Андрей ел, весело переговариваясь с дворней, старательно отводя глаза от того места, где сидела Ерина.
- Пора! - вскоре люди один за другим бросали ложки, выходили во двор.
Андрей не спешил. Вскоре в людской остались глухая бабка Поля и он. Бабка собрала ложки, принялась их полоскать и вытирать. Андрей прошёл в угол, где лежала старая шкура и какие-то тряпки. Здесь спала Ерина. Андрей спрятал в складках цветок.
И этот первый цветок Ерина долго вертела в руках, когда ночью он попался ей под щеку, пытаясь разглядеть и понять, откуда он взялся.
Потом каждую ночь в её куче тряпья лежал новый. На ощупь она определяла. Ромашка. Василёк. Этот не понять, наверное, анютины глазки. Ландыш. Его аромат ни с чьим другим не спутаешь.
Кто же тут шутки шутить вздумал? Подозрение сразу упало на Андрея. Но нет. Тот держался от неё подальше, при встречах отводил глаза, и вообще на неё внимание не обращал. Тем лучше! Злость всё ещё клокотала в сердце. Ишь, ты! Привык с девками, дурочками, баловаться. Наслышана она о его подвигах. Да и девки сами не шибко скрывали свои любовные похождения. Даже волосы друг у друга обещали выдрать. Мало им барыня надрала. Но это их дела. А Ерина лучше попытается выправить свои.
С дворней девушка старалась установить добрые отношения, мало ли кто когда пригодится. Но глубоко в свою душу никого не пускала и в гости ни к кому не стремилась.
Старалась глаза держать широко, всё примечать, во всё вникать. Тоже может пригодиться.
Теперь каждый вечер перед сном барыня звала Ерину к себе погадать.
Ерина, нимало не смущалась того, что раньше этого никогда не делала, если не считать те случаи в таборе, когда Ида её обучала всякой цыганской премудрости, в том числе и гаданию.
Потрёпанную колоду ей тоже Ида подарила.
Пробовала немного и морок наводить. Оказалось, получается. Стоило лишь поймать взгляд и тут же начать говорить. Ерина старалась подражать Иде. Вскоре поняла суть и добавляла уже своё. Глафира Никитична велась. Глаза становились стеклянными, и тогда Ерина задавала вопросы. И внимательно выслушивала ответы, чтобы в следующий раз «гадания» впечатлили барыню своей правдоподобностью.
Однажды ненароком услышала то, что не предназначалось не только для её ушей, но в здравом уме Глафира Никитична вряд ли бы кому-нибудь призналась. Ерина задумалась: правда ли это? Но выяснять не стала, и сама держала язык за зубами. В гаданиях карты никогда «не намекали» на эту тайну. Пока. Дальше видно будет.
Всё это Ерине было не совсем приятно. Всё же не цыганка она. Не впитала с молоком матери цыганские представления о добре и зле. Наоборот, с детства ей внушали, что то, чем сейчас она занимается - обман, гадания, морок - это плохо. Но она прекрасно помнила, что барыня сделала с девушкой, которая лишь недавно была на её нынешнем месте и не собиралась повторять её судьбу.
А куда её путь выведет, тоже неведомо. Может, в своё время, и Агаша ей не позавидует. Кто знает?
Ерине стало казаться, что она теряет себя. Слишком долго ей приходилось носить маски.
И единственной отрадой в этой круговерти стал ночной цветок. Каждую раз она прижимала его к губам, как частицу той радости и свободы, которая была ещё недавно. И проливала слёзы на нежные лепестки, тоскуя по себе настоящей.
Луша и Стёпка наотрез отказались приходить в барскую усадьбу. Никакие уговоры не помогли. И девушки поняли, что это не крестьянская застенчивость, которую они поначалу пытались перебороть, а что-то большее. Что-то они скрывали.
Пришлось идти у них на поводу и обучение перенести прямо на луг.
Устроились удобно. Под берёзой, чьи плакучие ветки склонялись чуть ли не до самой земли, была неровная поверхность. Здесь стелили лёгкое лоскутное одеяло и сидели как на лавочке.
Попутно пасли Стёпкиных коров.
