Алина снова расплакалась, разрыдалась и Лидия. Они сели в машину, и мать снова гладила дочь по пышной прическе, прижимала к губам тонкие с алым маникюром пальцы, которые так же целовала, ещё когда они были пухленькими младенческими пальчиками «в перевязочках».
– Доченька, хочешь, я с тобой жить буду? Всё хорошо будет. Как прежде, – всхлипывала Лидия.
– Не хочу, – Алина вытерла слёзы. – На Коломенскую подвези. Я сейчас у Мити тусуюсь.
– Отец говорил, что ты с ним живешь.
– Не с ним, а у него, – поправила Алина. – А живу я совсем с другим. Я сейчас в такую грязь вляпалась, ты не представляешь!
– В какую грязь? – переполошилась Лидия.
– Всё, проехали. Тема закрыта. Приступ откровенности закончился, – Алина отвернулась к окну.
Мысли вертелись вокруг Клима. Какая разница с кем он живёт? С её матерью. С кем-то другим. Ключевая фраза – он живёт не с ней.
Заиграл телефон. Алина скосила глаза: тот же ненавистный номер. Она не внесла Агатова в телефонную книгу: не хотела лишний раз читать его фамилию – узнавала по цифрам – двести двадцать пять, двадцать пять...
– Мне сообщили, что всё в порядке. Ты теперь квартировладелица, – Агатов хрюкнул, вероятно, это должно было означать смешок. – Приглашаю отметить это событие.
– Павел Андреевич, Вас здороваться в детстве не учили? – Алина почувствовала, что страх перед Агатовым куда-то исчез. Не сумел ей сегодня Клима предоставить, нефиг с ним и церемониться.
– Сегодня в восемь в «Савве» ужинаем, – угрожающе произнёс Агатов и отключился.
«И прощаться тоже не учили», – подумала Алина.
– Это что за Павел Андреевич? – насторожилась Лидия.
– Неважно. За дорогой следи. А ты знаешь, что Инна замуж вышла? Она рожать собралась, в Даниловск с мужем уезжает, а может, уже уехала.
– Это отец тебе сказал? Мне он ничего не говорил. А кто муж?
– Врач Мишкин. Они вместе работали.
– Надо же, – Лидия покачала головой. – А как она за Митю выскочить хотела! Не получилось у неё к Виктору Нестеренко в снохи попасть.
– Мам, тебе не стыдно?
Лидия умолкла. Ей было давно стыдно перед дочерью, что она спит с Климом, стыдно перед людьми, которые читали позорящие её постеры, стыдно перед матерью, которая ругала её за развал семьи… Но стоило ей оказаться наедине с Климом, как стыд моментально исчезал – Лидия впервые в жизни почувствовала себя по-настоящему любимой, желанной, почувствовала, что её достоинства замечают и ценят. Она растворилась в поцелуях Клима, ощутила себя женщиной, а не тягловой силой, какой считала себя все годы замужества со Славой.
И ещё Лидии было стыдно, что она не может рассказать дочери, как Клим уговаривал её официально стать его женой и сегодня утром она согласилась.
Хотя Инна торопилась на работу, но идти быстро побоялась, шла аккуратно, чтобы не поскользнуться – тротуары в Даниловске даже в центре города никто реагентами не посыпал и лёд с них не скалывал. Правда, во дворе больницы дорожка присыпана песком, здесь можно было, не опасаясь, ускорить шаги, чтобы не говорили, будто жена завотделением не спешит на работу. Но зато в городе Даниловске допускалось, как зимой на даче, ходить в валенках – тепло и не скользко. Несмотря на сугробы и гололед, Инне нравилась наступившая зима: укутанные снегом дома, белоснежные улицы, уютный дымок над трубами… Незнакомые люди здоровались с ней, а за спиной она слышала: «В больнице нашей работает, из Москвы приехала». Инна ходила последние дни перед декретом. Все говорили, что будет двойня или даже тройня, указывая на большой живот. Действительно, сначала из-за угла появлялся этот живот, а уже потом выплывала будущая мать. Но УЗИ не определило никакой двойни, показав, что в срок родится один ребёнок – девочка. «Как собираетесь ребёночка назвать? Имя уже выбрали?» – интересовались на работе. Но Инна из какого-то суеверного страха боялась заранее покупать детское приданое, придумывать имя.
