— Кель, — тихо шепчет Ленар. — Келле…
А вот не отвечу. Во-первых, языком шевелить лень, а во-вторых… Даже когда я его доводила, не думала, что он так сорвется. Расчетливый, на тридцать три хода вперед все продумывающий Ленар… Сорвётся, подставится по полной… Приятно-то как!
— Кель, — повторяет он звонким от отчаянья голосом. Сообразив, торопливо отвязывает мне ноги, потом руки и охает, увидев, во что они превратились. Правильно, я еще в карнелене их не пожалела, да и потом выдиралась на совесть. А кожа у меня нежная до неприличия… Когда связывал — под манжетами не видно было...
— Где у тебя аптечка?
Сев, сдираю платки с щиколоток, комкаю штаны с бельем, зашвырнув их в угол, и опять падаю на постель, глядя в потолок. Я уже этот дурацкий барельеф, изображающий взятие какого-то города, по памяти могу нарисовать.
— Не скажешь, где аптечка, позову целителя.
— Насилие — двадцать лет каторги, — разлепляю я губы. — А над членом императорской семьи — даже не знаю. Прецедентов не было.
— Плевать, — отзывается он, снова беря мои распухшие окровавленные запястья в ладони. — Я как-то и не думал, что обойдется. Ну, так что?
А ведь и правда, не думал. И пойдет за целителем, зная, что мои вылеченные на полчаса раньше ссадины будут стоить ему смертного приговора? Ох, Ленар… То ли ты изменился, то ли я чего-то не разглядела в тебе тогда. То ли ты опять со мной играешь, что вернее.
— Шкатулка в ванной, — ровно отзываюсь я.
От липкого зеленого желе боль моментально уходит, сменяясь приятным освежающим покалываньем. Заодно Ленар проходит зельем по царапине на ноющей скуле и пытается тронуть мазью губы.
— Не смей, — шиплю, отдергивая голову. Всю расслабленность как волной смывает при одном воспоминании. Ясно, почему он меня поимел — сама нарвалась, чего скрывать. Но целовать при этом! — Все, успокоил совесть? Теперь пошел вон! Дальше я сама. И можешь не переживать насчет последствий: спишем на то, что я тебя спровоцировала. Еще и удовольствие получила. Как ты и хотел.
— Кель…
Ну чего тебе еще? Ведь понимаешь, что ничего я тебе не сделаю. Тогда не сделала! А ведь с ума по тебе сходила. Добивалась, стелилась, едва в ногах не валялась. Тебе нужна была карьера, службе безопасности — рычаг управления взбалмошной девицей, оппозиции — фигура для игры. Да вы все играли — и только я ходила пьяная от счастья и ела у тебя из рук любую ложь. Узнав — не убила. Разве что сама немного умерла… И сейчас прощу.
— Уйди, Ленар. Ты можешь просто уйти?!
Голос срывается. Меня начинает трясти. От злости на него и на себя, от унижения и стыда за непрошеное наслаждение — да от всего, что мы устроили этой ночью. Вместо ответа меня сгребают в охапку, закутывают в покрывало — сговорились они, что ли? — прижимают к широченной уютной груди. И шепчут, шепчут сквозь странные всхлипы. Не знай я Ленара, приняла бы эти всхлипы… А знаю ли я его?
— Кель, девочка моя. Прости…Милая моя, ненаглядная… Я скотина, знаю. Очень больно? Я не хотел — так. Клянусь, не хотел. Кель… Ты же не знаешь… Ты ничего не знаешь… Я хотел тебе рассказать, правда…
— Что тебе обещали, Лен? — тихо спрашиваю я.
Он замолкает. Потом отвечает, так же тихо, словно кто-то может нас услышать.
— Как ты и сказала. Место в Малом Совете. И все остальное по списку. Даже подробные инструкции дали. С учетом твоего психотипа и всего… остального.
— Куда целовать, как иметь и что при этом говорить? — лениво любопытствую я. Лежать у Ленара в объятиях приятно. Тепло и странно надежно. — А черный карнелен эти инструкции тоже включали?
— Нет.
— Это ты зря… Наши аналитики плохого не посоветуют. Они же меня наизусть знают. Я бы наверняка повелась. Дурак ты, Лен.
