Пару раз очнулась от страха, что вот-вот задохнется, но амулет работал исправно, легкие после первых мгновений ужаса гнали воду вместо воздуха, сердце стучало заполошно, а тело болело — и Джиад понимала, что еще жива, а погребение заживо под толщей то ли земли, то ли воды ей просто приснилось.
Потом пришло утро, и незнакомая служанка, не Кариша, возникла в спальне с неизменной тинкалой и полным подносом тарелок. Джиад вяло пожевала того, другого, третьего, к опостылевшей тинкале не прикоснулась, и иреназе уплыла с таким же непроницаемым лицом. Поход во владения ширакки обернулся новой болью и кровавой мутью в воде, так что Джиад всерьез задумалась, не согласиться ли на целителя. Нельзя же — так.
И все-таки она промолчала. Пару часов после неудавшегося завтрака провалялась на постели, ритмично дыша, разминая сведенные болью и напряжением мышцы, потягиваясь и снова расслабляясь. Выпила принесенную вместо тинкалы воду в кувшинчике и съела что-то из оставленных тарелок, совершенно не чувствуя вкуса, будто сенной трухи пожевала.
Рыжий не появлялся, слуги тоже, и Джиад снова подремала, проснувшись, когда дверь повернулась и в комнату, потупив взгляд, вплыла Кариша. Молча убрала тарелки и, подплыв, робко заглянула в глаза Джиад, трепеща серебристым веером хвоста. Что ж, нельзя же ненавидеть всех иреназе лишь потому, что среди них нашелся один ублюдок?
Вздохнув, Джиад попросила размять себе спину все с тем же маслом армарии, Кариша просияла и действительно размяла, неумело, но очень старательно. Потом осведомилась, что еще желает госпожа избранная. И Джиад — темные боги нашептали, не иначе! — пожелала прогуляться. Ну не было у нее сил смотреть на проклятый потолок и стены, лежать на том самом ложе и вспоминать, вспоминать…
Рыжий приближался, соскользнув с рыбозверя и взбивая воду веером хвоста, как опытная хозяйка венчиком взбивает яйца. Кажется, за ним даже пена поднималась. Неизменная охрана, тоже спешившись, как приклеенная, держалась по бокам, и уже по их настороженно-спокойным лицам можно было сказать, что принц не в духе и чудит.
Джиад спустилась ниже, не зная, жалеть или радоваться, что рыжий застал её не наедине. Заступиться за наложницу вряд ли кто посмеет, но, может, при чужих принц не захочет терять лицо? Или ему все равно?
Кариша испуганной рыбкой прянула в сторону, Джиад, зависнув в нескольких локтях над песчаным дном, по привычке выпрямилась и глубоко вздохнула. Посмотрела в искаженное бешенством лицо рыжего, которому пришлось тоже спуститься, чтобы оказаться на одном уровне с ней.
— Я тебе что говорил? — прошипел принц, глядя в упор нездорово блестящими ярко-синими глазами. — Быть в комнате! Или тебя в клетку посадить, тупое животное?
Что-то с ним творилось не то, бесстрастно поняла Джиад. У скалы, где они встретились впервые, рыжий был зол, но вполне собой управлял, а сейчас будто взбесился. Из-за чего? Ну, вышла его игрушка погулять, так не сбежать ведь пытается…
Замерев, как перед диким зверем, Джиад глубоко и ровно дышала, стараясь не сорваться, не ответить яростью на ярость. Но Алестар не унимался.
— Ну? Что молчишь? Язык проглотила? Жаль, он бы тебе еще пригодился. Или явилась все-таки сбрую подходящую присмотреть?
Джиад стиснула зубы, понимая, что рыжий как раз и добивается, чтобы она сорвалась. Зачем? Зачем ему злость наложницы, которую он ненавидит и презирает?
Не дождавшись ответа, Алестар взмахнул хвостом, подплывая еще ближе, оказался прямо перед Джиад шагах в трех, если можно расстояние в воде мерить шагами, и немного выше. Ему, наверное, казалось, что он в выигрышной позиции, а Джиад не могла не видеть такую уязвимую грудь, беззащитный живот, полоску тонкой кожи там, где она переходила в чешую… Даже ножа не надо! Сложить пальцы острием копья, чуть выгнув ладонь, взмахнуть коротко и резко, вонзая в ненавистное тело…
Что-то, похоже, все-таки просочилось на её лицо, а может, у хвостатых охранников было хорошее чутье, потому что левый из них встрепенулся, выдвигаясь вперед, тронул принца за плечо. Алестар, не глядя, сбросил его руку и продолжил, выплевывая слова, словно они были чем-то мерзким на вкус:
— Я. Велел. Тебе. Сидеть. В комнате. Хочешь погулять — попроси меня. Погуляешь. На цепочке и в ошейнике.