На переходе через центральную площадь заиграл телефон, доставать его было здесь опасно – надо остановиться, чтобы не упасть на скользкой дороге, но из-за угла могла выскочить машина. Перед автомобилями Инна начала испытывать почти панический страх, слова отца, что ей надо подальше держаться от машин, унёсших жизни мамы и её родителей, стали часто приходить на ум. Инна вообще себя не узнавала: какие-то опасения, суеверия переполняли её сознание, было страшно, что с таким трудом восстановленное душевное равновесие может рассыпаться. Вспомнила, как они с Алиной смеялись над бабой Галей, матерью Лиды. Баба Галя слыла знатоком всевозможных примет – нож на столе, остановившиеся часы или одетая наизнанку вещь могли ввести её в ступор. «А теперь, – Инна вздохнула, – сама стала как баба Галя. Вот Алина надо мной бы посмеялась». Сестру Инна вспоминала часто, обида ушла в прошлое, но остался грязный осадок. В сознании уживались две абсолютно разные Алины: одна – любимая сестра, весёлая, остроумная, с которой легко и спокойно, вторая – эгоистичная, ломающая чужие жизни, чтобы построить свою.
Телефон затрезвонил вновь. Инна отошла с середины улицы на обочину к сугробу и вытащила из сумки мобильник.
– Привет! Как дела, – зазвенел голос Риты.
– Привет! Всё хорошо. На работу иду. Давай я из больницы тебе позвоню. На улице холодно стоять с телефоном.
– Иди на свою работу. Завтра поговорим. Я к тебе приеду. Билет уже в интернете заказала, сегодня выезжаю. Что-то я по тебе соскучилась.
– В Даниловск выезжаешь?
– Ну, да. Я твой райцентр даже на карте нашла.
– Я тебя встречу, – обрадовалась Инна.
Как мало надо для радости! Звонок подруги, скрипящий под ногами снежок, рыжий кот, сидящий на заборе.
Инна любовалась лубочным городком, резными ставнями домов, разноцветными лавочками перед пятиэтажками. Но приехавшая на следующий день Рита увидела совсем другой город – неумелые граффити вдоль вокзальной платформы, обшарпанные фасады, серость, разруха, уныние…
– В какую жопу мира тебя угораздило забраться! – резюмировала она впечатление от Даниловска.
– А мне нравится, – не возразила, а удивилась словам подруги Инна. – По-моему, здесь здорово. Сейчас зима, а летом, знаешь, какая красота!
– Знаю. Сейчас хоть снегом прикрыто, а летом ещё пыль и грязь. Когда отсюда валить собираешься?
– Не собираюсь совсем. Мы с Димой домик присмотрели, хотим весной купить.
– Я всё поняла: ты беременная, у тебя искаженное восприятие действительности, – Рита рассматривала обстановку Инниной квартиры. – Мда, кошка ляжет, хвост протянет, и уже некуда встать. Если тут оставаться, то надо, конечно, дом покупать. Только потом здесь его хрен продашь.
Инна, улыбаясь, слушала подругу. Какая разница, что Рита говорит, она своё мнение меняет за день десять раз. Главное, подруга рядом, можно будет вечером долго пить чай на кухне и откровенно поговорить о том, что она довольна своей новой жизнью, почти не вспоминает Митю и что привыкла к Мишкину, к тому, как его просто можно называть Димой, как он заботливо готовит завтрак, пока она спит, как нежно обращается к ней: «Радость моя!».
Пришёл из больницы Мишкин (несмотря на субботу, он весь день провёл на работе), удивился, увидев гостью:
– Инна вчера сказала, что ты приедешь, но я не понял, что так быстро.
– Дмитрий Игоревич, Вы не тревожьтесь, я на пару дней.
– Да я и не тревожусь. Мы, как чувствовали, диван купили.
