малой с Ёрой сидят скромно так. Тюрю кушают, молоком запивают. Помалкивают.
— А потом князь и спрашивает, что, мол, ребятки, за подвиг свой желаете? Просите, отблагодарю, в долгу не останусь. Те помялись сначала, мол, ничего не надо. Князь даже поднахмурился, что же, мол, за жизнь разлюбезного сыночка я казну пожалею, по-вашему? Вот Ёра и говорит, что желал бы своей матери подарить корову-ведёрницу.
Мамылыха всхлипнула. Попыталась сдержать слёзы, да где их удержишь? Заревела в голос.
Все прослезились. Лишь виновники торжества посопели носами, потом продолжили тюрю есть, молоком запивать.
— Князь и отвечает: «Будет твоей матери корова-ведёрница. Самую лучшую прикажу отыскать. Ну, а ты чего попросишь?», спрашивает князь у нашего.
Тут все с живым интересом обернулись к Малому. Ивар сделал паузу, подогревая любопытство.
— Тож корову попросил? — подала голос баушка со своего угла.
— Нет. Говорит наш князю: «Тогда надоумьте нас, как сделать в горнице у девок красные окна. А то батька уже себе голову всю сломал, никак не выходит. Одно, вроде, получилось, а надо три».
Все прыснули со смеху.
— А князь? — удивилась такому желанию Домна.
— Князь пообещал мастера прислать вместе со всем материалом, какой полагается. И на дорожку дал два кошеля с деньками.
Ивар вытащил и-за пазухи одинаковые мешочки, потряс ими, побренчал, один передал Мамалыхе.
— Батюшки, — испугалась она. — Да зачем они нам?
— Спрячь куда-нибудь, — посоветовал Ивар. — Потом, может, пригодятся.
— Во дают, — Тиша с нескрываемым восхищением смотрела на ребят. Подумать только! Самому князю угодили. У разбойников дитя украли! Ещё и денег раздобыли.
— А как же вы княжича маленького вызволили? — спросила Домна.
И в наступившей тишине ребята очень коротко, пропуская детали, с явной неохотой, рассказали о своём подвиге. И про молоко, украденное из своего же погреба, Малой не забыл добавить. И никто не обратил внимание на странное поведение баушки во время этого повествования. Она ёрзала на лавке, то открывая, то закрывая рот, хваталась руками за грудь, временами подпрыгивала от волнения. Нет, потом уже обратили внимание, но подумали, что она так переживает за ребят. Или за молоко. Но никому в голову не пришло, что за домового.
Глава 122
Рано поутру, когда малые ребятишки ещё спали, петухи вовсю кричали, а хозяйки переделали кучу дел, Лябзя гнала корову на пастбище. Вместе с другими сельчанами.
— Что такое? — тревожно переговаривался народ. — Ай, Яшма проспал? Или что с ним случилось?
Не дождались сегодня коровушки своего пастуха.
Пригнали на поле — нет Яшмы на том месте, где он всегда был. Кто-то из самых расторопных уже сбегал к нему домой — там тоже нет его.
Стали решать, кого оставить со стадом.
— Давайте, хочь мы с дедом Вихором, — задребезжал голос старого Кочерыжки.
Ладно, общество согласилось, обещало прислать ребятишек, какие пошустрей, на помощь.
— Гляньте-кось, — вдруг раздался Крыпочкин изумлённый голос.
Все проследили за её взглядом, и разговоры смолкли. Из леса на опушку выезжал всадник.
— Двое… Кабутто, парень и девка…
У баб уже и языки зачесались. Во, молодые пошли, ни стыда, ни совести, среди бела дня, да при всём честном народе…
— Еремей! — ахнул самый глазастый. — И Василиса? Глянете-кось, кабутто, Василиса.
