Но сегодня, под зловещим взглядом багрового рассвета, этот вид казался скорее трагичным, чем живописным. Красота природы, словно осквернённая приближающейся войной, вызывала лишь горечь и тревогу.
Высоты Илье представляли собой не только стратегически важную точку, но и воплощение суровой, неумолимой силы, бросающей вызов каждому, кто осмелится ступить на их каменистые склоны. Их задача — тараном прорвать стальное кольцо прусской осады, разорвать удушающую хватку, сжимавшую Францию. Но сами горы с их мрачным великолепием словно предсказывали, что цена этой победы будет непомерно высока.
Кавалерия генерала Галифе — не просто отряд всадников, а воплощённая стремительность, бурлящая энергия, готовая в любой момент вырваться на свободу. Они представляли собой вихрь стали, кожи и животной ярости, где каждый конь — воплощение мощи, а каждый всадник — образец хладнокровного мужества. Их строй — плотный, единый — дышал силой, способной сокрушить любое препятствие. Их сабли, отполированные до зеркального блеска, жадно ловили отблески рассвета, обещая врагу лишь смерть и разрушение. Задачей этого отряда было не просто прорваться сквозь ряды противника, но и посеять в них панику, внести хаос и смятение, превратить стройные ряды в обезумевшую толпу. Это должна была быть молниеносная атака, подобная удару грома, оглушающая и парализующая волю к сопротивлению.
Остатки корпуса де Файи представляли собой жалкое, но от этого еще более трогательное зрелище. Эти измученные, истерзанные боями солдаты, на лицах которых читались усталость и разочарование, все еще сохраняли искру надежды. Их поредевшие ряды, выцветшие мундиры, изношенные сапоги — все говорило о пережитых ими страданиях. Но в их глазах, несмотря ни на что, горел огонь, неугасимое пламя верности Франции. Эти люди, прошедшие через ад, заслуживали передышки, глотка свежего воздуха, шанса на спасение, пусть даже призрачного. Их задача — соединиться с кавалерией Галифе, образовать единый кулак, способный нанести решающий удар. Это объединение сил — сложная, рискованная операция, требующая чёткой координации и несгибаемой воли.
Судьба этого дня, судьба Шалонской армии, судьба Франции висели на волоске. Все зависело от точности расчетов, скорости исполнения, мужества солдат и, конечно, от Ее Величества Случайности. Но в воздухе, несмотря на все усилия командования, витало тягостное предчувствие, зловещий шепот, напоминающий о том, что рок неумолим, что предопределенность сильнее любых усилий, что трагическая развязка уже неизбежна. Эта армия, обречённая на поражение, словно жертва, идущая на заклание, могла лишь достойно встретить свою участь, не уронив чести Франции.
Покрытая инеем земля тихо хрустела под копытами коней. Полковник де Ла Рош, словно навязчивая мысль, неотступно следовал за маршалом Мак-Магоном. Не адъютант, не советник, а скорее проекция воли генерала, его альтер-эго, бесшумно перечисляющее варианты, выявляющее уязвимые места в прусской армии. Он всматривался в ночную тьму, словно хищник, ищущий жертву, в то время как большинство видело лишь непроглядный мрак. Он ехал плечом к плечу с Мак-Магоном, но казалось, что он повсюду, словно незримо направляя его решения. Вся его сущность кричала: «Вперёд!», когда другие шептали: «Отступать». Он был сердцем отчаянного плана, кровью, наполняющей его жилы, непоколебимой верой в возможность триумфа.
В его взгляде горел внутренний огонь, яркий и неугасимый. Этот огонь, поддерживая тлеющее пламя французской отваги, разгонял сумерки сомнений, вселял твёрдость духа. Ради спасения Франции от бесчестья он был готов на всё, вплоть до самопожертвования.
Мак-Магон, утомлённый и угрюмый, погряз в размышлениях, словно в болоте. Неожиданно он нарушил тишину:
— Де Ла Рош, я всё ещё сомневаюсь… Сможем ли мы? Это так безумно, так рискованно… Я боюсь, что в попытке избежать позора мы навлечём на себя ещё большую катастрофу.