Диван был куплен неделю назад не в предчувствии приезда Риты, а для возможности Мишкину спать отдельно. Инна из-за выросшего живота не могла удобно улечься, и муж ей мешал спать. Мишкин мысленно посетовал: придётся отдать Егошиной спальное место, а самому лечь на пол, чтобы Инна могла спокойно уснуть. Но недовольство его было минутным, увидев, как рада жена приезду подруги, Мишкин тоже стал счастливо улыбаться: можно и на полу поспать, лишь бы Инне было хорошо.
Всё было так, как и планировала Инна. Она заварила вкусный земляничный чай, и они с Ритой устроились на кухоньке «пошептаться». Рите было необходимо поделиться с подругой историей своей «безграничной любви». Новое чувство захватило Маргариту с головой, её избранник был красив, весел и умён, но имел жену и ребёнка. Поэтому вместе любящие не могли быть.
– На что ты рассчитывала, когда с женатым стала в отношения входить? – удивилась Инна.
– Какая там жена! Он две недели у нас со сломанной ногой лежал, так она ни разу не приехала. Только мать его навещала.
– Может быть, жена с ребёнком сидела. Да мало ли что! И опять себе головную боль в больнице нашла. Тебе Кремнёва мало было?
– При чем здесь Кремнёв? Это совсем другое. Артём ответственный, честный.
– Рит, ты себя слышишь? Честный, при этом, от жены гуляющий. Тем более, там ребёнок маленький.
– Инна, ты не понимаешь: я его очень люблю, я всегда о нём думаю. В поезде к тебе ехала, представляла, как мы вместе в окно смотрим. По Даниловску твоему шла, мечтала, что Артём рядом идёт.
– Рита, «всё проходит, и это тоже пройдёт», поверь, я знаю. Вот, когда с Митей рассталась, я как в бреду была, что бы ни делала, о нём думала. А сейчас вот живу спокойно. Девочку свою жду, – Инна погладила живот.
– А Шишкин знает, что ребёнок не его?
– Рит, ты чего? Я же при нём на раннем сроке в обмороки падала, и ты сама ему рассказывала про мою беременность.
– Ой, правда. А я и забыла, – Рита безмятежно улыбнулась. – А ты реально мажора своего не вспоминаешь? А как по нему убивалась!
– Реально не вспоминаю, – Инна сказала это как можно увереннее, не хотелось говорить, что, как ни старалась, постоянно вспомнила Митю и гордилась собой, если не думала о нём хотя бы день.
– А он искал тебя, – заговорщически прошептала Рита.
– Кто искал? Где?
– Мажор твой. В больницу ещё летом приезжал, или уже осенью? Ты только уезжать собиралась, а может, уехала уже. В общем, тепло ещё было, он в рубашке с коротким рукавом был. Меня в отделении нашёл и телефон твой спрашивал. Но ты просила никому не давать, я и не дала.
– В трикотажной рубашке? В бежевой? – зачем-то спросила Инна.
– Не помню уже, – Рита пожала плечами. – недовольный какой-то был. Видно, твоя сестрица его опять бортанула, вот он к тебе плакаться побежал. Ты же для него «спасатель-выручатель». Всегда была готова жертвовать своими делами и интересами ради него. Я тогда хотела тебе сразу позвонить, но чего-то закрутилась, а потом подумала: захочет, сам тебя найдёт.
Инна слушала подругу и чувствовала, как краснеет. Разумеется, Рита права: у Мити начались конфликты с Алиной, и он вспомнил о «жилетке для слёз». Так бывало ни раз. Но в где-то в глубине души зародилась надежда – Митя соскучился по своему «пингвинёнку», он искал Инну, потому что её ему никто не смог заменить, даже Алина.
– Пойдём спать, поздно уже, – Инна боялась выдать волнение.
В комнате они обнаружили спящего на полу Мишкина.
– Дима, вставай! Ты чего придумал! Ложись на кровать, – расталкивала мужа Инна.
– Инночка, мне здесь удобно. Я одеяло себе подстелил, и заснул сразу. Ложись, родная, спи, как тебе комфортнее.
Рита наблюдала эту сцену и неожиданно заявила:
– Правильно ты, Инка, сделала, что в Даниловск за Дмитрием Игоревичем поехала.
