Прошлая осень была страшна для Матрены Степановны: по сентябрьской дождливой погоде к ней приезжали неразговорчивые господа из самого Санкт-Петербурга с подробным допросом, где может быть её племянник, не знает ли она о нем чего. Но Матрена Степановна искренне отвечала, что племянник её, адъютант лейб-гвардии Измайловского полка Сергей Афанасиевич Мальцев, проживает в столице, служит примерно, о чем она не раз получала свидетельства. Гости напугали Матрену Степановну непонятными вопросами и нежеланием отвечать, что же случилось с Сереженькой. А уезжая, наказали сообщать в губернское правление специальному человеку всякую новость, какая дойдет от племянника. Следом пришло извещение, что погиб Сереженька, потонул в речонке Становая Ряса под каким-то Раненбургом, куда по делам службы был отправлен. Слегла Матрена Степановна в нервической горячке, после в беспрерывном плаче молилась об упокоении души раба Божьего Сергея, а по первому снегу на крыльцо дома, держа на руках спящее дитя, взошел её племянник, изможденный, заросший бородой, а за его спиной стояла высокая и худая женщина, по-бабьи повязанная платком.
Матрена Степановна быстро сообразила, что дело тут непростое, соседям объявила, что приехал к ней управляющий из Москвы, и, хотя внешность у Сергея Афанасиевича Мальцева было донельзя приметная, почему-то никто не соединил обстоятельства исчезновения сундуковского племянника и появление высокого, военной выправки эконома. Не спрашивала Матрена Степановна ни про новые документы – коль выправил племянник, стало быть, так надобно, – ни про причины, заставившие это сделать: меньше знаешь – крепче спишь. Одно беспокоило госпожу Сундукову: отчего Иванушка совсем на Сереженьку не похож, в кого он такой голубоглазый да кудрявенький? Но жили молодые ладно: друг друга уважали, дитя любили, а рядом с ними и Матрене Степановне тепло было, радовалось вдовье сердце, что не одной теперь век коротать, будет кому её старость досматривать.
Сладкая малина таяла во рту, тёплый ветер приносил издалека медовый аромат цветов, бабочка, севшая на перила, расправляла нарядные крылышки, и всё вместе наполняло душу беспричинной радостью. Виктория улыбнулась – как же хорошо летом! Впрочем, и зимой было хорошо в этом гостеприимном доме, и весной. Хорошо было, потому что рядом самый лучший человек, верный, надёжный, такой любимый и родной, что сердце замирает, когда видишь его; хорошо, потому что растёт Ванюша, и каждый день вместе с ним открываешь новую страницу этой интересной жизни.
В доме стояла тишина – всех сморил послеобеденный сон: и Матрену Степановну, и Ванечку, и дворню. Сергей уехал в Мещовск ещё утром выяснить в уездном казначействе появление непонятно откуда возникших недоимок по подушной подати. Вика не удивлялась бесконечной путанице с ревизскими списками – даже после появления компьютера бабушке приходилось постоянно ходить в МФЦ разбираться с непонятными цифрами в квитанциях, а в восемнадцатом веке запутать налогоплательщиков как делать нефиг. Хорошо Мальцев во всех хозяйственных вопросах грамотен, сразу видит, где чиновничий обман, а где ошибка. Вика улыбнулась: она всегда улыбалась, когда думала о Сергее.
Полуденная жара погружала в истому, наверное, градусов тридцать, не меньше. Жаль, что термометра в усадьбе нет, впрочем, его и в уезде нет, и в губернии…
– Ну, наконец-то! Тебя разыскать – тот ещё квест.
Виктория вздрогнула: этот голос она различила бы даже в хоре.
– Валера?
Валерий Вуколов, в странных для летней жары высоких ботфортах и плаще, поднимался по ступеням веранды.
– Жарко здесь у тебя, – Вуколов сел напротив Виктории, утирая пот.
– А чего ты по-зимнему оделся?
