– Мне почему-то нравится твоё обращение. Меня никто не называл Ромой.
– Даже в детстве?
– В детстве меня называли Ваша светлость Роман Матвеевич. Батюшка говаривал: «Помни, Роман Матвеевич, что ты потомок великого рода, ты Соболевский-Слеповран!»
– А Слеповран почему?
– Увлекательнее, почему Соболевский. Наш древний княжеский род и польская шляхта…
– Нет, ты мне, пожалуйста, про Слеповрана объясни.
– А это Иван Великий рассердился на моего прапрапрадеда и велел ослепить ворона, изображенного на нашем гербе.
– Гуманно, мог бы не герб, а прапрапрадеда ослепить.
– Но ослепленный герб намного уничижительнее, нежели собственная слепота. Как ты давеча выразилась, дизреспектно.
– Рома, я тебя обожаю!
– Душа моя, Виктория! Ты в очах ясных, ты в словах красных, в устах сахарных, в краснозарных.
– Мощно сказано! Умеешь.
– Это Васька Тредиаковский сложил, но я с ним согласный тож.
Как любила Виктория эти утренние разговоры! Князь Роман Матвеевич становился похож на довольного кота: нежно мурлыкал всякие глупости, и не шло от него нервное напряжение, которым в другое время он заполнял всё пространство вокруг.
Не раз в разговорах с Викторией возвращался Слеповран к воспоминаниям о том, как впервые увидел её у себя в подмосковном имении на берегу Москвы-реки. Однако слушать бредовые россказни про какие-то волшебные порошки и чудесные перемещения Слеповрану скоро надоело. В магов и чародеев он, дитя просвещенного восемнадцатого века, не верил, а вот интриги и заговоры принимал за истину. Власть падала под ноги, нужно только поднять. Чета Брауншвейгов, вопреки своему высокому происхождению, на роль самодержцев не годилась: толкни – повалятся. Роман Матвеевич принадлежал к партии цесаревны Елизаветы, дочери Петра Великого, и что бы ни говорили блюстители чистоты царской крови, светлейший князь Соболевский-Слеповран понимал, что с этой дочкой лифляндской портомои можно пробиться к власти. В сложной игре козней и злоумышлений, сплетавшихся вокруг трона, Роман Матвеевич чувствовал себя словно рыба в воде. А вот девица Виктория, невесть откуда взявшаяся, смущала своим присутствием во дворце, будучи явной каверзой кого-то. А вот кого? Ведь именно в усадьбе Слеповрана в странном виде обнаружилась сия Виктория Робертовна, да и Паврищев тут как тут оказался. Подвох явный, но при этом непонятный в своем лукавом умысле… Мысли эти не давали Роману Матвеевичу покоя, а ещё с досадой обнаруживалось, что сия Виктория, не то сама ловкая интриганка, не то слепая исполнительница чьего-то ухищрения, нравилась ему всё больше. Речи её дразнили своей непонятностью, губы волновали мягкой лаской, а тело манило горячей гибкостью.
После свиданий Виктория, не таясь, возвращалась во дворец в карете Слеповрана. Она уже начала ориентироваться в узких улицах, и город более не пугал, а удивлял. В такт поскрипыванию колес зазвучали в памяти слова Вуколова: «Нельзя долго находиться в жопе: или выбираешься, или привыкаешь и уже не замечаешь, что в жопе сидишь». Может, и вправду она привыкла, а может, Виктория поудобнее устроилась на мягком сидении, может, и не в жопе она вовсе, может, не в такое уж плохое место она угодила; ну, нет Интернета, и прокладок гигиенических тоже нет, но есть горячие объятия Слеповрана, есть добрая улыбка Анны Леопольдовны, есть верный друг Мальцев…
Виктория Чучухина не подозревала, что в объятиях князя Соболевского-Слеповрана прозевала важнейшее событие. В ночь с восьмого на девятое ноября во дворце произошел переворот – запланированное на семнадцать лет до совершеннолетия императора Иоанна регентство Эрнста Иоганна Бирона уложилось в три недели. Мгновенно были забыты звучащие повсеместно восторги от разумной власти регента, и у каждой дворцовой двери повторялись слова Миниха: «Никому иному правление государства во время малолетства Его императорского величества вручено быть не может, как токмо родителям Его императорского величества!»