Де Ла Рош пришпорил коня, слегка опередив генерала, чтобы посмотреть ему в глаза. В его тоне не было ни тени упрека или насмешки, лишь искренняя забота:
— Генерал, я понимаю ваши опасения. Конечно, этот план не лишён риска. Но разве у нас есть другой выход? Если мы ничего не предпримем, нас просто раздавят, как червей. И тогда позор будет неизбежен.
— Но если мы проиграем… Сколько людей мы погубим впустую? — в голосе Мак-Магона слышалась мука. — Я не хочу быть виновником бессмысленной гибели своих солдат.
— Генерал, никто не хочет крови. Но иногда, чтобы отстоять свою честь, приходится идти на жертвы. Ваши солдаты не трусы. Они готовы сражаться за Францию, готовы отдать жизнь за свою Родину. И наш долг — дать им шанс проявить свою доблесть.
— Все детали продуманы, де Ла Рош? — продолжал сомневаться Мак-Магон. — Вы уверены, что кавалерия Галифе сможет прорвать окружение? А что, если корпус де Файи не успеет подойти вовремя?
Де Ла Рош вздохнул. Он понимал, что генералу нужна поддержка, нужно убедиться, что все возможные риски учтены.
— Генерал, я продумал каждый шаг, каждую мелочь. Кавалерия Галифе — лучшие всадники во Франции. Они прорвут окружение, я уверен. А корпус де Файи… Они измотаны, это правда. Но они знают, что от них зависит наш успех. Они придут.
Мак-Магон надолго замолчал, словно переваривая услышанное. Тишину нарушали лишь стук копыт и дыхание лошадей. Наконец генерал поднял голову и посмотрел на де Ла Роша.
— Хорошо, де Ла Рош. Я вам верю. Вы — моя последняя надежда. Но если этот план провалится… Я не знаю, что тогда будет.
Де Ла Рош мягко улыбнулся.
— Маршал, не думайте о плохом. Думайте о победе. Мы французы, и мы способны на чудо.
Он знал, что было бы глупо обещать маршалу лёгкую победу. Впереди их ждала тяжёлая, кровопролитная битва. Но он также знал, что Мак-Магону нужна вера, нужна уверенность в том, что всё не напрасно. И он был готов стать этой верой, этой уверенностью, даже если это будет стоить ему жизни. Потому что для него Франция была дороже всего на свете.
Шесть часов утра. Первый слабый проблеск солнца, пробившись сквозь плотную завесу тумана, озарил арену грядущей трагедии. Этот бледный луч, пронзив хмурое небо, осветил долину, словно театральные софиты, выхватывая из полумрака каждую деталь, каждую травинку, каждый испуганный взгляд. По приказу маршала Мак-Магона, отданному с дрожью в голосе, французская артиллерия обрушила на прусские позиции огненный шквал. Неистовый, но отчаянный порыв — последняя надежда ошеломить врага, прорвать оборону, внести смятение в его отлаженные ряды. Орудия извергали огонь, грохот сливался в оглушительный рев, земля дрожала под ногами, воздух наполнился едким дымом и запахом пороха. Это была симфония смерти, трагическая прелюдия к неминуемой катастрофе.
Однако прусская артиллерия, похожая на оживший кошмар, отвечала с убийственной точностью и мощью, намного превосходящей французскую. Беспощадный ответный огонь обрушился на наступающих, сея хаос и разрушения. Снаряды, рассекая воздух с дьявольским визгом, падали в гущу французских колонн, разрывая солдат на куски, превращая землю в кровавое месиво. Французская атака захлебнулась в этом аду огня и стали. Ряды наступающих редели с каждой секундой, подобно воску, тающему от пламени свечи. Ярость прусского огня лишь усиливалась, превращая некогда стройные ряды в разрозненные группы отчаявшихся людей.
