И надломленное дерево может пустить корни.
Варвара.
Первый раз меня надломили в 14 лет, но прежде чем надломиться, я долго сгибалась под тяжестью обстоятельств. Мой папаша избивал маму с тех самых пор, сколько я себя помню. Приходил домой и начинал издеваться, при этом он всегда был трезвый и осознавал, что делает. Жаловаться бесполезно, отец работал в милиции, его старший брат преуспевающий адвокат, а отец богатый бизнесмен и довольно известная в городе личность. Иногда он наносил пару ударов и успокаивался, а иногда бил маму до потери сознания. Я пыталась защитить её, цеплялась за его ноги, просила, плакала, умоляла, загораживала маму собой, но ничего не помогало, он отбрасывал меня в сторону как котенка и продолжал бить. С 10 лет доставалось и мне, бил, куда попадал, иногда я от боли теряла сознание, и он терял ко мне интерес. Ни его отец, ни брат не осуждали отца, они не подначивали его, но и не останавливали. Отец женился на матери не по любви, а, как говорится по залету. Спустя год после моего рождения, он понял, что совершил ошибку и решил, что во всем виновата она, а потом и я. Между его приступами агрессии, мы с мамой пытались жить, вернее выживать. Мама не могла ходить на работу, иногда она сутками отходила от побоев, я же, как могла, помогала ей. Но школу я старалась не пропускать, хотя и приходилось замазывать синяки на лице и ходить в одежде с длинными рукавами. Так и жили мы до моих 14 лет, безрадостно жили и надежды на светлое будущее не питали.
Возвращаясь из школы, я увидела около подъезда милицейскую машину и машину для перевозки трупов, а потом из подъезда вывели в наручниках отца. Руки и майка в крови и увидев это, я уже знала, кого увезли на труповозке. Опустившись на траву, я сидела и наблюдала за суетой во дворе. Соседи, те, кто не на работе, высыпали на улицу и тихо переговаривались, меня никто не замечал. Я же беззвучно плакала, это должно было случиться рано или поздно, так говорила мама, она давно попрощалась со мной, просила меня очень осторожно подходить к выбору мужчины, с которым соберусь построить семью. А разве у нас была семья? Не было её никогда… На следующий день за мной пришли социальные работники и отправили, до решения суда в приемник-распределитель. Не думаю, что кто-то из родственников отца захочет взять меня в семью, да и я не желаю жить с теми, кто, молчанием своим поощрял этого изверга.
Второй надлом произошел на суде. Меня привлекли как свидетеля обвинения. Психолог долго разговаривала со мной и вынесла вердикт, что я вполне адекватна и могу участвовать в процессе, естественно под её пристальным присмотром. Судебное заседание было открытым, не могу сказать почему, может дело резонансное, ведь судили сотрудника правоохранительных органов, который должен охранять покой граждан. В тот момент все газеты пестрели заголовками о жестокости нашей милиции и естественно мимо такого случая, журналисты пройти не могли. Меня водили на все заседания, не знаю, зачем это нужно психологу, но мне было очень тяжело сидеть и слушать всю ту грязь, которую выливали на мою покойную маму. Адвокатом отца был его брат, он как мог, оговаривал мою маму. Все, что можно было придумать про женщину, было произнесено на заседаниях суда. Маму обвиняли в разврате, в изменах, в жестоких постельных играх и в участии в оргиях. Отец же по его словам выглядел просто белой овечкой, он долго терпел все её выходки и не выдержал. Произошел взрыв. И убил он её в состоянии аффекта. Но адвокату тоже пришлось тяжело, когда сторона обвинения, вызвала наших соседей. Пожилая пара жившая, на одной лестничной площадке с нами, рассказала все, как было и про крики мамы и про мой плачь и как они несколько раз вызывали скорую помощь и милицию. Спасибо им большое они не купились ни на обещание сделать ремонт в их квартире, ни на обещанные деньги. В нашу защиту выступал доктор скорой помощи, который приезжал на вызов, мой педиатр, который осматривал меня в школе и в конце слушаний вызвали меня. Рассказывая о своей грустной жизни, я не смотрела ни на дядю, ни на отца. Не скрывала ничего, но в конце речи разревелась. Меня увела психолог, и я не присутствовала на оглашении приговора. Отцу дали 12 лет строгого режима. Меня суд определил в детский дом, который находился в соседнем городе.
Варвара.