Впрочем, Виктория Чучухина нисколько не расстроилась, что не стала свидетелем исторического события, ей и так всё рассказали, причем, по нескольку раз: и как сын Миниха, отважный Эрнст, ворвался в покои тирана, и как испуганный Бирон, поднятый с постели, умолял его не убивать, хотя никто его убивать и не собирался…
– Виктория, как Вы могли отсутствовать в такую ночь! – Анна Леопольдовна была радостно взволнованна.
– Мы теперь правительство! – на лице Юлианы Магнусовны сияло счастье.
– Сколько добрых дел можно будет теперь свершить! Скольким помочь! – перебила Анна Леопольдовна подругу.
– Круто! Прям, новостная бомба. Но у меня тоже ночь неплохо прошла, – сказала, чтобы что-нибудь сказать, Виктория, но вовремя осознав свою бестактность, добавила: – Ну, конечно, не так бурно, как у вас.
– С князем Соболевским-Слеповраном амурились, – укоризненно посмотрела на Викторию Юлиана Менгден. Укор был не за грешную связь, а за пропуск судьбоносных минут.
– Извините, Виктория, что затрагиваю такой сокровенный предмет, но мне кажется, князь испытывать любовное чувство не способен. У него зело холодные глаза, – потупясь, заметила Анна Леопольдовна.
– Это смотря какой смысл вкладывать в способность любить. Вот сегодня он меня вылюбил всю, от макушки до пяток, и не один раз.
Слушательницы, покраснев, хихикнули, и разговор получил совсем иное направление.
– Вершится судьба Отечества, а у них смешки, – в гостиную Анны Леопольдовны без доклада вошел фельдмаршал Миних.
После ночного свидания Виктории очень хотелось спать, но Юлиана указала ей глазами на оттоманку под окном, и ничего не оставалось, как пристроиться на низкое сидение в надежде хоть на какое-то время быть забытой. То, что она стала очевидцем смены власти, нисколько не воодушевляло – хорошо, что Бирона отстранили от руководства, но сейчас для Виктории главным было незаметно подремать. На оттоманке сиделось мягко, удобно, и пришли приятные воспоминания о недавнем свидании. Пусть Анна Леопольдовна считает Слеповрана холодным и бесчувственным, Виктория-то знает, как горят его глаза, как жарок его шёпот…
Виктория Чучухина, присутствовавшая на первом заседании нового правительства, очнулась, когда уже торжественно было решено обнародовать манифест о назначении правительницей государства до совершеннолетия наследника престола вместо Бирона Анну Леопольдовну с титулом Великой Княгини и Императорского Высочества. По случаю этого события были объявлены великие милости народу и возвращены многие, сосланные в Сибирь при Анне Иоанновне. Принцесса, а теперь уже Великая княгиня, посмотрев на сонную Викторию, объявила, что с этого дня упраздняет всех дворцовых шутов, наградив их приличным содержанием и подарками. Виктория, сонно мигая, с удивлением обнаружила за столом принца Антона и других вельмож; Миних, в одночасье ставший первым сановником государства, руководил собранием. Вроде на минутку глаза прикрыла, а полна горница народу.
Вика равнодушно слушала громкие споры, привычно готовясь к обязательному в таких случаях вопросу Анны Леопольдовны: когда все разойдутся, она непременно спросит, что ждет их царствование. И вновь, как месяц назад, когда отвечала на вопрос о здоровье императрицы Анны Иоанновны, через ликующие голоса донесся до Виктории то ли плач, то ли вой, и страшно похолодело всё внутри. «Я не Ванга, не Джуна, я не знаю, что нас ждет впереди, я просто мнительная дурочка», – твердо сказала себе Вика, чтобы унять ужас, внезапно охвативший её.
