Меня это нисколько не удивило, я ведь думала, что так и должно быть. Я же ещё не знала, что в меня вложены многие умения. Книга... ещё книга... ещё. Мне было мало. Я оказалась всеядной. Проза, поэзия, справочники, энциклопедии — всё шло в ход, всё приносило открытия. Книги, пусть и частично, но заполняли пустоту. В них менялись времена, события. И языки тоже. Я поняла, что с лёгкостью читаю на разных, в том числе и земных. Это я сейчас знаю, что они земные, тогда не видела разницы. А ещё оказалось, что в книгах много людей — и они все такие непохожие, они испытывают чувства... любят, ненавидят... страдают, как я... Значит, я тоже человек, и есть целый мир других людей. Это поразительное открытие всё меняло, но мне не с кем было его обсудить. Кстати, именно тогда я узнала, что у людей есть имена. Он не называл меня никак, и мне никогда прежде не приходило в голову, что у него может быть какое-то личное обозначение.
Повисла пауза. Кир ждал, ничем не нарушая тишины. Вскоре Тали начала говорить. Темп её речи ускорился, голос зазвучал громче и резче.
— Он вернулся. Был странно одет — вопреки обыкновению, не в удобную тогу из поллака, а в какой-то серый комбинезон, похожий на униформу. Но всё это было для меня не важно. Я бросилась к нему, меня захлёстывала радость. Но он даже не позволил себя обнять. Снял руки с шеи, отстранил меня — буквально отодвинул — и сказал, что отныне я должна держаться от него подальше. Он больше не может, да и не хочет быть со мной. И вообще, через несколько дней, после операции гименопластики, я должна переехать в дом к своему хозяину. Всё это говорилось сухим официальным тоном, держался он соответственно. Я спросила, что мне делать без него. «Что хочешь, мне всё равно». Я ничего не хотела без него, он знал это. Спросила, зачем мне хозяин — ведь я же не вещь? Он криво ухмыльнулся и сказал, что я — галма, а любая галма — вещь и есть, и создаётся только потому, что за это платят. Я — элитный заказ, за меня заплачено целое состояние. Мне казалось, что это кошмарный сон. С таким невозможно было примириться. Плакала, умоляла, в ногах валялась — мне было всё равно, я пошла бы на любое унижение, только бы вернуть всё, как было. Как могла, как умела, пыталась склеить свой мир из обрывков. Он оставался холоден, делал вид, что не замечает меня. Потом нахлынула злость, я кричала, обвиняла его. Он влепил мне пощечину — выверенную, словно не впервые так... вразумлял. После сел в кресло, вальяжно, с комфортом расположился, закинул ногу на ногу и спросил, хорошо ли я понимаю своё положение. Я призналась, что вообще ничего не понимаю — да и с чего бы? И он наконец-то всё мне объяснил. Наглядно.
Тали передёрнуло.
— Он отвёл меня на фабрику. На фабрику галм... И показал полный цикл.
Кир болезненно поморщился. Живо вспомнилась его собственная экскурсия, которую в обязательном порядке проводили для каждого мальчика, достигшего десяти лет. Отец, подписывая разрешение, сказал, что это хороший повод, чтобы избавить юных придурков от опасных иллюзий. Можно представить, что испытала Тали, увидев «полный цикл». Все эти огромные прозрачные чаны, в которых созревает вздувающаяся пузырями бесцветная биомасса; мерно сокращающиеся трубопроводы, разгоняющие материал к капсулам роста; сами капсулы, похожие на коконы, удерживаемые над полом сетью тонких питающих жгутов; отдел кромат-технологий, в котором из гелеобразного материала выращивается основа будущего мозга галм; цех запчастей, где формируется скелетная основа из флемета1. А чего стоило увиденное в помещении для отбраковки: обнажённые, шевелящиеся, лежащие вповалку тела, в которых не проснулся разум. Можно только представить, что перенесла Тали... Проводящий экскурсию элоим с гордостью поведал побледневшим и притихшим мальчишкам, что в цикле производства даже брак не пропадает — весь материал разбирается на составляющие и используется повторно. Экскурсия произвела на Кира гнетущее впечатление. Единственным местом, где он почувствовал себя относительно спокойно, оказался отдел проектирования. Там голограммы галм медленно вращались в воздухе или, принимая различные позы, демонстрировали гибкость и изящество. Пели, меняя голоса, до тех пор, пока не достигались нужный тембр и диапазон. В один миг отращивали длинные волосы и столь же мгновенно обзаводились модными стрижками; послушно становились томными блондинками, острыми на язык брюнетками, озорными рыжими, робкими синевласками, горделивыми обладательницами пепельных грив; бронзовокожими, бледными, антрацитовыми, оттенка оливы — и, повинуясь взмаху руки проектировщика, распадались на атомы.
