Впрочем, про это Видо думать не хотелось. Его место службы здесь, и на этом месте он будет делать все возможное, исполняя свои обязанности, как полагается слуге Господнему. Ибо сказано, что человеку — человеческое, а Господу — божье. И только темным тварям — беспощадная кара.
Флюхенберг они проехали бодрой рысью, не остановившись ни у старосты, ни возле деревенского колодца. Видо, не слезая с лошади, благословил пару поклонившихся крестьян и ребенка, которого ему протянула прямо с крыльца немолодая женщина. Подумал, что на обратном пути стоит задержаться, во Флюхенберге он не был почти месяц, за это время могло поднакопиться новостей, да и требы можно заодно справить. Часовня здесь имелась, разумеется, а вот патер жил в соседней деревне и сюда наведывался лишь по необходимости, отговариваясь возрастом и нездоровьем.
Когда отряд свернул с дороги на тропу, ведущую к дому травницы, Видо поднял руку, и рейтары слаженно остановились. Фон Гейзель первым спешился, за ним торопливо спрыгнули с лошадей остальные.
— Именем Господа и святыми силами его… — заговорил Видо, простирая к рейтарам обе руки и чувствуя привычный холодок, побежавший по спине.
Рейтары во главе с капитаном опустились на колено и склонили головы, принимая полное благословение, как полагается перед серьезным делом. Теперь каждому из них было ясно, что обычная проверка, под видом которой они едут к травнице Марии, в любой момент может перейти в нечто куда более серьезное. Полное благословение требует от клирика немалых усилий, но и защищает не в пример лучше краткого, положенного служителям Ордена перед любым значимым деянием. Что ж, духовной благодати, дарованной ему Господом именно для этого, Видо никогда не жалел, а недолгая слабость от напряжения — пустяки.
Осенив себя святым знамением, рейтары поднялись и вернулись в седла, фон Гейзель снова занял место во главе отряда и обратился к Видо:
— Кстати, вчера приезжал кузнец из Флюхенберга, жаловался, что дочь у него пропала. Неделю назад ушла ягоды собирать и не вернулась. Деревенские окрестности прочесали, но девчонки след простыл, ни корзинки, ни платочка, ни тела.
— Почему я об этом ничего не знаю? — нахмурился Видо. — Фильц не докладывал.
— А господин Фильц посчитал, что это не наше дело. — Капитан досадливо дернул уголком рта под пышными ухоженными усами. — Сказал, чтобы кузнец шел к бургомистру. Девчонка, мол, наверняка с каким-нибудь мерзавцем сбежала, а тот либо потешился и в лесу ее прикопал, либо увезет подальше и в бордель продаст.
— Я поговорю с Фильцем, — так же хмуро пообещал Видо. — Его обязанность — принимать заявления и доклады, а не решать за меня, какие дела относятся к орденским, а какие — нет. Пропажа человека — это серьезно в любом случае, что бы ни послужило причиной. Спасибо, Курт.
— Я так и думал, что вам будет интересно, — кивнул капитан.
«Вот и еще одна причина заехать в деревню, — подумал Видо, пока Йохан Малый, прозванный так, чтобы не путать с Йоханом Большим — оба на полголовы выше Видо и в дверь проходят боком, но один на пару лет старше — спешился и пошел стучать хозяйке в дверь. — А с Фильцем непременно нужно решить этот вопрос. Высказать свое мнение о пропаже девицы секретарь мог, но попросту не доложить?! Это уже серьезно…»
— Герр патермейстер! Благословите!
Фрау Мария, улыбаясь и вытирая руки чистым передником, спешила к ним не от дома, а от сарая, где возмущенно мекала коза. На голове у травницы была косынка, в руках — подойник, и Видо смертельно захотелось молока. А если еще и с булочкой… Пусть даже не сдобной, а хотя бы с ломтем пышного ноздреватого хлеба, теплого, только из печи!
— Да благословит тебя Господь, добрая женщина, — отозвался Видо.
Взглядом он нашел орденский знак, висящий на цепочке поверх темного платья, и потянулся к нему особым чувством, имеющимся у каждого клирика. Знак отозвался теплом и ровным светом — все как положено. Фрау Мария, прекрасно понимающая, что делает патермейстер, замерла, ожидая результата проверки.