Ученик и ученица оказались понятливыми и всё схватывали на лету. А после учёбы рисовали. Девушки старались передать Стёпке все знания, которые приобрели в пансионе. Теперь обе жалели, что на тех уроках бывали невнимательными. А потом Стёпка сам рисовал. Углём или карандашами. А девушки и Луша, будто заворожённые, смотрели, как на белой бумаге появляется лопоухий телёнок с большими круглыми глазами или синий колокольчик, словно живой, даже качается от ветра. Только замер на несколько мгновений.
- Ах, - Луша вздыхала. Она и не знала, что такое возможно.
- Ему учиться надо, - переговаривались по дороге домой Сонечка и Варя.
- Это можно устроить? - Варя посмотрела на подругу.
- Не знаю, - Сонечка задумалась. - Если бы это зависело от одной лишь Ольги, я уверена, она бы не только не препятствовала, но и как-то помогла. Но Владимир Осипович...
- Он кажется добрым и весёлым.
- Да... кажется. Надо узнать!
Но узнавать не спешили. После отъезда родителей Сони девушки почувствовали себя свободными. Казалось, весь мир принадлежит им. Или его огромная прекрасная часть – лето. Ну, по крайней мере, несколько дней – уж точно.
Поэтому, пока они сами попытались разобраться, как быть дальше. Ольга была настолько занята поместьем, что грех её отрывать от дел и добавлять свои проблемы. Но пастушку надо передать всё, что знали, ну, или почти всё. А что будет потом – потом и увидят.
- Ну, пошли же. Чего ты копаешься? – Соня нервно потянула Варю.
Та удивлённо посмотрела на подругу. Да что это с ней? Сама на себя не похожа. Вот и сейчас, Варя лишь на миг остановилась поговорить с чумазой, но такой хорошенькой маленькой девочкой, которая стояла посреди улицы и ковырялась в носу, как Сонечка её уже торопит. А разве они опаздывают?
Варя с сожалением посмотрела на девочку. Девочка без всякого сожаления отвернулась.
- Иду, - поспешила Варя.
Теперь она поглядывала на Соню всё чаще. Да она такая с утра. Варю не слушает, говорит о том, о сём, сама себя перебивает, фразы бросает, не закончив.
Вышли за околицу. Впереди, в миле или двух виднелись коровы. Им туда. А Соня стала озираться по сторонам. Красная, словно какой-то внутренний жар нашёл свой выход в щеках.
- Ты себя хорошо чувствуешь?
- А? Что? Ах, не говори глупостей.
Варя расстроенно замолчала.
- Варя, ты не понимаешь... - тревожно начала Сонечка и опять замолчала. Теперь она глядела в одном направлении.
Проследив за её взглядом, Варя заметила далёкого всадника. Рядом с ним пасся ещё один конь без седока. Соня смотрела на него, не отрываясь, пока не заслезились глаза.
- Варечка, ты только меня не осуди. Сегодня без меня. Ладно?
- Как без тебя? А ты куда?
- Я... понимаешь... Дмитрий Сергеевич пригласил меня на прогулку.
- Какой Дмитрий Сергеевич?
- Ливасов. Ну что ты так смотришь? Понимаешь... Да, я сама знаю, что такая скрытность кажется ненужной. Но есть причины. Я тебе потом всё объясню.
Соня сунула в руку Вари корзину с учебными принадлежностями и торопливо пошла в сторону леса.
Варя до того растерялась, что не сразу продолжила путь. Ливасов... Владимир Осипович много о нём говорит. Варя видела его несколько раз. Но разве Сонечка с ним помолвлена? Они друг с другом почти и не разговаривали. И вот свидание.
У Вари стало тяжело на душе.
Она шла и всё посматривала на идущую к лесу подругу. Вот Ливасов спешился. Вот они о чём-то говорят. Ливасов подсадил Соню на второго коня, и вскоре они скрылись из Вариных глаз в лесу.
Луша и Степан встретили Варю тоже слегка настороженно. Они видели, что одна их учительница свернула с привычной тропы. А вторая была совсем рассеяна. Всё больше смотрела по сторонам и слушала вполуха. Уж не в тягость ли барышням стали занятия?
- Не-е, не научишь ты меня рисовать. Я уже пробовала-пробовала, не получается, как у тебя.
Стёпка с сожалением посмотрел на подружку. Кажется, в чём-то ему повезло больше, и он никак не мог приспособить к этому везению Лушу.