Он не выдержал, обнял Тали, прижался со спины, словно желая закрыть собой, и прошептал куда-то в спутавшиеся волосы:
— Ерунда это всё. Дети, созревающие в матке, тоже не ахти как выглядят. Да и когда рождаются, зрелище не для слабонервных. Не важно, как создаётся новая личность, важно — кем становится. Ты в тысячу раз лучше всех этих рождённых и унаследовавших. Ты — настоящая. Живая. Невероятно красивая, умная, желанная. Забудь всё, что там видела.
Тали прижалась к нему теснее, пытаясь перебороть нервную дрожь.
— Он сказал, что случаи, когда в чаны с биоматериалом попадали не только кадавры, но и строптивые галмы, не так уж редки. Предложил хорошенько подумать, дал день на размышления. Я ответила, что размышлять не буду, потому что согласна делать всё, что он скажет. Мне было очень страшно. Как о последней милости, попросила ответить только на один вопрос. Зачем? Зачем приручал, развращал, влюблял в себя, если знал, что скоро предаст? Он гаденько так ухмыльнулся и заявил, что всего лишь выполнял свою работу. Потом вообще приказал мне заткнуться и собираться. Я ничего не взяла из того дома. Просто не смогла. Каждая вещь говорила со мной на том языке, который я не имела права помнить.
Через три дня я оказалась в доме Слак-Поца. Знаешь такого? — Тали привстала на локте, чтобы посмотреть на Кира. Он отрицательно качнул головой. — И хорошо, что не знаешь. Отвратный боров. Не хочу вспоминать. Через полгода он продал меня — даже не выгнал, а продал задёшево — в трущобный бордель. Просто так. Потому что наигрался. Сказал, что мне до живой всё равно далеко. А мне тогда уже всё равно было, хоть в заведение, хоть в чан на переработку. Если бы мне здесь не помогли некоторые воспоминания приглушить, не знаю, кем бы я стала...
Кир гладил её по волосам. Она уютно молчала, рисовала на его груди круги и сердечки, и каждое касание её тонкого пальчика рождало волну тепла.
— Знаешь... — голос её звучал приглушённо. — Только не смейся, ладно? Я ведь стихи пишу.
— Ух ты! — Кир улыбнулся. — Серьёзно? Сама? — Тали фыркнула. — Ох, ну да, ерунду говорю, конечно же, сама. Прочтёшь мне?
Тали вздохнула.
— Неа. Читать не буду. Стесняюсь. Давай так покажу.
Она наощупь нашла на прикроватной тумбочке свиток планшета, аккуратно развернула и активировала режим чтения. Через несколько секунд перед глазами Кира побежали строки...
Рождаешься — и падаешь. Ты — грязь,
ты хуже грязи, ты — прообраз грязи.
Кричи в себе, старательно смеясь,
пока не возвратили восвояси,
к исходникам, в бурлящий слизью чан,
в бездонную тоску — к первоосновам.
А тот, в чьих жилах тухлая моча,
а тот, кто знает жизнь и помнит Слово,
возьмёт тебя — бездушно, словно вещь
(хотя ты — вещь и есть, пока вы вместе),
войдёт в тебя. Войдёт — и выйдет весь.