Левый охранник — Дару, кажется — снова двинулся вперед, подбираясь, сверля Джиад напряженным взглядом — чуял неладное. Правый озирался по сторонам, словно ища кого-то. Алестар, откинув назад голову, словно под тяжестью голубых бусин на концах дюжины рыжих косичек, смотрел в упор, и Джиад видела, как бьется на виске жила, как дрожат губы, как сузились зрачки…
Вот! Снова… Но сейчас рыжий просто зол… И остановит его кто-нибудь, в конце концов? Слева и справа за толстыми прутьями загона метались салту, будто почуя в воде еще не пролившуюся кровь…
— Ну! Что молчишь? — заорал Алестар, срываясь на позорный визг. — Что ты молчишь?!
— Вам не угодить, ваше высочество, — бесцветно сказала Джиад, с трудом шевеля распухшими губами. — Молчу — не нравится, говорю — тоже злитесь…
— Угодишь, — хрипло пообещал принц. — Не сомневайся. Ну-ка быстро развернулась и подставилась…
— А больше ничего не придумали? — в невеселой улыбке растянула побаливающие губы Джиад, с тоской понимая, что разойтись миром не получится.
Что ей, бежать, что ли? И эти… охраннички… чего ждут? Впрочем, их понять можно, что им за дело до принцевых развлечений, лишь бы жив и невредим оставался. Мразь…
— Ты не поняла? — с каким-то даже удивлением поинтересовался Алестар, и Джиад увидела, как ясные синие сапфиры его зрачков окончательно заволакивает бешеная муть. — Я тебе что велел?
— Да хоть крылья мне велите отрастить, ваше высочество, — усмехнулась Джиад. — Все толку больше будет.
Играть в воде на равных? С бешеным хвостатым и парой опытных охранников? На суше она бы все равно попробовала… И тут же обожгло накрепко запечатленное в памяти: ни один волосок, ничем не повредить!
Джиад все-таки попыталась отплыть назад, но спиной это сделать не вышло, а Алестар смотрел так, что вот еще пару мгновений — и кинется.
— Ляжешь, — сказал он хрипловатым, плывущим голосом. — Ляжешь под меня. Прямо здесь. Двуногая скотина… Чтобы знала свое место…
И двинулся вперед, плавно, медленно скользя в темно-зеленой воде. А может, это лишь показалось, что вода темная, потому что сумерки уже стремительно заливали море — где-то там наверху солнце садилось за край окоема, и здесь его лучи иссякали.
— Мое место? — четко и ровно поинтересовалась Джиад. — Ошейник и цепь? Обознались, ваше высочество. Подданных своих на цепочке водите. А еще лучше, начинайте к салту пристраиваться — раз уж вам так нравится со скотиной.
Серебряный треугольник хвостов и тел качнулся, мерцая чешуей. Алестар — впереди, двое по бокам в бесполезной попытке помешать. И Джиад бы успела, все равно успела, будь это на суше. И уж точно она бы успела, не будь связана страхом за тех, кто расплатится вместо неё.
Тонкий длинный прут упруго взметнулся, прорезая плоть воды. Алестар ударил наискосок, с оттягом, но без размаха — какой размах в воде? Словно лучик света мелькнул, но это просто сверкнуло острие прута. Оказывается, эти штуки для салту — металлические, — успела подумать Джиад, покачнувшись от боли, перехватившей дыхание. Левое плечо обожгло, будто прут был раскаленным, Джиад стиснула зубы, качнулась вбок и вниз, уходя от следующего удара, и выиграла пару мгновений — охранник слева рванул Алестара на себя, но тут же отлетел от удара его хвоста. Время плеснуло — и замерло, как волна в высшей точке взлета.
Джиад пыталась вдохнуть. Получалось плохо, кончик прута пришелся по болевой точке. Нарочно так не попадешь. Подняв руку, она стиснула в пальцах обрывок разрезанного ударом шнурка — ключа от спальни Торвальда не было. Ее талисман! Джиад огляделась, задыхаясь от боли и странного отчаяния, но дно было пустым. Алестар двинул локтем в подвздошье одному из охранников, легко уклонился от второго, двигаясь стремительно и зло. И был он так неправильно быстр, что Джиад снова подумала, распрямляясь: неладно дело с наследником хвостатых.
Подтверждая её мысль, принц дернулся назад, сбрасывая повисшего на плечах охранника, поднял перед собой так и оставшийся в руках прут и одним движением сломал, прорычав что-то.
