Конечно, это Ильюше все следователь внушил. Для этого фэбээровца Лёнечка являлся подозреваемый, даже к гадалке не ходи. А Ильюша… Лёнечка вздохнул. Кто же легко сможет перенести предательство дорогого человека? Тут у кого хочешь, сдадут нервы. А он, Лёнечка, даже не в состоянии помочь ему. Ильюша конечно успокоится, Лёнечку оправдают, и тогда Ильюша поймет, как обидел его. Лёнечка, конечно же, простит его и все у них будет хорошо, даже лучше прежнего. Ведь Ильюше придется заглаживать перед ним свою вину. Только Лёнечка не мог взять в толк, зачем же его сразу арестовывать, ведь он все-таки лицо пострадавшее.
Все прояснилось в мрачной допросной участка, что находился в старом, еще дореволюционных времен, двухэтажном здании с толстыми кирпичными стенами, высоченными потолочными сводами и крутыми лестничными пролетами. В темной пустой комнате, куда привели Лёнечку, один угол закрывал полукруглый, похожий на колонну, выступ, являвшийся раньше печкой. Под самым потолком в толще стены небольшая ниша обозначала зарешеченное оконце. Прямо каземат какой-то. В этом каземате находился стол и два стула. За столом сидел уже знакомый фэбээровец.
- Меня зовут Троекуров Петр Федорович, - представился следователь фэбээровец, продолжая заполнять какую-то новую форму, которую достал из папки. – Буду вести дело об ограблении «СиДи и смотри».
Лёнечка с интересом посмотрел на человека носящего аристократическую фамилию и Петр Федорович, словно почувствовав его взгляд, поморщился, не отрываясь от своей писанины.
Потом пошли странные вопросы. Лёнечка лишь вжимал голову в плечи, не понимая к чему эти расспросы. Например, как давно он планировал ограбить Фотиева? Знал ли где, вышеозначенный гражданин, хранит деньги? И что не поделил с дружками, раз они так сильно отделала его? И, кстати, кто эти дружки?
- Как вы можете такое говорить? – возмутился Лёнечка, дрожа подбородком. – Я не грабил Илью Валерьевича! Почему вы меня обвиняете?
- Потому что камера сломана и сломал ее кто-то из вас, работающих в магазине. Коростылева?
- Не… - мотнул головой Лёнечка. – Она не могла.
- Это почему же? – удивился такой уверенности следователь.
- Так мы же все время находимся на глазах друг у друга, - честно признался он.
- Верно, - согласился Троекуров. – Но вот по показаниям Фотиева, обязанность закрывать магазин, включать и выключать сигнализацию, лежит на Коростылевой. Так что если говорить о возможностях, то они у нее были.
- Ну, не знаю, - подумав, сказал Лёнечка, - мы же все время уходили вместе. Да и зачем ей это?
- Вы знаете, почему Корстылева уволилась?
- Платили мало, а она снимает квартиру.
- И это тоже, но главное из-за домогательств Фотиева. Он приставал к ней, так что месть с ее стороны не исключена. Ты же намеренно втерся к нему в доверие, вызнал о деньгах и коде сейфа. Очевидно, Коростылева знала о твоих подельниках и была в сговоре с вами.
- Кто? – не мог поверить в эту нелепость Лёнечка. Слова Троекурова подействовали как удар пыльного мешка по голове, заставив навернуться слезы на глаза. - Наташка? И Ильюша не мог приставать к ней, она его не интересовала.
- И твоих дружков она не знала?
- Они не мои друзья, - упрямо повторил парень. Абсурдность происходящего просто подавляла его. Он был готов к роли подозреваемого, но чтобы его вот так, прямо и категорически обвинили в ограблении — это слишком! – Я их сегодня первый раз увидел. Думал покупатели.
- И Коростылева о твоей связи с Фотиевым не знала? - Резко меняя тему, поинтересовался следователь, окидывая подозреваемого цепким неприязненным взглядом.
- Не знала, - упавшим голосом прошептал Лёнечка.
- А почему? Разве вы не подружки?
