В больших грустных глазах он ясно читал озабоченность и легкий испуг и испытал смутную обиду, она по-прежнему видит в нём «свирепое революционное чудовище», бледнеет, вздрагивает и отстраняется при его приближении и малейшем прикосновении.
- Я присяду, вы не против?, - мягко произнес Норбер, - отчего вы так насторожены? Мы с вами общаемся достаточно часто, за это время я не сделал вам никакого зла, почему вы меня боитесь? Давайте я сам попробую угадать причину, а вы скажете прав я или нет? Вы чувствуете себя зависимой и беззащитной, обязанной мне жизнью и боитесь, что я назначу особую цену своему покровительству?» Норбер выразительно взглянул на девушку и её нежные щеки залил румянец, - а также ваш страх вызывают все революционеры, все якобинцы, вы приучены видеть в каждом из нас врага и злодея, это заметно. Итак, я прав? ответьте же мне…
Луиза внимательно рассматривала его смуглое лицо с правильными, чуть резкими чертами и не находила в нём ровно ничего зверского или гнусного, скорее напротив. «Он весьма привлекателен для санкюлота», - вдруг подумалось, и тут же она устыдилась этой мысли.
Он как-то неуловимо изменился за этот месяц, ввалились глаза, оливковая кожа приобрела болезненный зеленоватый оттенок, резко обозначились скулы. Смутная предательская жалость змейкой вползла в сердце. Что это с ним случилось?
- Вы совершенно правы, гражданин. Если вы об этом спрашиваете, значит вам небезразлично, что мы чувствуем, мне от этой мысли гораздо спокойнее, - девушка принужденно слабо улыбнулась.
Сердце Норбера бешено стукнуло и куда-то провалилось, он проигнорировал эту досадную принужденность тона. Неужели она больше не чувствует себя беззащитной жертвой, а значит не должна видеть в нём тюремщика и злодея!
- Значит мир?, - улыбаясь, он протянул ей руку через стол.
- А разве между нами была война?, - в глазах девушки мелькнуло удивление.
- И всё же дайте мне вашу руку в знак того, что вы не видите во мне больше злодея и мучителя, мне это очень важно, я прошу вас.
Девушка неуверенно и осторожно протянула к нему маленькую узкую кисть. Осторожно и очень нежно Норбер сжал её в своей ладони, прижал её к губам. Это не слишком походило на дружеский жест.
Луиза тревожно вгляделась в лицо собеседника. Обычное выражение холодного бесстрастия совершенно исчезло, она почувствовала беспокойство. Норбер еще раз осторожно коснулся губами тонких пальцев.
Луиза слегка вздрогнула:
- Пустите, гражданин, - нервным жестом отняла у него руку.
Куаньяр по-прежнему спокойно и мягко смотрел на неё:
- Я сделал что-то выходящее за рамки приличий?
Она не успела ничего ответить.
В гостиной бесшумно возник де Бресси, ставший невольным свидетелем последних минут разговора и успевший отметить положительные изменения в костюме и в причёске республиканца, под его особенно внимательным взглядом Норбер смутился, но принял свой обычный невозмутимый вид.
- Чем обязаны столь важным визитом?, - с едва уловимой иронией произнес он, и вглядевшись в помрачневшее лицо Куаньяра спросил прямо:
- Скажите как есть, что случилось?
Норбер откинулся на спинку стула и глядя поверх голов невидящими, обращенными «в себя» глазами заговорил, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Если всё произойдёт в течение июля, всех вас придется снова отправить в тюрьму...