А вот Инна так не думала. Она лежала, слушала посапывание спящих, но сама не могла уснуть. Думала над словами Риты «ты всегда была готова жертвовать своими делами и интересами ради него». Не стала Инна объяснять подруге: любовь захватывает так, что ты начинаешь любить другого человека больше себя и ничем не жертвуешь, а наслаждаешься возможностью быть рядом, слышать голос, просто видеть его, ведь любовь – это когда любишь в человеке всё. Ну, почему Рита ей не позвонила, когда Митя пришёл спрашивать Иннин номер? То со всякой ерундой названивает, а тут не стала. Мите было плохо, он страдал, хотел поделиться своей бедой с Инной, а может даже хотел вернуть пингвинёнка, а она ничего не знала. Надо поехать в Москву, к Мите, понять, что с ним, какая помощь ему нужна. Нельзя же бесконечно заставлять себя не думать о нём, днём умиляться заботе мужа, а по ночам во сне видеть Митю, вместе с ним ждать рождения их дочери, выбирать имя, строить совместные планы. Решено: завтра вместе с Ритой едет в Москву. Наверное, завтра не получится – надо до декрета неделю доработать, значит, поедет в следующее воскресенье. От этого вывода стало легко на душе, сон стал овладевать, и тут Инна увидела маму. Странно, всегда весёлая, девушка с фотографии хмурилась:
– Дочь, ты что придумала? Забыла, что теперь не о себе, а о малышке думать должна. Хочешь на фоне стресса в поезде недоношенную родить?
– Мамочка, но ведь всегда беременные как-то ездили, даже в самолётах летали.
– И в поле рожали, – подхватила мама, – только вспомни, какой был процент смертности и младенцев, и рожениц. Тебе эмоций не хватает? Тебе надо чтобы у ребёнка невротические патологии формировались?
– Мама, ты же не медик, откуда ты это всё знаешь?
– Я твоя мама, – наконец улыбнулась круглолицая девушка, мгновенно превратившись в жизнерадостную хохотушку с фотографии.
Жизнь Инны шла обычным порядком. Она часами гуляла, соблюдала режим, правильно питалась и в феврале родила здоровую, спокойную девочку. Счастливый отец заботливо укладывал новорождённую в коляску и гулял по берегу речки Даниловки, пока мать отдыхала от забот о ребёнке. Хотя забот было относительно немного. Малышка улыбалась беззубым ротиком, хорошо ела, почти не плакала, по ночам давала родителям выспаться – словом, образцовый младенец в образцовой семье. Девочку назвали Машенькой, Инна хотела назвать дочь иначе, но Мишкин предложил, и она не стала ему возражать – она вообще старалась не возражать мужу, во-первых, она уважала его мнение, а во-вторых, чувствовала свою вину, что не может его полюбить. Она понимала, что Дима очень хороший человек, но, как говорила баба Галя, не по хорошему мил, а по милу хорош. Инна, возвращаясь после прогулки с Машенькой, видела свет в окне квартиры и с теплотой думала, что муж уже дома, ждёт их, наверняка, по дороге зашел в магазин, купил всё необходимое, «Какой же Дима хороший! Как мне повезло!». Но зайдя в квартиру, замечала его маленькие ботинки, аккуратно поставленные под вешалкой, и чувствовала, что в ней растёт раздражение. Она не могла объяснить причину этого чувства, но и справиться с ним не могла. «Дима хороший! Как мне повезло!» – повторяла ежечасно, как мантру, но, даже твёрдо веря в эти слова, не могла преодолеть почти физического отвращения, заметив крошки в его усах или услышав, как он хлюпает, когда пьёт чай.
Внешне Инна казалась всегда спокойной, малоэмоциональной, и немногие знали, какие глубокие, но не заметные для окружающих чувства бурлят в её душе. Ночь, когда она, на седьмом месяце, хотела, бросив всё, сорваться и поехать к Мите, Инна вспоминала с ужасом. Ведь могла тогда потерять контроль над собой, дать волю чувствам, и непонятно, как сложилась бы судьба Машеньки, её судьба. А так, всё в порядке – «Дима хороший! Как мне повезло!». Инна благодарила судьбу, что смогла вовремя остановиться, но иногда с тоской думала: а правильно ли она поступает, боясь обидеть мужа, вынуждает его жить не с любящей женщиной, которую он мог бы встретить, а со «снежной королевой», просто терпящей его.