Мак-Магон, несмотря на обрушившийся на него град снарядов, оставался недвижим, как скала, о которую разбиваются волны. Он осознавал шаткость своего положения, понимал, что малейшее промедление грозит полным крахом. Его долг — вдохнуть мужество в дрогнувшие сердца солдат, превратить разрозненные части в единую, неудержимую силу. Он скакал вдоль линии фронта, словно всадник Апокалипсиса, не боясь ни пуль, ни осколков, и его голос, громоподобный и властный, возвышался над адским грохотом сражения.
– Сыны Франции, вперёд! Докажите этим пруссакам, что вы – потомки великих героев! За Францию! За Императора! В атаку!
Под влиянием его неукротимой воли солдаты, забыв о страхе и боли, с новой силой бросились в бой, подобно разъярённому потоку, сносящему всё на своём пути.
Полковник де Ла Рош, неотступно следовавший за Мак-Магоном, не ограничивался ролью наблюдателя. Неустанно анализируя ситуацию на поле боя, он выявлял новые цели для артиллерийского огня, направлял резервные подразделения на наиболее уязвимые участки фронта. Он был глазами и ушами генерала, его правой рукой, незаменимым соратником в этом аду.
Он прекрасно видел, как продвижение французов замедляется под градом вражеских снарядов. Солдаты падали замертво, их товарищи, охваченные отчаянием, теряли волю к борьбе. Он понимал, что необходимо предпринять отчаянный шаг, способный переломить ход битвы.
— Маршал! — перекричал он грохот сражения. — Необходимо немедленно ввести в бой кавалерию! Пусть они прорвут прусскую оборону и дадут передышку пехоте!
Мак-Магон на мгновение заколебался. Бросить кавалерию в такую мясорубку — огромный риск, но другого выхода, казалось, не было.
— Галифе! — прогремел над полем боя его мощный голос. — В атаку! За Францию!
И тогда, словно извержение вулкана, французская кавалерия под предводительством генерала Галифе обрушилась на врага. Всадники, подобно разъярённым стихиям, неслись вперёд, сметая всё на своём пути. Звенящие сабли, отражая лучи восходящего солнца, словно молнии, поражали пруссаков, наводя ужас и смятение. Ла Рош, словно одержимый духом войны, неудержимо врезался в гущу прусских рядов. Ощущая в руках тяжесть сабли, он отбросил все размышления, оставив место лишь животной ярости и холодному расчёту. Конь, чувствуя волю хозяина, с остервенением бросался вперёд, прокладывая путь сквозь ряды врагов. Полковник, словно единое целое со своим конем, стал смертоносным вихрем, сметающим всё на своём пути.
Внезапно перед ним возник прусский пехотинец, молодой, испуганный, с трясущимися руками, держащими штык. Де Ла Рош не колебался. Одним стремительным движением он уклонился от удара, и его сабля, словно молния, обрушилась на врага. Лезвие, вонзившись в плечо, перерубило кость, лишив пруссака возможности сопротивляться. Тот лишь успел издать короткий крик, прежде чем рухнуть на землю, заливая кровью траву.
Не успел де Ла Рош опомниться, как на него набросился другой пруссак, огромный детина с багровым лицом, сжимающий в руках алебарду. Его удар был мощным и стремительным, но де Ла Рош в последний момент уклонился, и острие алебарды лишь скользнуло по его мундиру. Конь, почувствовав опасность, встал на дыбы, позволив полковнику нанести ответный удар. Сверкнувшая в лучах солнца сабля отрубила пруссаку руку, державшую алебарду. Обезоруженный враг, обезумев от боли, закричал, но Де Ла Рош не дал ему шанса. Еще один удар, и пруссак рухнул на землю, его голова отделилась от тела, словно спелый плод, упавший с дерева.
Сражение продолжалось. Де Ла Рош рубил направо и налево, его сабля не знала пощады. Каждый удар был точным и смертоносным, каждый взмах — воплощением французской ярости. Вокруг него лежали тела прусских солдат, их кровь смешивалась с грязью и порохом, создавая жуткую картину войны. Он действовал безжалостно, но без ненависти. Он убивал не ради удовольствия, а ради спасения Франции, ради своих солдат, ради своей чести.
