и враждебны народным, то есть обще-национальным, но об этом теперь говорить вслух уже нельзя, любые замечания вызывают бешеную агрессию, в выражениях не принято стесняться… - «экстремизм, подрыв основ человеческого общежития! Что, снова жажда крови замучила?! Хочется снова поставить на площади гильотину?!»
Но отчего и нет? Гильотина отличное воспитательное средство, как для прежних «хозяев жизни», так и для новых...впрочем, большинство республиканцев начала 19 столетия были реалистами и вовсе на этом не настаивали.
Агрессивны и нетерпимы к замечаниям республиканцев именно те, кому есть чего бояться и они знают это, и ограниченность других,… что толку пытаться отвечать на эти глупые обвинения, если вас не слышат и не хотят слышать принципиально?
Не только дворяне, вернувшиеся из эмиграции, но и банкиры, финансисты буржуа намеренно запугивали республиканцами малообразованных аполитичных обывателей, крича: «Они воплощение зла и жестокости!»
А кто же здесь воплощение добра и милосердия? Роялисты?
Они снова провозгласят Республику и назначат выборы в новый Конвент! (Так что в этом дурного?)
Вместе с ними вернется гражданская война и Террор!» Забывая с умыслом, что революционный террор 93 года не причина гражданской войны, а ее следствие, развязанной именно контрреволюционными дворянами и буржуа, теми, кто вернулись к власти на костях якобинцев…
Почва под корсиканцем заметно зашаталась только тогда, когда бесконечные военные расходы начали разорять поддерживающую его власть основную базу – всё тех же крупных собственников, человеческие и экономические ресурсы были истощены до предела, в армию стали призывать 15-16 летних подростков, призывники уклонялись, даже прятались в лесах, женщины стали делать аборты лишь для того, чтобы из их детей не сделали «пушечное мясо» для очередных «звездных» планов «дикого горца», в стране начался кризис производства…
Официальные вопли «ура!» и «Да здравствует император!» не выражали сути, попробовал бы кто закричать иное… Либо застенки «сюртэ», либо закрытая психиатрическая клиника...
Племянник Дюплэ, Симон, бывший секретарем Робеспьера, много лет позднее побывал и агентом полиции Бонапарта, послужил и в королевском министерстве внутренних дел после Реставрации…Такова низменная часть человеческой природы… Что толку скрывать, таких было немало… Впрочем, с другой стороны, выжившим тоже нужно было чем-то жить и где-то работать.
Благороднее и честнее прочих оказались те, кто не кричал «Да здравствует!» корсиканцу, кто, спустя 15 лет, мрачно молчал, надвинув шляпу на глаза, провожая взглядом развевающееся в руках всадников белое знамя с ненавистными лилиями Бурбонов!
Их ожидала волна нового, теперь уже монархического террора, очередная волна за истекшие с Термидора 20 лет.
В это время дворяне, вчерашние эмигранты не теряли времени, возвращали себе имения и замки, заняв прежние места при дворе и приняв привычную позу просителя, снова выклянчивали из казны подачки с немалым количеством нулей, возвращали свои привилегии, реставрации подлежало всё, из-за чего произошла революция 89 года…
Но не согласия и примирения желали эмигранты, а мести, крови ненавистных республиканцев и бонапартистов требовали вернувшиеся господа..
«Белый террор» захлестнул Францию. Заработали чрезвычайные суды, начались массовые аресты, казни и ссылки…убийства республиканцев и бонапартистов кровавым пятном расползались по стране.
Крови было так много, что даже Людовик XYIII увидел в этом угрозу взрыва общественного возмущения и новой революции. Он согласился принять Хартию, это убогое подобие конституции и Франция всё же стала конституционной монархией, но главенствующие позиции всё же оставались за дворянством. В особой чести теперь бывшие эмигранты, а также аристократы, избежавшие казни в период власти Конвента.
Тёмные годы для тех, кто пережил чудовищные репрессии Термидора, при Директории и Империи…
В январе 1816 года был утвержден новый репрессивный закон против уцелевших якобинцев, очередной за прошедшие 25 лет...
Норбер Мари Куаньяр, арестован среди прочих…
К этому времени старый де Бресси почти примирился с тем, что Куаньяр стал членом его семьи, но гораздо труднее оказалось для него согласиться с тем, что с этим «неравным» браком Луиза и двое их сыновей Максимильен Мари Исидор и Жак Анж Анри, которых он считал своими внуками, лишились дворянства.