– Доченька, хочешь, я с тобой жить буду? Всё хорошо будет. Как прежде, – всхлипывала Лидия.
– Не хочу, – Алина вытерла слёзы. – На Коломенскую подвези. Я сейчас у Мити тусуюсь.
– Отец говорил, что ты с ним живешь.
– Не с ним, а у него, – поправила Алина. – А живу я совсем с другим. Я сейчас в такую грязь вляпалась, ты не представляешь!
– В какую грязь? – переполошилась Лидия.
– Всё, проехали. Тема закрыта. Приступ откровенности закончился, – Алина отвернулась к окну.
Мысли вертелись вокруг Клима. Какая разница с кем он живёт? С её матерью. С кем-то другим. Ключевая фраза – он живёт не с ней.
Заиграл телефон. Алина скосила глаза: тот же ненавистный номер. Она не внесла Агатова в телефонную книгу: не хотела лишний раз читать его фамилию – узнавала по цифрам – двести двадцать пять, двадцать пять...
– Мне сообщили, что всё в порядке. Ты теперь квартировладелица, – Агатов хрюкнул, вероятно, это должно было означать смешок. – Приглашаю отметить это событие.
– Павел Андреевич, Вас здороваться в детстве не учили? – Алина почувствовала, что страх перед Агатовым куда-то исчез. Не сумел ей сегодня Клима предоставить, нефиг с ним и церемониться.
– Сегодня в восемь в «Савве» ужинаем, – угрожающе произнёс Агатов и отключился.
«И прощаться тоже не учили», – подумала Алина.
– Это что за Павел Андреевич? – насторожилась Лидия.
– Неважно. За дорогой следи. А ты знаешь, что Инна замуж вышла? Она рожать собралась, в Даниловск с мужем уезжает, а может, уже уехала.
– Это отец тебе сказал? Мне он ничего не говорил. А кто муж?
– Врач Мишкин. Они вместе работали.
– Надо же, – Лидия покачала головой. – А как она за Митю выскочить хотела! Не получилось у неё к Виктору Нестеренко в снохи попасть.
– Мам, тебе не стыдно?
Лидия умолкла. Ей было давно стыдно перед дочерью, что она спит с Климом, стыдно перед людьми, которые читали позорящие её постеры, стыдно перед матерью, которая ругала её за развал семьи… Но стоило ей оказаться наедине с Климом, как стыд моментально исчезал – Лидия впервые в жизни почувствовала себя по-настоящему любимой, желанной, почувствовала, что её достоинства замечают и ценят. Она растворилась в поцелуях Клима, ощутила себя женщиной, а не тягловой силой, какой считала себя все годы замужества со Славой.
И ещё Лидии было стыдно, что она не может рассказать дочери, как Клим уговаривал её официально стать его женой и сегодня утром она согласилась.
ГЛАВА 21
Хотя Инна торопилась на работу, но идти быстро побоялась, шла аккуратно, чтобы не поскользнуться – тротуары в Даниловске даже в центре города никто реагентами не посыпал и лёд с них не скалывал. Правда, во дворе больницы дорожка присыпана песком, здесь можно было, не опасаясь, ускорить шаги, чтобы не говорили, будто жена завотделением не спешит на работу. Но зато в городе Даниловске допускалось, как зимой на даче, ходить в валенках – тепло и не скользко. Несмотря на сугробы и гололед, Инне нравилась наступившая зима: укутанные снегом дома, белоснежные улицы, уютный дымок над трубами… Незнакомые люди здоровались с ней, а за спиной она слышала: «В больнице нашей работает, из Москвы приехала». Инна ходила последние дни перед декретом. Все говорили, что будет двойня или даже тройня, указывая на большой живот. Действительно, сначала из-за угла появлялся этот живот, а уже потом выплывала будущая мать. Но УЗИ не определило никакой двойни, показав, что в срок родится один ребёнок – девочка. «Как собираетесь ребёночка назвать? Имя уже выбрали?» – интересовались на работе. Но Инна из какого-то суеверного страха боялась заранее покупать детское приданое, придумывать имя.