- Я лучше буду смотреть. Смотреть интересней.
Но Стёпка отложил карандаши и взялся за свирельку.
Луша легла прямо на траву и закрыла глаза.
Тонкие нежные звуки в сочетании с лёгким ветром и запахом деревенского лета наполняли сердце блаженством. Наверное, в раю также хорошо.
- Век бы слушала, - улыбнулась она, когда свирелька замолчала. - Ну, пора домой.
- Утрешние все работы переделала? - Стёпка любил слушать про Лушины дела.
- А с бабушкой мы теперь быстро справляемся. Она знаешь, какая работящая. Никак не хочет отдыхать. Это я гулёна, всё гуляю.
Последние слова навеяли тревожные мысли. Да, гуляет Луша. Но долго ли ей осталось?
- Ой, я же забыла тебе рассказать.
Стёпка с интересом повернулся к Луше, с удовольствием посмотрел на её оживлённое лицо.
- Вчера Маняша домой вернулась.
- Матвеева?
- Угу, - лицо Луши опечалилось.
- Насовсем?
- Да я не поняла. Вроде прогнал её барин с дворни. Теперь она ждёт, куда её дальше определят.
- На барщину, должно быть. Куда же ещё, если в усадьбе не прижилась.
- Никому не скажешь?
- Чего это я буду кому-то рассказывать?
- Она плакала. У-у-у, как сильно. Сказала, что ребёночек у неё будет.
Стёпка удивлённо посмотрел на Лушу, потом покраснел.
- Слыхал я, что не в усадьбе она всё это время была.
- А где? - Луша удивлённо захлопала глазами.
- Да, не знаю я. Так, слыхал что-то. Ерунду всякую.
- А-а. Не, я не слышала. - Луша задумалась. - И что теперь бедной Маняше делать?
Стёпка промолчал. Он тоже не знал, что в этих случаях делают.
- Ну, побежала я.
- Вечером за коровой придёшь? Я бы земляники нарвал.
- Приду.
- Не устали каждый день по лесам бродить?
- Что Вы, дорогая Глафира Никитична, Клим Васильевич очень уж соскучился по нашей русской природе. Да и я, глядя на него, не прочь побродить с ружьём.
- Да. Наши леса! В Европе таких и близко нет. Да и охота там не та. Но, Глафира Никитична, ваш лес - особенный. Ходишь... Мы же с Афанасием Петровичем не столько охотимся, сколько дышим. Гуляем. А коль попадётся что, от того не отказываемся.
- Ну ступайте, а вечером жду. Ваши вчерашние перепёлки как раз поспеют.
- Из лесу - сразу к вам, - пообещали охотники и попрощались до вечера.
Глафира Никитична задумчиво посмотрела вслед. Вот уж верно, охота пуще неволи. Целую неделю из леса не выходят. Возвращаются усталые, грязные, даже какие-то раздражённые, но на следующий день вновь в лес. И не скажешь, чтобы много дичи настреляли. Так, мелочь всякая. И ей несут.
Это всё Клим Васильевич со своими новомодными европейскими причудами. А на Афанасия Никитича совсем не похоже, чтобы он забросил свои дела и по лесу слонялся в самый разгар летних работ. Хотя, посев закончился, сенокос ещё не начался. На пару дней можно от работы отойти. Но не на неделю же! Глафира Никитична покачала головой. Клим Васильевич и в молодости был шебутной, и с возрастом не изменился.
- Ерка, - позвала помещица.
- Барыня, звали?
- Ну-ка, раскинь-ка карты.
Ерина привычно села за стол, вытащила колоду. Глафира Никитична села напротив, внимательно наблюдая за ловкими движениями пальцев.
Карты нынче были немногословны, предрекли интерес крестового короля, пустые хлопоты и недолгую дорогу. Что было: сердечная рана и ребёнок, что будет - сплетни и разговоры, сердце успокоится - удачей и изменениями в жизни.
- Иди, опять наврала, - отослала помещица Ерину.
Девушка послушно вышла. Глафира Никитична откинулась на спинку дивана. Теперь надо обдумать.