А ты готовь спектакль любви и лести.
А ты пеки оладьи поутру,
а ты плети без смысла разговоры,
скользи летящей тенью по ковру —
он пресыщается. И ты откроешь скоро
и дверь наружу, и бездонный страх,
и боль такую, у которой имя
не-на-зы-вае-мо.
Ты грязь. Так падай в прах.
И возродись потом под мастерскими,
где боги пишут проги и куют
пускай не счастье, но — живые вещи.
Тебя починят и вернут в уют,
тебя согреют и не оклевещут
не боги, нет, — такие же, как ты:
отверженные, нищие, изгои.
А он идёт, идёт из темноты...
Не бойся. Пусть дойдёт — и дверь откроет.
— Я... Я не знаю, что сказать... Это сильно. И это больно. — Он действительно был под впечатлением. — Ты чудо, Тали. О какой ненастоящести можно говорить, когда ты сама — творец?
Она издала какой-то странный звук — то ли всхлипнула, то ли нервный смешок подавила — и спряталась у него подмышкой.
— Только не говори никому. Я не показываю.
— Никому ни за что. Это наш с тобой секрет будет. Ты, главное, пиши, хорошо? Я всегда буду рад читать тебя, если ты, конечно, захочешь поделиться.
Тали, не поднимая головы, энергично закивала.
— Я не пишу, я записываю. Когда приходит. А приходит редко. Но я теперь обязательно буду слушать. И писать... для тебя...
В комнате начало светлеть — система активировала режим мягкого пробуждения, но Тали взмахом руки вернула полутьму.
Кир пропустил между пальцев шелковистый локон и проговорил негромко:
— Хорошо, что ты здесь. То есть, не совсем хорошо, что... в такой обстановке, но... ты хотя бы в безопасности...
Думать о том, что Тали может кого-то принимать в этой комнате, было неприятно.
Она сперва озадаченно нахмурилась, а потом тихо рассмеялась.
— А-а-а, кажется, я поняла... Ты решил, что здесь тоже бордель, да?
— Эмм... а разве нет? — Кир почувствовал себя неловко. В самом деле, с чего он взял, что здесь притон?
— Да нет же! — Тали уже хохотала в голос. — Давно уже нет! Ещё до моего прихода здесь всё поменяли! Бар оставили для отвода глаз. Этот этаж так оформлен только для маскировки. Тут же штаб, самое сердце подполья, какой притон, сам посуди?
— Ну да... Что-то плох я в последнее время в анализе. Гормоны расшалились, не иначе. — Он смотрел в её улыбающиеся глаза и чувствовал себя как никогда хорошо и уместно.
Тали коснулась его губ лёгким поцелуем.
— А хочешь, ещё что-то расскажу? — Дождавшись его кивка, продолжила: — Пару лет назад ребята-интели разыскали моего первого... учителя. — Последнее слово прозвучало саркастично. — Ну как нашли — в базе данных «Эцадат» раскопали. Оказалось, что он вовсе не элоим из элиты, каковым себя подавал. И дом не его ни разу. Служебный, скажем так. Для антуража. Его коэффициент Творца даже до полной двойки не дотянул. Такой вот уродился... «демиург» с одним-единственным талантом — к лицедейству. Порог эмоциональности предельный. Склонность к садизму. Неуверенность в себе. Ему предложили на выбор либо психокоррекцию, либо такую... непыльную работёнку. А актёр он хороший. Гад. Гад тоже хороший, да. Представляешь, скольких ещё по спецзаказам он вот так же обломал? А то и изощрённей — вспомни девиз «Ганнэден»: «Исполняем любые желания!». Только вдуматься: одна жирная сволочь заказывает себе игрушку, «способную тонко чувствовать и остро, эмоционально, а главное, нестандартно реагировать на раздражители», — Тали произнесла это так, что сразу стало понятно, откуда цитата. — Один платит, а второй — портит. Именно так, как папику надо. Тонко. Во всём двусмысленно. Впрыскивает яд и доводит на медленном огне. Ох, как же я их ненавижу!