— Все хорошо, — сказал Видо больше для того, чтобы успокоить ее, чем для своих людей.
И так понятно, что если он не тянется к моргенштерну, висящему у седла на тот случай, когда все плохо, рейтарам можно не беспокоиться.
— Что-то припозднилась ты с дойкой, тетка Мария, — весело сказал Йохан, парень деревенский. — Солнце уже к полудню, вот-вот прямо над головой станет, а ты еще только с подойником идешь.
— Ох, твоя правда, сынок. — Мария продолжала улыбаться, но подойник перекинула в свободную руку, словно ей было тяжело его держать. — Коза недавно маленького принесла, вот и дою ее три раза в день, чтобы молока больше было. Когда в полдень, а когда раньше или позже — как минутка найдется. Герр патермейстер, не хотите ли молочка? Я вам из погреба подам, холодненького. И пирог яблочный есть, утром испекла.
— Спасибо, добрая женщина. — Видо качнул головой. — Я бы с радостью, но не положено. Сама знаешь.
Принимать пищу и питье в доме ведьмы орденский Устав запрещает настолько строго, что данное нарушение может — и должно! — служить основанием для разбирательства и лишения чина. Есть правила, которые написаны кровью, и это одно из них. Пусть даже ведьма — безобидная деревенская травница, всю жизнь помогающая людям и преисполненная смирения. Пусть даже патермейстер твердо убежден в ее благонамеренности, а орденский знак ясно показывает, что ничего неподобающего ведьма с прошлой проверки не творила. Пусть даже день жаркий, солнце забирается все выше в раскаленные голубые небеса, и пить хочется так, что в глазах темнеет…
Видо ощутил во рту вкус яблочного пирога с молоком, сглотнул тягучую слюну и потянулся за поясной фляжкой.
— А, потому и подойник пустой? — не унимался Йохан.
Видо накрыло раздражением — глупо и невежливо рейтару влезать в разговор патермейстера и проверяемой ведьмы. Далось же Йохану это молоко! Наверное, тоже пить хочет, потому и заглядывается, сколько там травница надоила.
— Твоя правда, сынок, — улыбнулась фрау Мария. — Не набрала еще молока моя Беляночка. Да вы зайдите в дом, что стоять на жаре? Ох, и денек сегодня Господь послал, так и хочется подальше от солнца уйти.
Она вытерла лоб пониже платка, смущенно улыбнулась… Видо кивнул — и вправду, зачем торчать на солнцепеке? Ему нужно расспросить травницу о странностях, которые здесь творятся, а это разговор не на одну минуту. И хотя о молоке с пирогом лучше позабыть, но в дом-то войти можно. И рейтарам разрешить спешиться… Он вдруг понял, что дико устал — глухая черная сутана хоть и дорожного образца, короче обычной, но телу в ней тяжело и душно. Шпага неприятно оттягивает пояс, воротничок давит шею… Воду, конечно, из местного колодца пить нельзя, но почему бы не умыться?..
— Идемте, — согласился он, спрыгивая с серого жеребца.
Конь вдруг попятился, фыркнул, оскалился на травницу. Наверное, почуял запах зелья от ее одежды.
— Ай, какой строгий мальчик, — укоризненно покачала ему головой Мария. — Что же ты герра патермейстера не слушаешься? Нехорошо…
Звон разбитого стекла прервал ее, и Видо слегка вынырнул из сонного оцепенения. Завертел головой, пытаясь понять, откуда звук, наткнулся взглядом на окно пристройки, где Мария хранила травы и готовые зелья. Окно только что разлетелось изнутри, а у стены в осколках валялась тяжелая кружка.