– А ведь сбылось Ваше предсказание, – обратилась к Виктории Анна Леопольдовна. – Я, признаюсь, Вам тогда не поверила, решила, что Вы хотите нас успокоить, дабы не терзаться о том, чего не может быть. А всё свершилось, да так скоро.
– Когда я Вам чего напредсказывала? – страх от неожиданного видения не уходил.
– В ночь, когда заболела тетушка, Вы, Виктория, предсказали, что не Бирон, а я, мать императора, стану правительницей.
– Я такое говорила? – поскольку Вика, отвечая на вопросы, говорила первое, что приходило в голову, она тут же напрочь забывала свои прогнозы.
– Вы, Виктория, именно Вы в тяжелое время вселили в меня уверенность в благополучном разрешении тягостных обстоятельств.
– Всегда пожалуйста! Обращайтесь, если ещё что нужно, – даже в судьбоносные для государства минуты Вика, как и всегда, отвечала не подумав.
Анна Леопольдовна всегда была добра и чистосердечна, но при правлении Анны Иоанновны при дворе не замечали тихой мечтательницы. Однако после переворота восьмого ноября принцесса оказалась в центре всеобщего внимания, и теперь всё, что бы она ни делала, внимательно оценивалось. Указы о полной амнистии и о содержании нищепитательных домов, освобождение от каторжных работ кандальных людей, введение особого чина ¬– рекетмейстера – человека, принимающего жалобы от челобитчиков всех сословий – все нововведения Анны Леопольдовны говорили о милосердии молодой правительницы. И изо всего этого окружающие быстро поняли: от государыни-правительницы можно не ждать казней и ссылок, а значит, следует без опаски требовать для себя наград и званий.
Как ни была равнодушна Виктория к дворцовым событиям, но даже её поразили каскады торжеств, начавшихся после свержения Бирона. К принцессе Анне Леопольдовне, которая теперь именовалась благоверной государыней-правительницей великой княгиней всея России, примчались с поздравлениями те же царедворцы, что три недели до этого присягали на верность Бирону. Дальнейшие события иначе как «раздачей слонов» Виктория определить не смогла. Благодеяния щедро сыпались на всех без разбору: принц Антон получил чин генералиссимуса всех сухопутных и морских сил и стал подполковником Конной гвардии, сохранив шефство и над Семеновским полком. Фельдмаршал граф Миних стал первым министром, граф Остерман – великим адмиралом, князь Черкасский – великим канцлером, а князь Михайло Головкин – вице-канцлером и кабинетским министром... Награждения падали на придворных, словно из рога изобилия, назначались невиданные прежде жалованья, вводились новые должности. В суматохе дворцовых перемен Анна Леопольдовна не забыла про Викторию Чучухину, и безродная шутиха покойной императрицы была пожалована званием камер-фрейлины с соответствующим годовым жалованием.
Новая ступенька карьерной лестницы озадачила специалиста отдела анализа и внедрения Центра качества и стандартизации. Вика сразу почувствовала на себе косые взгляды придворных: из загадочной провидицы она моментально превратилась в выскочку-самозванку, попавшую в фавор. И вот сереньким ноябрьским утром за шахматной игрой новоиспеченная камер-фрейлина Виктория Чучухина и адъютант лейб-гвардии Измайловского полка Сергей Афанасиевич Мальцев обсуждали неожиданный список назначений. Они сидели за шахматным столиком в покоях парадной анфилады, мимо сновали придворные, но на эту пару никто не обращал внимания. Все во дворце привыкли к их приятельству, привыкли настолько, что даже не сплетничали про эти отношения.
– Сергей Афанасьевич, мне кажется, что этот стартап Анна Леопольдовна абсолютно не продумала, – Виктория переставляла пешку.
Вике было легко с Мальцевым: не надо ничего объяснять, растолковывать. Как он угадывал значение произносимых Викторией фраз, понять невозможно, но их оживленные, им одним понятные беседы длились часами.
– Вы, Виктория Робертовна, про расписание о пожалованных толкуете? – Мальцев, хитро прищурившись, выдвинул ферзя.
– Да не только. Я о ротации кадров в целом, – Виктория внимательно смотрела на шахматную доску.