Третий надлом случился в детском доме. Меня заметил главный сутенер этого заведения, но на панель, как других девочек, не отправил, а взял к себе. Мне завидовали, говорили, что повезло, я сплю только с одним Валентином, остальные же вынуждены обслуживать старых извращенцев или бандитов. В этом грязном деле были задействованы почти все воспитатели и учителя детского дома, а кто не принимал участия, тот прекрасно знал, что творится в детском доме, но молчал. Все получали приличную надбавку за молчание, а сироты все выдержат они крепкие, их не жалко. Валентину в то время исполнилось 17 лет, но ушлый мальчик поставил сутенерский бизнес на поток. Директриса была в доле, но сама, конечно, о визитах девушек не договаривалась, с клиентами не контактировала, но деньги от Валентина принимала исправно. Платила врачам за формальный медицинский осмотр, выдавала всем противозачаточные таблетки и презервативы, иногда даже покупала девочкам красивое нижнее бельё, ну и подкармливала иногда. Бизнес поставили на поток ещё до того как я попала в детский дом, работали на карман директрисы почти все. Многие не выдерживали, сбегали, их ловили купленные милиционеры и возвращали в детдом. Валентин устраивал показательные наказания. Многие кончали жизнь самоубийством, но и тут директрисе удавалось выкручиваться, она платила врачам, те вносили в медицинские карточки психические диагнозы и детей признавали психами, склонными к суициду. Год и восемь месяцев, я жила в комнате Валентина. Иногда он был со мной добрым и ласковым, но чаще я жила со зверем. Я знала, когда он жестокий, он настоящий, добрым и ласковым он притворялся и делал это бездарно, я никогда не верила в его приступы доброты, а вот когда он сверкал глазами и сжимал кулаки, тогда это он, озлобленный подросток, которому разрешили издеваться над слабыми. Бешенный, жестокий и бескомпромиссный садист, упивающийся болью жертвы. Пару раз, я резала себе вены, но меня вытаскивали, а потом наказывали жестоко и обидно. Унижал он меня каждый день и спустя время, я научилась не обращать внимания на его действия.
Валентина избили в пьяной драке. Он мучился недолго. В больнице его бы вытащили, но слишком много сирот из детского дома, хотели его смерти. Валентина задушили подушкой прямо в палате реанимации, предварительно отключив все аппараты. Медсестра в этот момент, спала крепким сном, после убойной дозы снотворного, а доктора просто закрыли в ординаторской, обрезав все телефонные провода.
Директриса умерла через два дня в своей постели, её задушили проволокой. Все знали, кто это сделал, но когда в детдом нагрянули следователи прокуратуры, молчали как партизаны. Ещё через два дня, умер наш учитель физкультуры, угорел в бане, двери бани заколотили большими гвоздями. Только после этого случая, наши правоохранительные органы, наконец-то смекнули, что не все так радостно в этом показательном детдоме. Пока велось расследование, появились ещё два труппа преподавателей, остальные ходили, боязливо озираясь на подопечных. Двое самых ярых друзей Валентина сбежали сразу после его смерти, но их труппы нашли в реке через неделю. Дети, которым нечего терять, способны на многое. Им уже ничего не страшно, они все видели и все испытали. Я ни в чем не участвовала. Я не могла бы убить даже самого отъявленного подонка и садиста, но я знала, кто это делал. Все знали и все молчали. Молчали не потому, что боялись, а из благодарности, за то, что за них отомстили.
Спустя время наполненное молчаливым противостоянием учителей и их подопечных, лед тронулся. Несколько молодых преподавателей, начали давать следователям показания. А через пару недель история нашего детдома попала к журналистам. Кто это сделал, знаю, девушка, не стесняясь, давала интервью, а потом в газете появилась заметка, что она покончила жизнь самоубийством, но колесо раскрутилось… В наш детдом приехали новые воспитатели и каждую неделю наезжали комиссии, журналисты пытались взять у детей интервью, и милиции пришлось окружить территорию детдома. Нас после расследования было решено отправить по разным детдомам, но в этот момент появился мой дядя-адвокат и меня передали ему на попечение.
Варвара.