— Вот негодник! — с досадой выдохнула Мария. — Говорила ему не лезть в окно, а он так и норовит нашкодить! — И, обернувшись к Видо, торопливо пояснила: — Кота я завела, герр патермейстер, крысы в сарае замучили! Зерно жрут, подлые твари, Беляночку пугают. Того и гляди, козленка укусят! Вы не беспокойтесь, котик не приблудный, у старосты нашего попросила. С жетоном, все как полагается. Уж я-то порядок знаю…
Он ее торопливого речитатива у Видо на миг закружилась голова, и подумалось, что и правда ведь ничего особенного. Если кот из проверенных, а иного травница держать просто не посмеет, то и пусть себе ловит крыс божья тварь, это дело воистину благое… И вообще, поговорить с Марией можно в другой день. Приехать, когда будет не так жарко, а то ведь еще возвращаться в деревню, потом в город… И молока с пирогом хочется так, что срочно нужно ехать домой, у фрау Марты пироги отменные…
Вот и рейтары вокруг закивали, подтверждая мысли Видо, а лица у всех благостные, даже Курт пытается улыбнуться — зрелище редкостное, как тройная радуга!
— А чой-то у вас кот кружками швыряется? — опять неуместно влез Йохан и дурацки оскалился. — У него ж лапки!
«Лапки?! Точно, лапки!» Видо представил кота, берущего кружку и швыряющего ее в окно, даже успел посочувствовать бедолаге. Неудобно же! И тут его окатило ледяной волной, разом смывшей томную расслабленность.
— Йохан, сходи за этим котом, — велел Видо и сделал шаг назад, удивившись, когда это он успел отойти от коня. И когда остальные, включая капитана, успели спешиться. А главное, почему без команды? И с чего это их так разморило всем отрядом?! — Раз уж мы здесь, заодно и жетон ему обновлю.
— Слушаюсь, герр патермейстер!
Йохан попер к сараю, приминая невысокую траву сапожищами.
— Вот же не вовремя… — покачала головой травница Мария и ловко махнула в их сторону пустым ведром.
Серое марево, плеснувшее из подойника, обтекло Видо. Курт фон Гейзель прикрылся рукавом кожаной куртки, но двое рейтаров дико заорали и упали на колени, царапая лицо. Из-под век у них текла кровь. Видо медленно, как во сне, поднял руку для молитвы, одновременно потянувшись другой рукой к поясу. Рука встретила пустоту — шпаги в ножнах не было.
Стасу снилось, что он качается на теплой белой волне, которая то плавно поднимается к самому небу, то опускается вниз, и он летает вместе с этой волной, как на американских горках, только медленно. Когда волна в очередной раз остановилась где-то посередине, Стас замахал руками и ногами, пытаясь выбраться, но понял, что не может. Белая масса, похожая на плотное молочное желе, держала его крепко, и Стас испугался. Показалось, что он так и останется в ней, словно мошка в янтаре…
Он дернулся раз, другой, третий, напрягся всем телом… и понял, что проснулся, но как-то странно. Тяжелые веки не хотели подниматься, голова кружилась, а конечности по-прежнему не шевелились. То ли проснулся, то ли нет… И руки почему-то болят. Особенно запястья. Особенно левое. Там боль то отступала, то обжигала короткими резкими вспышками, а еще как будто что-то дергало!
«Добрая тетушка Мария… — подумал он вяло. — Чем-то меня опоила, стерва старая… Но зачем? Опознала чужака и решила…» Что именно могла решить травница, чтобы принять такие меры, он не сообразил, поэтому снова попытался открыть глаза. На этот раз получилось.
С трудом фокусируя взгляд, он разглядел деревянную стену…, а нет, потолок! Стоило всмотреться в грубо оструганные доски, как они поплыли, а голова закружилась, будто Стас и вправду перекатался на каруселях.
«Это у меня с вестибуляркой проблемы, — сообщил сам себе Стас. — Надеюсь, временные. И очень надеюсь, что только с вестибуляркой. Если эта зараза подлила мне какой-нибудь белены или аконита… Сдохну же от интоксикации… Бессмысленно, нелепо и мучительно!»
Он попытался вспомнить симптомы отравления беленой и белладонной, но не смог. Вроде бы знакомые строчки путались в памяти, и это казалось ужасно смешным.
— Первый признак отравления! — прошептал Стас пересохшим горлом. — Ты не можешь вспомнить признаки отравления!
И хихикнул.
