Бонни очень хочется в это верить. Хотя бы ближайшие несколько минут.
– Твое здоровье, Британия, – тихо говорит он, поднимая свой стакан.
– Твое здоровье, Сицилия, – отвечает Кей, не поворачивая головы.
Несколько минут они молча рассматривают знакомую до последней антенны крышу, и тысячетонная плита вины, пригибающая к земле и не позволяющая нормально дышать, тает. Просто от того, что друг рядом.
И то, что ребенок Розы – от Кея, а не Бонни, не имеет никакого значения.
– Ты хотел мне что-то сказать? – не выцедив и трети виски, спросил Бонни.
– Или ты мне, – наконец, бесстрастное лицо лорда оживает в кривоватой, такой знакомой и привычной ухмылочке. Он оборачивается, смотрит Бонни в глаза.
– Я?.. Да. Хотел.
Бонни все еще не знает, как начать, и знает – Кей не начнет за него. Выслушает, поможет, но не будет вытирать ему сопли. Кей – не Клаудиа, он никогда не жалеет. Он берет за шкирку и дает пинка, но не топит в болоте сочувствия. И это правильно. Три недели быть маленьким, несчастненьким и беспомощным – слишком много. Еще день-другой, и Бонни начал бы вешаться, как маленький и бедненький Том, который никогда не ноет. Тьфу, пакость.
Ничего не говоря, Кей саркастично приподнял бровь. И Бонни бросился в омут с головой.
– Клау беременна.
– Поздравляю, – кивнул Кей и отпил глоток виски.
– Не меня, – Бонни тоже отпил глоток и снова уставился на крышу. – Я только позавчера сделал операцию, а она беременна минимум три недели.
– И ты хочешь знать, от кого.
– Нет. Мы расстались.
– Поздравляю, – повторил Кей, только на этот раз сарказма в его ухмылке стало больше.
Бонни со страшной силой захотелось врезать по этой саркастической ухмылке. Какого черта он издевается?.. Мало ему?..
Прикрыв глаза, он выцедил еще глоток виски и улыбнулся. Ну вот, все возвращается на круги своя. Британия провоцирует, Сицилия бесится.
И у него стоит в предвкушении хорошей драки.
– Так что там с ролью? Фил в полном ахуе, – Кей снова смотрел в окно, но это было неважно. Имело значение лишь то, что он рядом, плечо к плечу. Что Бонни чувствует его тепло.
– Да ничего. Отдаю роль Мартину и начинаю новую постановку.
– Запиши альбом, я хочу слушать твой голос.
Тепло от дружеского плеча распространилось по всему телу, заставляя Бонни особенно остро чувствовать запах старого виски и глубокого, горьковато-свежего, с ноткой дыма, парфюма под названием «Никель», впервые сделанного по заказу Бонни десять дет назад.
– Я подумаю.
Крыша дома напротив бара сегодня была особенно хороша. А всякая ерунда, о которой они с Кеем говорили, перебрасываясь короткими репликами, особенно интересна. Впрочем, нет. Не особенно.
– Твоя служба безопасности уже все выяснила о Клау?
Кей вместо ответа лишь повел бровью, мол, дерьмо вопрос. Чтобы моя СБ и чего-то не знала о твоей подружке? Нонсенс.
– И кто же?
– Ты в самом деле хочешь это знать, Сицилия? – Кей все же повернул голову и глянул на него.
– Глупо вышло, – пожал плечами Бонни. – Не понимаю, как я так влип.
– Все ты отлично понимаешь, Сицилия.
– Мне чертовски хочется тебе врезать, Британия, – Бонни повернул руку с обручальным кольцом, чтобы лучше видно было три цветные полоски. – Она была моей невестой.
– Была, – согласился Кей.
– Она могла бы родить ребенка мне.
– Могла бы.
– Ты что, эхо?!
– А, ты на самом деле хотел, чтобы она послала на хер нас обоих, Сицилия. Как же я не догадался.
– Да иди ты! – Бонни отвернулся к окну. По чертовой крыше бродили чертовы голуби, и смотреть на них было куда лучше, чем на собственное отражение в зрачках Кея.
Когда Кей молча слез с табурета и пошел прочь, Бонни не пошевелился, только зажмурился на мгновение. Что он опять творит, а? Придурок чертов. Больной ублюдок. Он в самом деле хочет, чтобы Кей послал его на хер? Или он хочет чего-то совсем другого?