- Постольку поскольку, - пожав плечами, шмыгнул носом Лёнечка, принимая его оскорбительный вопрос как само собой разумеещееся. Ему уже было все равно, его и так словно вываляли в грязи.
- Соперницы? – с издевкой хмыкнул следователь, разглядывая подследственного с жесткой брезгливой внимательностью, словно препарированную лягушку.
- Типа того, - обреченно признался Ленечка. – Я не хотел, чтобы Наташка знала о нас с Ильей Валерьевичем.
- Почему? – деланно удивился Троекуров. – Чувствовал, что не сможешь отбить у нее Фотиева?
А когда Лёнечка лишь неопределенно пожал плечами, продолжал неприятным голосом:
- Забавно… В делах с любовным треугольником зачинщиком как правило бывают бабы. Но ты ведь равнодушен к бабам, а вот Фотеев нет, потому и расклад очевиден. Ты узнал, что твой любовник приставал к Коростылевой, что видно из записей камер видеонаблюдений недельной давности. И решил отомстить обоим. Разве не так?
- Что? Нет! Это не правда! Вы… врете!
Удар по лицу прекратил, начавшуюся было истерику и Лёнечка сник, молча глотая слезы.
- Если не ты взял деньги, то Коростылева. Очень уж она вовремя уехала по делам. Так? – вкрадчиво спросил следователь, явно рассчитывая на положительный ответ. Потому что слизняк, что сидел перед ним, чтобы спастись, сейчас взахлеб начнет стучать на всех, кого знает и не знает.
- Не-е… - вяло мотнул головой Лёнечка, всхлипывая, - у нее характер не такой. Поругаться – это да, но мстить по-тихому не ее…
- Ты как следует подумал, прежде чем ответить мне? – Процедил следователь, вытирая руку влажной салфеткой. – Не перевариваю таких как ты…
- И что! – взвизгнул Лёнечка, доведенный до отчаяния.
- А ничего, - холодно ответил Троекуров. – Ты безвольное существо и без дружков сам это дело не провернул бы. Признайся, что ты наводчик и не трать больше свое и мое время.
- Я не делала этого, - сник Лёнечка, икая и всхлипывая. – Я не виноват. Я не грабил Илью Валерьевича.
- Вот ведь, мразенышь! – выругался раздосадованный следователь, терпение которого было на исходе. – Ну, раз ты такой несговорчивый придется тебе здесь заночевать. Я имею право задержать тебя на сутки. Шагай, - встал Троекуров из-за стола.
И Лёнечка послушно последовал за нами по казенному, выкрашенному зеленой краской коридору с рядами сидений вдоль стен и дверьми с табличками. У него не было ни сил ни желания сопротивляться, потому что следователю Троекурову не нужна была правда. Ему нужно было Лёничкино признание, которое подтвердит его собственную версию. Фэбээровец решительно и упрямо гнул свое, где уж Лёнечке совладать с ментовским напором. Они спустились по лестнице вниз и снова прошли коридором уже с железными дверьми и с тусклыми лампами дневного света под потолком, пока не остановились перед перегораживающей коридор решеткой. Возле нее сидел пожилой кряжистый полицейский с густыми прокуренными усами и читал газету.
- Хай, вертухай! – с фамильярной развязностью поприветствовал его Троекуров, и когда охранник строго глянул на него поверх очков, кивнув на Лёнечку, велел: - Определи-ка этого к Мяхеру. Пусть посидит, подумает.
Охранник перевел взгляд на хлюпающего Лёнечку, снял очки, сложил газету и, встав, забрал из ящика стола ключи.
- К Мяхеру, - со значением повторил следователь. – Слышал?
- Слышать-то, слышал, - степенно проговорил охранник, поворачивая ключ в замке решетки. – Только кто потом будет отвечать за последствия? Пошли, - скомандовал он задержанному, взяв его за локоть.