Словосочетание «ротация кадров» Мальцев не совсем понял, но по тону почувствовал – новшества Виктория Робертовна осуждает.
– Опасаюсь, что слухи о приезде в Петербург графа Линара могут подтвердиться, – Мальцев покраснел, нехорошо пересказывать досужие пересуды, но уж очень вероятен приезд фаворита. Во дворце который день шёпотом обсуждали, что новая правительница пригласила ко дору свою первую любовь – саксонского посланника Карла Морица Линара.
– А прикольно будет: тётка с Бироном на троне сидела, племянница – с Линаром.
– Виктория Робертовна, Вы что такое говорите! В чём, как Вы называете, «прикольно»? То, что Анна Леопольдовна, будучи супругой герцога Брауншвейского, на глазах у всех позволит этот адюльтер?!
– Тут согласна: это фигня получится, – Виктория нахмурилась. – Невооруженным глазом видно, что здравый смысл отключен или находится вне действия сети. Прямо хоть от власти её отстраняй.
– Полагаю, князь Соболевский-Слеповран эту мысль Вам подсказали, – небрежно произнес Мальцев, но фигуры на доске не сдвинул, замер в ожидании ответа.
– Господи, дался Вам князь. Ходите давайте – Ваш ход!
Но Сергей Афанасьевич не успел сделать ход конем, поскольку в гостиную вбежал паж Анны Леопольдовны:
– Госпожа Виктория, Вам срочно Ея Императорское Величество велит к ним пожаловать.
Вика неохотно поднялась: ну вот, доиграть не дали – срочно чего-то надо пророчить. А она ведь почти что выиграла.
В кабинет новой правительницы вместе с Викторией вошел только назначенный великий адмирал Остерман.
– Иван Андреевич, я Вас не приглашала, – Анна Леопольдовна недоуменно посмотрела на вошедшего.
– Я много времени не заберу, Ваше Императорское Высочество. Вот тут я кое-чего набросал пером об различных инфлуенциях и конъюнктурах европейских дворов, посмотрите на досуге, а я попозже загляну.
– Хорошо, посмотрю, – тут же согласилась принцесса.
Но Остерман не унимался:
– Я Вам, Ваше Императорское Высочество, еще одиннадцатого числа о чужестранных послах записочку подал, когда сподобитесь ознакомиться?
– Ах, Иван Андреевич, я же Вам все подписала. Что вы ещё от меня хотите? – Анна Леопольдовна печально вздохнула.
– Правление одной из величайших государынь, Вашей великой тетушки Анны Иоанновны, явило образец высочайшей заботы о благе Отечества, но индо сея величайшая императрица больше собственному прогневлению, нежели законам и справедливости следовала. Посему Вам надлежит…– с глубокомысленным видом начал свою речь Остерман.
Вика не стала слушать Остермана: непонятно, о чем говорит, да и неинтересно. Но Анне Леопольдовне тоже было неинтересно, она перемигивалась с Юлией Менгден, всем видом показывая, что никак не дождется окончания этой скучного визита.
Наконец адмирал ушёл. Анна Леопольдовна уныло обвела взглядом лежащую на столе стопку бумаг:
– Хорек сколько дел, как говорит Виктория.
– Не хорек, а песец, – поправила Вика, – песец в смысле… – и осеклась: сложно быть камер-фрейлиной девушке с Автозаводской.
– Виктория, сядьте и выслушайте. Вы знаете, что наше доверие к Вам безгранично. Но не хотелось бы, во еже вопрос, Вам сейчас заданный, обсуждался с кем бы то ни было, ажно с господином Мальцевым. Про прочих лиц, Вы понимаете, кого мы не упоминаем, но подразумеваем, речи не может и идти.
Вика всё понимала: сейчас принцесса спросит о том, что известно всему дворцу, о графе Линаре. И вот этим секретом Полишенеля (Виктория недавно узнала от Мальцева это выражение) ни с кем делиться нельзя.
– Виктория, приоткройте завесу будущего. Посмотрите, в каком расположении приедет граф Линар в Петербург.
