А потом и вовсе легла, закрыла глаза, подставив лицо ласковому солнышку. Теплые лучи грели грудь, даря свой огонь, пронизывали насквозь, питая землю. А земля делилась силой и жизнью, устремлявшимся в солнцу. Сейчас я была частью этого непрерывного потока, ловя лишь крупицы энергии, больше пропуская через себя, чем оставляя. Надо мной мелькали мошки и мухи, порхали бабочки, жужжали пчелы и шмели, со звонким чириканьем проносились птицы. Рядом ветер и жучки шелестели травинками, слышался глухой шаг Вихря, его дыхание и фырканье, когда тот отмахивался хвостом от назойливых насекомых. Где-то вдалеке изредка слышались людские голоса.
Я полной грудью вдыхала напоенный ароматами трав воздух, уже жаркий, но не знойный как в полдень. Мысли разметались в стороны, давая разуму отдохновение, все тревоги и печали уносились прочь, гонимые ветром, на душе воцарился покой. Блаженная улыбка сама скользнула на уста и никак не желала сходить. Мне не хотелось думать ни о чем и ни о ком. Княжича вылечу, а там дело видно будет.
Долго разлеживаться не стала, поэтому вскоре мы с недовольным Вихрем отправились домой. Всю дорогу увещевала коня, что возьму его с собой, когда понесу родителям обед в поле. Доверять скакуна нашему пастуху не стала. Княжий конь все-таки, а балбес наш сподобился как-то корову проворонить. Всей деревней искали, а она изгородь свалила, да в лес ушла.
После второй прогулки, конь возвращася не такой хмурый. Я даже позволила себе надеть на него седло и немного прокатиться. Вихрь был только рад размяться, и другой седок его, казалось, совсем не смутил. То ли он уже привык ко мне и начал доверять.
Когда время давно перевалило а полдень, я разбудила княжича и заставила поесть и снова выпить отвар. Тревожить рану нужды не было -- заживала она хорошо, слава Великой Матери. Поэтому подождав, пока мужчина уснет, я легко коснулась его руки и, воровато оглядевшись, прижилась губами к его губам. Силы дала совсем чуть-чуть, только чтобы оправдать собственное безрассудство. Но мне сейчас так хотелось почувствовать тепло Светозара, поверить, что это он был со мной в священную ночь, что это не пустые грезы...
-- Ты что себе позволяешь, девка? -- раздалось от входа, и я как пойманная за руку воровка, отпрянула от князя. В дверях грозной тучей возвышался Изяслав.
-- Ты как смела...
— Уймись, воевода, — вяло отмахнулась я. Собрала посуду у лежанки князя, отнесла к печи. — Тебе чего?
— Это с тобой он тогда был? — уже спокойней поинтересовался воин.
— Со мной, — с вызовом глянула на него.
Мужчина лишь покачал головой. Не одобрял, но говорить поперек не стал. Он прошел вперед, собирался присесть на лавку, как вдруг поморщился и переступил с ноги на ногу.
Я нахмурилась:
— Что с тобой?
— Царапина, пройдет, -- отмахнулся Изяслав, но так и остался стоять.
— Давай осмотрю, — приблизилась к воину, тот отшатнулся и снова поморщился.
Али я кикимора ему? Нечисть лесная, чтоб так шарахаться. Все беды от дум ненужных.
— Вчера ты не хромал, -- призадумалась я. Когда успел? Или старую рану не долечил?
— Не так болело.
— Может..
— Не надо говорю. Песни тут не помогут. -- Воевода снова переступил с ноги на ногу, бросил взгляд на князя...
— Сядь! Песни сам можешь петь, — рассчерчала я. Толкнула мужчину на лавку, не слышая его ворчание. — Штаны снимай.
— Экая ты шустрая, — усмехнулся он.
Но я лишь бросила на него колкий взгляд.
Порез от меча на бедре оказался не глубоким, но без лечения загноился.
— Княжича ему подавай в дорогу. А сам о себе позаботиться не мог, — бурчала под нос, промывая рану.
— На воине все само заживает.
— Оно и видно. Без ноги остаться решил?
Готовила мазь в молчании. Спиной чувствовала изучающий взгляд, но виду не подавала. Пусть смотрит, мне не жалко. А когда нанесла травяную кашицу на рану и взялась перевязывать, Изяслав подал голос:
— А песни?
— Сам пой. Ты же не веришь в мое ремесло, чего ради тогда силы тратить? Княжичу нужней. Затянув концы тряпицы, с удовольствием услышала, как воин охнул, и немного ослабила узел.
Оглядела свою работу, довольно кивнула и отнесла миску к печи.
Воевода оделся. Всегда суровый тон нисколько не смягчился, когда воин произнес:
— Ну смотри, коли нога отвалится...
Даже обернулась и изогнула бровь.
— Она бы и так отвалилась.
— Если не отвалится, тогда спасибо, -- невозмутимо продолжил Изяслав.