- Не-не надо меня к Мяхеру, - забеспокоился вконец запуганный Лёнечка, понимая, что уже не выдержит нового испытания. - Господин следователь, не надо меня к Мяхеру, - запричитал он. – Что хотите, скажу… только не надо туда… - рванулся он к Троекурову, удерживаемый охранником, похожий на зареванного ребенка, не желавшего идти в садик.
Лёнечка уже видел, как подвергается насилию со стороны ужасного Мяхера, которого опасается даже охранник, что подталкивал его к концу коридора где темнела дверь страшной камеры.
- Это потому что я гей, да?! – В отчаянии взвизгнул Лёнечка, оглянувшись.
Но Троекурова возле решетки уже не было, а Лёнечке не хотелось в камеру где его поджидал новый кошмар.
- Успокойся, - подтолкнул его в спину жесткий кулак старого охранника, когда он открыл перед ним заскрежетавшую ржавыми петлями дверь.
И ему ничего не оставалось, как переступить роковой порог. Он пропал, понял про себя Лёнечка, когда за ним с лязгом захлопнулась стальная дверь, а в замке со зловеще повернулся ключ. Вжав голову в плечи, узник робко огляделся. Камера как камера, с двухярусными нарами по обеим сторонам. Между ними проход, а под темным сводом потолка в толще стены глубокая ниша окна. Его опасения были напрасны, камера оказалась пуста. То есть он в ней был совершенно один. С облегчением выдохнув, Лёнечка спрятал ладони подмышки, чтобы хоть немного согреться, сел на нижние нары и бессознательно раскачиваясь взад-вперед, внимательно огляделся. Должно быть, в паническом страхе он не так понял угрозы следователя Троекурова, приняв здешнюю достопримечательность места за реального уголовника-отморозка.
Лёнечка уже заметил, что участок располагался в старом здании построенного, должно быть, еще с середины девятнадцатого века, если не раньше и изначально являвшееся каталажкой. Так что неудивительно, что узилище имело свою легенду, как какой-нибудь средневековый замок. И камера, в которую определили несчастного Лёнечку, просто называлась именем когда-то особо строптивого злодея заключенного. Чем именно этот заключенный так отличился, знать Лёнечке как-то не хотелось. Не парило вообще. Как не хотелось думать, что этот Мяхер все-таки реальное лицо и его, просто напросто, вызвали на допрос, и он сейчас вернется. От одной этой мысли Лёнечку начинало тошнить. Только следов чьего-то присутствия в камере не было. Никаких вещей, вроде окурка или помятой алюминиевой кружки не наблюдалось. Немного успокоившись на счет опасного и очень нежелательного соседства, Лёнечка начал думать, что с ним будет дальше.
Но на ум приходила лишь пугающе темная глухая стена, которой заканчивался коридор, а камера этого Мяхера была последней, как раз в темном тупике. Лёнечка поежился. Эта стена с отвалившимися кусками толстой покрашенной штукатурки, что обнажала кирпичную кладку, навевала могильную тоску. Невольно вспоминалось, что перед такой вот стеной, выстрелом в затылок, казнили неугодных, о которых никто и никогда не узнает.
Прерывисто вздохнув, сломленный, измученный душевными и физическими страданиями, опустошенный и разбитый Лёнечка, не видя выхода из ситуации в которую попал, залез на верхние нары и, свернувшись калачиком, лег лицом к стене. Даже плакать не было сил. Побитое тело ныло, ушибы горели, из носа снова пошла кровь, пачкая застиранную наволочку плоской подушки. Испугавшись, что будет наказан за порчу казенного имущества, Лёнечка вытер нос ладонью, которую обтер о покрашенную искарябанную стену. Все же, как бы паршиво ни было, но его оставили в покое. Но надолго ли эта передышка и что с ним будет дальше? Поверят, конечно, не ему, а Ильюше. И что будет с мамой? Где взять такие деньжищи, если суд потребует возместить ущерб причиненный Ильюше? Единственное, что он может сделать – это договориться с ним, просить, обещать, умолять. Лёнечка лежал и лил слезы, жалея себя, пока не уснул. Именно в это время под кровавым мазком, оставленной его ладонью, слабым голубым свечением проступили через слой краски выцарапанные когда-то на кирпичной основе стены корявые буквы, сложившиеся в слова: «Етит твою налево». Надпись слабо мерцала над головой мирно посапывающего Лёнечки, словно охраняя его тревожный сон, пока дверь с тихим скрежетом не отворилась. И тогда светящиеся буквы, словно вспугнутые, померкли одна за другой, пока не истаяли дымом, как будто и не было их вовсе.