— Вот с этим не поспоришь, — невесело усмехается Ленар. Его дыхание греет мне макушку, а пальцы тихонько гладят спину — в точности, как я хотела, только этого уже… маловато, что ли? Ох… Не хочу. Нет, нам с ним всегда было мало одного раза, но… Не хочу! Он меня предал. Дважды предал, согласившись на эту мерзость второй раз. И хочу я не его, а просто тело, разгоряченное танцем и первым разом, требует свое.
— Кель… Хочешь, уеду с тобой в метрополию? Брошу службу, вернусь в семейное дело…
У меня даже дыхание перехватывает. Кто из нас сошел с ума? Поднимаю голову и заглядываю в совершенно непроницаемые глаза. Смотрю, как шевелятся его губы:
— Мне плевать, с кем ты спишь. Я даже с этим…твоим постараюсь смириться. Нет, погоди! Ладно, он тебе дорог. А у меня нет права… У меня ни на что нет права. Я просто хочу, чтобы ты была рядом. Хотя бы иногда. Чтобы ты была, понимаешь?
— Лен, тебя же по стенке размажут. Ты соображаешь, что говоришь? После всего сегодняшнего да такой выкрутас.
Он пожимает плечами.
— Ну, размажут, так размажут. Хотя вряд ли. В долгосрочной перспективе рядом с тобой я им выгоден.
— Это если я тебя не убью после сегодняшнего, — сообщаю задумчиво.
— Само собой, — соглашается Ленар. — А ты собираешься?
— Не знаю. Ночь еще не кончилась. Смотря как будешь вину заглаживать.
Он бережно выпутывает из покрывала мои руки, разглядывает. Медицина империи сбоев не знает: все уже затянулось и высохшая пленочка мази отшелушивается, оставляя гладкую розовую кожу. Скула поднывает да губы горят. А так — легко отделалась. Наклонившись, Ленар осторожно касается заживших ссадин губами.
— Хочешь — убивай, — тихо соглашается он. — Что хочешь — делай. Ты мне больше никогда не поверишь, да?
— Я больше никому не поверю, — поправляю его я. — И никогда, ты прав.
Его плечи вздрагивают. Еще несколько мгновений он греет мне запястья дыханием, потом поднимает голову.
— Давай все-таки губы смажу. Больно же. Или сама...
— Да ерунда, — улыбаюсь я. — Не бери в голову. Подумаешь…
Он хорошо меня знает. И этот тон — тоже. Настораживается, плечи мгновенно каменеют. А ты думал, я сейчас растаю, растекусь лужицей, все прощу, забуду? Кинусь в твои объятия, разрыдавшись от умиления, и позову в метрополию?
— Мне жаль, — говорит он еле слышно.
— Мне тоже. Но дело прошлое. В конце концов, оказалось даже полезно. Стоит сказать спасибо за науку.
Сползаю чуть ниже и откидываюсь на его руку. Растрепанные волосы Ленара касаются моего лица. Дома он их носил длиннее, но и сейчас расплавленное золото стекает почти до нижнего края лопаток. Спереди, конечно, короче. Поймав прядь, я наматываю ее на пальцы, пока не заставляю Ленара пригнуться к самому моему лицу. Как же тебе объяснить? Как рассказать, что ты сделал со мной, наивной, первый раз влюбленной девчонкой? Это ведь потом было много чего и уже совсем по другому поводу, а первый раз я сбежала из пределов империи, задыхаясь от боли и ненависти, из-за тебя. Сбежала, чтобы не сделать чего-нибудь совершенно непоправимого, туда, где меня никто не знает, где никто и слышать не мог ни про какую империю и всем было решительно наплевать, кто я такая и откуда.
— А губы все равно сейчас опять распухнут, — объясняю ему серьезно. — Ты же знаешь…
Целую его легко и спокойно, давая возможность отстраниться, если захочет. Заглядываю в непонимающие глаза, улыбаюсь.
— Кель, — шепчет он растерянно. — Ты…
— М-м-м?
— Уверена?
— Лен, если ты сейчас заставишь меня просить, то я попрошу, конечно… А потом вызову тебя на дуэль при полусотне свидетелей. Я сдала фехтование на высший балл, если помнишь, и дуэльный кодекс мне позволит.
А на этой дуэли мне, наверное, придется очень неудачно споткнуться. Так, чтобы никакой целитель не успел вытащить. Потому что убить тебя я не смогу, да и просто это слишком — убить. Но и дальше так совершенно невозможно.