Но, несмотря на его героизм, прусская оборона оставалась стойкой. Их солдаты, дисциплинированные и хорошо обученные, упорно сопротивлялись, не давая кавалерии прорвать фронт. Атака захлёбывалась, и Де Ла Рош понимал, что время на исходе.
Взгляд Ла Роша остановился на фигуре прусского офицера, возвышавшегося над полем боя, словно зловещий маяк. Высокий, худощавый, с надменным выражением лица, он выкрикивал приказы, жестами направляя своих солдат, организуя их оборону, словно играя в шахматы, где пешками были живые люди. В голове Ла Роша мгновенно созрела мысль, вспыхнувшая, словно искра в пороховом погребе: уничтожить его — значит посеять хаос в рядах врага, внести сумятицу, дать своим уставшим и израненным солдатам шанс на долгожданный прорыв.
Не теряя ни мгновения, презрев опасность, он направил своего коня, словно выпущенную стрелу, прямо на офицера, пробиваясь сквозь плотный строй прусских солдат. Те, ошеломлённые внезапным натиском, не успевали среагировать, падали под копыта коня или становились жертвами смертоносной сабли Ла Роша.
Прусский офицер, заметив приближающуюся угрозу, проявил незаурядное хладнокровие. Презрительно усмехнувшись, он выхватил шпагу, отточенную и блестящую, как змеиный зуб, и приготовился к схватке. Его движения были плавными и уверенными, свидетельствовавшими о годах тренировок и бесчисленных поединках. Он держал шпагу с грацией и достоинством, присущими потомственному аристократу.
Ла Рош, охваченный безумным порывом ярости, презирал смерть. Он парировал удары пруссака с лёгкостью и изяществом, словно играючи, его сабля металась в воздухе, подобно молнии, отражая солнечные лучи. Каждый его выпад был наполнен силой и решимостью, каждый удар — смертельно опасен. Это был уже не просто опытный офицер, а воплощение самой войны, неумолимой и безжалостной.
Скрежет стали, словно предсмертный стон, разносился над полем боя. Пруссак, несмотря на свою выучку и мастерство, начал уступать натиску Де Ла Роша. Ярость француза, подпитываемая ненавистью к захватчикам, превосходила все его умения и навыки.
И вот, в один из моментов, когда сабли сошлись в смертельном танце, когда оба противника были на пределе своих возможностей, Де Ла Рош, собрав последние силы, нанёс сокрушительный удар. Сабля, пронзив воздух, словно раскалённая игла, достигла цели. Прусский офицер с искажённым от боли лицом рухнул на землю, его шпага выпала из ослабевшей руки. По его белоснежному мундиру расползалось красное пятно, свидетельствующее о его поражении. Жизнь медленно покидала его, словно вода, вытекающая из разбитого сосуда.
Уничтожив офицера, де Ла Рош огляделся. Прусские солдаты, лишившись руководства, начали терять строй и координацию. Этот момент нужно было использовать. Он сорвал с себя плащ, под которым был спрятан сигнальный флаг.
— Артиллерия! Огонь по позиции два-четыре! — заорал он во всю глотку, размахивая флагом. — Уничтожить их!
Французские артиллеристы, получив сигнал, немедленно открыли огонь. Снаряды, выпущенные с невероятной точностью, обрушились на прусскую позицию, разрывая её в клочья. Взрывы сотрясали землю, в воздух взлетали обломки, куски тел, перемешанные с грязью и кровью. Прусские солдаты, лишённые защиты, гибли под этим смертоносным дождём. Паника охватила их ряды.
Ла Рош, видя успех своей атаки, радостно закричал:
— Вперед, солдаты! Это наш шанс! За Францию!
И, словно по мановению волшебной палочки, французская армия, воодушевлённая примером своего полковника, вновь бросилась в атаку. Они бежали вперёд, не страшась смерти, ведомые жаждой победы и ненавистью к захватчикам. Начался долгожданный прорыв. Французские солдаты разрывали вражеские ряды, словно хищники, терзающие свою добычу. В их измученных глазах вновь засияла надежда.
Эта отчаянная атака — последняя попытка переломить ход сражения, дать шанс французской армии выстоять. Однако успех этого рискованного предприятия зависел от удачи, от мужества каждого солдата, от непредсказуемой воли судьбы.