Четвертый надлом произошел, когда я увидела дядю Алексея Николаевича, стоящего во дворе детдома. Мне вручили мои скудные пожитки и отправили к нему. Я очень хотела не вспоминать о суде и о лощеном адвокате, который поливал мою покойную маму грязью, а меня пытался представить умственно отсталой и психически неуравновешенной. Я прекрасно понимала, что в доме дяди мне будет не лучше, чем в детдоме. Бить может, и не будут, но унижений и оскорблений не избежать. Его супруга Анастасия Борисовна не упустит случая напомнить, как я должна быть благодарна им за заботу. Я видела её пару раз, когда ещё мама была жива, и она всегда говорила нам, что мы должны быть благодарны их семье за то, что живем, и каждый день едим.
Дядя ничего не сказал, увидев меня, но когда он попытался взять меня за руку, я вырвала её и отошла от него на шаг. Он махнул рукой и направился к автомобилю. Я не испытывала к нему ненависти. Тогда я была не способна на чувства. На любые чувства. Меня заморозили, я смотрела на всех равнодушно, в моей памяти не оставались лица, эмоции, слова. Я никого не хотела видеть и слышать, все, что я хотела в данный момент, это чтобы меня оставили в покое. Можно в детдоме. Хуже, чем было, все равно не будет, меня не интересовали люди вокруг меня, я не хотела ни с кем контактировать. Мне постоянно хотелось спать, а ложась в кровать, я не могла заснуть, а если удавалось забыться, то через пару часов я просыпалась от своего крика, мне снились кошмары. Нет, сцены насилия мне не снились, сны были абстрактными, но мне страшно. Я не видела лиц, только тени и силуэты, но во сне, я знала, что они пришли меня убить или наказать за непослушание, или унизить и я кричала им, что ни в чем не виновата. Но тени двигались и не реагировали на меня, а потом я просыпалась, и заснуть уже не могла.
В дядиной семье меня приняли холодно и равнодушно. Алексей Николаевич и Анастасия Борисовна сказали только пару предложений. Дядя, что комната моя готова и через неделю, когда закончатся каникулы, я пойду в школу, а тетя, что она принесла в мою комнату вещи их дочери Ларисы и я должна померить их и выбрать, что мне подойдет. Их дочери Ларисы и сына Валерия сейчас нет в городе, но они приедут к началу учебного года.
Через два месяца я узнала, что мой папаша помер в тюрьме от туберкулеза, прочитала открытое письмо, оставленное дядей на тумбочке в прихожей. Его тело кремировали, а прах захоронили на территории зоны под номером. И теперь я являюсь единственной наследницей папашиного бизнеса, которым управлял дед и формально считался его владельцем. Дядя сказал, что до моего совершеннолетия дед так и останется управлять бизнесом, а потом передаст его мне, но верится мне во все это с трудом. А я так и не попрощалась с мамой, на похороны мне пойти не разрешил психолог, странный у неё подход, на суд ходить можно, а попрощаться с матерью нельзя. Маму тоже кремировали, причем очень спешно, что выглядело странно, но я нашла её захоронение и попрощалась с ней. Пусть спустя столько лет, но я рада, что мне удалось поплакать на её могиле.
Со своим двоюродным братом и сестрой я познакомилась за день до начала учебного года. Валерий перешел на четвертый курс университета, но живет у родителей, ему лень обслуживать себя, а в доме дяди прислуга и кухарка. А вот Лариса жила в квартире, которую родители подарили ей на совершеннолетие, и у родителей появлялась только раз в месяц за деньгами. Иногда она звонит, но разговоры всегда крутятся вокруг двух тем, парни и деньги. Анастасия Борисовна радовалась за дочку и просила её не торопиться с выбором супруга, мол, молодая ещё можно гулять и выбирать. С дядей и тетей я не разговаривала совсем, за столом с ними не сидела, ела отдельно, мне вообще не хотелось приходить в этот дом. Да и режимы дня у нас разные и мы как две параллельные прямые никогда не пересекались. Я уходила в школу, когда дядя уже уезжал на работу и увозил Валерия в университет, а тетя в этот момент видела сны. Перекусив бутербродами и взяв сухой паек, уходила в школу. После уроков, долго сидела в библиотеке, делала уроки и читала дополнительные материалы, тянула время, домой идти не хотелось, но библиотека закрывалась, и я медленно шла домой. Приходила поздно вечером, все домочадцы уже сидели по своим комнатам. Валерий в это время тусовался по клубам с друзьями, а дядя с тетей ходили либо в гости, либо на общественные мероприятия, изредка просто сидели дома в своих комнатах. Дядя часто работал допоздна, а тетя с