— Кель…
Когда он начинает покрывать быстрыми дрожащими поцелуями мое лицо, я закрываю глаза.
Ленар ар-Дайверен, наместник колонии Дилья и так далее…
Сегодня ночью все не так. Но это уже слишком. Я ждал проклятий, истерики, даже попытки набить мне морду или врезать ниже пояса – Кель еще и не такое творила, когда злилась. Да я бы и сопротивляться не стал — заслужил, еще как. Я даже к официальному обвинению был готов, хоть и не верил, что Кельтари на это пойдет. И все мои извинения — я же видел — уходили, как вода в песок. Она мне не верила, ни единому слову! Это было понятно, закономерно и так безнадежно, что слова стыли на языке.
Все начиналось как игра. Какой-то фехтовальный турнир, кубок победителя. И улыбка богини удачи, сверкнувшая из восторженных глаз хорошенькой брюнетки в мужском костюме черно-золотых гербовых цветов. Я только тогда вспомнил, что приз турнира принадлежит императорскому дому и вручать его должен кто-то из принцесс. Думал, это будет Ларисса или Тамиэлла, а младшая вроде бы еще не закончила Академию. Или закончила? Вы не откажетесь потренировать меня в фехтовании, сир Ленар? Разумеется. Кто же откажет её высочеству? Тренировки, затем чашечка дамии или бокал вина… После академии юной принцессе так сложно освоиться в свете, ей нужен опытный надежный спутник на приемах и балах: не согласитесь ли помочь, сир Ленар?
Все было ясно, легко и весело. Знакомая игра на знакомом поле. И по насквозь знакомым правилам чувства были почти ни при чем. Ну, разве для того, чтобы добавить остроты и повысить ставки. Девочка оказалась милой и пугающе искренней, совсем не в традициях высшего света. И я расслабился. Слил партию. Кельтари сбежала из империи, потом вернулась, меня уже загнали в Дилью… И осталось только сожаление об упущенных возможностях. Да еще сладкие воспоминания о том, что почти успело стать настоящим.
А сегодня все было неправильным. Я должен был играть по партитуре, тщательно расписанной психологами службы безопасности. Но вот стоило увидеть эту шальную улыбку — другому, не мне! И влюбленный взгляд. И чужую руку, лениво, уверенно обнимающую плечи Кель. Моей Кель! Мне признававшейся в демоны знают каких глупостях, у меня собиравшей поцелуями капельки пота…
Я действительно думал, что она отдаст мне эту тварь. Тому ведь ничего не стоит, эти существа не знают ни чести, ни стыда. А я помню, какой скандал был, когда пронесся слух — только слух — что одна из принцесс империи танцует черный карнелен. Не для кого-то, просто на тренировках. Танец наложниц и шлюх. И мне она, выполнявшая любую мою прихоть, его так ни разу и не показала.
Но когда это успело стать таким болезненным, таким пугающе-глубоким, таким… настоящим? Когда я успел сойти с ума?
У тебя мокрые, слипшиеся от слез ресницы. Длинные, еще длиннее, чем я помню. Я дразнил тебя, утверждая, что они слишком пушистые, и просил адрес мастера красоты для моих сестер. Не хочешь меня видеть? Понимаю… Ничего, я умею просить прощения. Просто раньше не приходилось. Сухая бархатистость губ, еле заметный след от моего удара… Я обцеловываю каждую линию и черточку, словно стирая следы от своей грубости. Так ведь не больно? Шея, плечи… Одежда давно полетела к демонам, и это к лучшему. Кожа солоноватая. Я успел забыть, как одуряюще ты пахнешь, когда пахнешь только собой и желанием. По очереди обвожу языком соски. Помню, что ореолы совсем не чувствительны, на них и время тратить не стоит — зато сам сосок… Нет, сейчас прикусывать не буду. А вот чу-у-уть позже…
Наконец, дыхание учащается. И сразу же я возвращаюсь вверх, к лицу, продолжая по пути вычерчивать языком всю рунную азбуку на твоей коже. Плечи, шея, губы… Убедившись, что продолжения не предвидится, ты все-таки открываешь глаза. Молчишь. Легонько провожу пальцем по контуру губ, очерчиваю скулу.
— Точно не больно?