В глазах медленно прояснилось, и он увидел, что лежит на полу, земляном и гладко утоптанном. Руки разведены в стороны и привязаны к железным костылям, вбитым прямо в пол, ноги, вроде бы, тоже… Поза звезды, в общем! Стас попытался снова дернуться, и запястья отозвались уже привычной болью, особенно левое. А потом еще раз, и еще.
Он повернул туда голову и едва не заорал.
Слева от него сидел и грыз веревку на его запястье тот самый кот! Здоровенный, белоснежный, пушистый и с кисточками на ушах! Морду рассмотреть не получалось, но вряд ли по здешним местам шляется несколько таких котов. Иногда он промахивался, и острые зубки впивались в кожу — эта боль, похоже, Стаса и разбудила.
— Сволочь… — прохрипел Стас, откашлялся, сглотнул вязкую слюну и обосновал свою мысль более убедительно: — Это же ты меня во все это втравил! Паскуда белобрысая…
Кот, увлеченно мочаливший веревку и уже добившийся в этом деле немалых успехов, отвлекся от своего занятия, поднял голову и выразительно взглянул на Стаса. На морде у него было написано глубокое сомнение в Стасовом интеллекте и осуждение Стасовой же неблагодарности. «Я тут стараюсь, спасаю тебя, дурака, — гласила эта надпись, — а ты обзываешься! Ни ума, ни фантазии, ни предусмотрительности!»
— Ладно, извини, — поспешно согласился Стас. — Хорошая киса… Очень хорошая… Слушай, а почему это ты? Ну, в смысле, ты это ты? Нет, погоди… — Он собрал разбегающиеся мысли и хрипло продолжил, тщательно артикулируя каждое слово, будто от этого зависело, поймет ли его кот: — Я упал и провалился в другой мир. А перед этим погнался за котом. За тобой, то есть. Но всем известно, что гнаться надо за… кроликом, вот! Если хочешь попасть в нору, а потом в другой мир, надо бежать за белым кроликом. «Ушки мои, усики!» — процитировал он, радуясь, что память возвращается. — А ты же кот, не кролик! Нет, конечно, из меня и Алиса та еще… А если подумать, китайцы и японцы вас не очень-то различают, вон, один год в цикле посвятили… Можно ли считать, что в творчестве Кэролла имеется азиатский… этот… след, во! Кошачий след!
Он с трудом рассмеялся, а кот поднял голову и всей мордой выразил страдание и презрение. Мол, ну и чушь приходится слушать!
— Что, веревка невкусная? — посочувствовал Стас. — Ну, извини, мог бы — я б тебе валерьянки на нее капнул. Ты грызи, на меня не отвлекайся.
Отвернувшись от кота, он снова обвел взглядом странную комнату вокруг. Итак, с полом и потолком все ясно. В стене слева — окно, маленькое и подслеповатое, с мутным стеклом, но свет все-таки дает. Стена справа заставлена шкафами, а между ними висят пучки трав…
. Там, где полки открыты, виднеются банки, стеклянные флаконы, керамические горшочки… В ближайшем сосуде, полном прозрачной жидкости, плавал сизый комок…
— О, сердце! — радостно опознал его Стас. — Не зря я анатомию с первого раза сдал! Слышишь, кот?
Кот ответил мрачно-тоскливым взглядом, не переставая точить веревку. Кажется, ему очень хотелось сделать фейспалм и нехорошо обозвать Стаса. Однако толстая жесткая веревка постепенно поддавалась…
— А во-он там стол, — сообщил Стас то ли коту, то ли в пространство. Помолчал и уверенно добавил: — Про-зек-тор-ский. Видишь, сбоку желобок? Это для крови и прочих… жидкостей. В человеке много жидкостей. Он из них состоит на восемьдесят, что ли, процентов? Или нет? Забыл, блин. Такую простую вещь — забыл!
Кот совсем по-человечески всхлипнул, поднял голову, уставился на Стаса желтыми глазищами. А потом приоткрыл пасть и явственно прошипел:
— Чуч-чело бес-с-смозглое… Сож-жрет она тебя… и пус-с-сть… совс-сем дур-раук! — закончил он, сорвавшись на мяуканье.
