— Я же сказал, помолчи. И уезжай завтра, хорошо? Кому они нужны, эти гребаные шахты? Все равно они в порядке. Я паршивый возлюбленный, а вот наместник неплохой.
— Я знаю, — отзывается она. — Я же их осмотрела. И бумаги проверила.
Дочь своего отца, ничего не скажешь. И это радует. Интересно, можно ли меня загнать дальше Дильи? И когда наступит момент, ради которого все затевалось? И решит ли тогда третья драгоценность короны, что я ей все еще нужен? И соглашусь ли я на это? Вопросы, вопросы, вопросы… Интересно-то как!
Улыбаясь, я наклоняюсь и легонько целую её в губы.
— Говорят, — сообщаю небрежно, — боги даруют каждому три шанса. Будем считать, что еще одна попытка за мной. Извини, что не приду провожать.
Не дожидаясь ответа, выхожу, почти бегом. Меня колотит. Изнутри поднимается что-то отвратительное, незнакомое: то ли невыносимая горечь, то ли беспомощность пополам с виной, то ли ярость… Я не хочу, чтобы она уезжала! Не хочу, чтоб она смотрела на эту проклятую нечисть, как должна смотреть на меня, чтоб улыбалась — так улыбалась! — кому-то еще. Меня разрывает на части при одной мысли, что завтра кто-то другой будет обнимать то, что мое! Мое! И плевать, сколько поколений предков Кель сидели на троне. Я все равно добьюсь своего… Просто придется подождать. Ждать я тоже умею.
Мэл. Просто Мэл. Хранитель Ложа и всякое такое…
Наместник вылетает из гостевого домика так, словно за ним пчелиный рой гонится. Уходит по дороге, высоко вскинув голову, решительно размахивая руками. Ну да, как же иначе? Вот почему эти смертные всегда понимают слово «иметь» самым примитивным образом? Впрочем, пусть помечтает. К моменту их следующей встречи — если я правильно понял последние слова Ленара — я успею научить свою принцессу, что тело необязательно отдавать вместе с душой и сердцем. А то многовато стервятников крутится вокруг, как я посмотрю. Этот еще из приличных. Не глуп, не претендует на все и сразу, да и в постели хорош. Тари может сколько угодно бунтовать и выставлять нашу связь напоказ всей этой её империи, но я-то понимаю: она ее плоть и кровь. А я… Понятно, кто я. Ленар ей подходит намного больше, нужно просто дотянуть девочку до этого уровня игроков. А тогда можно будет и в сторонку отойти…
Тари выходит минут через двадцать, когда я уже собираюсь идти внутрь. Садится рядом на скамейку, оплетенную чем-то цветущим и приятно пахнущим, обхватывает плечи ладонями. Я молчу. Звезды в этом мире изумительные. Луна куда-то делась — никогда не был силен в астрономии — и небо усыпано коллекцией драгоценных камней. Вот в камнях я как раз разбираюсь. Там — опал, дальше — рубиновая звездочка, а прямо над нашей скамейкой — россыпь колко сияющих изумрудов…
— И давно ты здесь сидишь?
— Здесь — недавно.
Проследив за моим взглядом, она видит еще одну легкую скамейку, как раз под окном спальни. Да туда можно было и царский паланкин поставить — они бы ничего не услышали. А стоять, как на часах, и ждать, пока они натешатся — ищите кого другого.
— Ясно, — констатирует она. — Все слышал?
Я не отвечаю на дурацкие вопросы. А все риторические вопросы по определению дурацкие. Слух у меня идеальный, и ей это прекрасно известно.
— Мэл…
Ох, девочка, девочка… Вас учат магии, этикету, бесчисленным способам убийства и такой куче ненужных вещей, что я не стал бы ими обременять даже свою бесконечно долгую жизнь. Но почему вас не учат тому, что действительно нужно? Например, пониманию желаний: своих и чужих. И осознанию того, что свои желания — важнее, а исполнять чужие нужно далеко не всегда. Вместо долгих философских тирад я придвигаюсь поближе, обнимаю её за плечи.
— Сердце мое, он никогда тебя не забудет. Это, знаешь ли, невозможно. В принципе. И естественно, вы еще встретитесь. Твой сир Ленар такой очаровательный самовлюбленный ублюдок, что судьба непременно еще столкнет его с тобой. Просто в целях воспитания. А ты что, сомневаешься?