Молча покачивает головой, подается мне навстречу, выпутываясь из покрывала, кладет руки мне на плечи. Волосы падают ей на лицо, челка рассыпалась, скрывая глаза, но я и так знаю, что они закрыты. С кем ты сейчас, хорошая моя? Со мной или все-таки с ним? Легонько нажав, я укладываю Кельтари на спину, раздвигаю колени. Приникаю губами к сокровенному местечку и чувствую, как Кель протестующе дергается.
— Лен… Не надо…
Ну, вот зачем меня отвлекать? А ты думала, что я позволю себя использовать, как игрушку из Радужного дворца? Нет, сладкая моя, играть мы будем по моим правилам.
— Не надо, — повторяет она, вцепившись мне в плечи. Приходится прерваться.
— Ваше высочество, вам никогда не говорили, что неучтиво и опасно мешать в подобных случаях? — интересуюсь чопорно и сдержанно. — А если я зубами неудачно щелкну?
Неуверенный полувсхлип-полусмешок, пальцы разжимаются.
— Так-то лучше, — соглашаюсь я, вдумчиво проводя языком по скользкому горячему атласу внутренних губок. — Лежи спокойно, будь послушной девочкой.
Вверх-вниз, мой язык рисует круги и спирали, доставая до самых укромных уголков. Тихие беспомощные всхлипы заводят сильнее, чем… Чем что угодно! Обета целомудрия я не давал, и постель наместника редко пустует. Но никогда, ни с кем у меня не было такого пьянящего чувства обладания. Я вбираю губами упругую скользкую горошинку, стараясь не прикусить нежную кожицу, ласкаю языком. Кель дрожит всем телом, стонет, стараясь сдержаться, ерзает, сминая простыни. Сладкая моя… Хо-ро-шая…
— Ленар!
Вот, чуть не упустил момент! Она уже выгибается, тяжело дыша… Рано, сладкая, ра-но… Прижимаю здесь, поглаживаю там… Это на людях ты высокородная принцесса и третья драгоценность короны. А в постели решаю я. И никакой сверхъестественный хранитель ложа — демоны его забери! — не помешает мне об этом напомнить моей девочке.
— Ленар, — скулит она, всхлипывая.
Продолжая поглаживать горячую шелковистую кожу живота и бедер, я поднимаюсь наверх, по-хозяйски целую покорно подставленные губы. Так-то лучше! Она нетерпеливо извивается, обнимая меня за плечи и гладя спину. Сама разводит колени.
— Так что ты там говорила насчет просьб и дуэлей? — мурлычу в горячее ухо.
— Н-не помню… Пожалуйста, Лен!
— М-м-м… Не слышу.
— Ох, ну хватит! Пожалуйста! Я прошу! Ле-е-ен…
— Сладкая… моя! — выдыхаю, входя в неё.
Долго мы оба не продержимся, это понятно. Но я все-таки тяну, как могу, двигаясь мучительно медленно, и при каждом толчке она еще сильнее впивается мне в плечи не по-девичьи жесткими пальцами. Время останавливается. Предложи мне сейчас боги престол Императора — я бы и не посмотрел в их сторону. Есть только Кель. Рваное резкое дыхание, сводящий с ума запах, капли слез на щеках, откинутая назад голова… Короткий гортанный вскрик, как от смертельного удара, и напрягающееся струной тело… Мне хватает одного толчка, чтобы догнать её. И рассыпающийся на части мир соединяет нас вместе — два осколка, спаянных воедино.
Потом мы лежим рядом, обнаженные, как в день творения, не только телами, но и душами.
— Знаешь, — шепчу я то ли ей, то ли в пустоту. — В одном я все-таки не врал. Никогда не врал, клянусь. В постели мне всегда было все равно, чья ты дочь.
— Спасибо, — помолчав, отвечает она.
Спустя вечность я встаю и одеваюсь, застегивая пуговицы непослушными пальцами. Приглаживаю волосы, перевязываю их очередным мятым платком с её запахом. Кель лежит на боку, не сводя с меня взгляда. Одевшись, присаживаюсь на край кровати, легонько глажу мокрые волосы своей принцессы.
— А ты изменилась. Повзрослела. Если бы я встретил тебя сейчас, сошел бы с ума на всю жизнь. Не говори ничего. Я жалею, что причинил тебе боль. Но я никогда не пожалею ни о чем другом, что между нами было.