Высоты Илье представляли собой не только стратегически важную точку, но и воплощение суровой, неумолимой силы, бросающей вызов каждому, кто осмелится ступить на их каменистые склоны. Их задача — тараном прорвать стальное кольцо прусской осады, разорвать удушающую хватку, сжимавшую Францию. Но сами горы с их мрачным великолепием словно предсказывали, что цена этой победы будет непомерно высока.
Кавалерия генерала Галифе — не просто отряд всадников, а воплощённая стремительность, бурлящая энергия, готовая в любой момент вырваться на свободу. Они представляли собой вихрь стали, кожи и животной ярости, где каждый конь — воплощение мощи, а каждый всадник — образец хладнокровного мужества. Их строй — плотный, единый — дышал силой, способной сокрушить любое препятствие. Их сабли, отполированные до зеркального блеска, жадно ловили отблески рассвета, обещая врагу лишь смерть и разрушение. Задачей этого отряда было не просто прорваться сквозь ряды противника, но и посеять в них панику, внести хаос и смятение, превратить стройные ряды в обезумевшую толпу. Это должна была быть молниеносная атака, подобная удару грома, оглушающая и парализующая волю к сопротивлению.
Остатки корпуса де Файи представляли собой жалкое, но от этого еще более трогательное зрелище. Эти измученные, истерзанные боями солдаты, на лицах которых читались усталость и разочарование, все еще сохраняли искру надежды. Их поредевшие ряды, выцветшие мундиры, изношенные сапоги — все говорило о пережитых ими страданиях. Но в их глазах, несмотря ни на что, горел огонь, неугасимое пламя верности Франции. Эти люди, прошедшие через ад, заслуживали передышки, глотка свежего воздуха, шанса на спасение, пусть даже призрачного. Их задача — соединиться с кавалерией Галифе, образовать единый кулак, способный нанести решающий удар. Это объединение сил — сложная, рискованная операция, требующая чёткой координации и несгибаемой воли.
Судьба этого дня, судьба Шалонской армии, судьба Франции висели на волоске. Все зависело от точности расчетов, скорости исполнения, мужества солдат и, конечно, от Ее Величества Случайности. Но в воздухе, несмотря на все усилия командования, витало тягостное предчувствие, зловещий шепот, напоминающий о том, что рок неумолим, что предопределенность сильнее любых усилий, что трагическая развязка уже неизбежна. Эта армия, обречённая на поражение, словно жертва, идущая на заклание, могла лишь достойно встретить свою участь, не уронив чести Франции.
Покрытая инеем земля тихо хрустела под копытами коней. Полковник де Ла Рош, словно навязчивая мысль, неотступно следовал за маршалом Мак-Магоном. Не адъютант, не советник, а скорее проекция воли генерала, его альтер-эго, бесшумно перечисляющее варианты, выявляющее уязвимые места в прусской армии. Он всматривался в ночную тьму, словно хищник, ищущий жертву, в то время как большинство видело лишь непроглядный мрак. Он ехал плечом к плечу с Мак-Магоном, но казалось, что он повсюду, словно незримо направляя его решения. Вся его сущность кричала: «Вперёд!», когда другие шептали: «Отступать». Он был сердцем отчаянного плана, кровью, наполняющей его жилы, непоколебимой верой в возможность триумфа.
В его взгляде горел внутренний огонь, яркий и неугасимый. Этот огонь, поддерживая тлеющее пламя французской отваги, разгонял сумерки сомнений, вселял твёрдость духа. Ради спасения Франции от бесчестья он был готов на всё, вплоть до самопожертвования.
Мак-Магон, утомлённый и угрюмый, погряз в размышлениях, словно в болоте. Неожиданно он нарушил тишину:
— Де Ла Рош, я всё ещё сомневаюсь… Сможем ли мы? Это так безумно, так рискованно… Я боюсь, что в попытке избежать позора мы навлечём на себя ещё большую катастрофу.