Кир подгрёб её к себе под бок, принялся медленно оглаживать.
— Хватит. Теперь всё-всё рассказала — и выбрось это из головы. У тебя совсем другая жизнь, вот и живи её в полную силу, не позволяй ядовитым семенам в ней прорастать. — Он потянул на себя одеяло, заодно укутывая и Тали. — Знаешь, женщина... Я, кажется, спать хочу. А потом тебя — и это уже без всяких «кажется». А потом есть. Или снова тебя? Ладно, после решу. Ты тоже спи, хорошо? Нам же некуда спешить...
Он выключился мгновенно. Тали ещё покопошилась под боком, устраиваясь поудобнее, но вскоре затихла. Последняя мысль, которую она уловила перед падением в манящую темноту, было «... как это некуда спешить? Инициация завтра...», но сон уже кружил и затягивал в воронку.
Определённо, им выпала самая долгая ночь в жизни. Спросить бы пана Хронака, чьих это рук дело, но старый хитрец наверняка не ответит, а только лукаво ухмыльнётся в усы.
__________
1 От анг. flexible — гибкий и metal — металл. Особо прочный и при этом лёгкий металл, способный к самовосстановлению.
Избранность чревата.
Гениальность наказуема.
Ни один дар не обходится без отдарка.
Сколь верёвочке не виться, а от судьбы не уйти. И столкнувшись с ней нос к носу, не стоит оглядываться назад — тем более, если за спиной остаётся так много хорошего. Пусть хотя бы прошлое меняется без тебя.
Кир расстался с Тали несколько часов назад, а уже казалось, что прошла вечность. Он сидел в кабинете Харда, где с самого утра собрался весь координационный центр, и отстранённо слушал, как обсуждается его ближайшее будущее.
Конечно, для него не явилось новостью, что любая инициация несёт в себе определённый риск, — эта мысль старательно доносилась преподавателями и личными кураторами на протяжении всего курса обучения. Однако, осознав, что принципы элоимского социума, сохраняющие прежде всего стабильный, тысячелетиями не меняющийся уклад, в основе своей оказались лживы, Кир стал скептически оценивать все знания, вынесенные из прошлой жизни. Страх перед инициацией хорошо держал юношей в подчинении, так что было бы по меньшей мере странно думать, что эту возможность не задействуют в своих целях высшие. Теперь он практически не сомневался, что риски инициации намеренно преувеличены, и умереть в ходе её невозможно.
Но вот выкладки аналитического отдела говорили об обратном, и именно их сейчас так эмоционально обсуждали все участники совещания.
«...свести к нулю не удастся!..», «...потом не говорите, что мы не предупреждали!..», «...как хотите, но я на себя такую ответственность брать отказываюсь...», «...и никто не гарантирует, это крайне рискованно...», «...погодите, коллега, о чём нам говорит эта цифра, ну, взгляните же!..», «нет, ну вы сравнили: у них — и у нас! вы ещё гойку с человеком сравните, популист!»
Офис гудел на разные голоса, перед дискутирующими то и дело разворачивались всё новые и новые голографические листы с длинными рядами формул и расчётов. Споры множились, но истина не рождалась.
В воздухе звенело напряжение. Кир ощущал его почти физически — привкусом металла на языке. Но вопреки царящей вокруг нервозности, он был спокоен и собран. Воля в нём нарастала, готовясь перейти в намерение.
Выждав ещё несколько минут, он встал и поднял правую руку ладонью вперёд.
— Минуту внимания, уважаемые.
Несмотря на негромкий голос, слова его прозвучали уверенно и не остались без внимания — Орт, глава безопасности, сразу же отреагировал, зычно призывая к молчанию.
Дожидаясь, пока уймутся последние разгорячённые диспутанты, Кир всматривался в лица этих людей, ещё несколько дней назад незнакомых, но сейчас уже ставших близкими. Они, такие разные, объединялись идеей, зажигающей их изнутри.
