Как-то раз он был приглашен к нам на ужин и был представлен отцу Григорию, который, не обратив на него никакого внимания, продолжал говорить на протяжении всего ужина, что было для него делом обычным (после освящения стола), о том, что Романовы ведут империю к пропасти. Когда впоследствии произошла эта Цусимская пропасть, сражение, в которой мы потеряли столько военных кораблей, произошедшее на Черном море (событие, о котором было подробно рассказано в другом томе этих неизвестных ранее воспоминаний), я всегда вспоминал, что эта была та самая пропасть о которой предупреждал отец Григорий и дивился его проницательности.
- Во всем, что вы говорите есть очень глубокий смысл, отец Григорий – говорил двойник Николая II или некий молодой человек с изящными усами и бородкой.
- Молодой человек, вы тоже не высокого мнения о Романовых?
- Я слишком близко знаком с ними, чтобы уважать их.
- А вы сам случаем не из дворца?
- В некотором роде.
- Меня это пугает
- Знаете, у нас при дворе поговаривают, что вам скоро пожалуют орден – большой крест князя Владимира.
- Мне кажется, что это абсолютно справедливо. Я его заслужил.
- Все награжденные из скромности обычно говорят обратное. Говорят, что не заслужили такой награды.
- И они по- своему правы.
Бывали времена, когда волосы у тети Аграфена были светлые, цвета пшеницы, глаза ее были ясными и ее улыбка по летнему яркой. Бывали и другие времена, когда тетя Аграфена была темненькой, цвета черного хлеба, с глазами цвета трагичнее черного и с откровенной улыбкой с лица молодого самоубийцы. Всему свое время.
Молодой Пикассо в то время быль сильно озадачен портретом обнаженной Саши Коробейниковой, девушки подростка исполненной красот молодости, словно сошедших с картин пьяного Рубенса, где в изобилии прекрасных форм, отчего тела выглядят раздутыми, а ротик крошечным (один несносный автор имел дерзость даже употребить слово «ротишка»). Какой ужас.
- Девочка, я нарисую тебя на полотне в стиле кубизма.
- Что это значит дон Пабло?
- И ты еще меня об этом спрашиваешь, детка? Кубизм это ты.
Мне казалось, что все семейство Коробейниковых, включая тетушек, мамок с няньками и бабушек, будет против этой идеи с портретом, но они согласились. Единственный, кому она пришлась сильно не по душе был жених Саши, полное ничтожество, мечтавший о должности мелкого служащего, этот тощий, невзрачного вида недоросль, с желтушным цветом лица.
— Только попробуй позировать этому придурку, Саша, в таком случае между нами сразу все будет кончено.
— Что же, значит за наше будущее и за твой скорейший успех в получении должности.
Молодой жених и ничтожество, чьим единственным достижением в жизни была помолвка с красавицей, одаренной такими пышными формами как Саша Коробейникова, понимал, что не имеет за душой ничего кроме больших ожиданий на будущее и что планы его блестящей карьера разбиты в дребезги. Этот молодой человек, не могу теперь вспомнить как его звали, был большим поклонником Достоевского, и, как и все поклонники Достоевского, находил в его книгах отклик собственным метаниям, душевному разладу, сомнениям, страхам и кошмарам. Читать классиков тогда было очень популярно: Лермонтов, Тургенев, Пушкин и тому подобное, — чиновники, мелкая шушара и прочие неудачники, начитавшись Достоевского и вообразив себя его персонажами вырастали в собственных глазах до такой степени, что могли позволить себе прилюдно заявить в кафе: «Многие считают меня человеком никудышным, это люди бессильные подняться до понимания человеческой души, люди низкой культуры, не способные разглядеть в моей душе трагизма персонажей Достоевского. Этот классик один способен был дать протрет моего состояния».
Потом, по прошествии времени, как вы убедитесь сами, познакомившись полнее с моими правдивыми мемуарами, нравы молодежи станут другими, сменяясь: авангардизмом, футуризмом, даже сюрреализмом. Однако в тот период постромантизма все было совсем иначе, до такой степени благоприятствуя нашей местной посредственности и неудачникам, что не поддается никакому сравнению с нынешним временем. Аппетит к романтическому чтиву доведен был у нас до такой крайности, что даже роман Бальзака «Евгения Гранде», в переводе на русский язык Достоевского, у которого все персонажи говорят и действуют как в его собственных романах, был с восторгом встречен публикой.