На переходе через центральную площадь заиграл телефон, доставать его было здесь опасно – надо остановиться, чтобы не упасть на скользкой дороге, но из-за угла могла выскочить машина. Перед автомобилями Инна начала испытывать почти панический страх, слова отца, что ей надо подальше держаться от машин, унёсших жизни мамы и её родителей, стали часто приходить на ум. Инна вообще себя не узнавала: какие-то опасения, суеверия переполняли её сознание, было страшно, что с таким трудом восстановленное душевное равновесие может рассыпаться. Вспомнила, как они с Алиной смеялись над бабой Галей, матерью Лиды. Баба Галя слыла знатоком всевозможных примет – нож на столе, остановившиеся часы или одетая наизнанку вещь могли ввести её в ступор. «А теперь, – Инна вздохнула, – сама стала как баба Галя. Вот Алина надо мной бы посмеялась». Сестру Инна вспоминала часто, обида ушла в прошлое, но остался грязный осадок. В сознании уживались две абсолютно разные Алины: одна – любимая сестра, весёлая, остроумная, с которой легко и спокойно, вторая – эгоистичная, ломающая чужие жизни, чтобы построить свою.
Телефон затрезвонил вновь. Инна отошла с середины улицы на обочину к сугробу и вытащила из сумки мобильник.
– Привет! Как дела, – зазвенел голос Риты.
– Привет! Всё хорошо. На работу иду. Давай я из больницы тебе позвоню. На улице холодно стоять с телефоном.
– Иди на свою работу. Завтра поговорим. Я к тебе приеду. Билет уже в интернете заказала, сегодня выезжаю. Что-то я по тебе соскучилась.
– В Даниловск выезжаешь?
– Ну, да. Я твой райцентр даже на карте нашла.
– Я тебя встречу, – обрадовалась Инна.
Как мало надо для радости! Звонок подруги, скрипящий под ногами снежок, рыжий кот, сидящий на заборе.
Инна любовалась лубочным городком, резными ставнями домов, разноцветными лавочками перед пятиэтажками. Но приехавшая на следующий день Рита увидела совсем другой город – неумелые граффити вдоль вокзальной платформы, обшарпанные фасады, серость, разруха, уныние…
– В какую жопу мира тебя угораздило забраться! – резюмировала она впечатление от Даниловска.
– А мне нравится, – не возразила, а удивилась словам подруги Инна. – По-моему, здесь здорово. Сейчас зима, а летом, знаешь, какая красота!
– Знаю. Сейчас хоть снегом прикрыто, а летом ещё пыль и грязь. Когда отсюда валить собираешься?
– Не собираюсь совсем. Мы с Димой домик присмотрели, хотим весной купить.
– Я всё поняла: ты беременная, у тебя искаженное восприятие действительности, – Рита рассматривала обстановку Инниной квартиры. – Мда, кошка ляжет, хвост протянет, и уже некуда встать. Если тут оставаться, то надо, конечно, дом покупать. Только потом здесь его хрен продашь.
Инна, улыбаясь, слушала подругу. Какая разница, что Рита говорит, она своё мнение меняет за день десять раз. Главное, подруга рядом, можно будет вечером долго пить чай на кухне и откровенно поговорить о том, что она довольна своей новой жизнью, почти не вспоминает Митю и что привыкла к Мишкину, к тому, как его просто можно называть Димой, как он заботливо готовит завтрак, пока она спит, как нежно обращается к ней: «Радость моя!».
Пришёл из больницы Мишкин (несмотря на субботу, он весь день провёл на работе), удивился, увидев гостью:
– Инна вчера сказала, что ты приедешь, но я не понял, что так быстро.
– Дмитрий Игоревич, Вы не тревожьтесь, я на пару дней.
– Да я и не тревожусь. Мы, как чувствовали, диван купили.
Диван был куплен неделю назад не в предчувствии приезда Риты, а для возможности Мишкину спать отдельно. Инна из-за выросшего живота не могла удобно улечься, и муж ей мешал спать. Мишкин мысленно посетовал: придётся отдать Егошиной спальное место, а самому лечь на пол, чтобы Инна могла спокойно уснуть. Но недовольство его было минутным, увидев, как рада жена приезду подруги, Мишкин тоже стал счастливо улыбаться: можно и на полу поспать, лишь бы Инне было хорошо.