Тянущее напряжение в паху и колотящееся о ребра сердце утверждали, что совсем-совсем другого.
Поставив пустой стакан на стойку, Бонни спрыгнул на пол и направился за Кеем. Он знал, где найдет его – или надеялся, без разницы. Лорд не изменяет своим привычкам, если к этому нет крайне веских причин. И сегодня не изменит.
Пожалуйста, Езу.
Распахнув дверь в мужской туалет, Бонни выдохнул.
Здесь. Моет руки, чертова педантичная Британия.
Чертова Британия глянул в зеркало, чуть дрогнув углом рта и до судороги в яйцах напомнив Бонни так и не случившуюся сцену в «Гудвине». Как жаль, что не случившуюся! Бонни бы многое отдал, чтобы повторить момент – и встать на колени перед Розой прямо посреди снобского ресторана, а потом на виду у толпы ханжей поцеловать ее ножку…
Он готов был спорить, что Кей прочитал его мысли перед тем, как отвернуться к бумажным полотенцам.
Из кабинки донесся звук спускаемой воды. Бонни на миг стало любопытно – там кто-то из знакомых Кея? Его конкурент? Деловой партнер? И что с этим будет делать Кей?..
Лично Бонни было плевать, увидит ли кто-нибудь. Хотят – пусть смотрят.
Он дождался, пока Кей вытрет руки и обернется. Вопросительно поднимет бровь. Задышит чуть чаще. Пока его губы тронет жесткая, властная полуулыбка, а крылья носа напрягутся, отзываясь в теле Бонни волной нетерпеливого жара. И только тогда сделал четыре шага, разделявшие их, и на последнем опустился на колени…
Ровно в тот момент, когда дверь кабинки открылась.
Интересно, какая рожа сейчас у партнера или конкурента? Но нет, Бонни даже не покосился на публику. Ему достаточно было реакции Кея. Однозначной и выразительной реакции. И руки, опустившейся ему на затылок. Пока просто касание. И ожидание.
Некто посторонний прерывисто выдохнул, но не стронулся с места.
Что ж, так даже лучше. Публичное покаяние. Кею понравится.
Бонни быстро и привычно расстегнул ремень, затем пуговицу и молнию, и взял Кея пересохшими от возбуждения губами.
Пальцы на его затылке сжали волосы, даря такую желанную, такую сейчас необходимую боль. С непроизвольным стоном Бонни подался вперед, принимая твердый шелковистый член глубже, на всю длину, до самого горла.
– Больной ублюдок, – почти неслышно шепнул Кей и тоже подался вперед, прижимая голову Бонни к себе и трахая его в рот – сильно, резко и глубоко, до слез из зажмуренных глаз.
Езу, как же хорошо!.. как же хорошо…
Кто-то нервно протопал прочь и хлопнул дверью, но Кей не обратил внимания и не изменил ритма. Он продолжал вбиваться в Бонни, держа его за волосы теперь уже двумя руками и шепча что-то матерное, похожее на «твою же мать, Сицилия, открой глаза!»
Распахнув глаза, Бонни поднял взгляд… и замер, остановленный сильной рукой. Кей медленно вынул член из его губ – и Бонни непроизвольно подался следом, не желая его выпускать и лишаться волшебного ощущения заполненности и нужности. Он даже потянулся следом, но тут же его щеку обожгла оплеуха, отдавшись волной болезненного наслаждения, почти до оргазма.
– Ремень и руки.
– Да, милорд, – хрипло, совсем тихо ответил Бонни, катая на языке это вкусное слово: мой лорд. Мой. Лорд.
Не отводя взгляда от серых, с расширенными зрачками глаз, Бонни расстегнул и вытащил свой ремень, подал его обеими руками. И скрестил сомкнутые запястья.
Ему хотелось стонать, тереться о Кея всем телом, выпрашивая ласку, но он покорно ждал, пока ремень охватывал его запястья – а пальцы лорда скупо и жестко касались его кожи. Сумасшедше остро. Сумасшедше прекрасно. Принадлежать ему, доставлять ему удовольствие, вдыхать запах разгоряченного мужчины, чувствовать ток крови в его венах – и быть живым, нужным, любимым…
– Ты сукин сын и больной ублюдок, – напоследок дернув ремень на его запястьях, констатировал милорд.