Так вот и жених Саши, убежденный поклонник творчества Достоевского, кончил жизнь повесившись на ремне, аккуратно прикрепленном к слеге под крышей в его съёмной комнате на Гороховой.
Все это выглядело плохой иллюстрацией с обложки романа Достоевского. Для хозяек пансиона, двух незамужних сестер, уже вошло в привычку, что каждый месяц кто-то из жильцов сводит счеты с жизнью, и это тянется из месяца в месяц.
— Этот юноша выглядел таким серьезным и таким образованным, и на тебе.
— Обиднее всего, что он наверняка далеко бы пошел.
И прядь волос соломенного цвета, падая на лицо умершему с известной грацией, скрывала половину лица. Надо отдать должное, повесившийся выглядел очень романтично в этой обстановке.
Семейство Коробейниковых, будучи заядлыми театралками, с готовностью приняли весь этот церемониал, связанный с похоронами, и облачились в траур, за исключением Саши, девочки Саши, которую, казалось бы, это должно было затрагивать в наибольшей степени. Думаю, что это объясняется уникальной особенностью ее души, полной кубизма, что так проницательно заметил Пикассо.
— Это произошло с ним из-за того, что он читал столько романов. Он ведь так был увлечен чтением романов.
— Неужели в этом виноваты романы, мадмуазель?
— Большинство наших романов отвратительны.
— А что, ваш покойный читал исключительно русских авторов?
— Откуда же мне знать, мадам, откуда. И ко всему прочему он не мой покойный, к счастью мы были с ним лишь едва помолвлены, и обручальное кольцо, вот оно, посмотрите, это позолоченное серебро, такой ширпотреб. Как может быть достаточно этой жалкой вещицы из позолоченного металла для того, чтобы связывать меня с покойным?
В итоге, молодого неудачника, страстного поклонника Достоевского, похоронили на общественном кладбище, поскольку самоубийство — это тяжкий грех, семейство Коробейниковых устроило из похорон грандиозное действо, собирая соболезнования от широкой публики из друзей и знакомых (сдается мне, что у покойного совсем не было родственников, может быть за исключением очень дальних), и привлекло к себе на один вечер внимание всего Петербурга, пусть и отдавало все это буржуазностью и мертвечиной.
Какая жалость, что девочка Саша не проявила достаточного участия в этом мероприятии.
Хотели даже напечатать некролог в одной из городских газет, но им везде отказали поскольку в нашей печати не принимают объявлений о самоубийствах.
Что касается молодого Пикассо, то он, повязав на шею огромный бант, похожий на мертвого черного мотылька, оболтус Пикассо, со внешностью напоминавшей продавца зонтиков, той же самой ночью на вечеринке в «Бродячей собаке» в компании комиков, проституток и поэтов-модернистов во всеуслышание заявил:
— Завтра я начинаю писать мое первое полотно в стиле кубизма.
Пышность и изобилие форм Саши в самом деле требовали от художника, изрядных способностей в области геометрии. Работа над портретом велась в студии художника, в башенке, и молодой Пикассо изобразил на обнаженном теле Саши гораздо большее количество сисек, чем у нее было на самом деле, или он разбросал их по всему телу, путая ягодицы со щеками и ротик с интимным местом.
Можно сказать, что младые прелести столь юной и полной девушки были разбиты на составные части. Однако есть и иная точка зрения, считающая, что живое, рубенсовское тело было приведено к системе, художником была схвачена и передана геометрия его форм, до чего никто ранее не мог подняться.
Тетушке Аграфене, понятное дело, вся эта история была не по душе.
— Ты меня за дурочку держишь, Пабло?
— Я тебя люблю, Аграфена, но Саша — это живое воплощение кубизма в женском облике, и я не могу упустить шанс рисовать ее.
— Я не понимаю, о чем ты и знать не знаю, что такое кубизм.
— О нем давно во вовсю пишут французские журналы.
— Я не читаю французских журналов, в них слишком много греховного.
— Тогда послушай меня. Кубизм — это попка Саши. Кубизм — это игра на грани между пропорциональным и диспропорциональным, это геометрия, таящаяся в оболочке огромной женской задницы.
— Значит ты увлечен рисованием задницы этой толстухи?
— Задницы и лица.
— Тогда с меня хватит, Пабло. Я-то думала, что тебе будет достаточно моей задницы.