Ишь ты, интерес короля. Уж не Клим клинья подбивает? Или Афанасий? И тот, и другой, вроде, крестовые. И оба ею интересуются. Каждый день к ней. И охота, скорее всего, для отвода глаз. Может, за неё спор ведут? И поэтому такие злые из леса возвращаются? Похоже на то. Афанасий столько лет тянул кота за хвост, а теперь, когда соперник появился, тут уж и засвербело. Ну и хорошо. Пусть почешется.
Почему только у неё на душе кошки скребутся? Что там цыганка сказала? Рана сердечная и ребёнок. Какой ребёнок?
Но сердце уже подсказало ответ. Сон недавно привиделся и разбередил то, что, казалось, совсем забыто. И тут ещё эта девка со своим гаданием.
И мысли Глафиры Никитичны устремились в далёкое прошлое...
Павел Петрович слова супруги принял спокойно, не стал спорить и отговаривать.
Глафира Никитична всё же добавила заготовленную речь про здоровый деревенский воздух поздней осени.
- Конечно, дорогая. Оставайтесь ещё на несколько месяцев. Вы - деревенская женщина, городская суета вас утомляет.
Глафира Никитична с облегчением кивнула головой. Оказалось всё гораздо легче, чем она предполагала.
Семь месяцев носила ребёнка, а муж даже не догадывался. Никто не догадывался. Даже отец ребёнка. Правда, для этого приходилось потуже затягивать корсет. Так тяжко было иногда, что казалось, она задохнётся или лишиться чувств. Особенно на балах. И когда она кружилась в танце, весело улыбалась кавалеру и щебетала что-то женское-глупое, больше всего на свете ей хотелось попросить оставить её в покое. Желательно одну и в её покоях, где она сможет, наконец, освободить свой живот от безжалостного плена.
Никто не должен знать. Она всё сделает сама. И отъезд мужа в столицу пришёлся очень кстати.
- В феврале я к тебе приеду. Обещаю, - этими словами она попрощалась с Павлом Петровичем и заперлась в своём имении. Оставшимся соседям объявила, что нездоровиться и не принимает.
Занялась поисками повитухи. Баба должна уметь держать язык за зубами. И, хоть большинство из них умеет это делать, в своём случае Глафира Никитична должна быть уверена.
Нужную бабу сама ездила в город покупать. Выбирала тщательно.
- Сделаешь как надо, как сыр в масле будешь кататься, ляпнешь кому - сгною.
- Поняла, барыня, - сказала баба спокойно и с достоинством.
Бабка Катя. Всю жизнь живёт с ней, как сыр в масле катается. Так и не решилась её продать. И не потому, что скажет кому-нибудь там, у новых хозяев, а.… сама не знает почему. Как будто боится, что захочет узнать, что тогда случилось, а спросить будет не у кого.
Родила она поздно ночью, в бане. Всю дворню прогнала кого куда. Обо всех подумала, никого в усадьбе не оставила. Два дня рожала. Если бы не палка в зубах, как у лошади удила, кричала бы на всю деревню.
Бабку Катю предупредила заранее: «Мне не показывай и девай куда хочешь. Я не хочу знать».
Так до сих пор и не знает.
- Ой, красотища какая! - Луша взяла за удобные ручки маленькое, словно игрушечное, лукошко, до краёв наполненное крупной земляникой и прошлась туда-сюда. А потом остановилась и поднесла ягоды к лицу. - А пахнут! - Луша повернула улыбающееся лицо к Стёпке. - А себе?
- Да я объелся, пока тебе собирал.
- Правда? Я тогда домой отнесу. Батюшка и матушка с барщины придут вместе с бабушкой поедят.
- А ты?
- А я, как и ты, уже объелась.
- Ну неси тогда. - Стёпка не обиделся. От дядьки Силантия и тётки Матрёны он столько добра видел, что только обрадовался, что хоть немного отплатит.
- Глянь-ка, опять барин едет... Смотри, - ахнула Луша, - прямо на коров.
Такого Стёпа ещё не видел. Барин со свистом и криками направлял коня прямо в центр стада. Коровы с телятами, задравши хвосты, бросились врассыпную. Барин налево-направо стегал кнутом замешкавшихся.
- Эй, пастух, чего стоишь, рот раззявил. Беги, собирай свой подруг.
Степан не сдвинулся с места.
Владимир Осипович подъехал ближе, слез с коня.