– Да, милорд. Я приношу свои извинения, – Бонни чуть потянулся вперед, чтобы коснуться губами подрагивающего прямо перед его лицом члена.
И снова застонал от наслаждения, когда милорд позволил ему обхватить губами головку и лизнуть нежную уздечку. А потом, снова сжав его волосы, вошел на всю глубину – и замер, бережно погладил пальцами горящую скулу, обвел губы, провел по подбородку снизу, еще ниже… Бонни рефлекторно попытался сглотнуть, сжав горлом головку, и тут Кей резко дернул его голову назад, не позволяя задохнуться и закашляться. Несколько секунд он смотрел, как Бонни пытается отдышаться, и продолжал гладить его по щеке. Нежно, словно изучая – или вспоминая, какой он на ощупь.
– Я подумаю, принять ли твои извинения, – наконец, кивнул он и чуть надавил Бонни на затылок, позволяя снова взять себя в рот.
Именно этот момент выбрал кто-то из конкурентов, партнеров или просто фанатов журнала Форбс, чтобы заглянуть в чертов клозет. И мало того, что заглянуть, он еще и встал столбом на пороге, закашлялся и с неподдельным удивлением спросил:
– Лорд Говард?..
– Закройте дверь, сэр. Пожалуйста, – идеально вежливым тоном попросил Кей, не прекращая трахать Бонни в рот.
Ему стоило большого труда не кончить от одного только восхищения. Каков засранец, а? Настоящий лорд, мать его!
– Э… прошу прощения, лорд Говард… – офигело пробормотал некто и закрыл дверь. С другой стороны.
– Мне больше нравится… как просишь… прощения ты… Dolce putta, – его голос прерывался почти незаметно, но этого «едва» было достаточно, чтобы Бонни почувствовал, как улетает.
Кей опередил его буквально на мгновение, резко вынул член и дернул Бонни за волосы, поднимая на подгибающиеся ноги. И сразу, тем же движением, прижал к себе и поцеловал в губы – жадно и голодно, словно пил из его рта свой собственный вкус.
– Значит ли это, милорд… что мои извинения… приняты? – Бонни тоже задыхался: от возбуждения, от счастья снова быть вместе, от нехватки воздуха, какая к черту разница?
– Еще нет, – выдохнул Кей.
Его «нет» прозвучало настолько горячим обещанием, что Бонни вздрогнул и подался к нему ближе, губы к губам, живот к животу. Связанные руки мешали прижаться так тесно, как хотелось.
– Что мне сделать, милорд?
– Сними джинсы, – Кей накрутил его волосы на кулак и оттянул голову назад, провел губами по напряженной шее, – и не ори слишком громко.
Бонни выгнулся, подставляя горло, и неловкими пальцами принялся расстегивать джинсы. От понимания того, что сейчас произойдет, кружилась голова и по телу разливалась жаркая истома.
Толком стянуть штаны он не успел, да и не вышло бы из-за ремня на запястьях, только спустить вместе с трусами – пока Кей выдергивал ремень из собственных брюк, не выпуская его волос из кулака и не отрывая губ от его шеи. А потом втолкнул Бонни в кабинку, одновременно наклоняя над раковиной – так, чтобы можно было опереться на нее руками.
И – уткнуться взглядом в собственное отражение: сумасшедший плывущий взгляд, горящие приоткрытые губы, упавшие на лицо растрепанные волосы. Полное, абсолютное счастье.
А чуть выше – отражение Кея. Идеальная прическа, идеальный пиджак, четкие движения. Он запер дверь и обернулся, встретился взглядом с Бонни и протянул между пальцев свой ремень, лаская жесткую кожу. Выглядело это так, что Бонни едва не застонал, пришлось закусить губу – но не закрыть глаза. Нет. Он хочет видеть Кея. Именно таким, с ремнем в руках, в приспущенных брюках и выпростанной из-под пиджака рубашкой… нет, без пиджака – вот Кей снимает его, вешает на крючок, следом – галстук, расстегивает верхнюю пуговицу рубашки… и кладет левую руку Бонни на спину, гладит, задирая рубашку и обнажая поясницу.