— Детка, с тобой у нас все обстоит иначе. По сравнению со всеми прочими твоя попа — это музыкальный инструмент, это скрипка Страдивари. Но пойми, я сейчас открыл новую эпоху в моей карьере, другой поворот, другую …
— Ах скрипка, Страдивари, так значит? Держись-ка ты подальше теперь от ее струн.
На этом то все у них и оборвалось, тем более, что тетя Агарафена уже успела завести шашни с Хосе Раулем Капабланкой, кубинским дипломатом с чертами лица аборигена дикаря, внушавшими ужас, слащавым и склонным к выпивке, имя которого не сходило со страниц наших газет, для чего ему, однако, совсем не требовалось кончать жизнь самоубийством (как невзрачному и несчастному поклоннику Достоевского, жениху Саши), и который посвящал тете Аграфене, которой постоянно посвящали стихи, свои очень романтичные строки, пусть и страдающие, на первый взгляд, полным отсутствием рифмы, но при внимательном к ним отношении обретающие известную стройность и элегантность.
Хосе Рауль служил в Петербурге дипломатом, жил в отеле «Астория» на Исаакиевской площади, и в костюме посла производил очень сильное впечатление, величественный в своей безобразности, особенно в полночь, когда предварительно хорошенько набравшись, он сняв ботинки босым посолом прогуливался по Большой Морской, декламируя на французском одинокой Луне свои поэтические строки, дышащие любовью к тетушке Аграфене, которая, оставаясь равнодушной к своему смуглому поклоннику, все же после этого целый день напролет нашептывала про себя его стихи, жужжа своим сладким и нежным голосом в интимной обстановке.
Хосе Рауль водил тетю Аграфену в пивную на Гороховой, тесную и грязную, со следами пивной пены, разлитой по всему полу, тут он встречался с известным журналистом Марианом, и они, поглощая пиво кружка за кружкой, принимались аккуратно поносить и оскорблять друг друга, поскольку Мариан был консерватором, а Хосе модернистом, футуристом и революционером как в отношении поэзии, так и в целом по жизни.
Тете Аграфене сильно нравилось присутствовать на этом спектакле двух гениев лицом к лицу, поливающих друг друга грязью за кружкой пива, и потом она читала в журналах, что поэзия ее жениха, то есть Хосе, не нравится ни Блоку, ни Гумилеву, ни много кому еще из наших критиков, как уже говорилось ранее. Но ей самой эта поэзия нравилась, как и газетной прессе, чье мнение тоже для нее многое значило.
Как-то за обедом тетушка Аграфена спросила отца Григория:
— Какого вы мнения, отец Григорий, об этом молодом американском поэте, Рауле Капабланка, который у нас теперь так популярен?
— Натуральный папуас в перьях.
Тетушка Аграфена, обладая, сама о том не ведая, исключительной интуицией в оценке произведений искусства, подумала про себя о том, что если кто и не понимает ничего в поэзии — то это сам отец Григорий, который с легкостью рифмовал Сибирь и монастырь, а молитвы его собственного сочинения, которые он имел привычку декламировать в присутствии публики, были тяжеловесные и однообразные, как крестный ход.
У нас дома Хосе Рауль тоже никому не нравился, даже прадеду Максиму Максимовичу, хотя он был наиболее либеральным и продвинутым из всех.
— У этого молодой индейца все стихи о дворцах да о жемчугах. Поэзию надо посвящать чему-то, имеющему пользу для жизни, чему-то несущему просвещение, как учит нас Лев Толстой.
И тетя Аграфена стала наконец понимать, гуляя с Раулем по парку в Царском Селе, что на ее глазах сменяется эпоха, и на смену старому времени приходит другой век, которому сама она принадлежит, и, что музыка Рауля звучит мирам, небесам и дорогам, выходящим далеко за рамки провинциального Петербурга. Какая жалость, что кубинцу не суждено было от рождения выглядеть ну хоть малость привлекательнее.
— Где ты нашла этого поэта, похожего на дикаря, который теперь постоянно повсюду таскается рядом с тобой? — интересовались сестры Коробейниковы.
— Вроде бы он родом откуда-то из Южной Америки, или из сельвы, я точно не скажу вам, мы ведь с ним еще совсем недавно знакомы.
— И ты смогла запомнить что-нибудь из стихов, что он тебе читал?