– Даже в детстве?
– В детстве меня называли Ваша светлость Роман Матвеевич. Батюшка говаривал: «Помни, Роман Матвеевич, что ты потомок великого рода, ты Соболевский-Слеповран!»
– А Слеповран почему?
– Увлекательнее, почему Соболевский. Наш древний княжеский род и польская шляхта…
– Нет, ты мне, пожалуйста, про Слеповрана объясни.
– А это Иван Великий рассердился на моего прапрапрадеда и велел ослепить ворона, изображенного на нашем гербе.
– Гуманно, мог бы не герб, а прапрапрадеда ослепить.
– Но ослепленный герб намного уничижительнее, нежели собственная слепота. Как ты давеча выразилась, дизреспектно.
– Рома, я тебя обожаю!
– Душа моя, Виктория! Ты в очах ясных, ты в словах красных, в устах сахарных, в краснозарных.
– Мощно сказано! Умеешь.
– Это Васька Тредиаковский сложил, но я с ним согласный тож.
Как любила Виктория эти утренние разговоры! Князь Роман Матвеевич становился похож на довольного кота: нежно мурлыкал всякие глупости, и не шло от него нервное напряжение, которым в другое время он заполнял всё пространство вокруг.
Не раз в разговорах с Викторией возвращался Слеповран к воспоминаниям о том, как впервые увидел её у себя в подмосковном имении на берегу Москвы-реки. Однако слушать бредовые россказни про какие-то волшебные порошки и чудесные перемещения Слеповрану скоро надоело. В магов и чародеев он, дитя просвещенного восемнадцатого века, не верил, а вот интриги и заговоры принимал за истину. Власть падала под ноги, нужно только поднять. Чета Брауншвейгов, вопреки своему высокому происхождению, на роль самодержцев не годилась: толкни – повалятся. Роман Матвеевич принадлежал к партии цесаревны Елизаветы, дочери Петра Великого, и что бы ни говорили блюстители чистоты царской крови, светлейший князь Соболевский-Слеповран понимал, что с этой дочкой лифляндской портомои можно пробиться к власти. В сложной игре козней и злоумышлений, сплетавшихся вокруг трона, Роман Матвеевич чувствовал себя словно рыба в воде. А вот девица Виктория, невесть откуда взявшаяся, смущала своим присутствием во дворце, будучи явной каверзой кого-то. А вот кого? Ведь именно в усадьбе Слеповрана в странном виде обнаружилась сия Виктория Робертовна, да и Паврищев тут как тут оказался. Подвох явный, но при этом непонятный в своем лукавом умысле… Мысли эти не давали Роману Матвеевичу покоя, а ещё с досадой обнаруживалось, что сия Виктория, не то сама ловкая интриганка, не то слепая исполнительница чьего-то ухищрения, нравилась ему всё больше. Речи её дразнили своей непонятностью, губы волновали мягкой лаской, а тело манило горячей гибкостью.
После свиданий Виктория, не таясь, возвращалась во дворец в карете Слеповрана. Она уже начала ориентироваться в узких улицах, и город более не пугал, а удивлял. В такт поскрипыванию колес зазвучали в памяти слова Вуколова: «Нельзя долго находиться в жопе: или выбираешься, или привыкаешь и уже не замечаешь, что в жопе сидишь». Может, и вправду она привыкла, а может, Виктория поудобнее устроилась на мягком сидении, может, и не в жопе она вовсе, может, не в такое уж плохое место она угодила; ну, нет Интернета, и прокладок гигиенических тоже нет, но есть горячие объятия Слеповрана, есть добрая улыбка Анны Леопольдовны, есть верный друг Мальцев…
Виктория Чучухина не подозревала, что в объятиях князя Соболевского-Слеповрана прозевала важнейшее событие. В ночь с восьмого на девятое ноября во дворце произошел переворот – запланированное на семнадцать лет до совершеннолетия императора Иоанна регентство Эрнста Иоганна Бирона уложилось в три недели. Мгновенно были забыты звучащие повсеместно восторги от разумной власти регента, и у каждой дворцовой двери повторялись слова Миниха: «Никому иному правление государства во время малолетства Его императорского величества вручено быть не может, как токмо родителям Его императорского величества!»