На миг Кей остановился, опустил взгляд на вытатуированную розу. И, нежно-нежно улыбнувшись, склонился и поцеловал ее.
От этого простого проявления любви – не к нему, а к Розе – Бонни обожгло стыдом и резко захотелось зажмуриться, не видеть, не думать о том, что он опять натворил. О том, что обидел свою Мадонну, опять, снова, хоть сто раз клялся себе – никогда, ни за что больше!..
Первый удар ремня он принял, как долгожданное освобождение… нет, пока еще – только надежду на освобождение. На прощение. Второй – едва сдержав рвущийся из горла стон. Удары жалили обнаженную кожу, отдаваясь во всем теле дрожью. Кей бил в полную силу, не щадя его, не играя в наказание. Сквозь туман боли Бонни видел его хмурые глаза и сжатые губы, словно Кей наказывал не его – а себя. И с каждым ударом тугой ком вины и страха таял, растворялся в очищающем огне, и сам Бонни растворялся – его мысли, его ощущения, все, кроме захлестывающей с головой боли… и желания. Он хотел еще. Больше. Ближе. Хотел Кея в себе, принадлежать ему, зависеть от него, быть в полной его власти – и знать, что он никогда не оставит его одного… Езу, как он мог хотя бы подумать о том, чтобы отказаться от этого? От абсолютного доверия, от единства, от полета…
Он не уловил того момента, когда Кей отбросил ремень. Зато не смог сдержать крика сквозь закушенную губу – когда в него толкнулся жесткий скользкий член, резко, сразу на всю глубину, выбил из Бонни весь воздух, стянул на себя всю боль, заполнил до упора. И тут же безжалостная рука сгребла за волосы и ткнула лицом в раковину, а спину обжег новый удар, заставляя выгнуться, еще плотнее насадиться на член и сжаться вокруг него. От остроты новых ощущений потемнело в глазах, колени подогнулись – и тут вместо ремня его лопаток коснулся влажный язык.
– Не смей орать, dolce putta, – тихо приказал Кей и толкнулся снова, и снова…
И, наконец, тугая пружина из сплава вины и боли развернулась внутри, разрослась, вытесняя все лишнее – и взорвалась, выплеснулась, унесла его…
– Твою мать, Британия!.. – просипел он, когда его снова лизнули между лопаток и потянули за плечи.
– Вставай, Сицилия. Неподходящее место, чтобы дрыхнуть.
Надо было ответить что-то этакое, остроумное, но в мозгах было слишком пусто. И слишком хорошо. Поэтому Бонни просто откинулся головой на плечо Кея и, прикрыв глаза, ждал – пока ему развяжут руки. Нежно. Невыносимо нежно. А потом развернут к себе лицом, придерживая за плечи, прижмутся лбом ко лбу и так же нежно шепнут:
– Я соскучился, больной ты ублюдок.
– Я тоже, – в горле опять образовался ком, но он не помешал Бонни сказать: – Я люблю тебя, Британия, – и опустить руку ему на поясницу, провести подушечками пальцев по выпуклым ниточкам-шрамам, складывающимся в цветок.
Роза. Их Роза. По ней Бонни соскучился так же сильно. И, может быть, она тоже простит его?
– Ладно, уговорил, – усмехнулся Кей и расслабленно потерся чуть колючей щекой о щеку Бонни. – Можешь извиниться еще разок. Дома.
В бар они вернулись вместе, всего на несколько минут – выпить минералки. И, пока шли к стойке, Бонни поймал себя на мысли: а ведь все эти господа бизнесмены отлично понимают, чем они с Кеем только что занимались. Несмотря на то, что лорд Говард снова идеален и невозмутим, да и сам Бонни тоже, актер он в конце концов или хрен собачий. И все равно – по ним все видно, причем очень-очень давно. Странно, что Бонни об этом раньше не задумывался. То есть о том, что Кей на самом деле не скрывает того, что они любовники. Соблюдает минимальные внешние приличия… в основном. Но врать кому-то, что они не трахаются, ему и в голову не приходит.
Почему-то вспомнилось, как они приезжали вместе на Сицилию и ночевали в разных комнатах. Бонни тогда казалось, что если он скажет вслух, что Кей – его любовник, это как-то унизит или испачкает их, сведет дружбу к чему-то пошлому и банальному. Как будто честь лорда может пострадать.