Спустя несколько секунд взгляды всех присутствующих обратились на него, и он начал:
— Признаться, я мало что понял из ваших споров, но уловил, что при прохождении инициации мне может угрожать какая-то серьёзная опасность...
— И не просто может, юноша, не просто может! — резво вскочил с места сухонький, похожий на богомола, старичок-научник — Ламд, заведующий отделом экспериментальных технологий. В начале совещания их познакомили, но пообщаться так и не довелось.
Повисла пауза. Кир ждал, ничем не нарушая тишины. Вскоре Тали начала говорить. Темп её речи ускорился, голос зазвучал громче и резче.
— Он вернулся. Был странно одет — вопреки обыкновению, не в удобную тогу из поллака, а в какой-то серый комбинезон, похожий на униформу. Но всё это было для меня не важно. Я бросилась к нему, меня захлёстывала радость. Но он даже не позволил себя обнять. Снял руки с шеи, отстранил меня — буквально отодвинул — и сказал, что отныне я должна держаться от него подальше. Он больше не может, да и не хочет быть со мной. И вообще, через несколько дней, после операции гименопластики, я должна переехать в дом к своему хозяину. Всё это говорилось сухим официальным тоном, держался он соответственно. Я спросила, что мне делать без него. «Что хочешь, мне всё равно». Я ничего не хотела без него, он знал это. Спросила, зачем мне хозяин — ведь я же не вещь? Он криво ухмыльнулся и сказал, что я — галма, а любая галма — вещь и есть, и создаётся только потому, что за это платят. Я — элитный заказ, за меня заплачено целое состояние. Мне казалось, что это кошмарный сон. С таким невозможно было примириться. Плакала, умоляла, в ногах валялась — мне было всё равно, я пошла бы на любое унижение, только бы вернуть всё, как было. Как могла, как умела, пыталась склеить свой мир из обрывков. Он оставался холоден, делал вид, что не замечает меня. Потом нахлынула злость, я кричала, обвиняла его. Он влепил мне пощечину — выверенную, словно не впервые так... вразумлял. После сел в кресло, вальяжно, с комфортом расположился, закинул ногу на ногу и спросил, хорошо ли я понимаю своё положение. Я призналась, что вообще ничего не понимаю — да и с чего бы? И он наконец-то всё мне объяснил. Наглядно.
Тали передёрнуло.
— Он отвёл меня на фабрику. На фабрику галм... И показал полный цикл.
Кир болезненно поморщился. Живо вспомнилась его собственная экскурсия, которую в обязательном порядке проводили для каждого мальчика, достигшего десяти лет. Отец, подписывая разрешение, сказал, что это хороший повод, чтобы избавить юных придурков от опасных иллюзий. Можно представить, что испытала Тали, увидев «полный цикл». Все эти огромные прозрачные чаны, в которых созревает вздувающаяся пузырями бесцветная биомасса; мерно сокращающиеся трубопроводы, разгоняющие материал к капсулам роста; сами капсулы, похожие на коконы, удерживаемые над полом сетью тонких питающих жгутов; отдел кромат-технологий, в котором из гелеобразного материала выращивается основа будущего мозга галм; цех запчастей, где формируется скелетная основа из флемета1. А чего стоило увиденное в помещении для отбраковки: обнажённые, шевелящиеся, лежащие вповалку тела, в которых не проснулся разум. Можно только представить, что перенесла Тали... Проводящий экскурсию элоим с гордостью поведал побледневшим и притихшим мальчишкам, что в цикле производства даже брак не пропадает — весь материал разбирается на составляющие и используется повторно. Экскурсия произвела на Кира гнетущее впечатление. Единственным местом, где он почувствовал себя относительно спокойно, оказался отдел проектирования. Там голограммы галм медленно вращались в воздухе или, принимая различные позы, демонстрировали гибкость и изящество. Пели, меняя голоса, до тех пор, пока не достигались нужный тембр и диапазон. В один миг отращивали длинные волосы и столь же мгновенно обзаводились модными стрижками; послушно становились томными блондинками, острыми на язык брюнетками, озорными рыжими, робкими синевласками, горделивыми обладательницами пепельных грив; бронзовокожими, бледными, антрацитовыми, оттенка оливы — и, повинуясь взмаху руки проектировщика, распадались на атомы.