Впрочем, Виктория Чучухина нисколько не расстроилась, что не стала свидетелем исторического события, ей и так всё рассказали, причем, по нескольку раз: и как сын Миниха, отважный Эрнст, ворвался в покои тирана, и как испуганный Бирон, поднятый с постели, умолял его не убивать, хотя никто его убивать и не собирался…
– Виктория, как Вы могли отсутствовать в такую ночь! – Анна Леопольдовна была радостно взволнованна.
– Мы теперь правительство! – на лице Юлианы Магнусовны сияло счастье.
– Сколько добрых дел можно будет теперь свершить! Скольким помочь! – перебила Анна Леопольдовна подругу.
– Круто! Прям, новостная бомба. Но у меня тоже ночь неплохо прошла, – сказала, чтобы что-нибудь сказать, Виктория, но вовремя осознав свою бестактность, добавила: – Ну, конечно, не так бурно, как у вас.
– С князем Соболевским-Слеповраном амурились, – укоризненно посмотрела на Викторию Юлиана Менгден. Укор был не за грешную связь, а за пропуск судьбоносных минут.
– Извините, Виктория, что затрагиваю такой сокровенный предмет, но мне кажется, князь испытывать любовное чувство не способен. У него зело холодные глаза, – потупясь, заметила Анна Леопольдовна.
– Это смотря какой смысл вкладывать в способность любить. Вот сегодня он меня вылюбил всю, от макушки до пяток, и не один раз.
Слушательницы, покраснев, хихикнули, и разговор получил совсем иное направление.
– Вершится судьба Отечества, а у них смешки, – в гостиную Анны Леопольдовны без доклада вошел фельдмаршал Миних.
После ночного свидания Виктории очень хотелось спать, но Юлиана указала ей глазами на оттоманку под окном, и ничего не оставалось, как пристроиться на низкое сидение в надежде хоть на какое-то время быть забытой. То, что она стала очевидцем смены власти, нисколько не воодушевляло – хорошо, что Бирона отстранили от руководства, но сейчас для Виктории главным было незаметно подремать. На оттоманке сиделось мягко, удобно, и пришли приятные воспоминания о недавнем свидании. Пусть Анна Леопольдовна считает Слеповрана холодным и бесчувственным, Виктория-то знает, как горят его глаза, как жарок его шёпот…
Виктория Чучухина, присутствовавшая на первом заседании нового правительства, очнулась, когда уже торжественно было решено обнародовать манифест о назначении правительницей государства до совершеннолетия наследника престола вместо Бирона Анну Леопольдовну с титулом Великой Княгини и Императорского Высочества. По случаю этого события были объявлены великие милости народу и возвращены многие, сосланные в Сибирь при Анне Иоанновне. Принцесса, а теперь уже Великая княгиня, посмотрев на сонную Викторию, объявила, что с этого дня упраздняет всех дворцовых шутов, наградив их приличным содержанием и подарками. Виктория, сонно мигая, с удивлением обнаружила за столом принца Антона и других вельмож; Миних, в одночасье ставший первым сановником государства, руководил собранием. Вроде на минутку глаза прикрыла, а полна горница народу.
Вика равнодушно слушала громкие споры, привычно готовясь к обязательному в таких случаях вопросу Анны Леопольдовны: когда все разойдутся, она непременно спросит, что ждет их царствование. И вновь, как месяц назад, когда отвечала на вопрос о здоровье императрицы Анны Иоанновны, через ликующие голоса донесся до Виктории то ли плач, то ли вой, и страшно похолодело всё внутри. «Я не Ванга, не Джуна, я не знаю, что нас ждет впереди, я просто мнительная дурочка», – твердо сказала себе Вика, чтобы унять ужас, внезапно охвативший её.
– А ведь сбылось Ваше предсказание, – обратилась к Виктории Анна Леопольдовна. – Я, признаюсь, Вам тогда не поверила, решила, что Вы хотите нас успокоить, дабы не терзаться о том, чего не может быть. А всё свершилось, да так скоро.