– Твое здоровье, Британия, – тихо говорит он, поднимая свой стакан.
– Твое здоровье, Сицилия, – отвечает Кей, не поворачивая головы.
Несколько минут они молча рассматривают знакомую до последней антенны крышу, и тысячетонная плита вины, пригибающая к земле и не позволяющая нормально дышать, тает. Просто от того, что друг рядом.
И то, что ребенок Розы – от Кея, а не Бонни, не имеет никакого значения.
– Ты хотел мне что-то сказать? – не выцедив и трети виски, спросил Бонни.
– Или ты мне, – наконец, бесстрастное лицо лорда оживает в кривоватой, такой знакомой и привычной ухмылочке. Он оборачивается, смотрит Бонни в глаза.
– Я?.. Да. Хотел.
Бонни все еще не знает, как начать, и знает – Кей не начнет за него. Выслушает, поможет, но не будет вытирать ему сопли. Кей – не Клаудиа, он никогда не жалеет. Он берет за шкирку и дает пинка, но не топит в болоте сочувствия. И это правильно. Три недели быть маленьким, несчастненьким и беспомощным – слишком много. Еще день-другой, и Бонни начал бы вешаться, как маленький и бедненький Том, который никогда не ноет. Тьфу, пакость.
Ничего не говоря, Кей саркастично приподнял бровь. И Бонни бросился в омут с головой.
– Клау беременна.
– Поздравляю, – кивнул Кей и отпил глоток виски.
– Не меня, – Бонни тоже отпил глоток и снова уставился на крышу. – Я только позавчера сделал операцию, а она беременна минимум три недели.
– И ты хочешь знать, от кого.
– Нет. Мы расстались.
– Поздравляю, – повторил Кей, только на этот раз сарказма в его ухмылке стало больше.
Бонни со страшной силой захотелось врезать по этой саркастической ухмылке. Какого черта он издевается?.. Мало ему?..
Прикрыв глаза, он выцедил еще глоток виски и улыбнулся. Ну вот, все возвращается на круги своя. Британия провоцирует, Сицилия бесится.
И у него стоит в предвкушении хорошей драки.
– Так что там с ролью? Фил в полном ахуе, – Кей снова смотрел в окно, но это было неважно. Имело значение лишь то, что он рядом, плечо к плечу. Что Бонни чувствует его тепло.
– Да ничего. Отдаю роль Мартину и начинаю новую постановку.
– Запиши альбом, я хочу слушать твой голос.
Тепло от дружеского плеча распространилось по всему телу, заставляя Бонни особенно остро чувствовать запах старого виски и глубокого, горьковато-свежего, с ноткой дыма, парфюма под названием «Никель», впервые сделанного по заказу Бонни десять дет назад.
– Я подумаю.
Крыша дома напротив бара сегодня была особенно хороша. А всякая ерунда, о которой они с Кеем говорили, перебрасываясь короткими репликами, особенно интересна. Впрочем, нет. Не особенно.
– Твоя служба безопасности уже все выяснила о Клау?
Кей вместо ответа лишь повел бровью, мол, дерьмо вопрос. Чтобы моя СБ и чего-то не знала о твоей подружке? Нонсенс.
– И кто же?
– Ты в самом деле хочешь это знать, Сицилия? – Кей все же повернул голову и глянул на него.
– Глупо вышло, – пожал плечами Бонни. – Не понимаю, как я так влип.
– Все ты отлично понимаешь, Сицилия.
– Мне чертовски хочется тебе врезать, Британия, – Бонни повернул руку с обручальным кольцом, чтобы лучше видно было три цветные полоски. – Она была моей невестой.
– Была, – согласился Кей.
– Она могла бы родить ребенка мне.
– Могла бы.
– Ты что, эхо?!
– А, ты на самом деле хотел, чтобы она послала на хер нас обоих, Сицилия. Как же я не догадался.
– Да иди ты! – Бонни отвернулся к окну. По чертовой крыше бродили чертовы голуби, и смотреть на них было куда лучше, чем на собственное отражение в зрачках Кея.
Когда Кей молча слез с табурета и пошел прочь, Бонни не пошевелился, только зажмурился на мгновение. Что он опять творит, а? Придурок чертов. Больной ублюдок. Он в самом деле хочет, чтобы Кей послал его на хер? Или он хочет чего-то совсем другого?