А Лёнечке снился странный сон, будто на нарах на его месте спит какой-то тщедушный мужик. Самого Лёнечки в камере не было, только этот поджарый, жилистый и, судя по татуировке, видневшейся из-под тюремной робы, явно матерый уголовник. Лёнечка даже разглядел на его груди наколоты церковные купола. С лязгом открылась тяжелая дверь и в камеру ввалился здоровенный бугай, прямо бычара какой-то, и как только дверь за ним захлопнулась, сразу же направился к нарам, на которых спал, отвернувшись к стене, единственный обитатель камеры.
- Иди к папочке, сладкий. – Сипло проговорил Бычара, давясь от вожделения слюной: - Сделай мне приятное, малыш, и если папочка останется доволен, то не обидит. Давай, иди сюда, засранец! – И не особо церемонясь, одним махом сдернул спящего с нар, свалив его на пол.
Ничего не понимающий, еще не очухавшийся ото сна, ошалевший от внезапного падения мужик, барахтался на полу, пытаясь подняться и сообразить, где он и что с ним. Его роба задралась на спине до плеч, когда он встал на четвереньки, тряся головой, что привело Бычару в буйный восторг, подстегнув его нетерпение. Мужик выглядел жалко, когда поднял руки в попытке защититься от нависшего над ним Бычары. Только это был не жест защиты, потому что, сцепив руки в замок он, вдруг резко всадил костяшки пальцев, в пах Бычары да так, что тот надсадно охнув, закатил глаза и мешком повалился между нар. А хозяин камеры, пошатываясь, поднялся на ноги и, постоял над неожиданным гостем, переводя дух. Потом пнул неподвижную тушу Бычары и, плюнув на его вяло дрогнувшие телеса, не без труда затащил грузное тело на нижние нары, выказав при этом недюжинную силу. Повозившись, он повернул Бычару, устраивая его лицом к стене, но безвольное рыхлое тело, то и дело норовило вывалиться с нар в проход. Тогда вконец запыхавшийся мужик, ухватившись за край верхней койки, подпрыгнул и со всей силы вбил ногами громоздкую тушу любителя клубнички в стену.
Утрамбовав его и кажется жестко припечатав лицом к стене, мужик деловито обшарил карманы Бычары и, вытащив сигареты, забрался наверх, на свое место, где в тишине спокойно выкурил законно добытую им сигаретку.
Первое, о чем подумал Лёнечка, проснувшись на следующее утро, что ничего катастрофического, чего он так боялся, с ним ночью не произошло. Ну, попал он в тюрягу, но не на зону же, а всего лишь в предвариловку. Ему просто напросто не нужно соглашаться и подписываться на то, на что так давит следак, чтобы не остаться здесь надолго. У следака на него нет ничего и нужно быть последним лохом, чтобы дать Троекурову признательное на себя самого. Он не виноват и точка!
Второе - было удивление от прямо таки зверского желания курить. Да и табачищем от него несло знатно. Отчего бы? Лёнечка никогда в жизни не курил. Сперва запрещала мама, потом ему самому не нравилось, когда от одежды и волос пахло вульгарным табачищем. Тем не менее, он вдруг нашел в кармане джинс смятую пачку Кэмэл. Объяснение было одним: с ним поделились, а он не вернул. Нехорошо получилось, надо вернуть… «Я тебе руку щас отрублю… - пронеслось у Лёнички в голове. – Сам чего смолить будешь?»