Серьёзное лицо де Бресси застыло в напряжении:
- Это следует понимать так, что-то изменилось и мы вам больше не нужны. Значит снова тюрьма, а оттуда …»
Норбер резко вскинул голову и, взглянув де Бресси прямо в глаза, поднять глаза на Луизу у него не хватило сил, он тяжело вздохнул:
- Вашим жизням по-прежнему ничто не угрожает. Люди Вадье осмотрели уже все списки заключенных, обыскали все тюрьмы Парижа и не обнаружили вас. Теперь очередь частных домов и квартир. Мы поместим вас либо в Карм, либо в Сен-Лазар в последний момент, перед тем как…, не суть, это будет скверный сюрприз для моих любезных коллег. Скоро им станет совсем не до вас. Чем бы для нас это не закончилось, в любом случае вы будете свободны, либо я снова приду за вами, либо.., - он горько улыбнулся, - вас освободят... по амнистии, как «жертв якобинской тирании...
Чтобы слегка сгладить жуткое молчание, слегка улыбаясь, Куаньяр добавил:
- Сегодня утром люди из Общественной Безопасности едва не порвали меня в клочья из-за вашего исчезновения, они боятся ваших показаний, гражданка Масийяк и моего доклада...
Положив ухоженные руки на стол, де Бресси цепким и внимательным взглядом изучал молодого республиканца. Этот визит показался ему особенно значимым.
О прошлом между ними не было сказано ни слова, но граф помнил давнюю страсть Куаньяра к своей племяннице и составил себе твердое представление относительно истинных мотивов своего спасения.
Накануне в разговоре с Луизой граф осторожно коснулся этой щекотливой темы, но девушка лишь удивилась такому предположению, ведь этот красивый, но такой холодный и деловой молодой человек ничем не обнаруживал теплых чувств. А то письмо и цветы.. это было так давно..
Разве после сегодняшнего визита она не задумается? При всей доброте нрава и относительном либерализме эта мысль была графу немного неприятна.
И всё же он сам прервал молчание:
- Мы можем предложить вам кофе, гражданин Куаньяр?
Норбер наклонил голову:
- Не откажусь, гражданин Бресси, если бы все аристократы были так любезны к нам..., - тон беззлобной насмешки он сдержать не сумел.
Граф этой иронии не принял:
- Революционная тюрьма в ожидании смертной казни хорошая школа нового этикета, в нашем положении трудно в чём либо вам отказать.
Куаньяр стал серьёзен и поднял ладонь в знак примирения. Чувствовалось, что ему немного неловко, но, ни одного слова не сорвалось с его губ.
Де Бресси с минуту молча мерил молодого человека внимательным взглядом. И думал о своем.
«Проклинают дворянскую спесь, а что же он показал иное или некий якобинский «кодекс чести» мешает ему извиниться? Однако всё же по-своему недурной человек, интересный, умный, честный, у него немало личных достоинств, вынужден по справедливости признать.
Но при всем этом фанатик революции, опасная и беспокойная судьба, в силу упрямого следования известным принципам обреченный приносить смерть и ждать смерти, упаси Бог Луизу увлечься им», - вот о чем думал де Бресси, не сводя глаз с властного гостя, хмуро изучавшего в это время его самого.
«Честный, добрый человек, гордый без барства, по-своему принципиальный, и что? Дворянин. Роялист. Может его мягкость и простота обращения маска, а окажется на свободе и первым делом схватится за оружие и перережет мне горло? Но всё же как он непохож на д ,Эспаньяка, Белланже, Желамбра, на генерала-палача Лантенака, на всех этих Пюизэ, Шареттов, Ларош-Жакленов… Вынужден сознаться, мне он нравится, не хочу его казни, нет…», - при последней мысли Норбер ощутил себя почти изменником революции и смутно устыдился её, как непозволительной недостойной слабости. Вырвался тихий вздох.
Пожилая служанка Петронелла принесла наконец кофе.
- Вы оба любите читать. Здесь есть Руссо, Рейналь, Гёте, Шиллер, из классики Корнель, Расин, если что-то нужно ещё, скажите мне сейчас.
- Мы нашли здесь еще кое-что, - вежливо заметил успокоившийся де Бресси, - похоже, что вы решили еще заняться нашим политическим воспитанием в духе радикального якобинизма? Предупреждаю сразу и честно, это напрасный труд…
От удивления Норбер поставил на стол ароматно дымящуюся чашку:
- «О чём вы, Бресси?