Тянущее напряжение в паху и колотящееся о ребра сердце утверждали, что совсем-совсем другого.
Поставив пустой стакан на стойку, Бонни спрыгнул на пол и направился за Кеем. Он знал, где найдет его – или надеялся, без разницы. Лорд не изменяет своим привычкам, если к этому нет крайне веских причин. И сегодня не изменит.
Пожалуйста, Езу.
Распахнув дверь в мужской туалет, Бонни выдохнул.
Здесь. Моет руки, чертова педантичная Британия.
Чертова Британия глянул в зеркало, чуть дрогнув углом рта и до судороги в яйцах напомнив Бонни так и не случившуюся сцену в «Гудвине». Как жаль, что не случившуюся! Бонни бы многое отдал, чтобы повторить момент – и встать на колени перед Розой прямо посреди снобского ресторана, а потом на виду у толпы ханжей поцеловать ее ножку…
Он готов был спорить, что Кей прочитал его мысли перед тем, как отвернуться к бумажным полотенцам.
Из кабинки донесся звук спускаемой воды. Бонни на миг стало любопытно – там кто-то из знакомых Кея? Его конкурент? Деловой партнер? И что с этим будет делать Кей?..
Лично Бонни было плевать, увидит ли кто-нибудь. Хотят – пусть смотрят.
Он дождался, пока Кей вытрет руки и обернется. Вопросительно поднимет бровь. Задышит чуть чаще. Пока его губы тронет жесткая, властная полуулыбка, а крылья носа напрягутся, отзываясь в теле Бонни волной нетерпеливого жара. И только тогда сделал четыре шага, разделявшие их, и на последнем опустился на колени…
Ровно в тот момент, когда дверь кабинки открылась.
Интересно, какая рожа сейчас у партнера или конкурента? Но нет, Бонни даже не покосился на публику. Ему достаточно было реакции Кея. Однозначной и выразительной реакции. И руки, опустившейся ему на затылок. Пока просто касание. И ожидание.
Некто посторонний прерывисто выдохнул, но не стронулся с места.
Что ж, так даже лучше. Публичное покаяние. Кею понравится.
Бонни быстро и привычно расстегнул ремень, затем пуговицу и молнию, и взял Кея пересохшими от возбуждения губами.
Пальцы на его затылке сжали волосы, даря такую желанную, такую сейчас необходимую боль. С непроизвольным стоном Бонни подался вперед, принимая твердый шелковистый член глубже, на всю длину, до самого горла.
– Больной ублюдок, – почти неслышно шепнул Кей и тоже подался вперед, прижимая голову Бонни к себе и трахая его в рот – сильно, резко и глубоко, до слез из зажмуренных глаз.
Езу, как же хорошо!.. как же хорошо…
Кто-то нервно протопал прочь и хлопнул дверью, но Кей не обратил внимания и не изменил ритма. Он продолжал вбиваться в Бонни, держа его за волосы теперь уже двумя руками и шепча что-то матерное, похожее на «твою же мать, Сицилия, открой глаза!»
Распахнув глаза, Бонни поднял взгляд… и замер, остановленный сильной рукой. Кей медленно вынул член из его губ – и Бонни непроизвольно подался следом, не желая его выпускать и лишаться волшебного ощущения заполненности и нужности. Он даже потянулся следом, но тут же его щеку обожгла оплеуха, отдавшись волной болезненного наслаждения, почти до оргазма.
– Ремень и руки.
– Да, милорд, – хрипло, совсем тихо ответил Бонни, катая на языке это вкусное слово: мой лорд. Мой. Лорд.
Не отводя взгляда от серых, с расширенными зрачками глаз, Бонни расстегнул и вытащил свой ремень, подал его обеими руками. И скрестил сомкнутые запястья.
Ему хотелось стонать, тереться о Кея всем телом, выпрашивая ласку, но он покорно ждал, пока ремень охватывал его запястья – а пальцы лорда скупо и жестко касались его кожи. Сумасшедше остро. Сумасшедше прекрасно. Принадлежать ему, доставлять ему удовольствие, вдыхать запах разгоряченного мужчины, чувствовать ток крови в его венах – и быть живым, нужным, любимым…
– Ты сукин сын и больной ублюдок, – напоследок дернув ремень на его запястьях, констатировал милорд.