Де Ла Рош пришпорил коня, слегка опередив генерала, чтобы посмотреть ему в глаза. В его тоне не было ни тени упрека или насмешки, лишь искренняя забота:
— Генерал, я понимаю ваши опасения. Конечно, этот план не лишён риска. Но разве у нас есть другой выход? Если мы ничего не предпримем, нас просто раздавят, как червей. И тогда позор будет неизбежен.
— Но если мы проиграем… Сколько людей мы погубим впустую? — в голосе Мак-Магона слышалась мука. — Я не хочу быть виновником бессмысленной гибели своих солдат.
— Генерал, никто не хочет крови. Но иногда, чтобы отстоять свою честь, приходится идти на жертвы. Ваши солдаты не трусы. Они готовы сражаться за Францию, готовы отдать жизнь за свою Родину. И наш долг — дать им шанс проявить свою доблесть.
— Все детали продуманы, де Ла Рош? — продолжал сомневаться Мак-Магон. — Вы уверены, что кавалерия Галифе сможет прорвать окружение? А что, если корпус де Файи не успеет подойти вовремя?
Де Ла Рош вздохнул. Он понимал, что генералу нужна поддержка, нужно убедиться, что все возможные риски учтены.
— Генерал, я продумал каждый шаг, каждую мелочь. Кавалерия Галифе — лучшие всадники во Франции. Они прорвут окружение, я уверен. А корпус де Файи… Они измотаны, это правда. Но они знают, что от них зависит наш успех. Они придут.
Мак-Магон надолго замолчал, словно переваривая услышанное. Тишину нарушали лишь стук копыт и дыхание лошадей. Наконец генерал поднял голову и посмотрел на де Ла Роша.
— Хорошо, де Ла Рош. Я вам верю. Вы — моя последняя надежда. Но если этот план провалится… Я не знаю, что тогда будет.
Де Ла Рош мягко улыбнулся.
— Маршал, не думайте о плохом. Думайте о победе. Мы французы, и мы способны на чудо.
Он знал, что было бы глупо обещать маршалу лёгкую победу. Впереди их ждала тяжёлая, кровопролитная битва. Но он также знал, что Мак-Магону нужна вера, нужна уверенность в том, что всё не напрасно. И он был готов стать этой верой, этой уверенностью, даже если это будет стоить ему жизни. Потому что для него Франция была дороже всего на свете.
***
Шесть часов утра. Первый слабый проблеск солнца, пробившись сквозь плотную завесу тумана, озарил арену грядущей трагедии. Этот бледный луч, пронзив хмурое небо, осветил долину, словно театральные софиты, выхватывая из полумрака каждую деталь, каждую травинку, каждый испуганный взгляд. По приказу маршала Мак-Магона, отданному с дрожью в голосе, французская артиллерия обрушила на прусские позиции огненный шквал. Неистовый, но отчаянный порыв — последняя надежда ошеломить врага, прорвать оборону, внести смятение в его отлаженные ряды. Орудия извергали огонь, грохот сливался в оглушительный рев, земля дрожала под ногами, воздух наполнился едким дымом и запахом пороха. Это была симфония смерти, трагическая прелюдия к неминуемой катастрофе.
Однако прусская артиллерия, похожая на оживший кошмар, отвечала с убийственной точностью и мощью, намного превосходящей французскую. Беспощадный ответный огонь обрушился на наступающих, сея хаос и разрушения. Снаряды, рассекая воздух с дьявольским визгом, падали в гущу французских колонн, разрывая солдат на куски, превращая землю в кровавое месиво. Французская атака захлебнулась в этом аду огня и стали. Ряды наступающих редели с каждой секундой, подобно воску, тающему от пламени свечи. Ярость прусского огня лишь усиливалась, превращая некогда стройные ряды в разрозненные группы отчаявшихся людей.
Мак-Магон, несмотря на обрушившийся на него град снарядов, оставался недвижим, как скала, о которую разбиваются волны. Он осознавал шаткость своего положения, понимал, что малейшее промедление грозит полным крахом. Его долг — вдохнуть мужество в дрогнувшие сердца солдат, превратить разрозненные части в единую, неудержимую силу. Он скакал вдоль линии фронта, словно всадник Апокалипсиса, не боясь ни пуль, ни осколков, и его голос, громоподобный и властный, возвышался над адским грохотом сражения.