К удивлению Норбера, де Бресси проявлял активное участие в его судьбе. Став пэром Франции, он приобрел нешуточное влияние, в том числе и при дворе Людовика XYIII.. Неизменно верный Бурбонам, «жертва революционного террора», не запятнавший себя службой Бонапарту, он имел значительный авторитет..
Жизнь Куаньяра некоторое время висела на волоске, на него градом сыпались обвинения, нередко ошибочные, преувеличенные и противоречивые.
Спасенные им когда-то люди в основном сами были республиканцами, их показания никого не интересовали, трудность в том, что многие спасенные им от эшафота даже не знали его имени, как и Робер Вольф, он не рисовался в качестве «благородного покровителя».
Кто же мог сказать теперь в его защиту? Несколько глубоко престарелых священников? Из тех, что были им спасены во время сентябрьской резни 1792... Вот уж кого Норбер не думал когда-нибудь увидеть.. Доктор Розели с сестрой?! Спасибо.. не затаили ненависть за судьбу сестры.. милая Анриэтта, и ты.., и мадемуазель де Сен-Мелен.. Он понимал, что любые слова Луизы не будут приниматься в расчет, она жена и лицо заинтересованное.
Лагерь врагов и сочувствующих раскололся, но перевес был всё же на стороне первых…Настроения аристократической, роялистской публики ясны – «хороший якобинец» - «мёртвый якобинец»…
Де Бресси взялся за дело защиты со всей серьезностью, используя всё своё влияние. Что же им руководило, может чувство вины?
Луиза приходила всё реже, в последнее время у неё начались проблемы со здоровьем. И всё же она приходила поддержать его, но выглядела всё более бледной и слабой. Однажды она не пришла.. Куаньяр метался по камере, как раненый зверь…первое, что граф услышал, появившись перед ним:
- «Почему она не пришла? Скажите мне правду, ей совсем плохо?!…», - Норбер искал взгляд де Бресси, - почему вы молчите?!»
- Нет.. не хотите же вы сказать..что... - смуглое лицо стало зеленоватым.
- Норбер...
- Когда?...
- Сегодня утром...
За свои 70 лет де Бресси пришлось увидеть немало, но чтобы так резко менялось человеческое лицо.. Смуглая кожа посерела, на лбу выступила испарина.. А взгляд стеклянных остановившихся глаз, из привычного выражения словно ушло что-то очень важное, но что именно .. внутренняя энергия и воля к жизни?
Но удивительный всё же человек, подняв на де Бресси совершенно безжизненные страшные глаза он лишь коротко спросил:
- Вас всё еще интересует моя судьба, господин граф? Завтра мне предстоит защищаться, но этого желания у меня больше нет..Не настаивайте больше на высылке, пусть господа увидят, как умирают якобинцы…люди 93 года...получат удовольствие…
Де Бресси сел рядом:
- Пассивным самоубийством вы ей не поможете. Но у вас растут сыновья, вы должны прежде всего думать теперь о них..Или вы намерены продолжить свою.. деятельность в эмиграции, а их решились оставить мне?
Короткое время Куаньяр молчал, а потом подал графу руку.
- Нет. Мои планы пусть остаются при мне, но детей я оставлять где-либо не намерен, извините, но даже и вам.. Мне не будет позволено увидеть ее.. в последний раз?
Де Бресси вздохнул:
- Сами должны понимать, что это невозможно.. Но ваша судьба не так страшна, вы отправитесь в Бельгию, в Брюссель под надзор сюртэ и союзников из стран Священного Союза..Согласитесь, Брюссель не малярийная Гвиана..»,- и продолжал, с удивлением заметив на мрачном лице Куаньяра тень отвращения, переспросил, - Господи, чем вы еще недовольны, безумец, для вас это лучший вариант!
- Этот мягкий приговор.. вам этого не понять.. роняет меня в собственных глазах.., - он мелко дрожал от нервного напряжения, - бешеный пёс мучается и сам ищет пули.. а ему бросают сладкую булочку.. Господин граф, сознаю, что звучит это весьма грубо, но в этом есть своя правда.. Что ж, скажите по совести, не заслужил я от роялистов гильотины? Стало быть, гражданин Куаньяр был скверным революционером и патриотом?..