– Это единственное, что тебя интересует? – Вуколов усмехнулся. – Ты неисправима.
– Ну, жарко же в епанче.
– Это так моя накидка называется? Буду знать. Ладно, погуляла, пора домой, – Вуколов достал из складок одежды прозрачную пластиковую коробочку с белым порошком.
– Валер, ты можешь содержимое пересыпать, а упаковку мне отдать? Здесь таких нет, я бы в ней соль хранила.
– Ну, ты и дура! Давай глотай!
– Тебе раньше надо было с этим порошком приходить. Теперь он мне ни к чему. Я здесь живу, это мой дом.
– Ты совсем рехнулась? Посмотри на себя: сидишь среди убожества, жрёшь червивую малину и заявляешь, что теперь это твой дом.
– Эта малина не червивая.
– Малина всегда червивая, можешь мне не рассказывать, – Вуколов презрительно скривил губы. – Я, как идиот, взвешивал, сколько ты у меня субстанции сперла, ищу, куда тебя занесло, в какую историю ты вляпалась. Ты же тихо сидеть не умеешь. Меня в этом идиотском времени чуть не убили, пока я тебя вычислял, а ты заявляешь, что я, видите ли, опоздал. Заканчивай свои посиделки, или тебе хочется след в истории оставить?
– Валер, ну, какой след? Ты не понимаешь, что у меня семья. Мы царевича Иоанна Антоновича усыновили.
– Царевича Иоанна Антоновича?! Да ты не след в истории оставила, ты тут по полной наследила!
– Ты бы епанчу снял, жарко же. Сейчас мои встанут, я им скажу, что ты мой петербургский знакомец. Поужинаешь с нами. У нас рыбный пирог будет и расстегаи. Муж мой скоро вернётся, я вас познакомлю. Куда я от него? Я без него не смогу ни в будущем, ни в прошлом.
– Я тебе память сотру. Сможешь.
– Ты прямо как «люди в черном».
– Надо же, помнишь. А мне показалось, ты всё уже позабыла, – скривил губы Вуколов. С этими словами Валерий резко схватил Вику за плечо, она от неожиданности вскрикнула, и в её рот был засыпан горький порошок.
Виктория почувствовала резкую боль и потеряла сознание.
Виктория Чучухина проснулась на следующее после своего Дня рождения утро в состоянии тяжелейшего похмелья. Болела не только голова, но ломало и крутило всё тело. А что было самым ужасным – Виктория начисто забыла события прошедшей ночи, пыталась хоть что-нибудь припомнить, но все попытки были напрасны. Когда уходил Карасев, она была слегка навеселе, а что пилось после, вспомнить было невозможно, словно кто-то стёр память.
В депрессивном состоянии Виктория зашла на кухню, где её ожидало новое открытие – вся посуда была перемыта и убрана – интересно, в каком состоянии она вчера убиралась? Или, может, Вуколов, храпящий сейчас на весь многоэтажный дом (собственно, от его храпа Виктория и проснулась), перемыл посуду, пока новорождённая в одиночку напивалась за праздничным столом. Но зачем ей надо было так пить и каким паленым алкоголем можно было так травануться, Виктория не могла даже и предположить. Неужели текила имела на неё такое влияние?
– Нужно принять таблетки, должны же существовать какие-нибудь антипохмелины. Вот только как добраться до аптеки…– вяло ворочалось в разламывающейся голове.
Виктория села у окна и автоматически открыла пачку сигарет – курить не хотелось, а глазам представилась неожиданное зрелище: исчез сделанный накануне маникюр. Куда делись длинные, кораллового цвета ногти? Виктория ошалело рассматривала свои коротенькие ноготки, силясь понять, как же надо было нажраться, чтобы ночью вломиться в квартиру к маникюрше Лене с требованием спилить шеллаковую красоту, и при этом утром совершенно ничего не помнить.
На кухню, красиво потягиваясь, вышел Вуколов:
– Ну что, пьяница-мать – горе семьи, – ухмыльнулся он, наливая воду в чайник.