— Лен…
А вот не отвечу. Во-первых, языком шевелить лень, а во-вторых… Даже когда я его доводила, не думала, что он так сорвется. Расчетливый, на тридцать три хода вперед все продумывающий Ленар… Сорвётся, подставится по полной… Приятно-то как!
— Кель, — повторяет он звонким от отчаянья голосом. Сообразив, торопливо отвязывает мне ноги, потом руки и охает, увидев, во что они превратились. Правильно, я еще в карнелене их не пожалела, да и потом выдиралась на совесть. А кожа у меня нежная до неприличия… Когда связывал — под манжетами не видно было...
— Где у тебя аптечка?
Сев, сдираю платки с щиколоток, комкаю штаны с бельем, зашвырнув их в угол, и опять падаю на постель, глядя в потолок. Я уже этот дурацкий барельеф, изображающий взятие какого-то города, по памяти могу нарисовать.
— Не скажешь, где аптечка, позову целителя.
— Насилие — двадцать лет каторги, — разлепляю я губы. — А над членом императорской семьи — даже не знаю. Прецедентов не было.
— Плевать, — отзывается он, снова беря мои распухшие окровавленные запястья в ладони. — Я как-то и не думал, что обойдется. Ну, так что?
А ведь и правда, не думал. И пойдет за целителем, зная, что мои вылеченные на полчаса раньше ссадины будут стоить ему смертного приговора? Ох, Ленар… То ли ты изменился, то ли я чего-то не разглядела в тебе тогда. То ли ты опять со мной играешь, что вернее.
— Шкатулка в ванной, — ровно отзываюсь я.
От липкого зеленого желе боль моментально уходит, сменяясь приятным освежающим покалываньем. Заодно Ленар проходит зельем по царапине на ноющей скуле и пытается тронуть мазью губы.
— Не смей, — шиплю, отдергивая голову. Всю расслабленность как волной смывает при одном воспоминании. Ясно, почему он меня поимел — сама нарвалась, чего скрывать. Но целовать при этом! — Все, успокоил совесть? Теперь пошел вон! Дальше я сама. И можешь не переживать насчет последствий: спишем на то, что я тебя спровоцировала. Еще и удовольствие получила. Как ты и хотел.
— Кель…
Ну чего тебе еще? Ведь понимаешь, что ничего я тебе не сделаю. Тогда не сделала! А ведь с ума по тебе сходила. Добивалась, стелилась, едва в ногах не валялась. Тебе нужна была карьера, службе безопасности — рычаг управления взбалмошной девицей, оппозиции — фигура для игры. Да вы все играли — и только я ходила пьяная от счастья и ела у тебя из рук любую ложь. Узнав — не убила. Разве что сама немного умерла… И сейчас прощу.
— Уйди, Ленар. Ты можешь просто уйти?!
Голос срывается. Меня начинает трясти. От злости на него и на себя, от унижения и стыда за непрошеное наслаждение — да от всего, что мы устроили этой ночью. Вместо ответа меня сгребают в охапку, закутывают в покрывало — сговорились они, что ли? — прижимают к широченной уютной груди. И шепчут, шепчут сквозь странные всхлипы. Не знай я Ленара, приняла бы эти всхлипы… А знаю ли я его?
— Кель, девочка моя. Прости…Милая моя, ненаглядная… Я скотина, знаю. Очень больно? Я не хотел — так. Клянусь, не хотел. Кель… Ты же не знаешь… Ты ничего не знаешь… Я хотел тебе рассказать, правда…
— Что тебе обещали, Лен? — тихо спрашиваю я.
Он замолкает. Потом отвечает, так же тихо, словно кто-то может нас услышать.
— Как ты и сказала. Место в Малом Совете. И все остальное по списку. Даже подробные инструкции дали. С учетом твоего психотипа и всего… остального.
— Куда целовать, как иметь и что при этом говорить? — лениво любопытствую я. Лежать у Ленара в объятиях приятно. Тепло и странно надежно. — А черный карнелен эти инструкции тоже включали?
— Нет.
— Это ты зря… Наши аналитики плохого не посоветуют. Они же меня наизусть знают. Я бы наверняка повелась. Дурак ты, Лен.