Растерянно, с непониманием и ужасом глядел на него старый де Бресси:
- Я не желаю более этого слышать… Я знаю, что вы очень любили Луизу и тоже… очень виноват перед вами.. Без ложной гордости еще раз... прошу у вас прощения. Депрессия явление временное, но думайте больше о ваших сыновьях, они лишись матери, вы нужны им сейчас как никогда.. И в том, что вас так мучает.. хоть вы и правы, мне этого не понять.. разве все ваши товарищи, которых не казнили, а выслали из страны были скверными… патриотами, вот недавно выслали в Швейцарию некоего Буонарроти, уехали в Брюссель Давид, Амар и Вадье...
Заметив слабые искорки жизни в равнодушных темных глазах, он успокоился. Сильная натура, выживет, только нужно время.
Посетив камеру Куаньяра на следующий день, граф столкнулся с выходящим врачом.
- Могу я узнать, что случилось, месье?
- Схватило сердце.. Удивительно, этот якобинский выродок здоров как вол и кажется, если не отправят на гильотину, которой он заслуживает, то ничего иного ему не угрожает..и вдруг ..кто бы мог подумать…», - чёрствый тон и грубая насмешка сопровождались небрежным жестом.
Де Бресси вдруг жестко оборвал его:
- Выбирайте выражения, сударь! Перед вами дворянин и пэр Франции! Этот человек был мужем моей …покойной племянницы!
Врач побледнел и, запинаясь, ответил, прижав руку к груди:
- Извините,… господин граф!
Де Бресси присел рядом.
- Как вы себя чувствуете, Норбер?
Куаньяр слабо улыбнулся:
- Спасибо, не беспокойтесь, мне лучше.. А заодно и выяснилось, что сердце у меня всё-таки… не бронзовое...
- «Вас выпустят в понедельник..Всё уже решено.. высылка.. Брюссель.. Я.. обязательно приду проводить вас и внуков, я стар, Норбер, не думаю, что мы еще встретимся.., - с минуту де Бресси молчал, а затем вдруг порывисто обнял республиканца, но через минуты отстранившись, вложил ему в руку маленький старый медальон, - это принадлежало Лулу, теперь он ваш. Вам запретили присутствовать на похоронах, но передать это никто не мог запретить".
С эмали доверчиво и грустно смотрела на Куаньяра молодая девушка не старше 20 лет, золотоволосая и синеглазая, одетая по моде конца старого режима. Снизу надпись - Луиза де Масийяк, май 1789 года... "Принцесса" старого Санлиса...
Этьен де Бресси тут же деликатно отвел взгляд в сторону, тяжелые беззвучные слезы Норбера показались ему страшнее любых громких рыданий и причитаний эмоционального человека.
«О, якобинцы, век наш недолог.
Где наша юность, наши мечты?
После победы – кровь Термидора,
После победы – изгнанья пути.
О, якобинцы, где же вы, где вы?
Вихрем жестоким разбросаны все.
Кто-то в Кайенне, кто-то в Женеве,
Кто на Монсо, кто-то на Эрранси.
Встретимся все мы, что уцелели,
Вспомним о мертвых, примем живых,
Нет ни Сен-Жюста, ни Робеспьера...
Как же теперь мы жалеем о них!
Вспомним еще раз небо Парижа...
Франция, как ты от нас далека!
Где-то в Брюсселе, кистью Давида
Заговорит монтаньяров тоска.
Что же теперь скажут нам наши дети?
Родины нет ни у них, не у нас.
Ветер судьбы разбросал нас по свету.
Если бы собраться в последний нам раз!»
(Елена Шонь, 1991 год. Спасибо автору стихов).
Изгнание якобинцев. Годы эмиграции 1816-1825 гг.
Массовая депортация французских революционеров в 1816-1819 годах, привела лишь к тому, что на территориях франкоязычных Бельгии и Швейцарии образовались целые компактные группы ссыльных якобинцев -эмигрантов.
Власти этих стран были обеспокоены таким положением вещей, а отчеты тайной полиции показывали, что отнюдь не случайно.
Республиканцы даже в таких условиях сохраняли прежние связи между собой и не потеряли своей обычной активности.