- Пора! - вскоре люди один за другим бросали ложки, выходили во двор.
Андрей не спешил. Вскоре в людской остались глухая бабка Поля и он. Бабка собрала ложки, принялась их полоскать и вытирать. Андрей прошёл в угол, где лежала старая шкура и какие-то тряпки. Здесь спала Ерина. Андрей спрятал в складках цветок.
Глава 44
И этот первый цветок Ерина долго вертела в руках, когда ночью он попался ей под щеку, пытаясь разглядеть и понять, откуда он взялся.
Потом каждую ночь в её куче тряпья лежал новый. На ощупь она определяла. Ромашка. Василёк. Этот не понять, наверное, анютины глазки. Ландыш. Его аромат ни с чьим другим не спутаешь.
Кто же тут шутки шутить вздумал? Подозрение сразу упало на Андрея. Но нет. Тот держался от неё подальше, при встречах отводил глаза, и вообще на неё внимание не обращал. Тем лучше! Злость всё ещё клокотала в сердце. Ишь, ты! Привык с девками, дурочками, баловаться. Наслышана она о его подвигах. Да и девки сами не шибко скрывали свои любовные похождения. Даже волосы друг у друга обещали выдрать. Мало им барыня надрала. Но это их дела. А Ерина лучше попытается выправить свои.
С дворней девушка старалась установить добрые отношения, мало ли кто когда пригодится. Но глубоко в свою душу никого не пускала и в гости ни к кому не стремилась.
Старалась глаза держать широко, всё примечать, во всё вникать. Тоже может пригодиться.
Теперь каждый вечер перед сном барыня звала Ерину к себе погадать.
Ерина, нимало не смущалась того, что раньше этого никогда не делала, если не считать те случаи в таборе, когда Ида её обучала всякой цыганской премудрости, в том числе и гаданию.
Потрёпанную колоду ей тоже Ида подарила.
Пробовала немного и морок наводить. Оказалось, получается. Стоило лишь поймать взгляд и тут же начать говорить. Ерина старалась подражать Иде. Вскоре поняла суть и добавляла уже своё. Глафира Никитична велась. Глаза становились стеклянными, и тогда Ерина задавала вопросы. И внимательно выслушивала ответы, чтобы в следующий раз «гадания» впечатлили барыню своей правдоподобностью.
Однажды ненароком услышала то, что не предназначалось не только для её ушей, но в здравом уме Глафира Никитична вряд ли бы кому-нибудь призналась. Ерина задумалась: правда ли это? Но выяснять не стала, и сама держала язык за зубами. В гаданиях карты никогда «не намекали» на эту тайну. Пока. Дальше видно будет.
Всё это Ерине было не совсем приятно. Всё же не цыганка она. Не впитала с молоком матери цыганские представления о добре и зле. Наоборот, с детства ей внушали, что то, чем сейчас она занимается - обман, гадания, морок - это плохо. Но она прекрасно помнила, что барыня сделала с девушкой, которая лишь недавно была на её нынешнем месте и не собиралась повторять её судьбу.
А куда её путь выведет, тоже неведомо. Может, в своё время, и Агаша ей не позавидует. Кто знает?
Ерине стало казаться, что она теряет себя. Слишком долго ей приходилось носить маски.
И единственной отрадой в этой круговерти стал ночной цветок. Каждую раз она прижимала его к губам, как частицу той радости и свободы, которая была ещё недавно. И проливала слёзы на нежные лепестки, тоскуя по себе настоящей.
Глава 45
Луша и Стёпка наотрез отказались приходить в барскую усадьбу. Никакие уговоры не помогли. И девушки поняли, что это не крестьянская застенчивость, которую они поначалу пытались перебороть, а что-то большее. Что-то они скрывали.
Пришлось идти у них на поводу и обучение перенести прямо на луг.
Устроились удобно. Под берёзой, чьи плакучие ветки склонялись чуть ли не до самой земли, была неровная поверхность. Здесь стелили лёгкое лоскутное одеяло и сидели как на лавочке.
Попутно пасли Стёпкиных коров.