– Валер, что тут вчера было?
– Твой День рождения.
– А чего я пила?
– Всё, что не успел спрятать.
– И с чего это я?
– От осознания тщетности попыток выйти за меня замуж. Так вот, я подумал – выходи, раз так замуж чешется, а то сопьешься, – Вуколов аккуратно мял в чашке ломтик лимона: он всегда пил чай с лимоном.
Виктория вновь достала сигарету, положила назад, достала другую, снова убрала… О чём она думала в эту звездную минуту, когда сбылось заветное? Всё, чего она хотела в течение последних пяти лет – это выйти замуж за Вуколова. Теперь мечта преобразилась в реальное предложение руки и сердца, и оказалось, что надо было для её воплощения всего-то лишь напиться до беспамятства. Виктория перебрала все сигареты в пачке, так и не проронив ни слова. Это было странно, ведь обычно она болтала без умолку, и никакая головная и прочие самые яростные боли не смогли бы заставить её выдержать паузу.
– Итак, в четверг идем в ЗАГС подавать заявление, раньше у меня не получится, – прервал молчание Вуколов.
А далее произошло, пожалуй, самое невероятное из того, что могло произойти в это удивительное утро:
– Валера, я не пойду за тебя замуж.
Кажется, не только Вуколов, но лежащая на подоконнике кошка Джуди и стайка рыбок в аквариуме остолбенели от этих слов. Ещё бы! И Джуди, и безымянные рыбки ежедневно слушали многочасовые телефонные обсуждения проекта подталкивания Вуколова к вступлению в брак. И вот, пожалуйста, такой пердимонокль! Хорошо, что попугай Ричард умер год назад, а то бы не сдержался пернатый и прокомментировал – он, правда, умел говорить только «Рича хороший», но тут, надо полагать, продемонстрировал знание пары-другой неожиданных слов.
– Я второй раз не позову, – Вуколов говорил спокойно, но красивые пальцы нервно завертели чайную ложечку.
– Правильно сделаешь.
– И почему такая перемена в планах? Исключительно из любопытства спрашиваю, – Вуколов напряженно выстукивал чайной ложечкой болеро Равеля.
– Потому что ты мне не близкий, не родной, и не сумел им стать за пять лет, точнее, не захотел. Ты не можешь быть на равных, для тебя это как проигрыш, поэтому тебе нужна такая дура, как я. Это не плохо и не хорошо, просто мне это не подходит, – Виктория сама обалдела от своей речи: никогда прежде она так не говорила.
Чайная ложка в красивой мужской руке жила самостоятельной творческой жизнью, а Вуколов, полуоткрыв рот, уставился на Викторию. Именно такое лицо было у Валаама, когда его ослица заговорила.
– Раньше ты почему-то считала иначе.
– Валера, я не знаю, почему до меня это только сейчас дошло. Я за тебя ещё вчера вечером мечтала замуж выйти, потому что не понимала, что это не жизнь, а наказание получится. Ведь я с тобой всегда буду не жить, а стараться баллы набирать, чтобы доказать тебе, что ты не ошибся в своем выборе. А ты на меня всегда плевать будешь, хоть женой я назовись, хоть кем, не потому что я на плевательницу похожа, а потому, что я тебе в другой роли не нужна. А рядом должен быть человек, с которым не в постели зашибись как хорошо и не в гостях приятно показаться, а с которым душе тепло. И я обязательно такого человека встречу, потому что не для наказания, а для радости создал нас Господь, и всё как надо в нашей жизни складывается и всегда идет токмо к лучшему, – откуда в памяти всплыла эти фраза, Виктория не могла понять, но, произнося её, почувствовала, что с каждым словом становится легче дышать, а боль и ломота медленно отступают.