Всё было так, как и планировала Инна. Она заварила вкусный земляничный чай, и они с Ритой устроились на кухоньке «пошептаться». Рите было необходимо поделиться с подругой историей своей «безграничной любви». Новое чувство захватило Маргариту с головой, её избранник был красив, весел и умён, но имел жену и ребёнка. Поэтому вместе любящие не могли быть.
– На что ты рассчитывала, когда с женатым стала в отношения входить? – удивилась Инна.
– Какая там жена! Он две недели у нас со сломанной ногой лежал, так она ни разу не приехала. Только мать его навещала.
– Может быть, жена с ребёнком сидела. Да мало ли что! И опять себе головную боль в больнице нашла. Тебе Кремнёва мало было?
– При чем здесь Кремнёв? Это совсем другое. Артём ответственный, честный.
– Рит, ты себя слышишь? Честный, при этом, от жены гуляющий. Тем более, там ребёнок маленький.
– Инна, ты не понимаешь: я его очень люблю, я всегда о нём думаю. В поезде к тебе ехала, представляла, как мы вместе в окно смотрим. По Даниловску твоему шла, мечтала, что Артём рядом идёт.
– Рита, «всё проходит, и это тоже пройдёт», поверь, я знаю. Вот, когда с Митей рассталась, я как в бреду была, что бы ни делала, о нём думала. А сейчас вот живу спокойно. Девочку свою жду, – Инна погладила живот.
– А Шишкин знает, что ребёнок не его?
– Рит, ты чего? Я же при нём на раннем сроке в обмороки падала, и ты сама ему рассказывала про мою беременность.
– Ой, правда. А я и забыла, – Рита безмятежно улыбнулась. – А ты реально мажора своего не вспоминаешь? А как по нему убивалась!
– Реально не вспоминаю, – Инна сказала это как можно увереннее, не хотелось говорить, что, как ни старалась, постоянно вспомнила Митю и гордилась собой, если не думала о нём хотя бы день.
– А он искал тебя, – заговорщически прошептала Рита.
– Кто искал? Где?
– Мажор твой. В больницу ещё летом приезжал, или уже осенью? Ты только уезжать собиралась, а может, уехала уже. В общем, тепло ещё было, он в рубашке с коротким рукавом был. Меня в отделении нашёл и телефон твой спрашивал. Но ты просила никому не давать, я и не дала.
– В трикотажной рубашке? В бежевой? – зачем-то спросила Инна.
– Не помню уже, – Рита пожала плечами. – недовольный какой-то был. Видно, твоя сестрица его опять бортанула, вот он к тебе плакаться побежал. Ты же для него «спасатель-выручатель». Всегда была готова жертвовать своими делами и интересами ради него. Я тогда хотела тебе сразу позвонить, но чего-то закрутилась, а потом подумала: захочет, сам тебя найдёт.
Инна слушала подругу и чувствовала, как краснеет. Разумеется, Рита права: у Мити начались конфликты с Алиной, и он вспомнил о «жилетке для слёз». Так бывало ни раз. Но в где-то в глубине души зародилась надежда – Митя соскучился по своему «пингвинёнку», он искал Инну, потому что её ему никто не смог заменить, даже Алина.
– Пойдём спать, поздно уже, – Инна боялась выдать волнение.
В комнате они обнаружили спящего на полу Мишкина.
– Дима, вставай! Ты чего придумал! Ложись на кровать, – расталкивала мужа Инна.
– Инночка, мне здесь удобно. Я одеяло себе подстелил, и заснул сразу. Ложись, родная, спи, как тебе комфортнее.
Рита наблюдала эту сцену и неожиданно заявила:
– Правильно ты, Инка, сделала, что в Даниловск за Дмитрием Игоревичем поехала.