подружками, и в квартире обычно тихо. Кухарка оставляет мне ужин, я разогреваю его, ем, а потом ухожу в свою комнату и так каждый день. В выходные дни, я встаю с рассветом, все равно не спится и быстро перекусив, ухожу из дома, гуляю по городу, хожу по большим магазинам, но ничего не покупаю, мне дают деньги, но я их экономлю, знаю, что они ещё пригодятся. Прихожу часов в шесть вечера, обычно в это время родственники разбегаются кто, куда и я опять одна. Ужинаю и иду в свою комнату, и так живу уже почти год. Я все ещё не хочу ни с кем контактировать, одноклассники меня не донимают, сторонятся, а я этому рада. Меня даже на уроках спрашивают редко, а некоторые учителя вообще предпочитают не смотреть мне в глаза. Я как будто в полусне, что-то делаю, что-то смотрю, иногда отвечаю, но мне все время кажется, что я сплю. А спать я хочу всегда, каждую ночь приходят кошмары, просыпаюсь в слезах от своего крика, иду в душ, а потом сажусь за учебники или книги, ложится спать, не решаюсь. Хорошо, что в квартире родственников толстые стены, и они не слышат моих криков, а то давно сдали в дурку. И зачем они взяли меня к себе, я им неинтересна, мы за все время встречались пару раз, и пару раз говорили, о чем я уже не помню. Им неинтересно, что я делаю, как учусь и что ношу. Я до сих пор хожу в вещах Ларисы, она видимо не любила надевать вещи больше пары раз и поэтому у меня почти новые трендовые шмотки, я купила себе только нижнее белье, потому как брезгую чужим.
Варвара, мне 17 лет.
Школу я закончила, экзамены сдала средненько, а дальше, что делать не знаю. В ВУЗ без денег не возьмут, а просить денег у дяди не буду. Сейчас лето, нужно искать работу. В 18 лет я уйду из этого дома. Буду работать и жить, одна, мне никто не нужен. Хорошо бы попасть на необитаемый остров, где нет людей.
Аннотация: история реальная и все описанные в ней события действительно произошли. Города не называю, имена героев изменены, они и по сей день здравствуют. История тяжелая и слезливая и в этот раз героиня несильная личность, хотя с какой стороны посмотреть, а как бы вы поступили, попади в такие мрачные обстоятельства.
Глава 1
Варвара.
Первый раз меня надломили в 14 лет, но прежде чем надломиться, я долго сгибалась под тяжестью обстоятельств. Мой папаша избивал маму с тех самых пор, сколько я себя помню. Приходил домой и начинал издеваться, при этом он всегда был трезвый и осознавал, что делает. Жаловаться бесполезно, отец работал в милиции, его старший брат преуспевающий адвокат, а отец богатый бизнесмен и довольно известная в городе личность. Иногда он наносил пару ударов и успокаивался, а иногда бил маму до потери сознания. Я пыталась защитить её, цеплялась за его ноги, просила, плакала, умоляла, загораживала маму собой, но ничего не помогало, он отбрасывал меня в сторону как котенка и продолжал бить. С 10 лет доставалось и мне, бил, куда попадал, иногда я от боли теряла сознание, и он терял ко мне интерес. Ни его отец, ни брат не осуждали отца, они не подначивали его, но и не останавливали. Отец женился на матери не по любви, а, как говорится по залету. Спустя год после моего рождения, он понял, что совершил ошибку и решил, что во всем виновата она, а потом и я. Между его приступами агрессии, мы с мамой пытались жить, вернее выживать. Мама не могла ходить на работу, иногда она сутками отходила от побоев, я же, как могла, помогала ей. Но школу я старалась не пропускать, хотя и приходилось замазывать синяки на лице и ходить в одежде с длинными рукавами. Так и жили мы до моих 14 лет, безрадостно жили и надежды на светлое будущее не питали.
Возвращаясь из школы, я увидела около подъезда милицейскую машину и машину для перевозки трупов, а потом из подъезда вывели в наручниках отца. Руки и майка в крови и увидев это, я уже знала, кого увезли на труповозке. Опустившись на траву, я сидела и наблюдала за суетой во дворе. Соседи, те, кто не на работе, высыпали на улицу и тихо переговаривались, меня никто не замечал. Я же беззвучно плакала, это должно было случиться рано или поздно, так говорила мама, она давно попрощалась со мной, просила меня очень осторожно подходить к выбору мужчины, с которым соберусь построить семью. А разве у нас была семья? Не было её никогда… На следующий день за мной пришли социальные работники и отправили, до решения суда в приемник-распределитель. Не думаю, что кто-то из родственников отца захочет взять меня в семью, да и я не желаю жить с теми, кто, молчанием своим поощрял этого изверга.