— Вот с этим не поспоришь, — невесело усмехается Ленар. Его дыхание греет мне макушку, а пальцы тихонько гладят спину — в точности, как я хотела, только этого уже… маловато, что ли? Ох… Не хочу. Нет, нам с ним всегда было мало одного раза, но… Не хочу! Он меня предал. Дважды предал, согласившись на эту мерзость второй раз. И хочу я не его, а просто тело, разгоряченное танцем и первым разом, требует свое.
— Кель… Хочешь, уеду с тобой в метрополию? Брошу службу, вернусь в семейное дело…
У меня даже дыхание перехватывает. Кто из нас сошел с ума? Поднимаю голову и заглядываю в совершенно непроницаемые глаза. Смотрю, как шевелятся его губы:
— Мне плевать, с кем ты спишь. Я даже с этим…твоим постараюсь смириться. Нет, погоди! Ладно, он тебе дорог. А у меня нет права… У меня ни на что нет права. Я просто хочу, чтобы ты была рядом. Хотя бы иногда. Чтобы ты была, понимаешь?
— Лен, тебя же по стенке размажут. Ты соображаешь, что говоришь? После всего сегодняшнего да такой выкрутас.
Он пожимает плечами.
— Ну, размажут, так размажут. Хотя вряд ли. В долгосрочной перспективе рядом с тобой я им выгоден.
— Это если я тебя не убью после сегодняшнего, — сообщаю задумчиво.
— Само собой, — соглашается Ленар. — А ты собираешься?
— Не знаю. Ночь еще не кончилась. Смотря как будешь вину заглаживать.
Он бережно выпутывает из покрывала мои руки, разглядывает. Медицина империи сбоев не знает: все уже затянулось и высохшая пленочка мази отшелушивается, оставляя гладкую розовую кожу. Скула поднывает да губы горят. А так — легко отделалась. Наклонившись, Ленар осторожно касается заживших ссадин губами.
— Хочешь — убивай, — тихо соглашается он. — Что хочешь — делай. Ты мне больше никогда не поверишь, да?
— Я больше никому не поверю, — поправляю его я. — И никогда, ты прав.
Его плечи вздрагивают. Еще несколько мгновений он греет мне запястья дыханием, потом поднимает голову.
— Давай все-таки губы смажу. Больно же. Или сама...
— Да ерунда, — улыбаюсь я. — Не бери в голову. Подумаешь…
Он хорошо меня знает. И этот тон — тоже. Настораживается, плечи мгновенно каменеют. А ты думал, я сейчас растаю, растекусь лужицей, все прощу, забуду? Кинусь в твои объятия, разрыдавшись от умиления, и позову в метрополию?
— Мне жаль, — говорит он еле слышно.
— Мне тоже. Но дело прошлое. В конце концов, оказалось даже полезно. Стоит сказать спасибо за науку.
Сползаю чуть ниже и откидываюсь на его руку. Растрепанные волосы Ленара касаются моего лица. Дома он их носил длиннее, но и сейчас расплавленное золото стекает почти до нижнего края лопаток. Спереди, конечно, короче. Поймав прядь, я наматываю ее на пальцы, пока не заставляю Ленара пригнуться к самому моему лицу. Как же тебе объяснить? Как рассказать, что ты сделал со мной, наивной, первый раз влюбленной девчонкой? Это ведь потом было много чего и уже совсем по другому поводу, а первый раз я сбежала из пределов империи, задыхаясь от боли и ненависти, из-за тебя. Сбежала, чтобы не сделать чего-нибудь совершенно непоправимого, туда, где меня никто не знает, где никто и слышать не мог ни про какую империю и всем было решительно наплевать, кто я такая и откуда.
— А губы все равно сейчас опять распухнут, — объясняю ему серьезно. — Ты же знаешь…
Целую его легко и спокойно, давая возможность отстраниться, если захочет. Заглядываю в непонимающие глаза, улыбаюсь.
— Кель, — шепчет он растерянно. — Ты…
— М-м-м?
— Уверена?
— Лен, если ты сейчас заставишь меня просить, то я попрошу, конечно… А потом вызову тебя на дуэль при полусотне свидетелей. Я сдала фехтование на высший балл, если помнишь, и дуэльный кодекс мне позволит.
А на этой дуэли мне, наверное, придется очень неудачно споткнуться. Так, чтобы никакой целитель не успел вытащить. Потому что убить тебя я не смогу, да и просто это слишком — убить. Но и дальше так совершенно невозможно.