Вуколов поднялся из-за стола, подошел к дверям, остановился и тихо, как никогда прежде не говорил, произнес:
– Ну, а кто тебе дал право решать за двоих? – сегодня происходило что-то совершенно невероятное, словно Виктория Чучухина и Валерий Вуколов обменялись листочками со своими традиционными текстами. – Почему ты решила, что мы не можем поменять наши отношения, поменять себя, чтобы быть вместе? Я готов – я дорожу тем, что нас связывает! Я тобой дорожу и докажу тебе это!
Виктория вопросительно вскинула брови, но ничего не ответила. А что было говорить, когда и так понятно, что всё как надо в нашей жизни складывается и всегда идет только к лучшему.
Матрена Степановна быстро сообразила, что дело тут непростое, соседям объявила, что приехал к ней управляющий из Москвы, и, хотя внешность у Сергея Афанасиевича Мальцева было донельзя приметная, почему-то никто не соединил обстоятельства исчезновения сундуковского племянника и появление высокого, военной выправки эконома. Не спрашивала Матрена Степановна ни про новые документы – коль выправил племянник, стало быть, так надобно, – ни про причины, заставившие это сделать: меньше знаешь – крепче спишь. Одно беспокоило госпожу Сундукову: отчего Иванушка совсем на Сереженьку не похож, в кого он такой голубоглазый да кудрявенький? Но жили молодые ладно: друг друга уважали, дитя любили, а рядом с ними и Матрене Степановне тепло было, радовалось вдовье сердце, что не одной теперь век коротать, будет кому её старость досматривать.
Сладкая малина таяла во рту, тёплый ветер приносил издалека медовый аромат цветов, бабочка, севшая на перила, расправляла нарядные крылышки, и всё вместе наполняло душу беспричинной радостью. Виктория улыбнулась – как же хорошо летом! Впрочем, и зимой было хорошо в этом гостеприимном доме, и весной. Хорошо было, потому что рядом самый лучший человек, верный, надёжный, такой любимый и родной, что сердце замирает, когда видишь его; хорошо, потому что растёт Ванюша, и каждый день вместе с ним открываешь новую страницу этой интересной жизни.
В доме стояла тишина – всех сморил послеобеденный сон: и Матрену Степановну, и Ванечку, и дворню. Сергей уехал в Мещовск ещё утром выяснить в уездном казначействе появление непонятно откуда возникших недоимок по подушной подати. Вика не удивлялась бесконечной путанице с ревизскими списками – даже после появления компьютера бабушке приходилось постоянно ходить в МФЦ разбираться с непонятными цифрами в квитанциях, а в восемнадцатом веке запутать налогоплательщиков как делать нефиг. Хорошо Мальцев во всех хозяйственных вопросах грамотен, сразу видит, где чиновничий обман, а где ошибка. Вика улыбнулась: она всегда улыбалась, когда думала о Сергее.
Полуденная жара погружала в истому, наверное, градусов тридцать, не меньше. Жаль, что термометра в усадьбе нет, впрочем, его и в уезде нет, и в губернии…
– Ну, наконец-то! Тебя разыскать – тот ещё квест.
Виктория вздрогнула: этот голос она различила бы даже в хоре.
– Валера?
Валерий Вуколов, в странных для летней жары высоких ботфортах и плаще, поднимался по ступеням веранды.
– Жарко здесь у тебя, – Вуколов сел напротив Виктории, утирая пот.
– А чего ты по-зимнему оделся?
– Это единственное, что тебя интересует? – Вуколов усмехнулся. – Ты неисправима.
– Ну, жарко же в епанче.
– Это так моя накидка называется? Буду знать. Ладно, погуляла, пора домой, – Вуколов достал из складок одежды прозрачную пластиковую коробочку с белым порошком.
– Валер, ты можешь содержимое пересыпать, а упаковку мне отдать? Здесь таких нет, я бы в ней соль хранила.
– Ну, ты и дура! Давай глотай!
– Тебе раньше надо было с этим порошком приходить. Теперь он мне ни к чему. Я здесь живу, это мой дом.