Интересно иное, даже в таких условиях эти несчастные упрямо продолжали делиться на жирондистов и якобинцев, а последние сохранили рознь между эбертистами, дантонистами и робеспьеристами.
Эти люди жили своим прошлым, у них была трудная, но яркая жизнь, им было что вспомнить, по существу это всё, что у них осталось, реальность давно стала беспросветной и жестокой.
Режимы буржуазной Директории и искуственной Империи были к ним остро враждебны, их убивали и бросали в тюрьмы. Они, которым одним было по силам построить новую модель общества, были вынуждены научиться банально выживать, бороться за жизнь…
Грозный 1793 год это их молодость, время очень сложное и очень светлое одновременно, там остались самые благородные мечты и надежды, там у них был Смысл жизни, они точно знали, ради чего стоит жить и умереть, ради чего можно стойко переносить личную неустроенность, любые опасности и трудности.
Те, кто хоть краем глаза достиг берегов Земли Обетованной, никогда не смогут повернуть назад, их считали замкнутыми, «фанатиками идеи», а они духовно задыхались в узких рамках буржуазной цивилизации Директории и Империи, в феодально-дворянском мирке Реставрации.
Даже приподнятый тон их речи происходил именно оттого, что сам духовный настрой их был слегка приподнят над беспросветной прозой повседневности, а их морально «жидкие» обуржуазившиеся дети и внуки сочтут это всего лишь красивым ораторским приемом, игрой на публику.
Что ж, кто-то и играл на публику, но не Марат, не Робеспьер и Сен-Жюст, не уцелевшие после Термидора якобинцы…
Расчетливые наследники их идей 30-35 лет спустя не слишком верили в их искренность именно оттого, что сами не были также искренни, теперь слова о «свободе» и «демократии» затаскали, употребляя не по существу те люди, которые сделав их них щит, прикрывающий их собственную власть, не имели на это морального права.
Репрессированных якобинцев стали расселять по территории Австро-Венгрии, на окраинах империи по берегам Адриатики..
Священный Союз – политический блок ведущих монархических государств Западной Европы и Российской империи, созданный с целью охранения самодержавно-монархических начал и не допущения распространения демократических, республиканских идей и настроений в своих странах и военная помощь в подавлении возможных революционных выступлений. А наиболее свободомыслящие современники говорили короче и проще: «союз королей против своих народов».
Но отчего и нет? Гильотина отличное воспитательное средство, как для прежних «хозяев жизни», так и для новых...впрочем, большинство республиканцев начала 19 столетия были реалистами и вовсе на этом не настаивали.
Агрессивны и нетерпимы к замечаниям республиканцев именно те, кому есть чего бояться и они знают это, и ограниченность других,… что толку пытаться отвечать на эти глупые обвинения, если вас не слышат и не хотят слышать принципиально?
Не только дворяне, вернувшиеся из эмиграции, но и банкиры, финансисты буржуа намеренно запугивали республиканцами малообразованных аполитичных обывателей, крича: «Они воплощение зла и жестокости!»
А кто же здесь воплощение добра и милосердия? Роялисты?
Они снова провозгласят Республику и назначат выборы в новый Конвент! (Так что в этом дурного?)
Вместе с ними вернется гражданская война и Террор!» Забывая с умыслом, что революционный террор 93 года не причина гражданской войны, а ее следствие, развязанной именно контрреволюционными дворянами и буржуа, теми, кто вернулись к власти на костях якобинцев…
Почва под корсиканцем заметно зашаталась только тогда, когда бесконечные военные расходы начали разорять поддерживающую его власть основную базу – всё тех же крупных собственников, человеческие и экономические ресурсы были истощены до предела, в армию стали призывать 15-16 летних подростков, призывники уклонялись, даже прятались в лесах, женщины стали делать аборты лишь для того, чтобы из их детей не сделали «пушечное мясо» для очередных «звездных» планов «дикого горца», в стране начался кризис производства…
Официальные вопли «ура!» и «Да здравствует император!» не выражали сути, попробовал бы кто закричать иное… Либо застенки «сюртэ», либо закрытая психиатрическая клиника...
Племянник Дюплэ, Симон, бывший секретарем Робеспьера, много лет позднее побывал и агентом полиции Бонапарта, послужил и в королевском министерстве внутренних дел после Реставрации…Такова низменная часть человеческой природы… Что толку скрывать, таких было немало… Впрочем, с другой стороны, выжившим тоже нужно было чем-то жить и где-то работать.