- Ну как же, а десятки брошюр с речами вашего патрона, кое-что я даже пролистал, грешен, на досуге. Особенно две крупные темы, доклад «О принципах революционного правительства» от 25 декабря 1793-го и «О принципах политической морали», более свежий февральский.
Читая последний доклад, едва с ума не сошел на шестом десятке, оказывается у наших революционеров совершенно особый тип мышления, я бы сказал уникальная логика, не поняв её, не понять подлинных мотивов их поведения, не понять всего, что произошло с нами с 1789 года! Что же вы застыли, как идол с острова Пасхи, кофе остынет, это и к тебе относится, Лулу, - де Бресси мягко коснулся плеча племянницы.
- Уже довольно поздно, - заторопился слегка растерявшийся Норбер, - я снова навещу вас через пару-тройку дней, если позволите, - последние слова он произнес, повернувшись в сторону молодой женщины и отдельно для де Бресси:
- Вы интересная личность, - и не удержался, - для аристократа.
- Могу вернуть вам ваш комплимент и сказать о вас то же самое, рыцарь Красного Колпака.
Мужчины обменялись всплеском иронии, но, кажется, остались вполне довольны друг другом. На пороге Куаньяр слегка поклонился в сторону девушки, от волнения это вышло сдержанно и слегка неловко.
Когда за Куаньяром закрылась дверь, де Бресси обернулся к Луизе:
- Ну и скажи, что я был неправ, этот человек глубоко неравнодушен к тебе, в этом и наше спасение и наша проблема! В зависимости оттого, что ты сама думаешь об этом..Соседи в Санлисе не зря иронизировали над буржуазным отношением к морали в нашей семье, хотя я всегда считал, что это скорее плюс, чем минус..
- Что вы говорите, дядя Этьен, - слегка смутившаяся Луиза звонко рассмеялась, - этот свирепый революционер, фанатик идеи… и вдруг банально влюблён? Конечно, я помню, что он защитил нас с Жюстиной от взбешенной толпы, помню про это письмо, и всё же это было так давно…Я даже невольно вздрагиваю, когда он подходит ко мне близко и касается моей руки..
Он спас всем нам жизнь, как умеет заботится о нашей безопасности, и благодарности ничто не может отменить, но в главном вы правы, разве в качестве агента Общественной Безопасности он не выслеживал сторонников династии Бурбонов, людей нашего круга, не подводил их под трибунал и гильотину и не мучается раскаянием за погубленные жизни ровно ничуть? Мои чувства смешаны, и хотя он не сделал нам ни малейшего зла, мы живы только благодаря ему, я не знаю, что думать и как к нему относиться...»
- А что, он хорош собой, разве ты не замечаешь, Луиза? И нет в нём ничего злобного или мерзкого, - вмешалась в разговор 17-летняя кузина Жюли и покраснела под строгим взглядом отца, оборвавшего её щебетание.
- Он революционер, якобинец, милая, и это надо помнить прежде всего, и вообще ты сегодня целый день говоришь глупости! Учись рассудительности у Луизы!
- А по мне так все они одинаковы!, - хмуро буркнул под нос младший брат Жюли 16-летний Анри Кристоф, - если волк вас не сожрал, это не значит, что он добрый, просто он сыт.
Действительно, в июле визиты якобинского агента Куаньяра на улице Сен-Флорантэн делались всё более частыми и на первый взгляд как будто беспредметными.
Если поначалу он долго и тщательно записывал показания племянницы де Бресси, то позднее общие темы, совсем не касающиеся политики и текущих событий всё чаще звучали в гостиной, Луизу весьма интересовала современная литература, она немало удивленная такими переменами не отказывалась поддержать разговор, 16-летний младший де Бресси держал себя сухо и сдержанно, но его сестра 17-летняя Жюли-Габриэль по примеру кузины перестала дичиться «страшного санкюлота» и весело поддерживала разговоры, почти подросток, она видимо хотела скорее забыть о пережитом в тюрьме ужасе.