– Да, милорд. Я приношу свои извинения, – Бонни чуть потянулся вперед, чтобы коснуться губами подрагивающего прямо перед его лицом члена.
И снова застонал от наслаждения, когда милорд позволил ему обхватить губами головку и лизнуть нежную уздечку. А потом, снова сжав его волосы, вошел на всю глубину – и замер, бережно погладил пальцами горящую скулу, обвел губы, провел по подбородку снизу, еще ниже… Бонни рефлекторно попытался сглотнуть, сжав горлом головку, и тут Кей резко дернул его голову назад, не позволяя задохнуться и закашляться. Несколько секунд он смотрел, как Бонни пытается отдышаться, и продолжал гладить его по щеке. Нежно, словно изучая – или вспоминая, какой он на ощупь.
– Я подумаю, принять ли твои извинения, – наконец, кивнул он и чуть надавил Бонни на затылок, позволяя снова взять себя в рот.
Именно этот момент выбрал кто-то из конкурентов, партнеров или просто фанатов журнала Форбс, чтобы заглянуть в чертов клозет. И мало того, что заглянуть, он еще и встал столбом на пороге, закашлялся и с неподдельным удивлением спросил:
– Лорд Говард?..
– Закройте дверь, сэр. Пожалуйста, – идеально вежливым тоном попросил Кей, не прекращая трахать Бонни в рот.
Ему стоило большого труда не кончить от одного только восхищения. Каков засранец, а? Настоящий лорд, мать его!
– Э… прошу прощения, лорд Говард… – офигело пробормотал некто и закрыл дверь. С другой стороны.
– Мне больше нравится… как просишь… прощения ты… Dolce putta, – его голос прерывался почти незаметно, но этого «едва» было достаточно, чтобы Бонни почувствовал, как улетает.
Кей опередил его буквально на мгновение, резко вынул член и дернул Бонни за волосы, поднимая на подгибающиеся ноги. И сразу, тем же движением, прижал к себе и поцеловал в губы – жадно и голодно, словно пил из его рта свой собственный вкус.
– Значит ли это, милорд… что мои извинения… приняты? – Бонни тоже задыхался: от возбуждения, от счастья снова быть вместе, от нехватки воздуха, какая к черту разница?
– Еще нет, – выдохнул Кей.
Его «нет» прозвучало настолько горячим обещанием, что Бонни вздрогнул и подался к нему ближе, губы к губам, живот к животу. Связанные руки мешали прижаться так тесно, как хотелось.
– Что мне сделать, милорд?
– Сними джинсы, – Кей накрутил его волосы на кулак и оттянул голову назад, провел губами по напряженной шее, – и не ори слишком громко.
Бонни выгнулся, подставляя горло, и неловкими пальцами принялся расстегивать джинсы. От понимания того, что сейчас произойдет, кружилась голова и по телу разливалась жаркая истома.
Толком стянуть штаны он не успел, да и не вышло бы из-за ремня на запястьях, только спустить вместе с трусами – пока Кей выдергивал ремень из собственных брюк, не выпуская его волос из кулака и не отрывая губ от его шеи. А потом втолкнул Бонни в кабинку, одновременно наклоняя над раковиной – так, чтобы можно было опереться на нее руками.
И – уткнуться взглядом в собственное отражение: сумасшедший плывущий взгляд, горящие приоткрытые губы, упавшие на лицо растрепанные волосы. Полное, абсолютное счастье.
А чуть выше – отражение Кея. Идеальная прическа, идеальный пиджак, четкие движения. Он запер дверь и обернулся, встретился взглядом с Бонни и протянул между пальцев свой ремень, лаская жесткую кожу. Выглядело это так, что Бонни едва не застонал, пришлось закусить губу – но не закрыть глаза. Нет. Он хочет видеть Кея. Именно таким, с ремнем в руках, в приспущенных брюках и выпростанной из-под пиджака рубашкой… нет, без пиджака – вот Кей снимает его, вешает на крючок, следом – галстук, расстегивает верхнюю пуговицу рубашки… и кладет левую руку Бонни на спину, гладит, задирая рубашку и обнажая поясницу.