Благороднее и честнее прочих оказались те, кто не кричал «Да здравствует!» корсиканцу, кто, спустя 15 лет, мрачно молчал, надвинув шляпу на глаза, провожая взглядом развевающееся в руках всадников белое знамя с ненавистными лилиями Бурбонов!
Их ожидала волна нового, теперь уже монархического террора, очередная волна за истекшие с Термидора 20 лет.
В это время дворяне, вчерашние эмигранты не теряли времени, возвращали себе имения и замки, заняв прежние места при дворе и приняв привычную позу просителя, снова выклянчивали из казны подачки с немалым количеством нулей, возвращали свои привилегии, реставрации подлежало всё, из-за чего произошла революция 89 года…
Но не согласия и примирения желали эмигранты, а мести, крови ненавистных республиканцев и бонапартистов требовали вернувшиеся господа..
«Белый террор» захлестнул Францию. Заработали чрезвычайные суды, начались массовые аресты, казни и ссылки…убийства республиканцев и бонапартистов кровавым пятном расползались по стране.
Крови было так много, что даже Людовик XYIII увидел в этом угрозу взрыва общественного возмущения и новой революции. Он согласился принять Хартию, это убогое подобие конституции и Франция всё же стала конституционной монархией, но главенствующие позиции всё же оставались за дворянством. В особой чести теперь бывшие эмигранты, а также аристократы, избежавшие казни в период власти Конвента.
Тёмные годы для тех, кто пережил чудовищные репрессии Термидора, при Директории и Империи…
В январе 1816 года был утвержден новый репрессивный закон против уцелевших якобинцев, очередной за прошедшие 25 лет...
Норбер Мари Куаньяр, арестован среди прочих…
К этому времени старый де Бресси почти примирился с тем, что Куаньяр стал членом его семьи, но гораздо труднее оказалось для него согласиться с тем, что с этим «неравным» браком Луиза и двое их сыновей Максимильен Мари Исидор и Жак Анж Анри, которых он считал своими внуками, лишились дворянства.
К удивлению Норбера, де Бресси проявлял активное участие в его судьбе. Став пэром Франции, он приобрел нешуточное влияние, в том числе и при дворе Людовика XYIII.. Неизменно верный Бурбонам, «жертва революционного террора», не запятнавший себя службой Бонапарту, он имел значительный авторитет..
Жизнь Куаньяра некоторое время висела на волоске, на него градом сыпались обвинения, нередко ошибочные, преувеличенные и противоречивые.
Спасенные им когда-то люди в основном сами были республиканцами, их показания никого не интересовали, трудность в том, что многие спасенные им от эшафота даже не знали его имени, как и Робер Вольф, он не рисовался в качестве «благородного покровителя».
Кто же мог сказать теперь в его защиту? Несколько глубоко престарелых священников? Из тех, что были им спасены во время сентябрьской резни 1792... Вот уж кого Норбер не думал когда-нибудь увидеть.. Доктор Розели с сестрой?! Спасибо.. не затаили ненависть за судьбу сестры.. милая Анриэтта, и ты.., и мадемуазель де Сен-Мелен.. Он понимал, что любые слова Луизы не будут приниматься в расчет, она жена и лицо заинтересованное.
Лагерь врагов и сочувствующих раскололся, но перевес был всё же на стороне первых…Настроения аристократической, роялистской публики ясны – «хороший якобинец» - «мёртвый якобинец»…
Де Бресси взялся за дело защиты со всей серьезностью, используя всё своё влияние. Что же им руководило, может чувство вины?
Луиза приходила всё реже, в последнее время у неё начались проблемы со здоровьем. И всё же она приходила поддержать его, но выглядела всё более бледной и слабой. Однажды она не пришла.. Куаньяр метался по камере, как раненый зверь…первое, что граф услышал, появившись перед ним:
- «Почему она не пришла? Скажите мне правду, ей совсем плохо?!…», - Норбер искал взгляд де Бресси, - почему вы молчите?!»
- Нет.. не хотите же вы сказать..что... - смуглое лицо стало зеленоватым.
- Норбер...
- Когда?...
- Сегодня утром...