— Не-а…
Она улыбается, легко и успокоено, словно я и есть глас судьбы собственной персоной. В каком-то смысле так и есть, конечно… Смотря для кого. Но вот этот очаровательная девочка, слепленная из непостижимого могущества, комплексов и обаяния, настолько полна энергии, что позволяет мне быть гласом судьбы куда реже, чем раньше. Вообще не быть им, пока я рядом с ней. А при моей лени это важный фактор. Да и забавно…
Она забрасывает ноги на скамейку, укладывается мне на колени и смотрит снизу вверх глазами обожравшейся сливок кошки.
— Я его так ненавидела. С ума сходила, думая, как встретимся, что я ему скажу… А встретиться хотела! И всего остального — тоже хотела, еще как…
Пусть выговорится, ей нужно. Я легонько перебираю темные волосы, рассыпавшиеся по моим коленям, глажу плечи. Вот и хорошо. Теперь будет куда меньше истерик и выносящей мозг дряни, что здесь по недоразумению зовут вином. От неё одуряюще пахнет: смесью удовлетворенного желания, любовного пота и прорвавшихся наружу чувств. Люди не слышат и половины этих запахов, бедные. А услышав, сходят с ума, не зная, как реагировать. Хотя вот Ленар все понял правильно, я лишь чуть-чуть раскачал его восприятие, набросив свою картину мира, когда проходил мимо в том зале. К утру выветрится.
— Мэл, — меняет она тон, — почему ты ушел? Нет, я понимаю, почему, но зачем это тебе?
Какое-то время я решаю, относится ли вопрос к разряду риторических. Потом осознаю, что думать мне лень и проще ответить.
— Нарывы надо вскрывать, сердце мое. А этот как раз созрел.
— Целитель, чтоб тебя, — фыркает она, млея под прикосновениями.
— Не всем же рождаться принцами, — поддразниваю её легонько. — Ты уверена, что хочешь завтра уехать?
Перед ответом она долго думает.
— Да. Нам здесь нечего делать. Отчет я могу написать и дома. А ты считаешь…
— Я ничего не считаю. Но развлечения, по-моему, закончились. Значит, пора убираться. Кстати, ты великолепно танцуешь. Даже меня всерьез пробрало.
— Спасибо, — блаженно улыбается она. — Я рада, что тебе понравилось.
Глупая. Да большая часть тех, кто был в зале, сейчас показывают чудеса темперамента в чьей-то постели, представляя в ней тебя. Если не все. Ну, разве у кого-то совсем большие проблемы…
— Надо будет повторить, — лениво сообщаю я. — Хочу быть единственным зрителем и оценить по достоинству.
Думаю, этот танец нам еще припомнят. Может, девочке действительно следовало согласиться на замену? Она же знает, что мне плевать на остальных. Только второй такой случай, чтобы… вскрыть нарыв, мог и не представиться. Да и приятно, признаться. Люблю рыцарские глупости в свою честь. Дыхание рядом становится все тише и мягче, рука соскальзывает со скамейки… Ну, наконец-то! Вот же бездна энергии. Я уж думал, придется успокаивать своими методами.
Осторожно сдвинувшись, подхватываю Кельтари на руки. Я не намного сильнее обычного человека, но дотащить могу любое тело и практически куда угодно. Совершенно необходимое качество для моего образа жизни. Это тело тихонько посапывает у меня на руках, вырубившись намертво. Прихожая, спальня, постель… Запахи сносят голову, застилают рассудок. И это я еще сыт до неприличия. Ох, что они здесь творили. Опустив Тари на кресло, сдергиваю белье, застилаю свежим. Нужный шкаф мне еще в первый день горничная показала, очаровательно алея щечками и ушками от объяснений, зачем господину это знать. А что делать. Раз уж взялся быть официальным фаворитом и наложником… Хранителем ложа, вот!