— Да, вот смотри: «…мое сердце отправилось в странствие и возвратившись обрело в себе гармонию священной сельвы».
— Ничего себе, так это действительно красиво звучит.
— И главное, он здесь на хорошей должности.
— Жених дипломат попадается не каждый день.
Тетя Аграфена в результате была отравлена модернизмом, пивом, стихами, Раулем, и это ей позволило отвлечься от неудачных любовных отношений с молодым художником, который был занят рисованием толстухи, и описывал новый мир, который, как оказалось, был ничем иным как надвигающийся ХХ век.
Ранним утром поэт появлялся у себя в отеле Астория рядом с Исаакиевским собором, босой и пьяный, в своем костюме дипломата пошитом из жесткой материи, размякшей от обильно пролитого пива. Рауль говорил только стихами либо на французском, и тете Аграфене нравилось и одно и другое. Под влиянием слушателей Художественной Академии и бульварной прессы, модернизм пробудил в ней женщину, индеец поэт проделал это с ее душой еще раз, и она почувствовала в себе души тысячи женщин, множество женских сердец, мечтавших вырваться из оков своей семьи, модных журналов, женихов на всю жизнь и званных ужинов, словно тюремной клетки из стекла, в которую заключен букет прекрасных роз.
У Рауля был роман с владелицей роскошного особняка, Рауль частенько захаживал к проституткам, но Рауль был королевских кровей, и она была восточной принцессой, когда он приглашал ее ужинать в Палкин в компании аристократов, среди которых был великий князь Константин Константинович, также изъяснявшийся стихами. Тетушка Аграфена не была влюблена в индейца, ни в поэта. Александр Блок называл его негром.
Эта революция, эти безбрежные просторы, которые Рауль привнес в сердце тети Аграфены, под влиянием чтения книжек и газет, формировались также в сердцах неизвестных широкому кругу русских барышень, провинциалок, выросших в гнилом буржуазном окружении, в целомудрии, в ежедневной молитве, в компании семейной портнихи, одной и той же на протяжении всей их жизни, одевавшей их в скромной манере, и в компании жениха, потенциального мужа, согласно устоям царской власти.
С помощью своих книг и публикаций в прессе Рауль сумел покорить сердца Марии Леонидовны, и Марии Евгеньевны, и всех сестер Коробейниковых, и всего того матриархата, в котором родился, и жил, и развивался, или не развивался, мой подростковый рассудок. Индеец жених тетушки Аграфены всем заронил в души морскую трагедию и мечты о странствиях.
- Во всем, что вы говорите есть очень глубокий смысл, отец Григорий – говорил двойник Николая II или некий молодой человек с изящными усами и бородкой.
- Молодой человек, вы тоже не высокого мнения о Романовых?
- Я слишком близко знаком с ними, чтобы уважать их.
- А вы сам случаем не из дворца?
- В некотором роде.
- Меня это пугает
- Знаете, у нас при дворе поговаривают, что вам скоро пожалуют орден – большой крест князя Владимира.
- Мне кажется, что это абсолютно справедливо. Я его заслужил.
- Все награжденные из скромности обычно говорят обратное. Говорят, что не заслужили такой награды.
- И они по- своему правы.
Бывали времена, когда волосы у тети Аграфена были светлые, цвета пшеницы, глаза ее были ясными и ее улыбка по летнему яркой. Бывали и другие времена, когда тетя Аграфена была темненькой, цвета черного хлеба, с глазами цвета трагичнее черного и с откровенной улыбкой с лица молодого самоубийцы. Всему свое время.
Глава 3. Страсти по Достоевскому
Молодой Пикассо в то время быль сильно озадачен портретом обнаженной Саши Коробейниковой, девушки подростка исполненной красот молодости, словно сошедших с картин пьяного Рубенса, где в изобилии прекрасных форм, отчего тела выглядят раздутыми, а ротик крошечным (один несносный автор имел дерзость даже употребить слово «ротишка»). Какой ужас.
- Девочка, я нарисую тебя на полотне в стиле кубизма.
- Что это значит дон Пабло?
- И ты еще меня об этом спрашиваешь, детка? Кубизм это ты.
Мне казалось, что все семейство Коробейниковых, включая тетушек, мамок с няньками и бабушек, будет против этой идеи с портретом, но они согласились. Единственный, кому она пришлась сильно не по душе был жених Саши, полное ничтожество, мечтавший о должности мелкого служащего, этот тощий, невзрачного вида недоросль, с желтушным цветом лица.