«Показалось или действительно кто-то сказал?» - сел он на нарах, оглядываясь вокруг с приоткрытым ртом, пока перевесившись вниз, не увидел, так и не пришедшего в себя Бычару. «Черт! - подскочил Лёнечка на нарах, чуть не загремев с них. – Значит, это был не сон?! Эта горилла вообще жива или как?! Ведь до сих пор не очнулся?! Кто был тот мужик, что так его уделал?! Еще повесят на меня! Что же делать?! Что теперь делать? Ограбление, теперь вот это!!!» - заметался по камере, пойманным зверьком, Лёнечка.
Все прояснилось в мрачной допросной участка, что находился в старом, еще дореволюционных времен, двухэтажном здании с толстыми кирпичными стенами, высоченными потолочными сводами и крутыми лестничными пролетами. В темной пустой комнате, куда привели Лёнечку, один угол закрывал полукруглый, похожий на колонну, выступ, являвшийся раньше печкой. Под самым потолком в толще стены небольшая ниша обозначала зарешеченное оконце. Прямо каземат какой-то. В этом каземате находился стол и два стула. За столом сидел уже знакомый фэбээровец.
- Меня зовут Троекуров Петр Федорович, - представился следователь фэбээровец, продолжая заполнять какую-то новую форму, которую достал из папки. – Буду вести дело об ограблении «СиДи и смотри».
Лёнечка с интересом посмотрел на человека носящего аристократическую фамилию и Петр Федорович, словно почувствовав его взгляд, поморщился, не отрываясь от своей писанины.
Потом пошли странные вопросы. Лёнечка лишь вжимал голову в плечи, не понимая к чему эти расспросы. Например, как давно он планировал ограбить Фотиева? Знал ли где, вышеозначенный гражданин, хранит деньги? И что не поделил с дружками, раз они так сильно отделала его? И, кстати, кто эти дружки?
- Как вы можете такое говорить? – возмутился Лёнечка, дрожа подбородком. – Я не грабил Илью Валерьевича! Почему вы меня обвиняете?
- Потому что камера сломана и сломал ее кто-то из вас, работающих в магазине. Коростылева?
- Не… - мотнул головой Лёнечка. – Она не могла.
- Это почему же? – удивился такой уверенности следователь.
- Так мы же все время находимся на глазах друг у друга, - честно признался он.
- Верно, - согласился Троекуров. – Но вот по показаниям Фотиева, обязанность закрывать магазин, включать и выключать сигнализацию, лежит на Коростылевой. Так что если говорить о возможностях, то они у нее были.
- Ну, не знаю, - подумав, сказал Лёнечка, - мы же все время уходили вместе. Да и зачем ей это?
- Вы знаете, почему Корстылева уволилась?
- Платили мало, а она снимает квартиру.
- И это тоже, но главное из-за домогательств Фотиева. Он приставал к ней, так что месть с ее стороны не исключена. Ты же намеренно втерся к нему в доверие, вызнал о деньгах и коде сейфа. Очевидно, Коростылева знала о твоих подельниках и была в сговоре с вами.
- Кто? – не мог поверить в эту нелепость Лёнечка. Слова Троекурова подействовали как удар пыльного мешка по голове, заставив навернуться слезы на глаза. - Наташка? И Ильюша не мог приставать к ней, она его не интересовала.
- И твоих дружков она не знала?
- Они не мои друзья, - упрямо повторил парень. Абсурдность происходящего просто подавляла его. Он был готов к роли подозреваемого, но чтобы его вот так, прямо и категорически обвинили в ограблении — это слишком! – Я их сегодня первый раз увидел. Думал покупатели.
- И Коростылева о твоей связи с Фотиевым не знала? - Резко меняя тему, поинтересовался следователь, окидывая подозреваемого цепким неприязненным взглядом.
- Не знала, - упавшим голосом прошептал Лёнечка.
- А почему? Разве вы не подружки?
- Постольку поскольку, - пожав плечами, шмыгнул носом Лёнечка, принимая его оскорбительный вопрос как само собой разумеещееся. Ему уже было все равно, его и так словно вываляли в грязи.
- Соперницы? – с издевкой хмыкнул следователь, разглядывая подследственного с жесткой брезгливой внимательностью, словно препарированную лягушку.