***
Второй надлом произошел на суде. Меня привлекли как свидетеля обвинения. Психолог долго разговаривала со мной и вынесла вердикт, что я вполне адекватна и могу участвовать в процессе, естественно под её пристальным присмотром. Судебное заседание было открытым, не могу сказать почему, может дело резонансное, ведь судили сотрудника правоохранительных органов, который должен охранять покой граждан. В тот момент все газеты пестрели заголовками о жестокости нашей милиции и естественно мимо такого случая, журналисты пройти не могли. Меня водили на все заседания, не знаю, зачем это нужно психологу, но мне было очень тяжело сидеть и слушать всю ту грязь, которую выливали на мою покойную маму. Адвокатом отца был его брат, он как мог, оговаривал мою маму. Все, что можно было придумать про женщину, было произнесено на заседаниях суда. Маму обвиняли в разврате, в изменах, в жестоких постельных играх и в участии в оргиях. Отец же по его словам выглядел просто белой овечкой, он долго терпел все её выходки и не выдержал. Произошел взрыв. И убил он её в состоянии аффекта. Но адвокату тоже пришлось тяжело, когда сторона обвинения, вызвала наших соседей. Пожилая пара жившая, на одной лестничной площадке с нами, рассказала все, как было и про крики мамы и про мой плачь и как они несколько раз вызывали скорую помощь и милицию. Спасибо им большое они не купились ни на обещание сделать ремонт в их квартире, ни на обещанные деньги. В нашу защиту выступал доктор скорой помощи, который приезжал на вызов, мой педиатр, который осматривал меня в школе и в конце слушаний вызвали меня. Рассказывая о своей грустной жизни, я не смотрела ни на дядю, ни на отца. Не скрывала ничего, но в конце речи разревелась. Меня увела психолог, и я не присутствовала на оглашении приговора. Отцу дали 12 лет строгого режима. Меня суд определил в детский дом, который находился в соседнем городе.
Глава 2
Варвара.
Третий надлом случился в детском доме. Меня заметил главный сутенер этого заведения, но на панель, как других девочек, не отправил, а взял к себе. Мне завидовали, говорили, что повезло, я сплю только с одним Валентином, остальные же вынуждены обслуживать старых извращенцев или бандитов. В этом грязном деле были задействованы почти все воспитатели и учителя детского дома, а кто не принимал участия, тот прекрасно знал, что творится в детском доме, но молчал. Все получали приличную надбавку за молчание, а сироты все выдержат они крепкие, их не жалко. Валентину в то время исполнилось 17 лет, но ушлый мальчик поставил сутенерский бизнес на поток. Директриса была в доле, но сама, конечно, о визитах девушек не договаривалась, с клиентами не контактировала, но деньги от Валентина принимала исправно. Платила врачам за формальный медицинский осмотр, выдавала всем противозачаточные таблетки и презервативы, иногда даже покупала девочкам красивое нижнее бельё, ну и подкармливала иногда. Бизнес поставили на поток ещё до того как я попала в детский дом, работали на карман директрисы почти все. Многие не выдерживали, сбегали, их ловили купленные милиционеры и возвращали в детдом. Валентин устраивал показательные наказания. Многие кончали жизнь самоубийством, но и тут директрисе удавалось выкручиваться, она платила врачам, те вносили в медицинские карточки психические диагнозы и детей признавали психами, склонными к суициду. Год и восемь месяцев, я жила в комнате Валентина. Иногда он был со мной добрым и ласковым, но чаще я жила со зверем. Я знала, когда он жестокий, он настоящий, добрым и ласковым он притворялся и делал это бездарно, я никогда не верила в его приступы доброты, а вот когда он сверкал глазами и сжимал кулаки, тогда это он, озлобленный подросток, которому разрешили издеваться над слабыми. Бешенный, жестокий и бескомпромиссный садист, упивающийся болью жертвы. Пару раз, я резала себе вены, но меня вытаскивали, а потом наказывали жестоко и обидно. Унижал он меня каждый день и спустя время, я научилась не обращать внимания на его действия.