– Сыны Франции, вперёд! Докажите этим пруссакам, что вы – потомки великих героев! За Францию! За Императора! В атаку!
Под влиянием его неукротимой воли солдаты, забыв о страхе и боли, с новой силой бросились в бой, подобно разъярённому потоку, сносящему всё на своём пути.
Полковник де Ла Рош, неотступно следовавший за Мак-Магоном, не ограничивался ролью наблюдателя. Неустанно анализируя ситуацию на поле боя, он выявлял новые цели для артиллерийского огня, направлял резервные подразделения на наиболее уязвимые участки фронта. Он был глазами и ушами генерала, его правой рукой, незаменимым соратником в этом аду.
Он прекрасно видел, как продвижение французов замедляется под градом вражеских снарядов. Солдаты падали замертво, их товарищи, охваченные отчаянием, теряли волю к борьбе. Он понимал, что необходимо предпринять отчаянный шаг, способный переломить ход битвы.
— Маршал! — перекричал он грохот сражения. — Необходимо немедленно ввести в бой кавалерию! Пусть они прорвут прусскую оборону и дадут передышку пехоте!
Мак-Магон на мгновение заколебался. Бросить кавалерию в такую мясорубку — огромный риск, но другого выхода, казалось, не было.
— Галифе! — прогремел над полем боя его мощный голос. — В атаку! За Францию!
И тогда, словно извержение вулкана, французская кавалерия под предводительством генерала Галифе обрушилась на врага. Всадники, подобно разъярённым стихиям, неслись вперёд, сметая всё на своём пути. Звенящие сабли, отражая лучи восходящего солнца, словно молнии, поражали пруссаков, наводя ужас и смятение. Ла Рош, словно одержимый духом войны, неудержимо врезался в гущу прусских рядов. Ощущая в руках тяжесть сабли, он отбросил все размышления, оставив место лишь животной ярости и холодному расчёту. Конь, чувствуя волю хозяина, с остервенением бросался вперёд, прокладывая путь сквозь ряды врагов. Полковник, словно единое целое со своим конем, стал смертоносным вихрем, сметающим всё на своём пути.
Внезапно перед ним возник прусский пехотинец, молодой, испуганный, с трясущимися руками, держащими штык. Де Ла Рош не колебался. Одним стремительным движением он уклонился от удара, и его сабля, словно молния, обрушилась на врага. Лезвие, вонзившись в плечо, перерубило кость, лишив пруссака возможности сопротивляться. Тот лишь успел издать короткий крик, прежде чем рухнуть на землю, заливая кровью траву.
Не успел де Ла Рош опомниться, как на него набросился другой пруссак, огромный детина с багровым лицом, сжимающий в руках алебарду. Его удар был мощным и стремительным, но де Ла Рош в последний момент уклонился, и острие алебарды лишь скользнуло по его мундиру. Конь, почувствовав опасность, встал на дыбы, позволив полковнику нанести ответный удар. Сверкнувшая в лучах солнца сабля отрубила пруссаку руку, державшую алебарду. Обезоруженный враг, обезумев от боли, закричал, но Де Ла Рош не дал ему шанса. Еще один удар, и пруссак рухнул на землю, его голова отделилась от тела, словно спелый плод, упавший с дерева.
Сражение продолжалось. Де Ла Рош рубил направо и налево, его сабля не знала пощады. Каждый удар был точным и смертоносным, каждый взмах — воплощением французской ярости. Вокруг него лежали тела прусских солдат, их кровь смешивалась с грязью и порохом, создавая жуткую картину войны. Он действовал безжалостно, но без ненависти. Он убивал не ради удовольствия, а ради спасения Франции, ради своих солдат, ради своей чести.
Но, несмотря на его героизм, прусская оборона оставалась стойкой. Их солдаты, дисциплинированные и хорошо обученные, упорно сопротивлялись, не давая кавалерии прорвать фронт. Атака захлёбывалась, и Де Ла Рош понимал, что время на исходе.