- Типа того, - обреченно признался Ленечка. – Я не хотел, чтобы Наташка знала о нас с Ильей Валерьевичем.
- Почему? – деланно удивился Троекуров. – Чувствовал, что не сможешь отбить у нее Фотиева?
А когда Лёнечка лишь неопределенно пожал плечами, продолжал неприятным голосом:
- Забавно… В делах с любовным треугольником зачинщиком как правило бывают бабы. Но ты ведь равнодушен к бабам, а вот Фотеев нет, потому и расклад очевиден. Ты узнал, что твой любовник приставал к Коростылевой, что видно из записей камер видеонаблюдений недельной давности. И решил отомстить обоим. Разве не так?
- Что? Нет! Это не правда! Вы… врете!
Удар по лицу прекратил, начавшуюся было истерику и Лёнечка сник, молча глотая слезы.
- Если не ты взял деньги, то Коростылева. Очень уж она вовремя уехала по делам. Так? – вкрадчиво спросил следователь, явно рассчитывая на положительный ответ. Потому что слизняк, что сидел перед ним, чтобы спастись, сейчас взахлеб начнет стучать на всех, кого знает и не знает.
- Не-е… - вяло мотнул головой Лёнечка, всхлипывая, - у нее характер не такой. Поругаться – это да, но мстить по-тихому не ее…
- Ты как следует подумал, прежде чем ответить мне? – Процедил следователь, вытирая руку влажной салфеткой. – Не перевариваю таких как ты…
- И что! – взвизгнул Лёнечка, доведенный до отчаяния.
- А ничего, - холодно ответил Троекуров. – Ты безвольное существо и без дружков сам это дело не провернул бы. Признайся, что ты наводчик и не трать больше свое и мое время.
- Я не делала этого, - сник Лёнечка, икая и всхлипывая. – Я не виноват. Я не грабил Илью Валерьевича.
- Вот ведь, мразенышь! – выругался раздосадованный следователь, терпение которого было на исходе. – Ну, раз ты такой несговорчивый придется тебе здесь заночевать. Я имею право задержать тебя на сутки. Шагай, - встал Троекуров из-за стола.
И Лёнечка послушно последовал за нами по казенному, выкрашенному зеленой краской коридору с рядами сидений вдоль стен и дверьми с табличками. У него не было ни сил ни желания сопротивляться, потому что следователю Троекурову не нужна была правда. Ему нужно было Лёничкино признание, которое подтвердит его собственную версию. Фэбээровец решительно и упрямо гнул свое, где уж Лёнечке совладать с ментовским напором. Они спустились по лестнице вниз и снова прошли коридором уже с железными дверьми и с тусклыми лампами дневного света под потолком, пока не остановились перед перегораживающей коридор решеткой. Возле нее сидел пожилой кряжистый полицейский с густыми прокуренными усами и читал газету.
- Хай, вертухай! – с фамильярной развязностью поприветствовал его Троекуров, и когда охранник строго глянул на него поверх очков, кивнув на Лёнечку, велел: - Определи-ка этого к Мяхеру. Пусть посидит, подумает.
Охранник перевел взгляд на хлюпающего Лёнечку, снял очки, сложил газету и, встав, забрал из ящика стола ключи.
- К Мяхеру, - со значением повторил следователь. – Слышал?
- Слышать-то, слышал, - степенно проговорил охранник, поворачивая ключ в замке решетки. – Только кто потом будет отвечать за последствия? Пошли, - скомандовал он задержанному, взяв его за локоть.
- Не-не надо меня к Мяхеру, - забеспокоился вконец запуганный Лёнечка, понимая, что уже не выдержит нового испытания. - Господин следователь, не надо меня к Мяхеру, - запричитал он. – Что хотите, скажу… только не надо туда… - рванулся он к Троекурову, удерживаемый охранником, похожий на зареванного ребенка, не желавшего идти в садик.
Лёнечка уже видел, как подвергается насилию со стороны ужасного Мяхера, которого опасается даже охранник, что подталкивал его к концу коридора где темнела дверь страшной камеры.