— Так ты говорящий! — возрадовался Стас. — Говорящий кот! — Подумал и добавил, вспомнив почему-то прогноз погоды: — Местами кролик. А ощущаешься как бобер!
Флюхенберг они проехали бодрой рысью, не остановившись ни у старосты, ни возле деревенского колодца. Видо, не слезая с лошади, благословил пару поклонившихся крестьян и ребенка, которого ему протянула прямо с крыльца немолодая женщина. Подумал, что на обратном пути стоит задержаться, во Флюхенберге он не был почти месяц, за это время могло поднакопиться новостей, да и требы можно заодно справить. Часовня здесь имелась, разумеется, а вот патер жил в соседней деревне и сюда наведывался лишь по необходимости, отговариваясь возрастом и нездоровьем.
Когда отряд свернул с дороги на тропу, ведущую к дому травницы, Видо поднял руку, и рейтары слаженно остановились. Фон Гейзель первым спешился, за ним торопливо спрыгнули с лошадей остальные.
— Именем Господа и святыми силами его… — заговорил Видо, простирая к рейтарам обе руки и чувствуя привычный холодок, побежавший по спине.
Рейтары во главе с капитаном опустились на колено и склонили головы, принимая полное благословение, как полагается перед серьезным делом. Теперь каждому из них было ясно, что обычная проверка, под видом которой они едут к травнице Марии, в любой момент может перейти в нечто куда более серьезное. Полное благословение требует от клирика немалых усилий, но и защищает не в пример лучше краткого, положенного служителям Ордена перед любым значимым деянием. Что ж, духовной благодати, дарованной ему Господом именно для этого, Видо никогда не жалел, а недолгая слабость от напряжения — пустяки.
Осенив себя святым знамением, рейтары поднялись и вернулись в седла, фон Гейзель снова занял место во главе отряда и обратился к Видо:
— Кстати, вчера приезжал кузнец из Флюхенберга, жаловался, что дочь у него пропала. Неделю назад ушла ягоды собирать и не вернулась. Деревенские окрестности прочесали, но девчонки след простыл, ни корзинки, ни платочка, ни тела.
— Почему я об этом ничего не знаю? — нахмурился Видо. — Фильц не докладывал.
— А господин Фильц посчитал, что это не наше дело. — Капитан досадливо дернул уголком рта под пышными ухоженными усами. — Сказал, чтобы кузнец шел к бургомистру. Девчонка, мол, наверняка с каким-нибудь мерзавцем сбежала, а тот либо потешился и в лесу ее прикопал, либо увезет подальше и в бордель продаст.
— Я поговорю с Фильцем, — так же хмуро пообещал Видо. — Его обязанность — принимать заявления и доклады, а не решать за меня, какие дела относятся к орденским, а какие — нет. Пропажа человека — это серьезно в любом случае, что бы ни послужило причиной. Спасибо, Курт.
— Я так и думал, что вам будет интересно, — кивнул капитан.
«Вот и еще одна причина заехать в деревню, — подумал Видо, пока Йохан Малый, прозванный так, чтобы не путать с Йоханом Большим — оба на полголовы выше Видо и в дверь проходят боком, но один на пару лет старше — спешился и пошел стучать хозяйке в дверь. — А с Фильцем непременно нужно решить этот вопрос. Высказать свое мнение о пропаже девицы секретарь мог, но попросту не доложить?! Это уже серьезно…»
— Герр патермейстер! Благословите!
Фрау Мария, улыбаясь и вытирая руки чистым передником, спешила к ним не от дома, а от сарая, где возмущенно мекала коза. На голове у травницы была косынка, в руках — подойник, и Видо смертельно захотелось молока. А если еще и с булочкой… Пусть даже не сдобной, а хотя бы с ломтем пышного ноздреватого хлеба, теплого, только из печи!
— Да благословит тебя Господь, добрая женщина, — отозвался Видо.
Взглядом он нашел орденский знак, висящий на цепочке поверх темного платья, и потянулся к нему особым чувством, имеющимся у каждого клирика. Знак отозвался теплом и ровным светом — все как положено. Фрау Мария, прекрасно понимающая, что делает патермейстер, замерла, ожидая результата проверки.