Он не выдержал, обнял Тали, прижался со спины, словно желая закрыть собой, и прошептал куда-то в спутавшиеся волосы:
— Ерунда это всё. Дети, созревающие в матке, тоже не ахти как выглядят. Да и когда рождаются, зрелище не для слабонервных. Не важно, как создаётся новая личность, важно — кем становится. Ты в тысячу раз лучше всех этих рождённых и унаследовавших. Ты — настоящая. Живая. Невероятно красивая, умная, желанная. Забудь всё, что там видела.
Тали прижалась к нему теснее, пытаясь перебороть нервную дрожь.
— Он сказал, что случаи, когда в чаны с биоматериалом попадали не только кадавры, но и строптивые галмы, не так уж редки. Предложил хорошенько подумать, дал день на размышления. Я ответила, что размышлять не буду, потому что согласна делать всё, что он скажет. Мне было очень страшно. Как о последней милости, попросила ответить только на один вопрос. Зачем? Зачем приручал, развращал, влюблял в себя, если знал, что скоро предаст? Он гаденько так ухмыльнулся и заявил, что всего лишь выполнял свою работу. Потом вообще приказал мне заткнуться и собираться. Я ничего не взяла из того дома. Просто не смогла. Каждая вещь говорила со мной на том языке, который я не имела права помнить.
Через три дня я оказалась в доме Слак-Поца. Знаешь такого? — Тали привстала на локте, чтобы посмотреть на Кира. Он отрицательно качнул головой. — И хорошо, что не знаешь. Отвратный боров. Не хочу вспоминать. Через полгода он продал меня — даже не выгнал, а продал задёшево — в трущобный бордель. Просто так. Потому что наигрался. Сказал, что мне до живой всё равно далеко. А мне тогда уже всё равно было, хоть в заведение, хоть в чан на переработку. Если бы мне здесь не помогли некоторые воспоминания приглушить, не знаю, кем бы я стала...
Кир гладил её по волосам. Она уютно молчала, рисовала на его груди круги и сердечки, и каждое касание её тонкого пальчика рождало волну тепла.
— Знаешь... — голос её звучал приглушённо. — Только не смейся, ладно? Я ведь стихи пишу.
— Ух ты! — Кир улыбнулся. — Серьёзно? Сама? — Тали фыркнула. — Ох, ну да, ерунду говорю, конечно же, сама. Прочтёшь мне?
Тали вздохнула.
— Неа. Читать не буду. Стесняюсь. Давай так покажу.
Она наощупь нашла на прикроватной тумбочке свиток планшета, аккуратно развернула и активировала режим чтения. Через несколько секунд перед глазами Кира побежали строки...
Рождаешься — и падаешь. Ты — грязь,
ты хуже грязи, ты — прообраз грязи.
Кричи в себе, старательно смеясь,
пока не возвратили восвояси,
к исходникам, в бурлящий слизью чан,
в бездонную тоску — к первоосновам.
А тот, в чьих жилах тухлая моча,
а тот, кто знает жизнь и помнит Слово,
возьмёт тебя — бездушно, словно вещь
(хотя ты — вещь и есть, пока вы вместе),
войдёт в тебя. Войдёт — и выйдет весь.
А ты готовь спектакль любви и лести.
А ты пеки оладьи поутру,
а ты плети без смысла разговоры,
скользи летящей тенью по ковру —
он пресыщается. И ты откроешь скоро
и дверь наружу, и бездонный страх,
и боль такую, у которой имя
не-на-зы-вае-мо.
Ты грязь. Так падай в прах.
И возродись потом под мастерскими,
где боги пишут проги и куют
пускай не счастье, но — живые вещи.