– Когда я Вам чего напредсказывала? – страх от неожиданного видения не уходил.
– В ночь, когда заболела тетушка, Вы, Виктория, предсказали, что не Бирон, а я, мать императора, стану правительницей.
– Я такое говорила? – поскольку Вика, отвечая на вопросы, говорила первое, что приходило в голову, она тут же напрочь забывала свои прогнозы.
– Вы, Виктория, именно Вы в тяжелое время вселили в меня уверенность в благополучном разрешении тягостных обстоятельств.
– Всегда пожалуйста! Обращайтесь, если ещё что нужно, – даже в судьбоносные для государства минуты Вика, как и всегда, отвечала не подумав.
Глава XIV. Санкт-Петербург, ноябрь 1740 года
Анна Леопольдовна всегда была добра и чистосердечна, но при правлении Анны Иоанновны при дворе не замечали тихой мечтательницы. Однако после переворота восьмого ноября принцесса оказалась в центре всеобщего внимания, и теперь всё, что бы она ни делала, внимательно оценивалось. Указы о полной амнистии и о содержании нищепитательных домов, освобождение от каторжных работ кандальных людей, введение особого чина ¬– рекетмейстера – человека, принимающего жалобы от челобитчиков всех сословий – все нововведения Анны Леопольдовны говорили о милосердии молодой правительницы. И изо всего этого окружающие быстро поняли: от государыни-правительницы можно не ждать казней и ссылок, а значит, следует без опаски требовать для себя наград и званий.
Как ни была равнодушна Виктория к дворцовым событиям, но даже её поразили каскады торжеств, начавшихся после свержения Бирона. К принцессе Анне Леопольдовне, которая теперь именовалась благоверной государыней-правительницей великой княгиней всея России, примчались с поздравлениями те же царедворцы, что три недели до этого присягали на верность Бирону. Дальнейшие события иначе как «раздачей слонов» Виктория определить не смогла. Благодеяния щедро сыпались на всех без разбору: принц Антон получил чин генералиссимуса всех сухопутных и морских сил и стал подполковником Конной гвардии, сохранив шефство и над Семеновским полком. Фельдмаршал граф Миних стал первым министром, граф Остерман – великим адмиралом, князь Черкасский – великим канцлером, а князь Михайло Головкин – вице-канцлером и кабинетским министром... Награждения падали на придворных, словно из рога изобилия, назначались невиданные прежде жалованья, вводились новые должности. В суматохе дворцовых перемен Анна Леопольдовна не забыла про Викторию Чучухину, и безродная шутиха покойной императрицы была пожалована званием камер-фрейлины с соответствующим годовым жалованием.
Новая ступенька карьерной лестницы озадачила специалиста отдела анализа и внедрения Центра качества и стандартизации. Вика сразу почувствовала на себе косые взгляды придворных: из загадочной провидицы она моментально превратилась в выскочку-самозванку, попавшую в фавор. И вот сереньким ноябрьским утром за шахматной игрой новоиспеченная камер-фрейлина Виктория Чучухина и адъютант лейб-гвардии Измайловского полка Сергей Афанасиевич Мальцев обсуждали неожиданный список назначений. Они сидели за шахматным столиком в покоях парадной анфилады, мимо сновали придворные, но на эту пару никто не обращал внимания. Все во дворце привыкли к их приятельству, привыкли настолько, что даже не сплетничали про эти отношения.
– Сергей Афанасьевич, мне кажется, что этот стартап Анна Леопольдовна абсолютно не продумала, – Виктория переставляла пешку.
Вике было легко с Мальцевым: не надо ничего объяснять, растолковывать. Как он угадывал значение произносимых Викторией фраз, понять невозможно, но их оживленные, им одним понятные беседы длились часами.
– Вы, Виктория Робертовна, про расписание о пожалованных толкуете? – Мальцев, хитро прищурившись, выдвинул ферзя.
– Да не только. Я о ротации кадров в целом, – Виктория внимательно смотрела на шахматную доску.