— Все хорошо, — сказал Видо больше для того, чтобы успокоить ее, чем для своих людей.
И так понятно, что если он не тянется к моргенштерну, висящему у седла на тот случай, когда все плохо, рейтарам можно не беспокоиться.
— Что-то припозднилась ты с дойкой, тетка Мария, — весело сказал Йохан, парень деревенский. — Солнце уже к полудню, вот-вот прямо над головой станет, а ты еще только с подойником идешь.
— Ох, твоя правда, сынок. — Мария продолжала улыбаться, но подойник перекинула в свободную руку, словно ей было тяжело его держать. — Коза недавно маленького принесла, вот и дою ее три раза в день, чтобы молока больше было. Когда в полдень, а когда раньше или позже — как минутка найдется. Герр патермейстер, не хотите ли молочка? Я вам из погреба подам, холодненького. И пирог яблочный есть, утром испекла.
— Спасибо, добрая женщина. — Видо качнул головой. — Я бы с радостью, но не положено. Сама знаешь.
Принимать пищу и питье в доме ведьмы орденский Устав запрещает настолько строго, что данное нарушение может — и должно! — служить основанием для разбирательства и лишения чина. Есть правила, которые написаны кровью, и это одно из них. Пусть даже ведьма — безобидная деревенская травница, всю жизнь помогающая людям и преисполненная смирения. Пусть даже патермейстер твердо убежден в ее благонамеренности, а орденский знак ясно показывает, что ничего неподобающего ведьма с прошлой проверки не творила. Пусть даже день жаркий, солнце забирается все выше в раскаленные голубые небеса, и пить хочется так, что в глазах темнеет…
Видо ощутил во рту вкус яблочного пирога с молоком, сглотнул тягучую слюну и потянулся за поясной фляжкой.
— А, потому и подойник пустой? — не унимался Йохан.
Видо накрыло раздражением — глупо и невежливо рейтару влезать в разговор патермейстера и проверяемой ведьмы. Далось же Йохану это молоко! Наверное, тоже пить хочет, потому и заглядывается, сколько там травница надоила.
— Твоя правда, сынок, — улыбнулась фрау Мария. — Не набрала еще молока моя Беляночка. Да вы зайдите в дом, что стоять на жаре? Ох, и денек сегодня Господь послал, так и хочется подальше от солнца уйти.
Она вытерла лоб пониже платка, смущенно улыбнулась… Видо кивнул — и вправду, зачем торчать на солнцепеке? Ему нужно расспросить травницу о странностях, которые здесь творятся, а это разговор не на одну минуту. И хотя о молоке с пирогом лучше позабыть, но в дом-то войти можно. И рейтарам разрешить спешиться… Он вдруг понял, что дико устал — глухая черная сутана хоть и дорожного образца, короче обычной, но телу в ней тяжело и душно. Шпага неприятно оттягивает пояс, воротничок давит шею… Воду, конечно, из местного колодца пить нельзя, но почему бы не умыться?..
— Идемте, — согласился он, спрыгивая с серого жеребца.
Конь вдруг попятился, фыркнул, оскалился на травницу. Наверное, почуял запах зелья от ее одежды.
— Ай, какой строгий мальчик, — укоризненно покачала ему головой Мария. — Что же ты герра патермейстера не слушаешься? Нехорошо…
Звон разбитого стекла прервал ее, и Видо слегка вынырнул из сонного оцепенения. Завертел головой, пытаясь понять, откуда звук, наткнулся взглядом на окно пристройки, где Мария хранила травы и готовые зелья. Окно только что разлетелось изнутри, а у стены в осколках валялась тяжелая кружка.