Валентина избили в пьяной драке. Он мучился недолго. В больнице его бы вытащили, но слишком много сирот из детского дома, хотели его смерти. Валентина задушили подушкой прямо в палате реанимации, предварительно отключив все аппараты. Медсестра в этот момент, спала крепким сном, после убойной дозы снотворного, а доктора просто закрыли в ординаторской, обрезав все телефонные провода.
***
Директриса умерла через два дня в своей постели, её задушили проволокой. Все знали, кто это сделал, но когда в детдом нагрянули следователи прокуратуры, молчали как партизаны. Ещё через два дня, умер наш учитель физкультуры, угорел в бане, двери бани заколотили большими гвоздями. Только после этого случая, наши правоохранительные органы, наконец-то смекнули, что не все так радостно в этом показательном детдоме. Пока велось расследование, появились ещё два труппа преподавателей, остальные ходили, боязливо озираясь на подопечных. Двое самых ярых друзей Валентина сбежали сразу после его смерти, но их труппы нашли в реке через неделю. Дети, которым нечего терять, способны на многое. Им уже ничего не страшно, они все видели и все испытали. Я ни в чем не участвовала. Я не могла бы убить даже самого отъявленного подонка и садиста, но я знала, кто это делал. Все знали и все молчали. Молчали не потому, что боялись, а из благодарности, за то, что за них отомстили.
Спустя время наполненное молчаливым противостоянием учителей и их подопечных, лед тронулся. Несколько молодых преподавателей, начали давать следователям показания. А через пару недель история нашего детдома попала к журналистам. Кто это сделал, знаю, девушка, не стесняясь, давала интервью, а потом в газете появилась заметка, что она покончила жизнь самоубийством, но колесо раскрутилось… В наш детдом приехали новые воспитатели и каждую неделю наезжали комиссии, журналисты пытались взять у детей интервью, и милиции пришлось окружить территорию детдома. Нас после расследования было решено отправить по разным детдомам, но в этот момент появился мой дядя-адвокат и меня передали ему на попечение.
Глава 3
Варвара.
Четвертый надлом произошел, когда я увидела дядю Алексея Николаевича, стоящего во дворе детдома. Мне вручили мои скудные пожитки и отправили к нему. Я очень хотела не вспоминать о суде и о лощеном адвокате, который поливал мою покойную маму грязью, а меня пытался представить умственно отсталой и психически неуравновешенной. Я прекрасно понимала, что в доме дяди мне будет не лучше, чем в детдоме. Бить может, и не будут, но унижений и оскорблений не избежать. Его супруга Анастасия Борисовна не упустит случая напомнить, как я должна быть благодарна им за заботу. Я видела её пару раз, когда ещё мама была жива, и она всегда говорила нам, что мы должны быть благодарны их семье за то, что живем, и каждый день едим.
Дядя ничего не сказал, увидев меня, но когда он попытался взять меня за руку, я вырвала её и отошла от него на шаг. Он махнул рукой и направился к автомобилю. Я не испытывала к нему ненависти. Тогда я была не способна на чувства. На любые чувства. Меня заморозили, я смотрела на всех равнодушно, в моей памяти не оставались лица, эмоции, слова. Я никого не хотела видеть и слышать, все, что я хотела в данный момент, это чтобы меня оставили в покое. Можно в детдоме. Хуже, чем было, все равно не будет, меня не интересовали люди вокруг меня, я не хотела ни с кем контактировать. Мне постоянно хотелось спать, а ложась в кровать, я не могла заснуть, а если удавалось забыться, то через пару часов я просыпалась от своего крика, мне снились кошмары. Нет, сцены насилия мне не снились, сны были абстрактными, но мне страшно. Я не видела лиц, только тени и силуэты, но во сне, я знала, что они пришли меня убить или наказать за непослушание, или унизить и я кричала им, что ни в чем не виновата. Но тени двигались и не реагировали на меня, а потом я просыпалась, и заснуть уже не могла.
***
В дядиной семье меня приняли холодно и равнодушно. Алексей Николаевич и Анастасия Борисовна сказали только пару предложений. Дядя, что комната моя готова и через неделю, когда закончатся каникулы, я пойду в школу, а тетя, что она принесла в мою комнату вещи их дочери Ларисы и я должна померить их и выбрать, что мне подойдет. Их дочери Ларисы и сына Валерия сейчас нет в городе, но они приедут к началу учебного года.