– Ты совсем рехнулась? Посмотри на себя: сидишь среди убожества, жрёшь червивую малину и заявляешь, что теперь это твой дом.
– Эта малина не червивая.
– Малина всегда червивая, можешь мне не рассказывать, – Вуколов презрительно скривил губы. – Я, как идиот, взвешивал, сколько ты у меня субстанции сперла, ищу, куда тебя занесло, в какую историю ты вляпалась. Ты же тихо сидеть не умеешь. Меня в этом идиотском времени чуть не убили, пока я тебя вычислял, а ты заявляешь, что я, видите ли, опоздал. Заканчивай свои посиделки, или тебе хочется след в истории оставить?
– Валер, ну, какой след? Ты не понимаешь, что у меня семья. Мы царевича Иоанна Антоновича усыновили.
– Царевича Иоанна Антоновича?! Да ты не след в истории оставила, ты тут по полной наследила!
– Ты бы епанчу снял, жарко же. Сейчас мои встанут, я им скажу, что ты мой петербургский знакомец. Поужинаешь с нами. У нас рыбный пирог будет и расстегаи. Муж мой скоро вернётся, я вас познакомлю. Куда я от него? Я без него не смогу ни в будущем, ни в прошлом.
– Я тебе память сотру. Сможешь.
– Ты прямо как «люди в черном».
– Надо же, помнишь. А мне показалось, ты всё уже позабыла, – скривил губы Вуколов. С этими словами Валерий резко схватил Вику за плечо, она от неожиданности вскрикнула, и в её рот был засыпан горький порошок.
Виктория почувствовала резкую боль и потеряла сознание.
Глава XXVIII. Москва, Автозаводская улица, 11 июня 2020 года
Виктория Чучухина проснулась на следующее после своего Дня рождения утро в состоянии тяжелейшего похмелья. Болела не только голова, но ломало и крутило всё тело. А что было самым ужасным – Виктория начисто забыла события прошедшей ночи, пыталась хоть что-нибудь припомнить, но все попытки были напрасны. Когда уходил Карасев, она была слегка навеселе, а что пилось после, вспомнить было невозможно, словно кто-то стёр память.
В депрессивном состоянии Виктория зашла на кухню, где её ожидало новое открытие – вся посуда была перемыта и убрана – интересно, в каком состоянии она вчера убиралась? Или, может, Вуколов, храпящий сейчас на весь многоэтажный дом (собственно, от его храпа Виктория и проснулась), перемыл посуду, пока новорождённая в одиночку напивалась за праздничным столом. Но зачем ей надо было так пить и каким паленым алкоголем можно было так травануться, Виктория не могла даже и предположить. Неужели текила имела на неё такое влияние?
– Нужно принять таблетки, должны же существовать какие-нибудь антипохмелины. Вот только как добраться до аптеки…– вяло ворочалось в разламывающейся голове.
Виктория села у окна и автоматически открыла пачку сигарет – курить не хотелось, а глазам представилась неожиданное зрелище: исчез сделанный накануне маникюр. Куда делись длинные, кораллового цвета ногти? Виктория ошалело рассматривала свои коротенькие ноготки, силясь понять, как же надо было нажраться, чтобы ночью вломиться в квартиру к маникюрше Лене с требованием спилить шеллаковую красоту, и при этом утром совершенно ничего не помнить.
На кухню, красиво потягиваясь, вышел Вуколов:
– Ну что, пьяница-мать – горе семьи, – ухмыльнулся он, наливая воду в чайник.
– Валер, что тут вчера было?
– Твой День рождения.
– А чего я пила?
– Всё, что не успел спрятать.
– И с чего это я?
– От осознания тщетности попыток выйти за меня замуж. Так вот, я подумал – выходи, раз так замуж чешется, а то сопьешься, – Вуколов аккуратно мял в чашке ломтик лимона: он всегда пил чай с лимоном.