За свои 70 лет де Бресси пришлось увидеть немало, но чтобы так резко менялось человеческое лицо.. Смуглая кожа посерела, на лбу выступила испарина.. А взгляд стеклянных остановившихся глаз, из привычного выражения словно ушло что-то очень важное, но что именно .. внутренняя энергия и воля к жизни?
Но удивительный всё же человек, подняв на де Бресси совершенно безжизненные страшные глаза он лишь коротко спросил:
- Вас всё еще интересует моя судьба, господин граф? Завтра мне предстоит защищаться, но этого желания у меня больше нет..Не настаивайте больше на высылке, пусть господа увидят, как умирают якобинцы…люди 93 года...получат удовольствие…
Де Бресси сел рядом:
- Пассивным самоубийством вы ей не поможете. Но у вас растут сыновья, вы должны прежде всего думать теперь о них..Или вы намерены продолжить свою.. деятельность в эмиграции, а их решились оставить мне?
Короткое время Куаньяр молчал, а потом подал графу руку.
- Нет. Мои планы пусть остаются при мне, но детей я оставлять где-либо не намерен, извините, но даже и вам.. Мне не будет позволено увидеть ее.. в последний раз?
Де Бресси вздохнул:
- Сами должны понимать, что это невозможно.. Но ваша судьба не так страшна, вы отправитесь в Бельгию, в Брюссель под надзор сюртэ и союзников из стран Священного Союза..Согласитесь, Брюссель не малярийная Гвиана..»,- и продолжал, с удивлением заметив на мрачном лице Куаньяра тень отвращения, переспросил, - Господи, чем вы еще недовольны, безумец, для вас это лучший вариант!
- Этот мягкий приговор.. вам этого не понять.. роняет меня в собственных глазах.., - он мелко дрожал от нервного напряжения, - бешеный пёс мучается и сам ищет пули.. а ему бросают сладкую булочку.. Господин граф, сознаю, что звучит это весьма грубо, но в этом есть своя правда.. Что ж, скажите по совести, не заслужил я от роялистов гильотины? Стало быть, гражданин Куаньяр был скверным революционером и патриотом?..
Растерянно, с непониманием и ужасом глядел на него старый де Бресси:
- Я не желаю более этого слышать… Я знаю, что вы очень любили Луизу и тоже… очень виноват перед вами.. Без ложной гордости еще раз... прошу у вас прощения. Депрессия явление временное, но думайте больше о ваших сыновьях, они лишись матери, вы нужны им сейчас как никогда.. И в том, что вас так мучает.. хоть вы и правы, мне этого не понять.. разве все ваши товарищи, которых не казнили, а выслали из страны были скверными… патриотами, вот недавно выслали в Швейцарию некоего Буонарроти, уехали в Брюссель Давид, Амар и Вадье...
Заметив слабые искорки жизни в равнодушных темных глазах, он успокоился. Сильная натура, выживет, только нужно время.
Посетив камеру Куаньяра на следующий день, граф столкнулся с выходящим врачом.
- Могу я узнать, что случилось, месье?
- Схватило сердце.. Удивительно, этот якобинский выродок здоров как вол и кажется, если не отправят на гильотину, которой он заслуживает, то ничего иного ему не угрожает..и вдруг ..кто бы мог подумать…», - чёрствый тон и грубая насмешка сопровождались небрежным жестом.
Де Бресси вдруг жестко оборвал его:
- Выбирайте выражения, сударь! Перед вами дворянин и пэр Франции! Этот человек был мужем моей …покойной племянницы!
Врач побледнел и, запинаясь, ответил, прижав руку к груди:
- Извините,… господин граф!
Де Бресси присел рядом.
- Как вы себя чувствуете, Норбер?
Куаньяр слабо улыбнулся:
- Спасибо, не беспокойтесь, мне лучше.. А заодно и выяснилось, что сердце у меня всё-таки… не бронзовое...
- «Вас выпустят в понедельник..Всё уже решено.. высылка.. Брюссель.. Я.. обязательно приду проводить вас и внуков, я стар, Норбер, не думаю, что мы еще встретимся.., - с минуту де Бресси молчал, а затем вдруг порывисто обнял республиканца, но через минуты отстранившись, вложил ему в руку маленький старый медальон, - это принадлежало Лулу, теперь он ваш. Вам запретили присутствовать на похоронах, но передать это никто не мог запретить".