Бережно переложенная на постель, она на мгновение приходит в себя. Мычит что-то нечленораздельно, прижимается, обвивая меня руками и ногами. Потом успокаивается. Что ж, приглашая нас на вечер в дружеском кругу, Ленар обещал, что будет нескучно. Выполнил обещание с лихвой, надо признать. Я задуваю последнюю еще не догоревшую свечу, устраиваюсь поудобнее и соскальзываю в томную дрему на границе сна и яви, как положено моей расе вместо сна. Так намного удобнее думать. А вам сладких снов, моя принцесса, способная уснуть рядом со смертью.
Кельтари… Для него просто Тари, конечно.
Вечером он появляется в моем кабинете бесшумно и незаметно, возникая из теней и сумерек. Присаживается на подлокотник, легонько проводит ладонью по моей макушке. Молча ждет, пока я поставлю точку и откинусь назад, прижавшись к нему, запускает пальцы мне в волосы, перебирая пряди, лениво и равнодушно заглядывает в документы на столе. Я никогда не знаю, насколько притворно это равнодушие: он похож на кота, который ничем не интересуется, но всегда знает все, что происходит вокруг. От него тонко и нежно пахнет горьким миндалем, сейчас он любит именно этот запах. Пару недель назад был мускус, до этого вербена…
— Хватит работать, солнышко, — шепчет в самое ухо, обжигая дыханием. И, не дожидаясь ответа, обхватывает сзади руками, кладет голову мне на плечо. — Постель ждет.
— Минуту, ладно?
Я дописываю документ, пытаясь не обращать внимания на горячие ладони, гладящие грудь и плечи. Почти получается. Строки все такие же ровные и четкие. Но мир вокруг пахнет миндалем, и я сдаюсь. Бросаю последнюю фразу, поворачиваюсь и забрасываю руки ему на шею, встречаю прохладные губы. А пальцы — просто раскаленные. Вот что он со мной делает? Если спросить, фыркнет и отзовется: «Что хочу — то и делаю, солнышко мое». С некоторых пор я солнышко, лапушка, малышка… Спасибо, не на людях. Меня лет двести уже никто так не называл. Вообще-то, меня так действительно никто и никогда не называл, но хочется думать, что я этого просто не помню.
— Я тебе ванну налью пока.
— В ванну не пойду, — вздыхаю я. — А то там и усну.
Голова болит, а в глаза словно песка насыпали. В следующий раз прихвачу из метрополии современную технику, и плевать на традиции. Вручную писать сотню страниц — маразм.
— Разбужу, — обещает он с улыбкой и снова целует, бережно и неторопливо, будто пробуя на вкус. — Бросай бумажки, а то завалю прямо на них.
Соскакивает с подлокотника и исчезает, словно привиделся мне, только горечь миндаля держится в воздухе еще несколько мгновений. Через несколько минут, отложив бумаги, я плетусь в ванную, залезаю в теплую воду с хвойной пеной, в голове проясняется настолько, что раздел, над которым я сидела последний час, оказывается легким и понятным. Вернуться, что ли? Дописать… Но ведь выполнит, что обещал, а заниматься любовью на годовом финансовом отчете протектората — почти кощунство. Даже странно, что мы до сих пор это не устроили, кстати.
В спальне тихо, темно и замечательно спокойно. А еще там нет никого, кроме Мэла. Ни лорда-канцлера, ни главы счетной палаты, ни клерков, архивариусов, правоведов. Хорошо-то как. Только мой личный монстр. Ждет, развалившись на разобранной постели, потягивая что-то из бокала, глаза мягко мерцают серебром. Хищник. Сокровище мое.
Остановившись в дверях, молча любуюсь, и он подыгрывает, чуть сильнее вытянувшись, едва заметно шевельнувшись. Красуется, зная, что невыносимо хорош. Потом садится на постели, отставляет бокал:
— Опять волосы не высушила.
— Тебе же нравится, — улыбаюсь я.
— Нравится, — соглашается он и дотягивается до лежащего в ногах полотенца таким движением, что у меня дыхание перехватывает. — Иди сюда, сушить буду.
Сушить, ага. Сначала мне вытирают волосы, попутно сдергивая халат, потом вытирают всю от ушей до пяток, потом, уже не прикрываясь благими намерениями, просто заваливают на постель. Узкие горячие ладони гуляют по всему телу, заставляют лечь на живот и принимаются за спину.
— Усну, — честно предупреждаю я.
— Ну, попробуй, — слышится смешок над головой.