Я кивнула, принимая хоть такую благодарность. Большего и ждать не смела.
— Знахарка, — воин обернулся на пороге. — Брось ты это. Себя только мучить будешь. Не для тебя он, что бы ни говорил.
Слушать мой ответ воевода не стал. После его слов осталось неприятное чувство. Я знала, что мужчина прав, сама корила себя за надежды... но и поделать с этим ничего не могла.
Я полной грудью вдыхала напоенный ароматами трав воздух, уже жаркий, но не знойный как в полдень. Мысли разметались в стороны, давая разуму отдохновение, все тревоги и печали уносились прочь, гонимые ветром, на душе воцарился покой. Блаженная улыбка сама скользнула на уста и никак не желала сходить. Мне не хотелось думать ни о чем и ни о ком. Княжича вылечу, а там дело видно будет.
Долго разлеживаться не стала, поэтому вскоре мы с недовольным Вихрем отправились домой. Всю дорогу увещевала коня, что возьму его с собой, когда понесу родителям обед в поле. Доверять скакуна нашему пастуху не стала. Княжий конь все-таки, а балбес наш сподобился как-то корову проворонить. Всей деревней искали, а она изгородь свалила, да в лес ушла.
После второй прогулки, конь возвращася не такой хмурый. Я даже позволила себе надеть на него седло и немного прокатиться. Вихрь был только рад размяться, и другой седок его, казалось, совсем не смутил. То ли он уже привык ко мне и начал доверять.
Когда время давно перевалило а полдень, я разбудила княжича и заставила поесть и снова выпить отвар. Тревожить рану нужды не было -- заживала она хорошо, слава Великой Матери. Поэтому подождав, пока мужчина уснет, я легко коснулась его руки и, воровато оглядевшись, прижилась губами к его губам. Силы дала совсем чуть-чуть, только чтобы оправдать собственное безрассудство. Но мне сейчас так хотелось почувствовать тепло Светозара, поверить, что это он был со мной в священную ночь, что это не пустые грезы...
-- Ты что себе позволяешь, девка? -- раздалось от входа, и я как пойманная за руку воровка, отпрянула от князя. В дверях грозной тучей возвышался Изяслав.
-- Ты как смела...
— Уймись, воевода, — вяло отмахнулась я. Собрала посуду у лежанки князя, отнесла к печи. — Тебе чего?
— Это с тобой он тогда был? — уже спокойней поинтересовался воин.
— Со мной, — с вызовом глянула на него.
Мужчина лишь покачал головой. Не одобрял, но говорить поперек не стал. Он прошел вперед, собирался присесть на лавку, как вдруг поморщился и переступил с ноги на ногу.
Я нахмурилась:
— Что с тобой?
— Царапина, пройдет, -- отмахнулся Изяслав, но так и остался стоять.
— Давай осмотрю, — приблизилась к воину, тот отшатнулся и снова поморщился.
Али я кикимора ему? Нечисть лесная, чтоб так шарахаться. Все беды от дум ненужных.
— Вчера ты не хромал, -- призадумалась я. Когда успел? Или старую рану не долечил?
— Не так болело.
— Может..
— Не надо говорю. Песни тут не помогут. -- Воевода снова переступил с ноги на ногу, бросил взгляд на князя...
— Сядь! Песни сам можешь петь, — рассчерчала я. Толкнула мужчину на лавку, не слышая его ворчание. — Штаны снимай.
— Экая ты шустрая, — усмехнулся он.
Но я лишь бросила на него колкий взгляд.
Порез от меча на бедре оказался не глубоким, но без лечения загноился.
— Княжича ему подавай в дорогу. А сам о себе позаботиться не мог, — бурчала под нос, промывая рану.
— На воине все само заживает.
— Оно и видно. Без ноги остаться решил?
Готовила мазь в молчании. Спиной чувствовала изучающий взгляд, но виду не подавала. Пусть смотрит, мне не жалко. А когда нанесла травяную кашицу на рану и взялась перевязывать, Изяслав подал голос:
— А песни?
— Сам пой. Ты же не веришь в мое ремесло, чего ради тогда силы тратить? Княжичу нужней. Затянув концы тряпицы, с удовольствием услышала, как воин охнул, и немного ослабила узел.
Оглядела свою работу, довольно кивнула и отнесла миску к печи.
Воевода оделся. Всегда суровый тон нисколько не смягчился, когда воин произнес:
— Ну смотри, коли нога отвалится...
Даже обернулась и изогнула бровь.
— Она бы и так отвалилась.
— Если не отвалится, тогда спасибо, -- невозмутимо продолжил Изяслав.
Я кивнула, принимая хоть такую благодарность. Большего и ждать не смела.
— Знахарка, — воин обернулся на пороге. — Брось ты это. Себя только мучить будешь. Не для тебя он, что бы ни говорил.
Слушать мой ответ воевода не стал. После его слов осталось неприятное чувство. Я знала, что мужчина прав, сама корила себя за надежды... но и поделать с этим ничего не могла.