Тебя починят и вернут в уют,
тебя согреют и не оклевещут
не боги, нет, — такие же, как ты:
отверженные, нищие, изгои.
А он идёт, идёт из темноты...
Не бойся. Пусть дойдёт — и дверь откроет.
— Я... Я не знаю, что сказать... Это сильно. И это больно. — Он действительно был под впечатлением. — Ты чудо, Тали. О какой ненастоящести можно говорить, когда ты сама — творец?
Она издала какой-то странный звук — то ли всхлипнула, то ли нервный смешок подавила — и спряталась у него подмышкой.
— Только не говори никому. Я не показываю.
— Никому ни за что. Это наш с тобой секрет будет. Ты, главное, пиши, хорошо? Я всегда буду рад читать тебя, если ты, конечно, захочешь поделиться.
Тали, не поднимая головы, энергично закивала.
— Я не пишу, я записываю. Когда приходит. А приходит редко. Но я теперь обязательно буду слушать. И писать... для тебя...
В комнате начало светлеть — система активировала режим мягкого пробуждения, но Тали взмахом руки вернула полутьму.
Кир пропустил между пальцев шелковистый локон и проговорил негромко:
— Хорошо, что ты здесь. То есть, не совсем хорошо, что... в такой обстановке, но... ты хотя бы в безопасности...
Думать о том, что Тали может кого-то принимать в этой комнате, было неприятно.
Она сперва озадаченно нахмурилась, а потом тихо рассмеялась.
— А-а-а, кажется, я поняла... Ты решил, что здесь тоже бордель, да?
— Эмм... а разве нет? — Кир почувствовал себя неловко. В самом деле, с чего он взял, что здесь притон?
— Да нет же! — Тали уже хохотала в голос. — Давно уже нет! Ещё до моего прихода здесь всё поменяли! Бар оставили для отвода глаз. Этот этаж так оформлен только для маскировки. Тут же штаб, самое сердце подполья, какой притон, сам посуди?
— Ну да... Что-то плох я в последнее время в анализе. Гормоны расшалились, не иначе. — Он смотрел в её улыбающиеся глаза и чувствовал себя как никогда хорошо и уместно.
Тали коснулась его губ лёгким поцелуем.
— А хочешь, ещё что-то расскажу? — Дождавшись его кивка, продолжила: — Пару лет назад ребята-интели разыскали моего первого... учителя. — Последнее слово прозвучало саркастично. — Ну как нашли — в базе данных «Эцадат» раскопали. Оказалось, что он вовсе не элоим из элиты, каковым себя подавал. И дом не его ни разу. Служебный, скажем так. Для антуража. Его коэффициент Творца даже до полной двойки не дотянул. Такой вот уродился... «демиург» с одним-единственным талантом — к лицедейству. Порог эмоциональности предельный. Склонность к садизму. Неуверенность в себе. Ему предложили на выбор либо психокоррекцию, либо такую... непыльную работёнку. А актёр он хороший. Гад. Гад тоже хороший, да. Представляешь, скольких ещё по спецзаказам он вот так же обломал? А то и изощрённей — вспомни девиз «Ганнэден»: «Исполняем любые желания!». Только вдуматься: одна жирная сволочь заказывает себе игрушку, «способную тонко чувствовать и остро, эмоционально, а главное, нестандартно реагировать на раздражители», — Тали произнесла это так, что сразу стало понятно, откуда цитата. — Один платит, а второй — портит. Именно так, как папику надо. Тонко. Во всём двусмысленно. Впрыскивает яд и доводит на медленном огне. Ох, как же я их ненавижу!
Кир подгрёб её к себе под бок, принялся медленно оглаживать.
— Хватит. Теперь всё-всё рассказала — и выбрось это из головы. У тебя совсем другая жизнь, вот и живи её в полную силу, не позволяй ядовитым семенам в ней прорастать. — Он потянул на себя одеяло, заодно укутывая и Тали. — Знаешь, женщина... Я, кажется, спать хочу. А потом тебя — и это уже без всяких «кажется». А потом есть. Или снова тебя? Ладно, после решу. Ты тоже спи, хорошо? Нам же некуда спешить...