С эмали доверчиво и грустно смотрела на Куаньяра молодая девушка не старше 20 лет, золотоволосая и синеглазая, одетая по моде конца старого режима. Снизу надпись - Луиза де Масийяк, май 1789 года... "Принцесса" старого Санлиса...
Этьен де Бресси тут же деликатно отвел взгляд в сторону, тяжелые беззвучные слезы Норбера показались ему страшнее любых громких рыданий и причитаний эмоционального человека.
«О, якобинцы, век наш недолог.
Где наша юность, наши мечты?
После победы – кровь Термидора,
После победы – изгнанья пути.
О, якобинцы, где же вы, где вы?
Вихрем жестоким разбросаны все.
Кто-то в Кайенне, кто-то в Женеве,
Кто на Монсо, кто-то на Эрранси.
Встретимся все мы, что уцелели,
Вспомним о мертвых, примем живых,
Нет ни Сен-Жюста, ни Робеспьера...
Как же теперь мы жалеем о них!
Вспомним еще раз небо Парижа...
Франция, как ты от нас далека!
Где-то в Брюсселе, кистью Давида
Заговорит монтаньяров тоска.
Что же теперь скажут нам наши дети?
Родины нет ни у них, не у нас.
Ветер судьбы разбросал нас по свету.
Если бы собраться в последний нам раз!»
(Елена Шонь, 1991 год. Спасибо автору стихов).
Изгнание якобинцев. Годы эмиграции 1816-1825 гг.
Массовая депортация французских революционеров в 1816-1819 годах, привела лишь к тому, что на территориях франкоязычных Бельгии и Швейцарии образовались целые компактные группы ссыльных якобинцев -эмигрантов.
Власти этих стран были обеспокоены таким положением вещей, а отчеты тайной полиции показывали, что отнюдь не случайно.
Республиканцы даже в таких условиях сохраняли прежние связи между собой и не потеряли своей обычной активности.
Интересно иное, даже в таких условиях эти несчастные упрямо продолжали делиться на жирондистов и якобинцев, а последние сохранили рознь между эбертистами, дантонистами и робеспьеристами.
Эти люди жили своим прошлым, у них была трудная, но яркая жизнь, им было что вспомнить, по существу это всё, что у них осталось, реальность давно стала беспросветной и жестокой.
Режимы буржуазной Директории и искуственной Империи были к ним остро враждебны, их убивали и бросали в тюрьмы. Они, которым одним было по силам построить новую модель общества, были вынуждены научиться банально выживать, бороться за жизнь…
Грозный 1793 год это их молодость, время очень сложное и очень светлое одновременно, там остались самые благородные мечты и надежды, там у них был Смысл жизни, они точно знали, ради чего стоит жить и умереть, ради чего можно стойко переносить личную неустроенность, любые опасности и трудности.
Те, кто хоть краем глаза достиг берегов Земли Обетованной, никогда не смогут повернуть назад, их считали замкнутыми, «фанатиками идеи», а они духовно задыхались в узких рамках буржуазной цивилизации Директории и Империи, в феодально-дворянском мирке Реставрации.
Даже приподнятый тон их речи происходил именно оттого, что сам духовный настрой их был слегка приподнят над беспросветной прозой повседневности, а их морально «жидкие» обуржуазившиеся дети и внуки сочтут это всего лишь красивым ораторским приемом, игрой на публику.
Что ж, кто-то и играл на публику, но не Марат, не Робеспьер и Сен-Жюст, не уцелевшие после Термидора якобинцы…
Расчетливые наследники их идей 30-35 лет спустя не слишком верили в их искренность именно оттого, что сами не были также искренни, теперь слова о «свободе» и «демократии» затаскали, употребляя не по существу те люди, которые сделав их них щит, прикрывающий их собственную власть, не имели на это морального права.
Репрессированных якобинцев стали расселять по территории Австро-Венгрии, на окраинах империи по берегам Адриатики..
Священный Союз – политический блок ведущих монархических государств Западной Европы и Российской империи, созданный с целью охранения самодержавно-монархических начал и не допущения распространения демократических, республиканских идей и настроений в своих странах и военная помощь в подавлении возможных революционных выступлений. А наиболее свободомыслящие современники говорили короче и проще: «союз королей против своих народов».