Виктория вновь достала сигарету, положила назад, достала другую, снова убрала… О чём она думала в эту звездную минуту, когда сбылось заветное? Всё, чего она хотела в течение последних пяти лет – это выйти замуж за Вуколова. Теперь мечта преобразилась в реальное предложение руки и сердца, и оказалось, что надо было для её воплощения всего-то лишь напиться до беспамятства. Виктория перебрала все сигареты в пачке, так и не проронив ни слова. Это было странно, ведь обычно она болтала без умолку, и никакая головная и прочие самые яростные боли не смогли бы заставить её выдержать паузу.
– Итак, в четверг идем в ЗАГС подавать заявление, раньше у меня не получится, – прервал молчание Вуколов.
А далее произошло, пожалуй, самое невероятное из того, что могло произойти в это удивительное утро:
– Валера, я не пойду за тебя замуж.
Кажется, не только Вуколов, но лежащая на подоконнике кошка Джуди и стайка рыбок в аквариуме остолбенели от этих слов. Ещё бы! И Джуди, и безымянные рыбки ежедневно слушали многочасовые телефонные обсуждения проекта подталкивания Вуколова к вступлению в брак. И вот, пожалуйста, такой пердимонокль! Хорошо, что попугай Ричард умер год назад, а то бы не сдержался пернатый и прокомментировал – он, правда, умел говорить только «Рича хороший», но тут, надо полагать, продемонстрировал знание пары-другой неожиданных слов.
– Я второй раз не позову, – Вуколов говорил спокойно, но красивые пальцы нервно завертели чайную ложечку.
– Правильно сделаешь.
– И почему такая перемена в планах? Исключительно из любопытства спрашиваю, – Вуколов напряженно выстукивал чайной ложечкой болеро Равеля.
– Потому что ты мне не близкий, не родной, и не сумел им стать за пять лет, точнее, не захотел. Ты не можешь быть на равных, для тебя это как проигрыш, поэтому тебе нужна такая дура, как я. Это не плохо и не хорошо, просто мне это не подходит, – Виктория сама обалдела от своей речи: никогда прежде она так не говорила.
Чайная ложка в красивой мужской руке жила самостоятельной творческой жизнью, а Вуколов, полуоткрыв рот, уставился на Викторию. Именно такое лицо было у Валаама, когда его ослица заговорила.
– Раньше ты почему-то считала иначе.
– Валера, я не знаю, почему до меня это только сейчас дошло. Я за тебя ещё вчера вечером мечтала замуж выйти, потому что не понимала, что это не жизнь, а наказание получится. Ведь я с тобой всегда буду не жить, а стараться баллы набирать, чтобы доказать тебе, что ты не ошибся в своем выборе. А ты на меня всегда плевать будешь, хоть женой я назовись, хоть кем, не потому что я на плевательницу похожа, а потому, что я тебе в другой роли не нужна. А рядом должен быть человек, с которым не в постели зашибись как хорошо и не в гостях приятно показаться, а с которым душе тепло. И я обязательно такого человека встречу, потому что не для наказания, а для радости создал нас Господь, и всё как надо в нашей жизни складывается и всегда идет токмо к лучшему, – откуда в памяти всплыла эти фраза, Виктория не могла понять, но, произнося её, почувствовала, что с каждым словом становится легче дышать, а боль и ломота медленно отступают.
Вуколов поднялся из-за стола, подошел к дверям, остановился и тихо, как никогда прежде не говорил, произнес:
– Ну, а кто тебе дал право решать за двоих? – сегодня происходило что-то совершенно невероятное, словно Виктория Чучухина и Валерий Вуколов обменялись листочками со своими традиционными текстами. – Почему ты решила, что мы не можем поменять наши отношения, поменять себя, чтобы быть вместе? Я готов – я дорожу тем, что нас связывает! Я тобой дорожу и докажу тебе это!
Виктория вопросительно вскинула брови, но ничего не ответила. А что было говорить, когда и так понятно, что всё как надо в нашей жизни складывается и всегда идет только к лучшему.