- Это потому что я гей, да?! – В отчаянии взвизгнул Лёнечка, оглянувшись.
Но Троекурова возле решетки уже не было, а Лёнечке не хотелось в камеру где его поджидал новый кошмар.
- Успокойся, - подтолкнул его в спину жесткий кулак старого охранника, когда он открыл перед ним заскрежетавшую ржавыми петлями дверь.
И ему ничего не оставалось, как переступить роковой порог. Он пропал, понял про себя Лёнечка, когда за ним с лязгом захлопнулась стальная дверь, а в замке со зловеще повернулся ключ. Вжав голову в плечи, узник робко огляделся. Камера как камера, с двухярусными нарами по обеим сторонам. Между ними проход, а под темным сводом потолка в толще стены глубокая ниша окна. Его опасения были напрасны, камера оказалась пуста. То есть он в ней был совершенно один. С облегчением выдохнув, Лёнечка спрятал ладони подмышки, чтобы хоть немного согреться, сел на нижние нары и бессознательно раскачиваясь взад-вперед, внимательно огляделся. Должно быть, в паническом страхе он не так понял угрозы следователя Троекурова, приняв здешнюю достопримечательность места за реального уголовника-отморозка.
Лёнечка уже заметил, что участок располагался в старом здании построенного, должно быть, еще с середины девятнадцатого века, если не раньше и изначально являвшееся каталажкой. Так что неудивительно, что узилище имело свою легенду, как какой-нибудь средневековый замок. И камера, в которую определили несчастного Лёнечку, просто называлась именем когда-то особо строптивого злодея заключенного. Чем именно этот заключенный так отличился, знать Лёнечке как-то не хотелось. Не парило вообще. Как не хотелось думать, что этот Мяхер все-таки реальное лицо и его, просто напросто, вызвали на допрос, и он сейчас вернется. От одной этой мысли Лёнечку начинало тошнить. Только следов чьего-то присутствия в камере не было. Никаких вещей, вроде окурка или помятой алюминиевой кружки не наблюдалось. Немного успокоившись на счет опасного и очень нежелательного соседства, Лёнечка начал думать, что с ним будет дальше.
Но на ум приходила лишь пугающе темная глухая стена, которой заканчивался коридор, а камера этого Мяхера была последней, как раз в темном тупике. Лёнечка поежился. Эта стена с отвалившимися кусками толстой покрашенной штукатурки, что обнажала кирпичную кладку, навевала могильную тоску. Невольно вспоминалось, что перед такой вот стеной, выстрелом в затылок, казнили неугодных, о которых никто и никогда не узнает.
Прерывисто вздохнув, сломленный, измученный душевными и физическими страданиями, опустошенный и разбитый Лёнечка, не видя выхода из ситуации в которую попал, залез на верхние нары и, свернувшись калачиком, лег лицом к стене. Даже плакать не было сил. Побитое тело ныло, ушибы горели, из носа снова пошла кровь, пачкая застиранную наволочку плоской подушки. Испугавшись, что будет наказан за порчу казенного имущества, Лёнечка вытер нос ладонью, которую обтер о покрашенную искарябанную стену. Все же, как бы паршиво ни было, но его оставили в покое. Но надолго ли эта передышка и что с ним будет дальше? Поверят, конечно, не ему, а Ильюше. И что будет с мамой? Где взять такие деньжищи, если суд потребует возместить ущерб причиненный Ильюше? Единственное, что он может сделать – это договориться с ним, просить, обещать, умолять. Лёнечка лежал и лил слезы, жалея себя, пока не уснул. Именно в это время под кровавым мазком, оставленной его ладонью, слабым голубым свечением проступили через слой краски выцарапанные когда-то на кирпичной основе стены корявые буквы, сложившиеся в слова: «Етит твою налево». Надпись слабо мерцала над головой мирно посапывающего Лёнечки, словно охраняя его тревожный сон, пока дверь с тихим скрежетом не отворилась. И тогда светящиеся буквы, словно вспугнутые, померкли одна за другой, пока не истаяли дымом, как будто и не было их вовсе.