Ученик и ученица оказались понятливыми и всё схватывали на лету. А после учёбы рисовали. Девушки старались передать Стёпке все знания, которые приобрели в пансионе. Теперь обе жалели, что на тех уроках бывали невнимательными. А потом Стёпка сам рисовал. Углём или карандашами. А девушки и Луша, будто заворожённые, смотрели, как на белой бумаге появляется лопоухий телёнок с большими круглыми глазами или синий колокольчик, словно живой, даже качается от ветра. Только замер на несколько мгновений.
- Ах, - Луша вздыхала. Она и не знала, что такое возможно.
- Ему учиться надо, - переговаривались по дороге домой Сонечка и Варя.
- Это можно устроить? - Варя посмотрела на подругу.
- Не знаю, - Сонечка задумалась. - Если бы это зависело от одной лишь Ольги, я уверена, она бы не только не препятствовала, но и как-то помогла. Но Владимир Осипович...
- Он кажется добрым и весёлым.
- Да... кажется. Надо узнать!
Но узнавать не спешили. После отъезда родителей Сони девушки почувствовали себя свободными. Казалось, весь мир принадлежит им. Или его огромная прекрасная часть – лето. Ну, по крайней мере, несколько дней – уж точно.
Поэтому, пока они сами попытались разобраться, как быть дальше. Ольга была настолько занята поместьем, что грех её отрывать от дел и добавлять свои проблемы. Но пастушку надо передать всё, что знали, ну, или почти всё. А что будет потом – потом и увидят.
Глава 46
- Ну, пошли же. Чего ты копаешься? – Соня нервно потянула Варю.
Та удивлённо посмотрела на подругу. Да что это с ней? Сама на себя не похожа. Вот и сейчас, Варя лишь на миг остановилась поговорить с чумазой, но такой хорошенькой маленькой девочкой, которая стояла посреди улицы и ковырялась в носу, как Сонечка её уже торопит. А разве они опаздывают?
Варя с сожалением посмотрела на девочку. Девочка без всякого сожаления отвернулась.
- Иду, - поспешила Варя.
Теперь она поглядывала на Соню всё чаще. Да она такая с утра. Варю не слушает, говорит о том, о сём, сама себя перебивает, фразы бросает, не закончив.
Вышли за околицу. Впереди, в миле или двух виднелись коровы. Им туда. А Соня стала озираться по сторонам. Красная, словно какой-то внутренний жар нашёл свой выход в щеках.
- Ты себя хорошо чувствуешь?
- А? Что? Ах, не говори глупостей.
Варя расстроенно замолчала.
- Варя, ты не понимаешь... - тревожно начала Сонечка и опять замолчала. Теперь она глядела в одном направлении.
Проследив за её взглядом, Варя заметила далёкого всадника. Рядом с ним пасся ещё один конь без седока. Соня смотрела на него, не отрываясь, пока не заслезились глаза.
- Варечка, ты только меня не осуди. Сегодня без меня. Ладно?
- Как без тебя? А ты куда?
- Я... понимаешь... Дмитрий Сергеевич пригласил меня на прогулку.
- Какой Дмитрий Сергеевич?
- Ливасов. Ну что ты так смотришь? Понимаешь... Да, я сама знаю, что такая скрытность кажется ненужной. Но есть причины. Я тебе потом всё объясню.
Соня сунула в руку Вари корзину с учебными принадлежностями и торопливо пошла в сторону леса.
Варя до того растерялась, что не сразу продолжила путь. Ливасов... Владимир Осипович много о нём говорит. Варя видела его несколько раз. Но разве Сонечка с ним помолвлена? Они друг с другом почти и не разговаривали. И вот свидание.
У Вари стало тяжело на душе.
Она шла и всё посматривала на идущую к лесу подругу. Вот Ливасов спешился. Вот они о чём-то говорят. Ливасов подсадил Соню на второго коня, и вскоре они скрылись из Вариных глаз в лесу.
Луша и Степан встретили Варю тоже слегка настороженно. Они видели, что одна их учительница свернула с привычной тропы. А вторая была совсем рассеяна. Всё больше смотрела по сторонам и слушала вполуха. Уж не в тягость ли барышням стали занятия?
Глава 47
- Не-е, не научишь ты меня рисовать. Я уже пробовала-пробовала, не получается, как у тебя.
Стёпка с сожалением посмотрел на подружку. Кажется, в чём-то ему повезло больше, и он никак не мог приспособить к этому везению Лушу.