То, что он делает, это не массаж, а чистое издевательство. Через несколько минут, задыхаясь и поскуливая, я раздвигаю ноги, но чудовище, снова хмыкнув, небрежно переворачивает меня на спину, немедленно укладываясь сверху. Когда он раздеться успел? Колено раздвигает мне бедра, руки ложатся на плечи, и я сдавленно охаю от прикосновения, когда горячий член прижимается к моему животу.
— Изверг. Давай уже, — выдыхаю в склонившееся надо мной лицо.
— Думай об отчете, — фыркает он. — Годовом. Финансовом…
О да, самое время. Отчет, ага. Вытянувшись под горячей нежной тяжестью, я утыкаюсь в ложбинку между шеей и плечом, вдыхаю изменившийся запах, прихватываю губами кожу на ключице. Провожу языком от шеи к плечу и обратно.
— Отчет, — хрипло требует он. — Немедленно. Сколько в нем разделов?
— М-м-м-м… Семь. Или восемь. Мэл, зараза… Хватит издеваться.
— Двенадцать, — поправляет он. — Я видел. Будем вспоминать по пунктам?
С него станется. Новую игру придумал? Вместо ответа я выгибаюсь, прижимаясь к нему еще сильнее, обхватываю его колено бедрами и трусь всем телом.
— Хорошая девочка, — улыбается Мэл. — Убедительно. Что, к демонам отчет?
— К демонам, — то ли соглашаюсь, то ли прошу я.
И он начинает меня целовать так, как умеет только он, как будто ждал этого всю жизнь, а теперь собирается делать это вечность. Его рот пахнет вином, в перерывах между поцелуями я облизываю губы, слизывая с них его вкус, бездумно и расслабленно глажу его спину и плечи. Резкое возбуждение стихает, но не уходит, а тягучими длинными волнами накатывает и снова отпускает, давая передышку. Сладко. Горячо. Нежно. Чувствую себя хрупкой драгоценностью, так он бережен и мягок, так осторожны и уверенны ласкающие меня губы. Почти невыносимо… Но мне и самой хочется именно так.
Ненадолго оторвавшись, он приподнимается на локте, улыбается, всматриваясь мне в глаза, снова опускается сверху, прижимая меня бедрами. Наконец-то чувствую и его возбуждение. Я-то уже пьяна, как будто сама пила густое вино цвета венозной крови, рдеющее в бокале. Мэл от вина не пьянеет, только от чужого удовольствия или смерти. Сейчас я сделаю все, чтобы он опьянел от меня. Но у нас выбор ограничен удовольствием. В мерцающем серебре его глаз не прочтешь ничего, только губы улыбаются, и он тоже их облизывает, медленно проводя узким кончиком языка — напоказ.
— Хочу тебя, — выдыхаю, пользуясь передышкой. — Пожалуйста.
Он любит, когда я прошу. А мне нравится просить. Мы идеальная пара, не так ли? Тонкие пальцы ерошат мне все еще чуть влажные волосы. Я видела, как эти пальцы быстро и небрежно ломают шею жертвы, а губы не перестают улыбаться — прямо как сейчас. Но это неважно. Я и сама умею не хуже. Он веками убивал таких, как я. А я не раз охотилась на таких, как он. Идеальная пара, я же говорила.
Пальцы в моих волосах, вкус его губ, запах тела и жар кожи… Я снова раздвигаю бедра, широко развожу колени, опираясь ступнями на кровать. Давай же. Бери. Его плоть немного больше, чем мне нравится и подходит, но это неважно: Мэл делает мне больно только тогда, когда сам хочет этого. Или когда хочу я. Если разница между нашими желаниями и есть, я ее не замечаю. И если будет больно — готова терпеть, лишь бы ему понравилось.
Но боли нет. Жар его тела врывается внутрь меня, обжигая, клеймя изнутри. Задыхаясь, я плавлюсь от его ласк, небрежных, необязательных, почти нечаянных. Все равно главное — там, внутри меня. Вязкие долгие удары, медленные, такие медленные, что я успеваю простонать, задохнуться, выгнуться навстречу и снова вдохнуть, прежде чем удар достигает цели. Как можно так невыносимо медлить? Каждый раз, когда он движется назад, я всхлипываю и прикусываю губу, а потом снова тянусь к нему, навстречу, насаживаясь, приподнимаясь…
— Я знаю, — отзывается она. — Я же их осмотрела. И бумаги проверила.