А Лёнечке снился странный сон, будто на нарах на его месте спит какой-то тщедушный мужик. Самого Лёнечки в камере не было, только этот поджарый, жилистый и, судя по татуировке, видневшейся из-под тюремной робы, явно матерый уголовник. Лёнечка даже разглядел на его груди наколоты церковные купола. С лязгом открылась тяжелая дверь и в камеру ввалился здоровенный бугай, прямо бычара какой-то, и как только дверь за ним захлопнулась, сразу же направился к нарам, на которых спал, отвернувшись к стене, единственный обитатель камеры.
- Иди к папочке, сладкий. – Сипло проговорил Бычара, давясь от вожделения слюной: - Сделай мне приятное, малыш, и если папочка останется доволен, то не обидит. Давай, иди сюда, засранец! – И не особо церемонясь, одним махом сдернул спящего с нар, свалив его на пол.
Ничего не понимающий, еще не очухавшийся ото сна, ошалевший от внезапного падения мужик, барахтался на полу, пытаясь подняться и сообразить, где он и что с ним. Его роба задралась на спине до плеч, когда он встал на четвереньки, тряся головой, что привело Бычару в буйный восторг, подстегнув его нетерпение. Мужик выглядел жалко, когда поднял руки в попытке защититься от нависшего над ним Бычары. Только это был не жест защиты, потому что, сцепив руки в замок он, вдруг резко всадил костяшки пальцев, в пах Бычары да так, что тот надсадно охнув, закатил глаза и мешком повалился между нар. А хозяин камеры, пошатываясь, поднялся на ноги и, постоял над неожиданным гостем, переводя дух. Потом пнул неподвижную тушу Бычары и, плюнув на его вяло дрогнувшие телеса, не без труда затащил грузное тело на нижние нары, выказав при этом недюжинную силу. Повозившись, он повернул Бычару, устраивая его лицом к стене, но безвольное рыхлое тело, то и дело норовило вывалиться с нар в проход. Тогда вконец запыхавшийся мужик, ухватившись за край верхней койки, подпрыгнул и со всей силы вбил ногами громоздкую тушу любителя клубнички в стену.
Утрамбовав его и кажется жестко припечатав лицом к стене, мужик деловито обшарил карманы Бычары и, вытащив сигареты, забрался наверх, на свое место, где в тишине спокойно выкурил законно добытую им сигаретку.
Первое, о чем подумал Лёнечка, проснувшись на следующее утро, что ничего катастрофического, чего он так боялся, с ним ночью не произошло. Ну, попал он в тюрягу, но не на зону же, а всего лишь в предвариловку. Ему просто напросто не нужно соглашаться и подписываться на то, на что так давит следак, чтобы не остаться здесь надолго. У следака на него нет ничего и нужно быть последним лохом, чтобы дать Троекурову признательное на себя самого. Он не виноват и точка!
Второе - было удивление от прямо таки зверского желания курить. Да и табачищем от него несло знатно. Отчего бы? Лёнечка никогда в жизни не курил. Сперва запрещала мама, потом ему самому не нравилось, когда от одежды и волос пахло вульгарным табачищем. Тем не менее, он вдруг нашел в кармане джинс смятую пачку Кэмэл. Объяснение было одним: с ним поделились, а он не вернул. Нехорошо получилось, надо вернуть… «Я тебе руку щас отрублю… - пронеслось у Лёнички в голове. – Сам чего смолить будешь?»
«Показалось или действительно кто-то сказал?» - сел он на нарах, оглядываясь вокруг с приоткрытым ртом, пока перевесившись вниз, не увидел, так и не пришедшего в себя Бычару. «Черт! - подскочил Лёнечка на нарах, чуть не загремев с них. – Значит, это был не сон?! Эта горилла вообще жива или как?! Ведь до сих пор не очнулся?! Кто был тот мужик, что так его уделал?! Еще повесят на меня! Что же делать?! Что теперь делать? Ограбление, теперь вот это!!!» - заметался по камере, пойманным зверьком, Лёнечка.