- Я лучше буду смотреть. Смотреть интересней.
Но Стёпка отложил карандаши и взялся за свирельку.
Луша легла прямо на траву и закрыла глаза.
Тонкие нежные звуки в сочетании с лёгким ветром и запахом деревенского лета наполняли сердце блаженством. Наверное, в раю также хорошо.
- Век бы слушала, - улыбнулась она, когда свирелька замолчала. - Ну, пора домой.
- Утрешние все работы переделала? - Стёпка любил слушать про Лушины дела.
- А с бабушкой мы теперь быстро справляемся. Она знаешь, какая работящая. Никак не хочет отдыхать. Это я гулёна, всё гуляю.
Последние слова навеяли тревожные мысли. Да, гуляет Луша. Но долго ли ей осталось?
- Ой, я же забыла тебе рассказать.
Стёпка с интересом повернулся к Луше, с удовольствием посмотрел на её оживлённое лицо.
- Вчера Маняша домой вернулась.
- Матвеева?
- Угу, - лицо Луши опечалилось.
- Насовсем?
- Да я не поняла. Вроде прогнал её барин с дворни. Теперь она ждёт, куда её дальше определят.
- На барщину, должно быть. Куда же ещё, если в усадьбе не прижилась.
- Никому не скажешь?
- Чего это я буду кому-то рассказывать?
- Она плакала. У-у-у, как сильно. Сказала, что ребёночек у неё будет.
Стёпка удивлённо посмотрел на Лушу, потом покраснел.
- Слыхал я, что не в усадьбе она всё это время была.
- А где? - Луша удивлённо захлопала глазами.
- Да, не знаю я. Так, слыхал что-то. Ерунду всякую.
- А-а. Не, я не слышала. - Луша задумалась. - И что теперь бедной Маняше делать?
Стёпка промолчал. Он тоже не знал, что в этих случаях делают.
- Ну, побежала я.
- Вечером за коровой придёшь? Я бы земляники нарвал.
- Приду.
Глава 48
- Не устали каждый день по лесам бродить?
- Что Вы, дорогая Глафира Никитична, Клим Васильевич очень уж соскучился по нашей русской природе. Да и я, глядя на него, не прочь побродить с ружьём.
- Да. Наши леса! В Европе таких и близко нет. Да и охота там не та. Но, Глафира Никитична, ваш лес - особенный. Ходишь... Мы же с Афанасием Петровичем не столько охотимся, сколько дышим. Гуляем. А коль попадётся что, от того не отказываемся.
- Ну ступайте, а вечером жду. Ваши вчерашние перепёлки как раз поспеют.
- Из лесу - сразу к вам, - пообещали охотники и попрощались до вечера.
Глафира Никитична задумчиво посмотрела вслед. Вот уж верно, охота пуще неволи. Целую неделю из леса не выходят. Возвращаются усталые, грязные, даже какие-то раздражённые, но на следующий день вновь в лес. И не скажешь, чтобы много дичи настреляли. Так, мелочь всякая. И ей несут.
Это всё Клим Васильевич со своими новомодными европейскими причудами. А на Афанасия Никитича совсем не похоже, чтобы он забросил свои дела и по лесу слонялся в самый разгар летних работ. Хотя, посев закончился, сенокос ещё не начался. На пару дней можно от работы отойти. Но не на неделю же! Глафира Никитична покачала головой. Клим Васильевич и в молодости был шебутной, и с возрастом не изменился.
- Ерка, - позвала помещица.
- Барыня, звали?
- Ну-ка, раскинь-ка карты.
Ерина привычно села за стол, вытащила колоду. Глафира Никитична села напротив, внимательно наблюдая за ловкими движениями пальцев.
Карты нынче были немногословны, предрекли интерес крестового короля, пустые хлопоты и недолгую дорогу. Что было: сердечная рана и ребёнок, что будет - сплетни и разговоры, сердце успокоится - удачей и изменениями в жизни.
- Иди, опять наврала, - отослала помещица Ерину.
Девушка послушно вышла. Глафира Никитична откинулась на спинку дивана. Теперь надо обдумать.