Граф де Бресси, привыкший относиться к Луизе как к старшей дочери с тревогой отмечал, как постепенно теплели глаза девушки, как она оживлялась при очередном появлении Куаньяра, как медленно таял страх и отчуждение.
Наблюдая визиты революционного агента, он часто думал: «Упрямец! Он приметил ее еще в Санлисе, тому уже 5 лет. Понятное дело, Луиза не могла воспринимать его как кавалера. Этот «революционный негодяй», эпитет скользнул в мыслях скорее с досадой, чем со злобой, умён и вполне образован, а вдруг... Нет, этого быть не может, девочка не сможет его полюбить, она просто испытывает к нему благодарность, кто бы он ни был, но он спас нам жизнь.»
Тогда он нарочно старался привлечь ее внимание к тем проявлениям натуры нежелательного кавалера, которые не могли не быть остро неприятны и даже враждебны ее дворянскому происхождению и роялистскому воспитанию, намеренно вынуждая Куаньяра высказываться по поводу текущих событий, в особенности политики революционного террора.
Снова увидев в нем защитника революционной Республики, якобинца и сторонника Робеспьера, молодая женщина опасливо и неприязненно вздрагивала, отстранялась и снова становилась холодно-сдержанной.
Но Норбер, заметив проблему, умело и мягко уходил в сторону от углубления в эту тему и через некоторое время де Бресси с неудовольствием замечал, что все его попытки поддерживать у племянницы прежний страх и холодность к этому человеку терпят полное фиаско. Задумчиво-грустная она вдруг стала заметно оживать в присутствии этого «якобинского монстра», всё чаще улыбается ему. Да, она по-прежнему относится к нему настороженно и опасливо и все же что-то едва уловимо изменилось…
Де Бресси и Луиза остро ощущали неуверенность и двусмысленность своего положения. Граф сознавал, точнее, составил себе твердое представление, чему обязан жизнью он сам и его дети, это «крайне низкий поклон» в сторону Луизы, дикое желание самолюбивого санкюлота, во что бы то ни стало обладать его благородной племянницей..
Но отчего же Куаньяр так ни на что и не решился?
Девушка полностью в его власти, от него зависит скрывать их дальше или вернув в руки коллег из Общественной Безопасности, отправить на гильотину. Де Бресси хорошо знал, что многие женщины в таком положении, отдались бы своему покровителю, но зная характер Луизы и воспитание, в котором он и сам принимал участие, ему было ясно, спасаться таким способом племянница не станет и… погубит всех их? Но с другой стороны, нельзя же упрекать её за это…
Впрочем, девушка была не вполне искренней, когда сказала дяде, что не замечала знаков внимания со стороны якобинца. Они были крайне деликатны и почти незаметны, но обмануться было трудно, это не просто формальная вежливость…
Луиза, обдумав ситуацию, вдруг принимает ужасное для неё решение, она должна забыть о гордости, о своих чувствах и спасти юных кузенов, еще почти детей и доброго дядю Этьена, заменившего ей отца...
Но, как чудовищно трудно перешагнуть через свое достоинство, свои чувства, какое унижение предлагать себя человеку, который имеет возможность говорить с позиции силы, не ухаживать мягко и терпеливо, а грубо потребовать… благодарности за спасение.
Она много слышала о том, что такое сейчас происходит совсем нередко. Но почему же наконец он не делает этот шаг и ставит ее, как женщину в еще более унизительное положение?!
Девушка решительно открыла дверь в дальнюю комнату, Норбер сидел за столом, приятно удивленный её появлением, поднял на нее глаза, но увидев ее состояние, он словно онемел и не смог произнести ни слова.