— Вот негодник! — с досадой выдохнула Мария. — Говорила ему не лезть в окно, а он так и норовит нашкодить! — И, обернувшись к Видо, торопливо пояснила: — Кота я завела, герр патермейстер, крысы в сарае замучили! Зерно жрут, подлые твари, Беляночку пугают. Того и гляди, козленка укусят! Вы не беспокойтесь, котик не приблудный, у старосты нашего попросила. С жетоном, все как полагается. Уж я-то порядок знаю…
Он ее торопливого речитатива у Видо на миг закружилась голова, и подумалось, что и правда ведь ничего особенного. Если кот из проверенных, а иного травница держать просто не посмеет, то и пусть себе ловит крыс божья тварь, это дело воистину благое… И вообще, поговорить с Марией можно в другой день. Приехать, когда будет не так жарко, а то ведь еще возвращаться в деревню, потом в город… И молока с пирогом хочется так, что срочно нужно ехать домой, у фрау Марты пироги отменные…
Вот и рейтары вокруг закивали, подтверждая мысли Видо, а лица у всех благостные, даже Курт пытается улыбнуться — зрелище редкостное, как тройная радуга!
— А чой-то у вас кот кружками швыряется? — опять неуместно влез Йохан и дурацки оскалился. — У него ж лапки!
«Лапки?! Точно, лапки!» Видо представил кота, берущего кружку и швыряющего ее в окно, даже успел посочувствовать бедолаге. Неудобно же! И тут его окатило ледяной волной, разом смывшей томную расслабленность.
— Йохан, сходи за этим котом, — велел Видо и сделал шаг назад, удивившись, когда это он успел отойти от коня. И когда остальные, включая капитана, успели спешиться. А главное, почему без команды? И с чего это их так разморило всем отрядом?! — Раз уж мы здесь, заодно и жетон ему обновлю.
— Слушаюсь, герр патермейстер!
Йохан попер к сараю, приминая невысокую траву сапожищами.
— Вот же не вовремя… — покачала головой травница Мария и ловко махнула в их сторону пустым ведром.
Серое марево, плеснувшее из подойника, обтекло Видо. Курт фон Гейзель прикрылся рукавом кожаной куртки, но двое рейтаров дико заорали и упали на колени, царапая лицо. Из-под век у них текла кровь. Видо медленно, как во сне, поднял руку для молитвы, одновременно потянувшись другой рукой к поясу. Рука встретила пустоту — шпаги в ножнах не было.
ГЛАВА 3. Не все то, чем кажется
Стасу снилось, что он качается на теплой белой волне, которая то плавно поднимается к самому небу, то опускается вниз, и он летает вместе с этой волной, как на американских горках, только медленно. Когда волна в очередной раз остановилась где-то посередине, Стас замахал руками и ногами, пытаясь выбраться, но понял, что не может. Белая масса, похожая на плотное молочное желе, держала его крепко, и Стас испугался. Показалось, что он так и останется в ней, словно мошка в янтаре…
Он дернулся раз, другой, третий, напрягся всем телом… и понял, что проснулся, но как-то странно. Тяжелые веки не хотели подниматься, голова кружилась, а конечности по-прежнему не шевелились. То ли проснулся, то ли нет… И руки почему-то болят. Особенно запястья. Особенно левое. Там боль то отступала, то обжигала короткими резкими вспышками, а еще как будто что-то дергало!
«Добрая тетушка Мария… — подумал он вяло. — Чем-то меня опоила, стерва старая… Но зачем? Опознала чужака и решила…» Что именно могла решить травница, чтобы принять такие меры, он не сообразил, поэтому снова попытался открыть глаза. На этот раз получилось.
С трудом фокусируя взгляд, он разглядел деревянную стену…, а нет, потолок! Стоило всмотреться в грубо оструганные доски, как они поплыли, а голова закружилась, будто Стас и вправду перекатался на каруселях.
«Это у меня с вестибуляркой проблемы, — сообщил сам себе Стас. — Надеюсь, временные. И очень надеюсь, что только с вестибуляркой. Если эта зараза подлила мне какой-нибудь белены или аконита… Сдохну же от интоксикации… Бессмысленно, нелепо и мучительно!»
Он попытался вспомнить симптомы отравления беленой и белладонной, но не смог. Вроде бы знакомые строчки путались в памяти, и это казалось ужасно смешным.
— Первый признак отравления! — прошептал Стас пересохшим горлом. — Ты не можешь вспомнить признаки отравления!
И хихикнул.
В глазах медленно прояснилось, и он увидел, что лежит на полу, земляном и гладко утоптанном. Руки разведены в стороны и привязаны к железным костылям, вбитым прямо в пол, ноги, вроде бы, тоже… Поза звезды, в общем! Стас попытался снова дернуться, и запястья отозвались уже привычной болью, особенно левое. А потом еще раз, и еще.