Он выключился мгновенно. Тали ещё покопошилась под боком, устраиваясь поудобнее, но вскоре затихла. Последняя мысль, которую она уловила перед падением в манящую темноту, было «... как это некуда спешить? Инициация завтра...», но сон уже кружил и затягивал в воронку.
Определённо, им выпала самая долгая ночь в жизни. Спросить бы пана Хронака, чьих это рук дело, но старый хитрец наверняка не ответит, а только лукаво ухмыльнётся в усы.
__________
1 От анг. flexible — гибкий и metal — металл. Особо прочный и при этом лёгкий металл, способный к самовосстановлению.
ГЛАВА 6. ДА БУДЕТ СВЕТ
Избранность чревата.
Гениальность наказуема.
Ни один дар не обходится без отдарка.
Сколь верёвочке не виться, а от судьбы не уйти. И столкнувшись с ней нос к носу, не стоит оглядываться назад — тем более, если за спиной остаётся так много хорошего. Пусть хотя бы прошлое меняется без тебя.
Кир расстался с Тали несколько часов назад, а уже казалось, что прошла вечность. Он сидел в кабинете Харда, где с самого утра собрался весь координационный центр, и отстранённо слушал, как обсуждается его ближайшее будущее.
Конечно, для него не явилось новостью, что любая инициация несёт в себе определённый риск, — эта мысль старательно доносилась преподавателями и личными кураторами на протяжении всего курса обучения. Однако, осознав, что принципы элоимского социума, сохраняющие прежде всего стабильный, тысячелетиями не меняющийся уклад, в основе своей оказались лживы, Кир стал скептически оценивать все знания, вынесенные из прошлой жизни. Страх перед инициацией хорошо держал юношей в подчинении, так что было бы по меньшей мере странно думать, что эту возможность не задействуют в своих целях высшие. Теперь он практически не сомневался, что риски инициации намеренно преувеличены, и умереть в ходе её невозможно.
Но вот выкладки аналитического отдела говорили об обратном, и именно их сейчас так эмоционально обсуждали все участники совещания.
«...свести к нулю не удастся!..», «...потом не говорите, что мы не предупреждали!..», «...как хотите, но я на себя такую ответственность брать отказываюсь...», «...и никто не гарантирует, это крайне рискованно...», «...погодите, коллега, о чём нам говорит эта цифра, ну, взгляните же!..», «нет, ну вы сравнили: у них — и у нас! вы ещё гойку с человеком сравните, популист!»
Офис гудел на разные голоса, перед дискутирующими то и дело разворачивались всё новые и новые голографические листы с длинными рядами формул и расчётов. Споры множились, но истина не рождалась.
В воздухе звенело напряжение. Кир ощущал его почти физически — привкусом металла на языке. Но вопреки царящей вокруг нервозности, он был спокоен и собран. Воля в нём нарастала, готовясь перейти в намерение.
Выждав ещё несколько минут, он встал и поднял правую руку ладонью вперёд.
— Минуту внимания, уважаемые.
Несмотря на негромкий голос, слова его прозвучали уверенно и не остались без внимания — Орт, глава безопасности, сразу же отреагировал, зычно призывая к молчанию.
Дожидаясь, пока уймутся последние разгорячённые диспутанты, Кир всматривался в лица этих людей, ещё несколько дней назад незнакомых, но сейчас уже ставших близкими. Они, такие разные, объединялись идеей, зажигающей их изнутри.
Спустя несколько секунд взгляды всех присутствующих обратились на него, и он начал:
— Признаться, я мало что понял из ваших споров, но уловил, что при прохождении инициации мне может угрожать какая-то серьёзная опасность...
— И не просто может, юноша, не просто может! — резво вскочил с места сухонький, похожий на богомола, старичок-научник — Ламд, заведующий отделом экспериментальных технологий. В начале совещания их познакомили, но пообщаться так и не довелось.