Она стояла перед ним с обреченным видом жертвы насилия, отводя взгляд, бессильно опустив руки и нервно покусывая побелевшие губы.
- Я присяду, вы не против?, - мягко произнес Норбер, - отчего вы так насторожены? Мы с вами общаемся достаточно часто, за это время я не сделал вам никакого зла, почему вы меня боитесь? Давайте я сам попробую угадать причину, а вы скажете прав я или нет? Вы чувствуете себя зависимой и беззащитной, обязанной мне жизнью и боитесь, что я назначу особую цену своему покровительству?» Норбер выразительно взглянул на девушку и её нежные щеки залил румянец, - а также ваш страх вызывают все революционеры, все якобинцы, вы приучены видеть в каждом из нас врага и злодея, это заметно. Итак, я прав? ответьте же мне…
Луиза внимательно рассматривала его смуглое лицо с правильными, чуть резкими чертами и не находила в нём ровно ничего зверского или гнусного, скорее напротив. «Он весьма привлекателен для санкюлота», - вдруг подумалось, и тут же она устыдилась этой мысли.
Он как-то неуловимо изменился за этот месяц, ввалились глаза, оливковая кожа приобрела болезненный зеленоватый оттенок, резко обозначились скулы. Смутная предательская жалость змейкой вползла в сердце. Что это с ним случилось?
- Вы совершенно правы, гражданин. Если вы об этом спрашиваете, значит вам небезразлично, что мы чувствуем, мне от этой мысли гораздо спокойнее, - девушка принужденно слабо улыбнулась.
Сердце Норбера бешено стукнуло и куда-то провалилось, он проигнорировал эту досадную принужденность тона. Неужели она больше не чувствует себя беззащитной жертвой, а значит не должна видеть в нём тюремщика и злодея!
- Значит мир?, - улыбаясь, он протянул ей руку через стол.
- А разве между нами была война?, - в глазах девушки мелькнуло удивление.
- И всё же дайте мне вашу руку в знак того, что вы не видите во мне больше злодея и мучителя, мне это очень важно, я прошу вас.
Девушка неуверенно и осторожно протянула к нему маленькую узкую кисть. Осторожно и очень нежно Норбер сжал её в своей ладони, прижал её к губам. Это не слишком походило на дружеский жест.
Луиза тревожно вгляделась в лицо собеседника. Обычное выражение холодного бесстрастия совершенно исчезло, она почувствовала беспокойство. Норбер еще раз осторожно коснулся губами тонких пальцев.
Луиза слегка вздрогнула:
- Пустите, гражданин, - нервным жестом отняла у него руку.
Куаньяр по-прежнему спокойно и мягко смотрел на неё:
- Я сделал что-то выходящее за рамки приличий?
Она не успела ничего ответить.
В гостиной бесшумно возник де Бресси, ставший невольным свидетелем последних минут разговора и успевший отметить положительные изменения в костюме и в причёске республиканца, под его особенно внимательным взглядом Норбер смутился, но принял свой обычный невозмутимый вид.
- Чем обязаны столь важным визитом?, - с едва уловимой иронией произнес он, и вглядевшись в помрачневшее лицо Куаньяра спросил прямо:
- Скажите как есть, что случилось?
Норбер откинулся на спинку стула и глядя поверх голов невидящими, обращенными «в себя» глазами заговорил, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Если всё произойдёт в течение июля, всех вас придется снова отправить в тюрьму...
Серьёзное лицо де Бресси застыло в напряжении:
- Это следует понимать так, что-то изменилось и мы вам больше не нужны. Значит снова тюрьма, а оттуда …»
Норбер резко вскинул голову и, взглянув де Бресси прямо в глаза, поднять глаза на Луизу у него не хватило сил, он тяжело вздохнул:
- Вашим жизням по-прежнему ничто не угрожает. Люди Вадье осмотрели уже все списки заключенных, обыскали все тюрьмы Парижа и не обнаружили вас. Теперь очередь частных домов и квартир. Мы поместим вас либо в Карм, либо в Сен-Лазар в последний момент, перед тем как…, не суть, это будет скверный сюрприз для моих любезных коллег. Скоро им станет совсем не до вас. Чем бы для нас это не закончилось, в любом случае вы будете свободны, либо я снова приду за вами, либо.., - он горько улыбнулся, - вас освободят... по амнистии, как «жертв якобинской тирании...