— Только попробуй позировать этому придурку, Саша, в таком случае между нами сразу все будет кончено.
— Что же, значит за наше будущее и за твой скорейший успех в получении должности.
Молодой жених и ничтожество, чьим единственным достижением в жизни была помолвка с красавицей, одаренной такими пышными формами как Саша Коробейникова, понимал, что не имеет за душой ничего кроме больших ожиданий на будущее и что планы его блестящей карьера разбиты в дребезги. Этот молодой человек, не могу теперь вспомнить как его звали, был большим поклонником Достоевского, и, как и все поклонники Достоевского, находил в его книгах отклик собственным метаниям, душевному разладу, сомнениям, страхам и кошмарам. Читать классиков тогда было очень популярно: Лермонтов, Тургенев, Пушкин и тому подобное, — чиновники, мелкая шушара и прочие неудачники, начитавшись Достоевского и вообразив себя его персонажами вырастали в собственных глазах до такой степени, что могли позволить себе прилюдно заявить в кафе: «Многие считают меня человеком никудышным, это люди бессильные подняться до понимания человеческой души, люди низкой культуры, не способные разглядеть в моей душе трагизма персонажей Достоевского. Этот классик один способен был дать протрет моего состояния».
Потом, по прошествии времени, как вы убедитесь сами, познакомившись полнее с моими правдивыми мемуарами, нравы молодежи станут другими, сменяясь: авангардизмом, футуризмом, даже сюрреализмом. Однако в тот период постромантизма все было совсем иначе, до такой степени благоприятствуя нашей местной посредственности и неудачникам, что не поддается никакому сравнению с нынешним временем. Аппетит к романтическому чтиву доведен был у нас до такой крайности, что даже роман Бальзака «Евгения Гранде», в переводе на русский язык Достоевского, у которого все персонажи говорят и действуют как в его собственных романах, был с восторгом встречен публикой.
Так вот и жених Саши, убежденный поклонник творчества Достоевского, кончил жизнь повесившись на ремне, аккуратно прикрепленном к слеге под крышей в его съёмной комнате на Гороховой.
Все это выглядело плохой иллюстрацией с обложки романа Достоевского. Для хозяек пансиона, двух незамужних сестер, уже вошло в привычку, что каждый месяц кто-то из жильцов сводит счеты с жизнью, и это тянется из месяца в месяц.
— Этот юноша выглядел таким серьезным и таким образованным, и на тебе.
— Обиднее всего, что он наверняка далеко бы пошел.
И прядь волос соломенного цвета, падая на лицо умершему с известной грацией, скрывала половину лица. Надо отдать должное, повесившийся выглядел очень романтично в этой обстановке.
Семейство Коробейниковых, будучи заядлыми театралками, с готовностью приняли весь этот церемониал, связанный с похоронами, и облачились в траур, за исключением Саши, девочки Саши, которую, казалось бы, это должно было затрагивать в наибольшей степени. Думаю, что это объясняется уникальной особенностью ее души, полной кубизма, что так проницательно заметил Пикассо.
— Это произошло с ним из-за того, что он читал столько романов. Он ведь так был увлечен чтением романов.
— Неужели в этом виноваты романы, мадмуазель?
— Большинство наших романов отвратительны.
— А что, ваш покойный читал исключительно русских авторов?
— Откуда же мне знать, мадам, откуда. И ко всему прочему он не мой покойный, к счастью мы были с ним лишь едва помолвлены, и обручальное кольцо, вот оно, посмотрите, это позолоченное серебро, такой ширпотреб. Как может быть достаточно этой жалкой вещицы из позолоченного металла для того, чтобы связывать меня с покойным?
В итоге, молодого неудачника, страстного поклонника Достоевского, похоронили на общественном кладбище, поскольку самоубийство — это тяжкий грех, семейство Коробейниковых устроило из похорон грандиозное действо, собирая соболезнования от широкой публики из друзей и знакомых (сдается мне, что у покойного совсем не было родственников, может быть за исключением очень дальних), и привлекло к себе на один вечер внимание всего Петербурга, пусть и отдавало все это буржуазностью и мертвечиной.
Какая жалость, что девочка Саша не проявила достаточного участия в этом мероприятии.
Хотели даже напечатать некролог в одной из городских газет, но им везде отказали поскольку в нашей печати не принимают объявлений о самоубийствах.