А вот Инна так не думала. Она лежала, слушала посапывание спящих, но сама не могла уснуть. Думала над словами Риты «ты всегда была готова жертвовать своими делами и интересами ради него». Не стала Инна объяснять подруге: любовь захватывает так, что ты начинаешь любить другого человека больше себя и ничем не жертвуешь, а наслаждаешься возможностью быть рядом, слышать голос, просто видеть его, ведь любовь – это когда любишь в человеке всё. Ну, почему Рита ей не позвонила, когда Митя пришёл спрашивать Иннин номер? То со всякой ерундой названивает, а тут не стала. Мите было плохо, он страдал, хотел поделиться своей бедой с Инной, а может даже хотел вернуть пингвинёнка, а она ничего не знала. Надо поехать в Москву, к Мите, понять, что с ним, какая помощь ему нужна. Нельзя же бесконечно заставлять себя не думать о нём, днём умиляться заботе мужа, а по ночам во сне видеть Митю, вместе с ним ждать рождения их дочери, выбирать имя, строить совместные планы. Решено: завтра вместе с Ритой едет в Москву. Наверное, завтра не получится – надо до декрета неделю доработать, значит, поедет в следующее воскресенье. От этого вывода стало легко на душе, сон стал овладевать, и тут Инна увидела маму. Странно, всегда весёлая, девушка с фотографии хмурилась:
– Дочь, ты что придумала? Забыла, что теперь не о себе, а о малышке думать должна. Хочешь на фоне стресса в поезде недоношенную родить?
– Мамочка, но ведь всегда беременные как-то ездили, даже в самолётах летали.
– И в поле рожали, – подхватила мама, – только вспомни, какой был процент смертности и младенцев, и рожениц. Тебе эмоций не хватает? Тебе надо чтобы у ребёнка невротические патологии формировались?
– Мама, ты же не медик, откуда ты это всё знаешь?
– Я твоя мама, – наконец улыбнулась круглолицая девушка, мгновенно превратившись в жизнерадостную хохотушку с фотографии.
ГЛАВА 22
Жизнь Инны шла обычным порядком. Она часами гуляла, соблюдала режим, правильно питалась и в феврале родила здоровую, спокойную девочку. Счастливый отец заботливо укладывал новорождённую в коляску и гулял по берегу речки Даниловки, пока мать отдыхала от забот о ребёнке. Хотя забот было относительно немного. Малышка улыбалась беззубым ротиком, хорошо ела, почти не плакала, по ночам давала родителям выспаться – словом, образцовый младенец в образцовой семье. Девочку назвали Машенькой, Инна хотела назвать дочь иначе, но Мишкин предложил, и она не стала ему возражать – она вообще старалась не возражать мужу, во-первых, она уважала его мнение, а во-вторых, чувствовала свою вину, что не может его полюбить. Она понимала, что Дима очень хороший человек, но, как говорила баба Галя, не по хорошему мил, а по милу хорош. Инна, возвращаясь после прогулки с Машенькой, видела свет в окне квартиры и с теплотой думала, что муж уже дома, ждёт их, наверняка, по дороге зашел в магазин, купил всё необходимое, «Какой же Дима хороший! Как мне повезло!». Но зайдя в квартиру, замечала его маленькие ботинки, аккуратно поставленные под вешалкой, и чувствовала, что в ней растёт раздражение. Она не могла объяснить причину этого чувства, но и справиться с ним не могла. «Дима хороший! Как мне повезло!» – повторяла ежечасно, как мантру, но, даже твёрдо веря в эти слова, не могла преодолеть почти физического отвращения, заметив крошки в его усах или услышав, как он хлюпает, когда пьёт чай.
Внешне Инна казалась всегда спокойной, малоэмоциональной, и немногие знали, какие глубокие, но не заметные для окружающих чувства бурлят в её душе. Ночь, когда она, на седьмом месяце, хотела, бросив всё, сорваться и поехать к Мите, Инна вспоминала с ужасом. Ведь могла тогда потерять контроль над собой, дать волю чувствам, и непонятно, как сложилась бы судьба Машеньки, её судьба. А так, всё в порядке – «Дима хороший! Как мне повезло!». Инна благодарила судьбу, что смогла вовремя остановиться, но иногда с тоской думала: а правильно ли она поступает, боясь обидеть мужа, вынуждает его жить не с любящей женщиной, которую он мог бы встретить, а со «снежной королевой», просто терпящей его.