Чтобы слегка сгладить жуткое молчание, слегка улыбаясь, Куаньяр добавил:
- Сегодня утром люди из Общественной Безопасности едва не порвали меня в клочья из-за вашего исчезновения, они боятся ваших показаний, гражданка Масийяк и моего доклада...
Положив ухоженные руки на стол, де Бресси цепким и внимательным взглядом изучал молодого республиканца. Этот визит показался ему особенно значимым.
О прошлом между ними не было сказано ни слова, но граф помнил давнюю страсть Куаньяра к своей племяннице и составил себе твердое представление относительно истинных мотивов своего спасения.
Накануне в разговоре с Луизой граф осторожно коснулся этой щекотливой темы, но девушка лишь удивилась такому предположению, ведь этот красивый, но такой холодный и деловой молодой человек ничем не обнаруживал теплых чувств. А то письмо и цветы.. это было так давно..
Разве после сегодняшнего визита она не задумается? При всей доброте нрава и относительном либерализме эта мысль была графу немного неприятна.
И всё же он сам прервал молчание:
- Мы можем предложить вам кофе, гражданин Куаньяр?
Норбер наклонил голову:
- Не откажусь, гражданин Бресси, если бы все аристократы были так любезны к нам..., - тон беззлобной насмешки он сдержать не сумел.
Граф этой иронии не принял:
- Революционная тюрьма в ожидании смертной казни хорошая школа нового этикета, в нашем положении трудно в чём либо вам отказать.
Куаньяр стал серьёзен и поднял ладонь в знак примирения. Чувствовалось, что ему немного неловко, но, ни одного слова не сорвалось с его губ.
Де Бресси с минуту молча мерил молодого человека внимательным взглядом. И думал о своем.
«Проклинают дворянскую спесь, а что же он показал иное или некий якобинский «кодекс чести» мешает ему извиниться? Однако всё же по-своему недурной человек, интересный, умный, честный, у него немало личных достоинств, вынужден по справедливости признать.
Но при всем этом фанатик революции, опасная и беспокойная судьба, в силу упрямого следования известным принципам обреченный приносить смерть и ждать смерти, упаси Бог Луизу увлечься им», - вот о чем думал де Бресси, не сводя глаз с властного гостя, хмуро изучавшего в это время его самого.
«Честный, добрый человек, гордый без барства, по-своему принципиальный, и что? Дворянин. Роялист. Может его мягкость и простота обращения маска, а окажется на свободе и первым делом схватится за оружие и перережет мне горло? Но всё же как он непохож на д ,Эспаньяка, Белланже, Желамбра, на генерала-палача Лантенака, на всех этих Пюизэ, Шареттов, Ларош-Жакленов… Вынужден сознаться, мне он нравится, не хочу его казни, нет…», - при последней мысли Норбер ощутил себя почти изменником революции и смутно устыдился её, как непозволительной недостойной слабости. Вырвался тихий вздох.
Пожилая служанка Петронелла принесла наконец кофе.
- Вы оба любите читать. Здесь есть Руссо, Рейналь, Гёте, Шиллер, из классики Корнель, Расин, если что-то нужно ещё, скажите мне сейчас.
- Мы нашли здесь еще кое-что, - вежливо заметил успокоившийся де Бресси, - похоже, что вы решили еще заняться нашим политическим воспитанием в духе радикального якобинизма? Предупреждаю сразу и честно, это напрасный труд…
От удивления Норбер поставил на стол ароматно дымящуюся чашку:
- «О чём вы, Бресси?