Глава 4. Поэзия сельвы
Что касается молодого Пикассо, то он, повязав на шею огромный бант, похожий на мертвого черного мотылька, оболтус Пикассо, со внешностью напоминавшей продавца зонтиков, той же самой ночью на вечеринке в «Бродячей собаке» в компании комиков, проституток и поэтов-модернистов во всеуслышание заявил:
— Завтра я начинаю писать мое первое полотно в стиле кубизма.
Пышность и изобилие форм Саши в самом деле требовали от художника, изрядных способностей в области геометрии. Работа над портретом велась в студии художника, в башенке, и молодой Пикассо изобразил на обнаженном теле Саши гораздо большее количество сисек, чем у нее было на самом деле, или он разбросал их по всему телу, путая ягодицы со щеками и ротик с интимным местом.
Можно сказать, что младые прелести столь юной и полной девушки были разбиты на составные части. Однако есть и иная точка зрения, считающая, что живое, рубенсовское тело было приведено к системе, художником была схвачена и передана геометрия его форм, до чего никто ранее не мог подняться.
Тетушке Аграфене, понятное дело, вся эта история была не по душе.
— Ты меня за дурочку держишь, Пабло?
— Я тебя люблю, Аграфена, но Саша — это живое воплощение кубизма в женском облике, и я не могу упустить шанс рисовать ее.
— Я не понимаю, о чем ты и знать не знаю, что такое кубизм.
— О нем давно во вовсю пишут французские журналы.
— Я не читаю французских журналов, в них слишком много греховного.
— Тогда послушай меня. Кубизм — это попка Саши. Кубизм — это игра на грани между пропорциональным и диспропорциональным, это геометрия, таящаяся в оболочке огромной женской задницы.
— Значит ты увлечен рисованием задницы этой толстухи?
— Задницы и лица.
— Тогда с меня хватит, Пабло. Я-то думала, что тебе будет достаточно моей задницы.
— Детка, с тобой у нас все обстоит иначе. По сравнению со всеми прочими твоя попа — это музыкальный инструмент, это скрипка Страдивари. Но пойми, я сейчас открыл новую эпоху в моей карьере, другой поворот, другую …
— Ах скрипка, Страдивари, так значит? Держись-ка ты подальше теперь от ее струн.
На этом то все у них и оборвалось, тем более, что тетя Агарафена уже успела завести шашни с Хосе Раулем Капабланкой, кубинским дипломатом с чертами лица аборигена дикаря, внушавшими ужас, слащавым и склонным к выпивке, имя которого не сходило со страниц наших газет, для чего ему, однако, совсем не требовалось кончать жизнь самоубийством (как невзрачному и несчастному поклоннику Достоевского, жениху Саши), и который посвящал тете Аграфене, которой постоянно посвящали стихи, свои очень романтичные строки, пусть и страдающие, на первый взгляд, полным отсутствием рифмы, но при внимательном к ним отношении обретающие известную стройность и элегантность.
Хосе Рауль служил в Петербурге дипломатом, жил в отеле «Астория» на Исаакиевской площади, и в костюме посла производил очень сильное впечатление, величественный в своей безобразности, особенно в полночь, когда предварительно хорошенько набравшись, он сняв ботинки босым посолом прогуливался по Большой Морской, декламируя на французском одинокой Луне свои поэтические строки, дышащие любовью к тетушке Аграфене, которая, оставаясь равнодушной к своему смуглому поклоннику, все же после этого целый день напролет нашептывала про себя его стихи, жужжа своим сладким и нежным голосом в интимной обстановке.
Хосе Рауль водил тетю Аграфену в пивную на Гороховой, тесную и грязную, со следами пивной пены, разлитой по всему полу, тут он встречался с известным журналистом Марианом, и они, поглощая пиво кружка за кружкой, принимались аккуратно поносить и оскорблять друг друга, поскольку Мариан был консерватором, а Хосе модернистом, футуристом и революционером как в отношении поэзии, так и в целом по жизни.
Тете Аграфене сильно нравилось присутствовать на этом спектакле двух гениев лицом к лицу, поливающих друг друга грязью за кружкой пива, и потом она читала в журналах, что поэзия ее жениха, то есть Хосе, не нравится ни Блоку, ни Гумилеву, ни много кому еще из наших критиков, как уже говорилось ранее. Но ей самой эта поэзия нравилась, как и газетной прессе, чье мнение тоже для нее многое значило.