Ишь ты, интерес короля. Уж не Клим клинья подбивает? Или Афанасий? И тот, и другой, вроде, крестовые. И оба ею интересуются. Каждый день к ней. И охота, скорее всего, для отвода глаз. Может, за неё спор ведут? И поэтому такие злые из леса возвращаются? Похоже на то. Афанасий столько лет тянул кота за хвост, а теперь, когда соперник появился, тут уж и засвербело. Ну и хорошо. Пусть почешется.
Почему только у неё на душе кошки скребутся? Что там цыганка сказала? Рана сердечная и ребёнок. Какой ребёнок?
Но сердце уже подсказало ответ. Сон недавно привиделся и разбередил то, что, казалось, совсем забыто. И тут ещё эта девка со своим гаданием.
И мысли Глафиры Никитичны устремились в далёкое прошлое...
Глава 49
Павел Петрович слова супруги принял спокойно, не стал спорить и отговаривать.
Глафира Никитична всё же добавила заготовленную речь про здоровый деревенский воздух поздней осени.
- Конечно, дорогая. Оставайтесь ещё на несколько месяцев. Вы - деревенская женщина, городская суета вас утомляет.
Глафира Никитична с облегчением кивнула головой. Оказалось всё гораздо легче, чем она предполагала.
Семь месяцев носила ребёнка, а муж даже не догадывался. Никто не догадывался. Даже отец ребёнка. Правда, для этого приходилось потуже затягивать корсет. Так тяжко было иногда, что казалось, она задохнётся или лишиться чувств. Особенно на балах. И когда она кружилась в танце, весело улыбалась кавалеру и щебетала что-то женское-глупое, больше всего на свете ей хотелось попросить оставить её в покое. Желательно одну и в её покоях, где она сможет, наконец, освободить свой живот от безжалостного плена.
Никто не должен знать. Она всё сделает сама. И отъезд мужа в столицу пришёлся очень кстати.
- В феврале я к тебе приеду. Обещаю, - этими словами она попрощалась с Павлом Петровичем и заперлась в своём имении. Оставшимся соседям объявила, что нездоровиться и не принимает.
Занялась поисками повитухи. Баба должна уметь держать язык за зубами. И, хоть большинство из них умеет это делать, в своём случае Глафира Никитична должна быть уверена.
Нужную бабу сама ездила в город покупать. Выбирала тщательно.
- Сделаешь как надо, как сыр в масле будешь кататься, ляпнешь кому - сгною.
- Поняла, барыня, - сказала баба спокойно и с достоинством.
Бабка Катя. Всю жизнь живёт с ней, как сыр в масле катается. Так и не решилась её продать. И не потому, что скажет кому-нибудь там, у новых хозяев, а.… сама не знает почему. Как будто боится, что захочет узнать, что тогда случилось, а спросить будет не у кого.
Родила она поздно ночью, в бане. Всю дворню прогнала кого куда. Обо всех подумала, никого в усадьбе не оставила. Два дня рожала. Если бы не палка в зубах, как у лошади удила, кричала бы на всю деревню.
Бабку Катю предупредила заранее: «Мне не показывай и девай куда хочешь. Я не хочу знать».
Так до сих пор и не знает.
Глава 50
- Ой, красотища какая! - Луша взяла за удобные ручки маленькое, словно игрушечное, лукошко, до краёв наполненное крупной земляникой и прошлась туда-сюда. А потом остановилась и поднесла ягоды к лицу. - А пахнут! - Луша повернула улыбающееся лицо к Стёпке. - А себе?
- Да я объелся, пока тебе собирал.
- Правда? Я тогда домой отнесу. Батюшка и матушка с барщины придут вместе с бабушкой поедят.
- А ты?
- А я, как и ты, уже объелась.
- Ну неси тогда. - Стёпка не обиделся. От дядьки Силантия и тётки Матрёны он столько добра видел, что только обрадовался, что хоть немного отплатит.
- Глянь-ка, опять барин едет... Смотри, - ахнула Луша, - прямо на коров.
Такого Стёпа ещё не видел. Барин со свистом и криками направлял коня прямо в центр стада. Коровы с телятами, задравши хвосты, бросились врассыпную. Барин налево-направо стегал кнутом замешкавшихся.
- Эй, пастух, чего стоишь, рот раззявил. Беги, собирай свой подруг.
Степан не сдвинулся с места.
Владимир Осипович подъехал ближе, слез с коня.