- Ну как же, а десятки брошюр с речами вашего патрона, кое-что я даже пролистал, грешен, на досуге. Особенно две крупные темы, доклад «О принципах революционного правительства» от 25 декабря 1793-го и «О принципах политической морали», более свежий февральский.
Читая последний доклад, едва с ума не сошел на шестом десятке, оказывается у наших революционеров совершенно особый тип мышления, я бы сказал уникальная логика, не поняв её, не понять подлинных мотивов их поведения, не понять всего, что произошло с нами с 1789 года! Что же вы застыли, как идол с острова Пасхи, кофе остынет, это и к тебе относится, Лулу, - де Бресси мягко коснулся плеча племянницы.
- Уже довольно поздно, - заторопился слегка растерявшийся Норбер, - я снова навещу вас через пару-тройку дней, если позволите, - последние слова он произнес, повернувшись в сторону молодой женщины и отдельно для де Бресси:
- Вы интересная личность, - и не удержался, - для аристократа.
- Могу вернуть вам ваш комплимент и сказать о вас то же самое, рыцарь Красного Колпака.
Мужчины обменялись всплеском иронии, но, кажется, остались вполне довольны друг другом. На пороге Куаньяр слегка поклонился в сторону девушки, от волнения это вышло сдержанно и слегка неловко.
Когда за Куаньяром закрылась дверь, де Бресси обернулся к Луизе:
- Ну и скажи, что я был неправ, этот человек глубоко неравнодушен к тебе, в этом и наше спасение и наша проблема! В зависимости оттого, что ты сама думаешь об этом..Соседи в Санлисе не зря иронизировали над буржуазным отношением к морали в нашей семье, хотя я всегда считал, что это скорее плюс, чем минус..
- Что вы говорите, дядя Этьен, - слегка смутившаяся Луиза звонко рассмеялась, - этот свирепый революционер, фанатик идеи… и вдруг банально влюблён? Конечно, я помню, что он защитил нас с Жюстиной от взбешенной толпы, помню про это письмо, и всё же это было так давно…Я даже невольно вздрагиваю, когда он подходит ко мне близко и касается моей руки..
Он спас всем нам жизнь, как умеет заботится о нашей безопасности, и благодарности ничто не может отменить, но в главном вы правы, разве в качестве агента Общественной Безопасности он не выслеживал сторонников династии Бурбонов, людей нашего круга, не подводил их под трибунал и гильотину и не мучается раскаянием за погубленные жизни ровно ничуть? Мои чувства смешаны, и хотя он не сделал нам ни малейшего зла, мы живы только благодаря ему, я не знаю, что думать и как к нему относиться...»
- А что, он хорош собой, разве ты не замечаешь, Луиза? И нет в нём ничего злобного или мерзкого, - вмешалась в разговор 17-летняя кузина Жюли и покраснела под строгим взглядом отца, оборвавшего её щебетание.
- Он революционер, якобинец, милая, и это надо помнить прежде всего, и вообще ты сегодня целый день говоришь глупости! Учись рассудительности у Луизы!
- А по мне так все они одинаковы!, - хмуро буркнул под нос младший брат Жюли 16-летний Анри Кристоф, - если волк вас не сожрал, это не значит, что он добрый, просто он сыт.
Действительно, в июле визиты якобинского агента Куаньяра на улице Сен-Флорантэн делались всё более частыми и на первый взгляд как будто беспредметными.
Если поначалу он долго и тщательно записывал показания племянницы де Бресси, то позднее общие темы, совсем не касающиеся политики и текущих событий всё чаще звучали в гостиной, Луизу весьма интересовала современная литература, она немало удивленная такими переменами не отказывалась поддержать разговор, 16-летний младший де Бресси держал себя сухо и сдержанно, но его сестра 17-летняя Жюли-Габриэль по примеру кузины перестала дичиться «страшного санкюлота» и весело поддерживала разговоры, почти подросток, она видимо хотела скорее забыть о пережитом в тюрьме ужасе.