Дочь своего отца, ничего не скажешь. И это радует. Интересно, можно ли меня загнать дальше Дильи? И когда наступит момент, ради которого все затевалось? И решит ли тогда третья драгоценность короны, что я ей все еще нужен? И соглашусь ли я на это? Вопросы, вопросы, вопросы… Интересно-то как!
Улыбаясь, я наклоняюсь и легонько целую её в губы.
— Говорят, — сообщаю небрежно, — боги даруют каждому три шанса. Будем считать, что еще одна попытка за мной. Извини, что не приду провожать.
Не дожидаясь ответа, выхожу, почти бегом. Меня колотит. Изнутри поднимается что-то отвратительное, незнакомое: то ли невыносимая горечь, то ли беспомощность пополам с виной, то ли ярость… Я не хочу, чтобы она уезжала! Не хочу, чтоб она смотрела на эту проклятую нечисть, как должна смотреть на меня, чтоб улыбалась — так улыбалась! — кому-то еще. Меня разрывает на части при одной мысли, что завтра кто-то другой будет обнимать то, что мое! Мое! И плевать, сколько поколений предков Кель сидели на троне. Я все равно добьюсь своего… Просто придется подождать. Ждать я тоже умею.
Мэл. Просто Мэл. Хранитель Ложа и всякое такое…
Наместник вылетает из гостевого домика так, словно за ним пчелиный рой гонится. Уходит по дороге, высоко вскинув голову, решительно размахивая руками. Ну да, как же иначе? Вот почему эти смертные всегда понимают слово «иметь» самым примитивным образом? Впрочем, пусть помечтает. К моменту их следующей встречи — если я правильно понял последние слова Ленара — я успею научить свою принцессу, что тело необязательно отдавать вместе с душой и сердцем. А то многовато стервятников крутится вокруг, как я посмотрю. Этот еще из приличных. Не глуп, не претендует на все и сразу, да и в постели хорош. Тари может сколько угодно бунтовать и выставлять нашу связь напоказ всей этой её империи, но я-то понимаю: она ее плоть и кровь. А я… Понятно, кто я. Ленар ей подходит намного больше, нужно просто дотянуть девочку до этого уровня игроков. А тогда можно будет и в сторонку отойти…
Тари выходит минут через двадцать, когда я уже собираюсь идти внутрь. Садится рядом на скамейку, оплетенную чем-то цветущим и приятно пахнущим, обхватывает плечи ладонями. Я молчу. Звезды в этом мире изумительные. Луна куда-то делась — никогда не был силен в астрономии — и небо усыпано коллекцией драгоценных камней. Вот в камнях я как раз разбираюсь. Там — опал, дальше — рубиновая звездочка, а прямо над нашей скамейкой — россыпь колко сияющих изумрудов…
— И давно ты здесь сидишь?
— Здесь — недавно.
Проследив за моим взглядом, она видит еще одну легкую скамейку, как раз под окном спальни. Да туда можно было и царский паланкин поставить — они бы ничего не услышали. А стоять, как на часах, и ждать, пока они натешатся — ищите кого другого.
— Ясно, — констатирует она. — Все слышал?
Я не отвечаю на дурацкие вопросы. А все риторические вопросы по определению дурацкие. Слух у меня идеальный, и ей это прекрасно известно.
— Мэл…
Ох, девочка, девочка… Вас учат магии, этикету, бесчисленным способам убийства и такой куче ненужных вещей, что я не стал бы ими обременять даже свою бесконечно долгую жизнь. Но почему вас не учат тому, что действительно нужно? Например, пониманию желаний: своих и чужих. И осознанию того, что свои желания — важнее, а исполнять чужие нужно далеко не всегда. Вместо долгих философских тирад я придвигаюсь поближе, обнимаю её за плечи.
— Сердце мое, он никогда тебя не забудет. Это, знаешь ли, невозможно. В принципе. И естественно, вы еще встретитесь. Твой сир Ленар такой очаровательный самовлюбленный ублюдок, что судьба непременно еще столкнет его с тобой. Просто в целях воспитания. А ты что, сомневаешься?