— Кель…
Когда он начинает покрывать быстрыми дрожащими поцелуями мое лицо, я закрываю глаза.
Ленар ар-Дайверен, наместник колонии Дилья и так далее…
Сегодня ночью все не так. Но это уже слишком. Я ждал проклятий, истерики, даже попытки набить мне морду или врезать ниже пояса – Кель еще и не такое творила, когда злилась. Да я бы и сопротивляться не стал — заслужил, еще как. Я даже к официальному обвинению был готов, хоть и не верил, что Кельтари на это пойдет. И все мои извинения — я же видел — уходили, как вода в песок. Она мне не верила, ни единому слову! Это было понятно, закономерно и так безнадежно, что слова стыли на языке.
Все начиналось как игра. Какой-то фехтовальный турнир, кубок победителя. И улыбка богини удачи, сверкнувшая из восторженных глаз хорошенькой брюнетки в мужском костюме черно-золотых гербовых цветов. Я только тогда вспомнил, что приз турнира принадлежит императорскому дому и вручать его должен кто-то из принцесс. Думал, это будет Ларисса или Тамиэлла, а младшая вроде бы еще не закончила Академию. Или закончила? Вы не откажетесь потренировать меня в фехтовании, сир Ленар? Разумеется. Кто же откажет её высочеству? Тренировки, затем чашечка дамии или бокал вина… После академии юной принцессе так сложно освоиться в свете, ей нужен опытный надежный спутник на приемах и балах: не согласитесь ли помочь, сир Ленар?
Все было ясно, легко и весело. Знакомая игра на знакомом поле. И по насквозь знакомым правилам чувства были почти ни при чем. Ну, разве для того, чтобы добавить остроты и повысить ставки. Девочка оказалась милой и пугающе искренней, совсем не в традициях высшего света. И я расслабился. Слил партию. Кельтари сбежала из империи, потом вернулась, меня уже загнали в Дилью… И осталось только сожаление об упущенных возможностях. Да еще сладкие воспоминания о том, что почти успело стать настоящим.
А сегодня все было неправильным. Я должен был играть по партитуре, тщательно расписанной психологами службы безопасности. Но вот стоило увидеть эту шальную улыбку — другому, не мне! И влюбленный взгляд. И чужую руку, лениво, уверенно обнимающую плечи Кель. Моей Кель! Мне признававшейся в демоны знают каких глупостях, у меня собиравшей поцелуями капельки пота…
Я действительно думал, что она отдаст мне эту тварь. Тому ведь ничего не стоит, эти существа не знают ни чести, ни стыда. А я помню, какой скандал был, когда пронесся слух — только слух — что одна из принцесс империи танцует черный карнелен. Не для кого-то, просто на тренировках. Танец наложниц и шлюх. И мне она, выполнявшая любую мою прихоть, его так ни разу и не показала.
Но когда это успело стать таким болезненным, таким пугающе-глубоким, таким… настоящим? Когда я успел сойти с ума?
У тебя мокрые, слипшиеся от слез ресницы. Длинные, еще длиннее, чем я помню. Я дразнил тебя, утверждая, что они слишком пушистые, и просил адрес мастера красоты для моих сестер. Не хочешь меня видеть? Понимаю… Ничего, я умею просить прощения. Просто раньше не приходилось. Сухая бархатистость губ, еле заметный след от моего удара… Я обцеловываю каждую линию и черточку, словно стирая следы от своей грубости. Так ведь не больно? Шея, плечи… Одежда давно полетела к демонам, и это к лучшему. Кожа солоноватая. Я успел забыть, как одуряюще ты пахнешь, когда пахнешь только собой и желанием. По очереди обвожу языком соски. Помню, что ореолы совсем не чувствительны, на них и время тратить не стоит — зато сам сосок… Нет, сейчас прикусывать не буду. А вот чу-у-уть позже…
Наконец, дыхание учащается. И сразу же я возвращаюсь вверх, к лицу, продолжая по пути вычерчивать языком всю рунную азбуку на твоей коже. Плечи, шея, губы… Убедившись, что продолжения не предвидится, ты все-таки открываешь глаза. Молчишь. Легонько провожу пальцем по контуру губ, очерчиваю скулу.
— Точно не больно?