Он повернул туда голову и едва не заорал.
Слева от него сидел и грыз веревку на его запястье тот самый кот! Здоровенный, белоснежный, пушистый и с кисточками на ушах! Морду рассмотреть не получалось, но вряд ли по здешним местам шляется несколько таких котов. Иногда он промахивался, и острые зубки впивались в кожу — эта боль, похоже, Стаса и разбудила.
— Сволочь… — прохрипел Стас, откашлялся, сглотнул вязкую слюну и обосновал свою мысль более убедительно: — Это же ты меня во все это втравил! Паскуда белобрысая…
Кот, увлеченно мочаливший веревку и уже добившийся в этом деле немалых успехов, отвлекся от своего занятия, поднял голову и выразительно взглянул на Стаса. На морде у него было написано глубокое сомнение в Стасовом интеллекте и осуждение Стасовой же неблагодарности. «Я тут стараюсь, спасаю тебя, дурака, — гласила эта надпись, — а ты обзываешься! Ни ума, ни фантазии, ни предусмотрительности!»
— Ладно, извини, — поспешно согласился Стас. — Хорошая киса… Очень хорошая… Слушай, а почему это ты? Ну, в смысле, ты это ты? Нет, погоди… — Он собрал разбегающиеся мысли и хрипло продолжил, тщательно артикулируя каждое слово, будто от этого зависело, поймет ли его кот: — Я упал и провалился в другой мир. А перед этим погнался за котом. За тобой, то есть. Но всем известно, что гнаться надо за… кроликом, вот! Если хочешь попасть в нору, а потом в другой мир, надо бежать за белым кроликом. «Ушки мои, усики!» — процитировал он, радуясь, что память возвращается. — А ты же кот, не кролик! Нет, конечно, из меня и Алиса та еще… А если подумать, китайцы и японцы вас не очень-то различают, вон, один год в цикле посвятили… Можно ли считать, что в творчестве Кэролла имеется азиатский… этот… след, во! Кошачий след!
Он с трудом рассмеялся, а кот поднял голову и всей мордой выразил страдание и презрение. Мол, ну и чушь приходится слушать!
— Что, веревка невкусная? — посочувствовал Стас. — Ну, извини, мог бы — я б тебе валерьянки на нее капнул. Ты грызи, на меня не отвлекайся.
Отвернувшись от кота, он снова обвел взглядом странную комнату вокруг. Итак, с полом и потолком все ясно. В стене слева — окно, маленькое и подслеповатое, с мутным стеклом, но свет все-таки дает. Стена справа заставлена шкафами, а между ними висят пучки трав…
. Там, где полки открыты, виднеются банки, стеклянные флаконы, керамические горшочки… В ближайшем сосуде, полном прозрачной жидкости, плавал сизый комок…
— О, сердце! — радостно опознал его Стас. — Не зря я анатомию с первого раза сдал! Слышишь, кот?
Кот ответил мрачно-тоскливым взглядом, не переставая точить веревку. Кажется, ему очень хотелось сделать фейспалм и нехорошо обозвать Стаса. Однако толстая жесткая веревка постепенно поддавалась…
— А во-он там стол, — сообщил Стас то ли коту, то ли в пространство. Помолчал и уверенно добавил: — Про-зек-тор-ский. Видишь, сбоку желобок? Это для крови и прочих… жидкостей. В человеке много жидкостей. Он из них состоит на восемьдесят, что ли, процентов? Или нет? Забыл, блин. Такую простую вещь — забыл!
Кот совсем по-человечески всхлипнул, поднял голову, уставился на Стаса желтыми глазищами. А потом приоткрыл пасть и явственно прошипел:
— Чуч-чело бес-с-смозглое… Сож-жрет она тебя… и пус-с-сть… совс-сем дур-раук! — закончил он, сорвавшись на мяуканье.
— Так ты говорящий! — возрадовался Стас. — Говорящий кот! — Подумал и добавил, вспомнив почему-то прогноз погоды: — Местами кролик. А ощущаешься как бобер!