Как-то за обедом тетушка Аграфена спросила отца Григория:
— Какого вы мнения, отец Григорий, об этом молодом американском поэте, Рауле Капабланка, который у нас теперь так популярен?
— Натуральный папуас в перьях.
Тетушка Аграфена, обладая, сама о том не ведая, исключительной интуицией в оценке произведений искусства, подумала про себя о том, что если кто и не понимает ничего в поэзии — то это сам отец Григорий, который с легкостью рифмовал Сибирь и монастырь, а молитвы его собственного сочинения, которые он имел привычку декламировать в присутствии публики, были тяжеловесные и однообразные, как крестный ход.
У нас дома Хосе Рауль тоже никому не нравился, даже прадеду Максиму Максимовичу, хотя он был наиболее либеральным и продвинутым из всех.
— У этого молодой индейца все стихи о дворцах да о жемчугах. Поэзию надо посвящать чему-то, имеющему пользу для жизни, чему-то несущему просвещение, как учит нас Лев Толстой.
И тетя Аграфена стала наконец понимать, гуляя с Раулем по парку в Царском Селе, что на ее глазах сменяется эпоха, и на смену старому времени приходит другой век, которому сама она принадлежит, и, что музыка Рауля звучит мирам, небесам и дорогам, выходящим далеко за рамки провинциального Петербурга. Какая жалость, что кубинцу не суждено было от рождения выглядеть ну хоть малость привлекательнее.
— Где ты нашла этого поэта, похожего на дикаря, который теперь постоянно повсюду таскается рядом с тобой? — интересовались сестры Коробейниковы.
— Вроде бы он родом откуда-то из Южной Америки, или из сельвы, я точно не скажу вам, мы ведь с ним еще совсем недавно знакомы.
— И ты смогла запомнить что-нибудь из стихов, что он тебе читал?
— Да, вот смотри: «…мое сердце отправилось в странствие и возвратившись обрело в себе гармонию священной сельвы».
— Ничего себе, так это действительно красиво звучит.
— И главное, он здесь на хорошей должности.
— Жених дипломат попадается не каждый день.
Тетя Аграфена в результате была отравлена модернизмом, пивом, стихами, Раулем, и это ей позволило отвлечься от неудачных любовных отношений с молодым художником, который был занят рисованием толстухи, и описывал новый мир, который, как оказалось, был ничем иным как надвигающийся ХХ век.
Ранним утром поэт появлялся у себя в отеле Астория рядом с Исаакиевским собором, босой и пьяный, в своем костюме дипломата пошитом из жесткой материи, размякшей от обильно пролитого пива. Рауль говорил только стихами либо на французском, и тете Аграфене нравилось и одно и другое. Под влиянием слушателей Художественной Академии и бульварной прессы, модернизм пробудил в ней женщину, индеец поэт проделал это с ее душой еще раз, и она почувствовала в себе души тысячи женщин, множество женских сердец, мечтавших вырваться из оков своей семьи, модных журналов, женихов на всю жизнь и званных ужинов, словно тюремной клетки из стекла, в которую заключен букет прекрасных роз.
У Рауля был роман с владелицей роскошного особняка, Рауль частенько захаживал к проституткам, но Рауль был королевских кровей, и она была восточной принцессой, когда он приглашал ее ужинать в Палкин в компании аристократов, среди которых был великий князь Константин Константинович, также изъяснявшийся стихами. Тетушка Аграфена не была влюблена в индейца, ни в поэта. Александр Блок называл его негром.
Эта революция, эти безбрежные просторы, которые Рауль привнес в сердце тети Аграфены, под влиянием чтения книжек и газет, формировались также в сердцах неизвестных широкому кругу русских барышень, провинциалок, выросших в гнилом буржуазном окружении, в целомудрии, в ежедневной молитве, в компании семейной портнихи, одной и той же на протяжении всей их жизни, одевавшей их в скромной манере, и в компании жениха, потенциального мужа, согласно устоям царской власти.
С помощью своих книг и публикаций в прессе Рауль сумел покорить сердца Марии Леонидовны, и Марии Евгеньевны, и всех сестер Коробейниковых, и всего того матриархата, в котором родился, и жил, и развивался, или не развивался, мой подростковый рассудок. Индеец жених тетушки Аграфены всем заронил в души морскую трагедию и мечты о странствиях.