Молча покачивает головой, подается мне навстречу, выпутываясь из покрывала, кладет руки мне на плечи. Волосы падают ей на лицо, челка рассыпалась, скрывая глаза, но я и так знаю, что они закрыты. С кем ты сейчас, хорошая моя? Со мной или все-таки с ним? Легонько нажав, я укладываю Кельтари на спину, раздвигаю колени. Приникаю губами к сокровенному местечку и чувствую, как Кель протестующе дергается.
— Лен… Не надо…
Ну, вот зачем меня отвлекать? А ты думала, что я позволю себя использовать, как игрушку из Радужного дворца? Нет, сладкая моя, играть мы будем по моим правилам.
— Не надо, — повторяет она, вцепившись мне в плечи. Приходится прерваться.
— Ваше высочество, вам никогда не говорили, что неучтиво и опасно мешать в подобных случаях? — интересуюсь чопорно и сдержанно. — А если я зубами неудачно щелкну?
Неуверенный полувсхлип-полусмешок, пальцы разжимаются.
— Так-то лучше, — соглашаюсь я, вдумчиво проводя языком по скользкому горячему атласу внутренних губок. — Лежи спокойно, будь послушной девочкой.
Вверх-вниз, мой язык рисует круги и спирали, доставая до самых укромных уголков. Тихие беспомощные всхлипы заводят сильнее, чем… Чем что угодно! Обета целомудрия я не давал, и постель наместника редко пустует. Но никогда, ни с кем у меня не было такого пьянящего чувства обладания. Я вбираю губами упругую скользкую горошинку, стараясь не прикусить нежную кожицу, ласкаю языком. Кель дрожит всем телом, стонет, стараясь сдержаться, ерзает, сминая простыни. Сладкая моя… Хо-ро-шая…
— Ленар!
Вот, чуть не упустил момент! Она уже выгибается, тяжело дыша… Рано, сладкая, ра-но… Прижимаю здесь, поглаживаю там… Это на людях ты высокородная принцесса и третья драгоценность короны. А в постели решаю я. И никакой сверхъестественный хранитель ложа — демоны его забери! — не помешает мне об этом напомнить моей девочке.
— Ленар, — скулит она, всхлипывая.
Продолжая поглаживать горячую шелковистую кожу живота и бедер, я поднимаюсь наверх, по-хозяйски целую покорно подставленные губы. Так-то лучше! Она нетерпеливо извивается, обнимая меня за плечи и гладя спину. Сама разводит колени.
— Так что ты там говорила насчет просьб и дуэлей? — мурлычу в горячее ухо.
— Н-не помню… Пожалуйста, Лен!
— М-м-м… Не слышу.
— Ох, ну хватит! Пожалуйста! Я прошу! Ле-е-ен…
— Сладкая… моя! — выдыхаю, входя в неё.
Долго мы оба не продержимся, это понятно. Но я все-таки тяну, как могу, двигаясь мучительно медленно, и при каждом толчке она еще сильнее впивается мне в плечи не по-девичьи жесткими пальцами. Время останавливается. Предложи мне сейчас боги престол Императора — я бы и не посмотрел в их сторону. Есть только Кель. Рваное резкое дыхание, сводящий с ума запах, капли слез на щеках, откинутая назад голова… Короткий гортанный вскрик, как от смертельного удара, и напрягающееся струной тело… Мне хватает одного толчка, чтобы догнать её. И рассыпающийся на части мир соединяет нас вместе — два осколка, спаянных воедино.
Потом мы лежим рядом, обнаженные, как в день творения, не только телами, но и душами.
— Знаешь, — шепчу я то ли ей, то ли в пустоту. — В одном я все-таки не врал. Никогда не врал, клянусь. В постели мне всегда было все равно, чья ты дочь.
— Спасибо, — помолчав, отвечает она.
Спустя вечность я встаю и одеваюсь, застегивая пуговицы непослушными пальцами. Приглаживаю волосы, перевязываю их очередным мятым платком с её запахом. Кель лежит на боку, не сводя с меня взгляда. Одевшись, присаживаюсь на край кровати, легонько глажу мокрые волосы своей принцессы.
— А ты изменилась. Повзрослела. Если бы я встретил тебя сейчас, сошел бы с ума на всю жизнь. Не говори ничего. Я жалею, что причинил тебе боль. Но я никогда не пожалею ни о чем другом, что между нами было.
— Лен…