— Не-а…
Она улыбается, легко и успокоено, словно я и есть глас судьбы собственной персоной. В каком-то смысле так и есть, конечно… Смотря для кого. Но вот этот очаровательная девочка, слепленная из непостижимого могущества, комплексов и обаяния, настолько полна энергии, что позволяет мне быть гласом судьбы куда реже, чем раньше. Вообще не быть им, пока я рядом с ней. А при моей лени это важный фактор. Да и забавно…
Она забрасывает ноги на скамейку, укладывается мне на колени и смотрит снизу вверх глазами обожравшейся сливок кошки.
— Я его так ненавидела. С ума сходила, думая, как встретимся, что я ему скажу… А встретиться хотела! И всего остального — тоже хотела, еще как…
Пусть выговорится, ей нужно. Я легонько перебираю темные волосы, рассыпавшиеся по моим коленям, глажу плечи. Вот и хорошо. Теперь будет куда меньше истерик и выносящей мозг дряни, что здесь по недоразумению зовут вином. От неё одуряюще пахнет: смесью удовлетворенного желания, любовного пота и прорвавшихся наружу чувств. Люди не слышат и половины этих запахов, бедные. А услышав, сходят с ума, не зная, как реагировать. Хотя вот Ленар все понял правильно, я лишь чуть-чуть раскачал его восприятие, набросив свою картину мира, когда проходил мимо в том зале. К утру выветрится.
— Мэл, — меняет она тон, — почему ты ушел? Нет, я понимаю, почему, но зачем это тебе?
Какое-то время я решаю, относится ли вопрос к разряду риторических. Потом осознаю, что думать мне лень и проще ответить.
— Нарывы надо вскрывать, сердце мое. А этот как раз созрел.
— Целитель, чтоб тебя, — фыркает она, млея под прикосновениями.
— Не всем же рождаться принцами, — поддразниваю её легонько. — Ты уверена, что хочешь завтра уехать?
Перед ответом она долго думает.
— Да. Нам здесь нечего делать. Отчет я могу написать и дома. А ты считаешь…
— Я ничего не считаю. Но развлечения, по-моему, закончились. Значит, пора убираться. Кстати, ты великолепно танцуешь. Даже меня всерьез пробрало.
— Спасибо, — блаженно улыбается она. — Я рада, что тебе понравилось.
Глупая. Да большая часть тех, кто был в зале, сейчас показывают чудеса темперамента в чьей-то постели, представляя в ней тебя. Если не все. Ну, разве у кого-то совсем большие проблемы…
— Надо будет повторить, — лениво сообщаю я. — Хочу быть единственным зрителем и оценить по достоинству.
Думаю, этот танец нам еще припомнят. Может, девочке действительно следовало согласиться на замену? Она же знает, что мне плевать на остальных. Только второй такой случай, чтобы… вскрыть нарыв, мог и не представиться. Да и приятно, признаться. Люблю рыцарские глупости в свою честь. Дыхание рядом становится все тише и мягче, рука соскальзывает со скамейки… Ну, наконец-то! Вот же бездна энергии. Я уж думал, придется успокаивать своими методами.
Осторожно сдвинувшись, подхватываю Кельтари на руки. Я не намного сильнее обычного человека, но дотащить могу любое тело и практически куда угодно. Совершенно необходимое качество для моего образа жизни. Это тело тихонько посапывает у меня на руках, вырубившись намертво. Прихожая, спальня, постель… Запахи сносят голову, застилают рассудок. И это я еще сыт до неприличия. Ох, что они здесь творили. Опустив Тари на кресло, сдергиваю белье, застилаю свежим. Нужный шкаф мне еще в первый день горничная показала, очаровательно алея щечками и ушками от объяснений, зачем господину это знать. А что делать. Раз уж взялся быть официальным фаворитом и наложником… Хранителем ложа, вот!
Бережно переложенная на постель, она на мгновение приходит в себя. Мычит что-то нечленораздельно, прижимается, обвивая меня руками и ногами. Потом успокаивается. Что ж, приглашая нас на вечер в дружеском кругу, Ленар обещал, что будет нескучно. Выполнил обещание с лихвой, надо признать. Я задуваю последнюю еще не догоревшую свечу, устраиваюсь поудобнее и соскальзываю в томную дрему на границе сна и яви, как положено моей расе вместо сна. Так намного удобнее думать. А вам сладких снов, моя принцесса, способная уснуть рядом со смертью.