***
Через два месяца я узнала, что мой папаша помер в тюрьме от туберкулеза, прочитала открытое письмо, оставленное дядей на тумбочке в прихожей. Его тело кремировали, а прах захоронили на территории зоны под номером. И теперь я являюсь единственной наследницей папашиного бизнеса, которым управлял дед и формально считался его владельцем. Дядя сказал, что до моего совершеннолетия дед так и останется управлять бизнесом, а потом передаст его мне, но верится мне во все это с трудом. А я так и не попрощалась с мамой, на похороны мне пойти не разрешил психолог, странный у неё подход, на суд ходить можно, а попрощаться с матерью нельзя. Маму тоже кремировали, причем очень спешно, что выглядело странно, но я нашла её захоронение и попрощалась с ней. Пусть спустя столько лет, но я рада, что мне удалось поплакать на её могиле.
***
Со своим двоюродным братом и сестрой я познакомилась за день до начала учебного года. Валерий перешел на четвертый курс университета, но живет у родителей, ему лень обслуживать себя, а в доме дяди прислуга и кухарка. А вот Лариса жила в квартире, которую родители подарили ей на совершеннолетие, и у родителей появлялась только раз в месяц за деньгами. Иногда она звонит, но разговоры всегда крутятся вокруг двух тем, парни и деньги. Анастасия Борисовна радовалась за дочку и просила её не торопиться с выбором супруга, мол, молодая ещё можно гулять и выбирать. С дядей и тетей я не разговаривала совсем, за столом с ними не сидела, ела отдельно, мне вообще не хотелось приходить в этот дом. Да и режимы дня у нас разные и мы как две параллельные прямые никогда не пересекались. Я уходила в школу, когда дядя уже уезжал на работу и увозил Валерия в университет, а тетя в этот момент видела сны. Перекусив бутербродами и взяв сухой паек, уходила в школу. После уроков, долго сидела в библиотеке, делала уроки и читала дополнительные материалы, тянула время, домой идти не хотелось, но библиотека закрывалась, и я медленно шла домой. Приходила поздно вечером, все домочадцы уже сидели по своим комнатам. Валерий в это время тусовался по клубам с друзьями, а дядя с тетей ходили либо в гости, либо на общественные мероприятия, изредка просто сидели дома в своих комнатах. Дядя часто работал допоздна, а тетя с подружками, и в квартире обычно тихо. Кухарка оставляет мне ужин, я разогреваю его, ем, а потом ухожу в свою комнату и так каждый день. В выходные дни, я встаю с рассветом, все равно не спится и быстро перекусив, ухожу из дома, гуляю по городу, хожу по большим магазинам, но ничего не покупаю, мне дают деньги, но я их экономлю, знаю, что они ещё пригодятся. Прихожу часов в шесть вечера, обычно в это время родственники разбегаются кто, куда и я опять одна. Ужинаю и иду в свою комнату, и так живу уже почти год. Я все ещё не хочу ни с кем контактировать, одноклассники меня не донимают, сторонятся, а я этому рада. Меня даже на уроках спрашивают редко, а некоторые учителя вообще предпочитают не смотреть мне в глаза. Я как будто в полусне, что-то делаю, что-то смотрю, иногда отвечаю, но мне все время кажется, что я сплю. А спать я хочу всегда, каждую ночь приходят кошмары, просыпаюсь в слезах от своего крика, иду в душ, а потом сажусь за учебники или книги, ложится спать, не решаюсь. Хорошо, что в квартире родственников толстые стены, и они не слышат моих криков, а то давно сдали в дурку. И зачем они взяли меня к себе, я им неинтересна, мы за все время встречались пару раз, и пару раз говорили, о чем я уже не помню. Им неинтересно, что я делаю, как учусь и что ношу. Я до сих пор хожу в вещах Ларисы, она видимо не любила надевать вещи больше пары раз и поэтому у меня почти новые трендовые шмотки, я купила себе только нижнее белье, потому как брезгую чужим.
Глава 4
Варвара, мне 17 лет.
Школу я закончила, экзамены сдала средненько, а дальше, что делать не знаю. В ВУЗ без денег не возьмут, а просить денег у дяди не буду. Сейчас лето, нужно искать работу. В 18 лет я уйду из этого дома. Буду работать и жить, одна, мне никто не нужен. Хорошо бы попасть на необитаемый остров, где нет людей.