Граф де Бресси, привыкший относиться к Луизе как к старшей дочери с тревогой отмечал, как постепенно теплели глаза девушки, как она оживлялась при очередном появлении Куаньяра, как медленно таял страх и отчуждение.
Наблюдая визиты революционного агента, он часто думал: «Упрямец! Он приметил ее еще в Санлисе, тому уже 5 лет. Понятное дело, Луиза не могла воспринимать его как кавалера. Этот «революционный негодяй», эпитет скользнул в мыслях скорее с досадой, чем со злобой, умён и вполне образован, а вдруг... Нет, этого быть не может, девочка не сможет его полюбить, она просто испытывает к нему благодарность, кто бы он ни был, но он спас нам жизнь.»
Тогда он нарочно старался привлечь ее внимание к тем проявлениям натуры нежелательного кавалера, которые не могли не быть остро неприятны и даже враждебны ее дворянскому происхождению и роялистскому воспитанию, намеренно вынуждая Куаньяра высказываться по поводу текущих событий, в особенности политики революционного террора.
Снова увидев в нем защитника революционной Республики, якобинца и сторонника Робеспьера, молодая женщина опасливо и неприязненно вздрагивала, отстранялась и снова становилась холодно-сдержанной.
Но Норбер, заметив проблему, умело и мягко уходил в сторону от углубления в эту тему и через некоторое время де Бресси с неудовольствием замечал, что все его попытки поддерживать у племянницы прежний страх и холодность к этому человеку терпят полное фиаско. Задумчиво-грустная она вдруг стала заметно оживать в присутствии этого «якобинского монстра», всё чаще улыбается ему. Да, она по-прежнему относится к нему настороженно и опасливо и все же что-то едва уловимо изменилось…
Де Бресси и Луиза остро ощущали неуверенность и двусмысленность своего положения. Граф сознавал, точнее, составил себе твердое представление, чему обязан жизнью он сам и его дети, это «крайне низкий поклон» в сторону Луизы, дикое желание самолюбивого санкюлота, во что бы то ни стало обладать его благородной племянницей..
Но отчего же Куаньяр так ни на что и не решился?
Девушка полностью в его власти, от него зависит скрывать их дальше или вернув в руки коллег из Общественной Безопасности, отправить на гильотину. Де Бресси хорошо знал, что многие женщины в таком положении, отдались бы своему покровителю, но зная характер Луизы и воспитание, в котором он и сам принимал участие, ему было ясно, спасаться таким способом племянница не станет и… погубит всех их? Но с другой стороны, нельзя же упрекать её за это…
Впрочем, девушка была не вполне искренней, когда сказала дяде, что не замечала знаков внимания со стороны якобинца. Они были крайне деликатны и почти незаметны, но обмануться было трудно, это не просто формальная вежливость…
Луиза, обдумав ситуацию, вдруг принимает ужасное для неё решение, она должна забыть о гордости, о своих чувствах и спасти юных кузенов, еще почти детей и доброго дядю Этьена, заменившего ей отца...
Но, как чудовищно трудно перешагнуть через свое достоинство, свои чувства, какое унижение предлагать себя человеку, который имеет возможность говорить с позиции силы, не ухаживать мягко и терпеливо, а грубо потребовать… благодарности за спасение.
Она много слышала о том, что такое сейчас происходит совсем нередко. Но почему же наконец он не делает этот шаг и ставит ее, как женщину в еще более унизительное положение?!
Девушка решительно открыла дверь в дальнюю комнату, Норбер сидел за столом, приятно удивленный её появлением, поднял на нее глаза, но увидев ее состояние, он словно онемел и не смог произнести ни слова.
Она стояла перед ним с обреченным видом жертвы насилия, отводя взгляд, бессильно опустив руки и нервно покусывая побелевшие губы.