На миг Кей остановился, опустил взгляд на вытатуированную розу. И, нежно-нежно улыбнувшись, склонился и поцеловал ее.
От этого простого проявления любви – не к нему, а к Розе – Бонни обожгло стыдом и резко захотелось зажмуриться, не видеть, не думать о том, что он опять натворил. О том, что обидел свою Мадонну, опять, снова, хоть сто раз клялся себе – никогда, ни за что больше!..
Первый удар ремня он принял, как долгожданное освобождение… нет, пока еще – только надежду на освобождение. На прощение. Второй – едва сдержав рвущийся из горла стон. Удары жалили обнаженную кожу, отдаваясь во всем теле дрожью. Кей бил в полную силу, не щадя его, не играя в наказание. Сквозь туман боли Бонни видел его хмурые глаза и сжатые губы, словно Кей наказывал не его – а себя. И с каждым ударом тугой ком вины и страха таял, растворялся в очищающем огне, и сам Бонни растворялся – его мысли, его ощущения, все, кроме захлестывающей с головой боли… и желания. Он хотел еще. Больше. Ближе. Хотел Кея в себе, принадлежать ему, зависеть от него, быть в полной его власти – и знать, что он никогда не оставит его одного… Езу, как он мог хотя бы подумать о том, чтобы отказаться от этого? От абсолютного доверия, от единства, от полета…
Он не уловил того момента, когда Кей отбросил ремень. Зато не смог сдержать крика сквозь закушенную губу – когда в него толкнулся жесткий скользкий член, резко, сразу на всю глубину, выбил из Бонни весь воздух, стянул на себя всю боль, заполнил до упора. И тут же безжалостная рука сгребла за волосы и ткнула лицом в раковину, а спину обжег новый удар, заставляя выгнуться, еще плотнее насадиться на член и сжаться вокруг него. От остроты новых ощущений потемнело в глазах, колени подогнулись – и тут вместо ремня его лопаток коснулся влажный язык.
– Не смей орать, dolce putta, – тихо приказал Кей и толкнулся снова, и снова…
И, наконец, тугая пружина из сплава вины и боли развернулась внутри, разрослась, вытесняя все лишнее – и взорвалась, выплеснулась, унесла его…
– Твою мать, Британия!.. – просипел он, когда его снова лизнули между лопаток и потянули за плечи.
– Вставай, Сицилия. Неподходящее место, чтобы дрыхнуть.
Надо было ответить что-то этакое, остроумное, но в мозгах было слишком пусто. И слишком хорошо. Поэтому Бонни просто откинулся головой на плечо Кея и, прикрыв глаза, ждал – пока ему развяжут руки. Нежно. Невыносимо нежно. А потом развернут к себе лицом, придерживая за плечи, прижмутся лбом ко лбу и так же нежно шепнут:
– Я соскучился, больной ты ублюдок.
– Я тоже, – в горле опять образовался ком, но он не помешал Бонни сказать: – Я люблю тебя, Британия, – и опустить руку ему на поясницу, провести подушечками пальцев по выпуклым ниточкам-шрамам, складывающимся в цветок.
Роза. Их Роза. По ней Бонни соскучился так же сильно. И, может быть, она тоже простит его?
– Ладно, уговорил, – усмехнулся Кей и расслабленно потерся чуть колючей щекой о щеку Бонни. – Можешь извиниться еще разок. Дома.
В бар они вернулись вместе, всего на несколько минут – выпить минералки. И, пока шли к стойке, Бонни поймал себя на мысли: а ведь все эти господа бизнесмены отлично понимают, чем они с Кеем только что занимались. Несмотря на то, что лорд Говард снова идеален и невозмутим, да и сам Бонни тоже, актер он в конце концов или хрен собачий. И все равно – по ним все видно, причем очень-очень давно. Странно, что Бонни об этом раньше не задумывался. То есть о том, что Кей на самом деле не скрывает того, что они любовники. Соблюдает минимальные внешние приличия… в основном. Но врать кому-то, что они не трахаются, ему и в голову не приходит.
Почему-то вспомнилось, как они приезжали вместе на Сицилию и ночевали в разных комнатах. Бонни тогда казалось, что если он скажет вслух, что Кей – его любовник, это как-то унизит или испачкает их, сведет дружбу к чему-то пошлому и банальному. Как будто честь лорда может пострадать.