Словосочетание «ротация кадров» Мальцев не совсем понял, но по тону почувствовал – новшества Виктория Робертовна осуждает.
– Опасаюсь, что слухи о приезде в Петербург графа Линара могут подтвердиться, – Мальцев покраснел, нехорошо пересказывать досужие пересуды, но уж очень вероятен приезд фаворита. Во дворце который день шёпотом обсуждали, что новая правительница пригласила ко дору свою первую любовь – саксонского посланника Карла Морица Линара.
– А прикольно будет: тётка с Бироном на троне сидела, племянница – с Линаром.
– Виктория Робертовна, Вы что такое говорите! В чём, как Вы называете, «прикольно»? То, что Анна Леопольдовна, будучи супругой герцога Брауншвейского, на глазах у всех позволит этот адюльтер?!
– Тут согласна: это фигня получится, – Виктория нахмурилась. – Невооруженным глазом видно, что здравый смысл отключен или находится вне действия сети. Прямо хоть от власти её отстраняй.
– Полагаю, князь Соболевский-Слеповран эту мысль Вам подсказали, – небрежно произнес Мальцев, но фигуры на доске не сдвинул, замер в ожидании ответа.
– Господи, дался Вам князь. Ходите давайте – Ваш ход!
Но Сергей Афанасьевич не успел сделать ход конем, поскольку в гостиную вбежал паж Анны Леопольдовны:
– Госпожа Виктория, Вам срочно Ея Императорское Величество велит к ним пожаловать.
Вика неохотно поднялась: ну вот, доиграть не дали – срочно чего-то надо пророчить. А она ведь почти что выиграла.
В кабинет новой правительницы вместе с Викторией вошел только назначенный великий адмирал Остерман.
– Иван Андреевич, я Вас не приглашала, – Анна Леопольдовна недоуменно посмотрела на вошедшего.
– Я много времени не заберу, Ваше Императорское Высочество. Вот тут я кое-чего набросал пером об различных инфлуенциях и конъюнктурах европейских дворов, посмотрите на досуге, а я попозже загляну.
– Хорошо, посмотрю, – тут же согласилась принцесса.
Но Остерман не унимался:
– Я Вам, Ваше Императорское Высочество, еще одиннадцатого числа о чужестранных послах записочку подал, когда сподобитесь ознакомиться?
– Ах, Иван Андреевич, я же Вам все подписала. Что вы ещё от меня хотите? – Анна Леопольдовна печально вздохнула.
– Правление одной из величайших государынь, Вашей великой тетушки Анны Иоанновны, явило образец высочайшей заботы о благе Отечества, но индо сея величайшая императрица больше собственному прогневлению, нежели законам и справедливости следовала. Посему Вам надлежит…– с глубокомысленным видом начал свою речь Остерман.
Вика не стала слушать Остермана: непонятно, о чем говорит, да и неинтересно. Но Анне Леопольдовне тоже было неинтересно, она перемигивалась с Юлией Менгден, всем видом показывая, что никак не дождется окончания этой скучного визита.
Наконец адмирал ушёл. Анна Леопольдовна уныло обвела взглядом лежащую на столе стопку бумаг:
– Хорек сколько дел, как говорит Виктория.
– Не хорек, а песец, – поправила Вика, – песец в смысле… – и осеклась: сложно быть камер-фрейлиной девушке с Автозаводской.
– Виктория, сядьте и выслушайте. Вы знаете, что наше доверие к Вам безгранично. Но не хотелось бы, во еже вопрос, Вам сейчас заданный, обсуждался с кем бы то ни было, ажно с господином Мальцевым. Про прочих лиц, Вы понимаете, кого мы не упоминаем, но подразумеваем, речи не может и идти.
Вика всё понимала: сейчас принцесса спросит о том, что известно всему дворцу, о графе Линаре. И вот этим секретом Полишенеля (Виктория недавно узнала от Мальцева это выражение) ни с кем делиться нельзя.
– Виктория, приоткройте завесу будущего. Посмотрите, в каком расположении приедет граф Линар в Петербург.