ЧАСТЬ 3.
Кельтари… Для него просто Тари, конечно.
Вечером он появляется в моем кабинете бесшумно и незаметно, возникая из теней и сумерек. Присаживается на подлокотник, легонько проводит ладонью по моей макушке. Молча ждет, пока я поставлю точку и откинусь назад, прижавшись к нему, запускает пальцы мне в волосы, перебирая пряди, лениво и равнодушно заглядывает в документы на столе. Я никогда не знаю, насколько притворно это равнодушие: он похож на кота, который ничем не интересуется, но всегда знает все, что происходит вокруг. От него тонко и нежно пахнет горьким миндалем, сейчас он любит именно этот запах. Пару недель назад был мускус, до этого вербена…
— Хватит работать, солнышко, — шепчет в самое ухо, обжигая дыханием. И, не дожидаясь ответа, обхватывает сзади руками, кладет голову мне на плечо. — Постель ждет.
— Минуту, ладно?
Я дописываю документ, пытаясь не обращать внимания на горячие ладони, гладящие грудь и плечи. Почти получается. Строки все такие же ровные и четкие. Но мир вокруг пахнет миндалем, и я сдаюсь. Бросаю последнюю фразу, поворачиваюсь и забрасываю руки ему на шею, встречаю прохладные губы. А пальцы — просто раскаленные. Вот что он со мной делает? Если спросить, фыркнет и отзовется: «Что хочу — то и делаю, солнышко мое». С некоторых пор я солнышко, лапушка, малышка… Спасибо, не на людях. Меня лет двести уже никто так не называл. Вообще-то, меня так действительно никто и никогда не называл, но хочется думать, что я этого просто не помню.
— Я тебе ванну налью пока.
— В ванну не пойду, — вздыхаю я. — А то там и усну.
Голова болит, а в глаза словно песка насыпали. В следующий раз прихвачу из метрополии современную технику, и плевать на традиции. Вручную писать сотню страниц — маразм.
— Разбужу, — обещает он с улыбкой и снова целует, бережно и неторопливо, будто пробуя на вкус. — Бросай бумажки, а то завалю прямо на них.
Соскакивает с подлокотника и исчезает, словно привиделся мне, только горечь миндаля держится в воздухе еще несколько мгновений. Через несколько минут, отложив бумаги, я плетусь в ванную, залезаю в теплую воду с хвойной пеной, в голове проясняется настолько, что раздел, над которым я сидела последний час, оказывается легким и понятным. Вернуться, что ли? Дописать… Но ведь выполнит, что обещал, а заниматься любовью на годовом финансовом отчете протектората — почти кощунство. Даже странно, что мы до сих пор это не устроили, кстати.
В спальне тихо, темно и замечательно спокойно. А еще там нет никого, кроме Мэла. Ни лорда-канцлера, ни главы счетной палаты, ни клерков, архивариусов, правоведов. Хорошо-то как. Только мой личный монстр. Ждет, развалившись на разобранной постели, потягивая что-то из бокала, глаза мягко мерцают серебром. Хищник. Сокровище мое.
Остановившись в дверях, молча любуюсь, и он подыгрывает, чуть сильнее вытянувшись, едва заметно шевельнувшись. Красуется, зная, что невыносимо хорош. Потом садится на постели, отставляет бокал:
— Опять волосы не высушила.
— Тебе же нравится, — улыбаюсь я.
— Нравится, — соглашается он и дотягивается до лежащего в ногах полотенца таким движением, что у меня дыхание перехватывает. — Иди сюда, сушить буду.
Сушить, ага. Сначала мне вытирают волосы, попутно сдергивая халат, потом вытирают всю от ушей до пяток, потом, уже не прикрываясь благими намерениями, просто заваливают на постель. Узкие горячие ладони гуляют по всему телу, заставляют лечь на живот и принимаются за спину.
— Усну, — честно предупреждаю я.
— Ну, попробуй, — слышится смешок над головой.