Взгляд Ла Роша остановился на фигуре прусского офицера, возвышавшегося над полем боя, словно зловещий маяк. Высокий, худощавый, с надменным выражением лица, он выкрикивал приказы, жестами направляя своих солдат, организуя их оборону, словно играя в шахматы, где пешками были живые люди. В голове Ла Роша мгновенно созрела мысль, вспыхнувшая, словно искра в пороховом погребе: уничтожить его — значит посеять хаос в рядах врага, внести сумятицу, дать своим уставшим и израненным солдатам шанс на долгожданный прорыв.
Не теряя ни мгновения, презрев опасность, он направил своего коня, словно выпущенную стрелу, прямо на офицера, пробиваясь сквозь плотный строй прусских солдат. Те, ошеломлённые внезапным натиском, не успевали среагировать, падали под копыта коня или становились жертвами смертоносной сабли Ла Роша.
Прусский офицер, заметив приближающуюся угрозу, проявил незаурядное хладнокровие. Презрительно усмехнувшись, он выхватил шпагу, отточенную и блестящую, как змеиный зуб, и приготовился к схватке. Его движения были плавными и уверенными, свидетельствовавшими о годах тренировок и бесчисленных поединках. Он держал шпагу с грацией и достоинством, присущими потомственному аристократу.
Ла Рош, охваченный безумным порывом ярости, презирал смерть. Он парировал удары пруссака с лёгкостью и изяществом, словно играючи, его сабля металась в воздухе, подобно молнии, отражая солнечные лучи. Каждый его выпад был наполнен силой и решимостью, каждый удар — смертельно опасен. Это был уже не просто опытный офицер, а воплощение самой войны, неумолимой и безжалостной.
Скрежет стали, словно предсмертный стон, разносился над полем боя. Пруссак, несмотря на свою выучку и мастерство, начал уступать натиску Де Ла Роша. Ярость француза, подпитываемая ненавистью к захватчикам, превосходила все его умения и навыки.
И вот, в один из моментов, когда сабли сошлись в смертельном танце, когда оба противника были на пределе своих возможностей, Де Ла Рош, собрав последние силы, нанёс сокрушительный удар. Сабля, пронзив воздух, словно раскалённая игла, достигла цели. Прусский офицер с искажённым от боли лицом рухнул на землю, его шпага выпала из ослабевшей руки. По его белоснежному мундиру расползалось красное пятно, свидетельствующее о его поражении. Жизнь медленно покидала его, словно вода, вытекающая из разбитого сосуда.
Уничтожив офицера, де Ла Рош огляделся. Прусские солдаты, лишившись руководства, начали терять строй и координацию. Этот момент нужно было использовать. Он сорвал с себя плащ, под которым был спрятан сигнальный флаг.
— Артиллерия! Огонь по позиции два-четыре! — заорал он во всю глотку, размахивая флагом. — Уничтожить их!
Французские артиллеристы, получив сигнал, немедленно открыли огонь. Снаряды, выпущенные с невероятной точностью, обрушились на прусскую позицию, разрывая её в клочья. Взрывы сотрясали землю, в воздух взлетали обломки, куски тел, перемешанные с грязью и кровью. Прусские солдаты, лишённые защиты, гибли под этим смертоносным дождём. Паника охватила их ряды.
Ла Рош, видя успех своей атаки, радостно закричал:
— Вперед, солдаты! Это наш шанс! За Францию!
И, словно по мановению волшебной палочки, французская армия, воодушевлённая примером своего полковника, вновь бросилась в атаку. Они бежали вперёд, не страшась смерти, ведомые жаждой победы и ненавистью к захватчикам. Начался долгожданный прорыв. Французские солдаты разрывали вражеские ряды, словно хищники, терзающие свою добычу. В их измученных глазах вновь засияла надежда.
Эта отчаянная атака — последняя попытка переломить ход сражения, дать шанс французской армии выстоять. Однако успех этого рискованного предприятия зависел от удачи, от мужества каждого солдата, от непредсказуемой воли судьбы.