То, что он делает, это не массаж, а чистое издевательство. Через несколько минут, задыхаясь и поскуливая, я раздвигаю ноги, но чудовище, снова хмыкнув, небрежно переворачивает меня на спину, немедленно укладываясь сверху. Когда он раздеться успел? Колено раздвигает мне бедра, руки ложатся на плечи, и я сдавленно охаю от прикосновения, когда горячий член прижимается к моему животу.
— Изверг. Давай уже, — выдыхаю в склонившееся надо мной лицо.
— Думай об отчете, — фыркает он. — Годовом. Финансовом…
О да, самое время. Отчет, ага. Вытянувшись под горячей нежной тяжестью, я утыкаюсь в ложбинку между шеей и плечом, вдыхаю изменившийся запах, прихватываю губами кожу на ключице. Провожу языком от шеи к плечу и обратно.
— Отчет, — хрипло требует он. — Немедленно. Сколько в нем разделов?
— М-м-м-м… Семь. Или восемь. Мэл, зараза… Хватит издеваться.
— Двенадцать, — поправляет он. — Я видел. Будем вспоминать по пунктам?
С него станется. Новую игру придумал? Вместо ответа я выгибаюсь, прижимаясь к нему еще сильнее, обхватываю его колено бедрами и трусь всем телом.
— Хорошая девочка, — улыбается Мэл. — Убедительно. Что, к демонам отчет?
— К демонам, — то ли соглашаюсь, то ли прошу я.
И он начинает меня целовать так, как умеет только он, как будто ждал этого всю жизнь, а теперь собирается делать это вечность. Его рот пахнет вином, в перерывах между поцелуями я облизываю губы, слизывая с них его вкус, бездумно и расслабленно глажу его спину и плечи. Резкое возбуждение стихает, но не уходит, а тягучими длинными волнами накатывает и снова отпускает, давая передышку. Сладко. Горячо. Нежно. Чувствую себя хрупкой драгоценностью, так он бережен и мягок, так осторожны и уверенны ласкающие меня губы. Почти невыносимо… Но мне и самой хочется именно так.
Ненадолго оторвавшись, он приподнимается на локте, улыбается, всматриваясь мне в глаза, снова опускается сверху, прижимая меня бедрами. Наконец-то чувствую и его возбуждение. Я-то уже пьяна, как будто сама пила густое вино цвета венозной крови, рдеющее в бокале. Мэл от вина не пьянеет, только от чужого удовольствия или смерти. Сейчас я сделаю все, чтобы он опьянел от меня. Но у нас выбор ограничен удовольствием. В мерцающем серебре его глаз не прочтешь ничего, только губы улыбаются, и он тоже их облизывает, медленно проводя узким кончиком языка — напоказ.
— Хочу тебя, — выдыхаю, пользуясь передышкой. — Пожалуйста.
Он любит, когда я прошу. А мне нравится просить. Мы идеальная пара, не так ли? Тонкие пальцы ерошат мне все еще чуть влажные волосы. Я видела, как эти пальцы быстро и небрежно ломают шею жертвы, а губы не перестают улыбаться — прямо как сейчас. Но это неважно. Я и сама умею не хуже. Он веками убивал таких, как я. А я не раз охотилась на таких, как он. Идеальная пара, я же говорила.
Пальцы в моих волосах, вкус его губ, запах тела и жар кожи… Я снова раздвигаю бедра, широко развожу колени, опираясь ступнями на кровать. Давай же. Бери. Его плоть немного больше, чем мне нравится и подходит, но это неважно: Мэл делает мне больно только тогда, когда сам хочет этого. Или когда хочу я. Если разница между нашими желаниями и есть, я ее не замечаю. И если будет больно — готова терпеть, лишь бы ему понравилось.
Но боли нет. Жар его тела врывается внутрь меня, обжигая, клеймя изнутри. Задыхаясь, я плавлюсь от его ласк, небрежных, необязательных, почти нечаянных. Все равно главное — там, внутри меня. Вязкие долгие удары, медленные, такие медленные, что я успеваю простонать, задохнуться, выгнуться навстречу и снова вдохнуть, прежде чем удар достигает цели. Как можно так невыносимо медлить? Каждый раз, когда он движется назад, я всхлипываю и прикусываю губу, а потом снова тянусь к нему, навстречу, насаживаясь, приподнимаясь…