В рот, вместо воздуха, лезла горько-соленая вода, Джиад склонилась, откашливаясь, хлебнула моря, и уже непонятно было, отчего так солоно во рту: то ли вода, то ли губу прокусила. Рыжего оттаскивали оба охранника, там мелькала круговерть серебряной чешуи, вееров хвоста, рук, спин и голов. Стража явно боялась повредить бешено бьющемуся принцу, а вот того не сдерживало ничто. И было ясно, что драться рыжего учили неплохо, только у него, как это бывает с теми, кто знает бой памятью головы, а не тела, в горячке из этой головы все и вылетело.
Джиад выпрямилась, чувствуя, как плечо наливается болью уже всерьез, не первым резким онемением, а по-настоящему, обещая не оставить долго. Глянула — от основания шеи и вниз к соску шла алая полоса рассеченной кожи, вокруг расплывалась кровяная муть.
Что-то кричал Алестар, утаскиваемый охраной, а в клетках все сильнее бесновались салту, и Джиад с непонятной отстраненностью подумала: жаль, что все вышло так. Потому что наследник иреназе очнется, и они снова встретятся в круглой комнате без окон, зато с красивой мозаикой на потолке, которую Джиад рассматривать еще долго. И теперь уж принц будет куражиться по-настоящему, так, что прежние его забавы лаской покажутся. Сбруя для салту? Разложит прямо на скотном дворе, или что у них тут? И чем больше терпишь, тем сложнее будет решиться на то, что следовало сделать с самого начала. Ведь если она не может драться, связанная страхом за близких, что мешает просто уйти? Цепями можно удержать тело, но не душу, да и то не всегда. Лишь до тех пор, пока сама позволяешь цепям держать.
Джиад спустилась еще ниже к светлому песчаному дну, укравшему ее ключ-талисман, нагнулась, сжав зубы от боли в плече, подобрала тускло блестящую полоску металла длиной в полторы ладони — острие палки для салту. Повертела в руках, равнодушно удивляясь силе рыжего — сломал ведь. А будь металл гибким, сумел бы согнуться в руках, дожидаясь момента, когда можно распрямиться — и хлестнуть в обратную.
Джиад усмехнулась, старательно растянув почти переставшие болеть губы: более сильная боль в плече поглотила мелкую. Хватит себя утешать. То, что согнулось, может уже не выпрямиться никогда. Это не бой, где побеждает поддавшийся силе противника и использующий ее, как свою.
Она повертела прут в руках, примеряясь. Да, жаль. Хотелось домой, на землю, под яркое живое солнце… Ну что ж, не вышло. Бывает. Кто-то умирает в темнице или под горным обвалом, да и тонут предостаточно — им не легче. Зато это ты можешь выбрать сама. Не бесконечно долгое унижение перед мразью, решившей тебя растоптать, а всего лишь быструю боль. Что здесь выбирать-то?
Она еще успела увидеть Каришу, метнувшуюся из закоулка между клетками. Девчонка в испуге раззявила рот, выкрикивая что-то, но Джиад не слышала. Толща воды вокруг стала плотной и тяжелой, замедляющей движения и мысли. Соль во рту, боль, темнота перед глазами — где-то наверху, неизмеримо и уже недоступно далеко солнце село за край моря… Что тянуть?
Джиад приставила острый край железки к нижнему краю ребер, целясь вверх, через подреберье. Девяносто девятая сутра храма гласит: решившись умереть, не медли. А сотой сутры — нет для воина, что хочет сохранить честь и в слабости.
Вихрем налетела Кариша, не успевая на долю мгновения, вцепилась в руки, и кто-то спешил, баламутя воду, и кто-то кричал неподалеку в острой звериной тоске, но Джиад уже торопливо и резко двинула рукой, чтобы боль и страх не успели остановить. Нечаянный нож вошел наискосок и вверх, что-то хрустнуло, стало горячо и совсем не больно. Только темно.
— Как ты посмел?
Алестар поёжился: голос отца был обманчиво ровен, зато в глазах на осунувшемся и посеревшем лице бушевал лютый шторм. Показалось, что в кабинете стало темнее, а вода в саду за окном подернулась мутью. Но это, конечно, просто голова болела после долгого забытья под зельями. И не иначе как от той же головной боли в глазах все плыло, и мерещилось, что принцесса Ираэль смотрит с фрески с печальным укором.
— Я отлучился на четыре восхода. Оставил приказ не трогать эту девушку. Как ты смел не просто ослушаться, а сотворить с ней такое?
— Отец… — набрал воды Алестар и осекся: под ребра резко кольнуло, отдалось по всей груди, плеснуло в живот.
— Молчать! — рявкнул… уже не его отец, а король Акаланте — тяжелая тугая волна его гнева, ощутимая каждой чешуйкой, впервые в жизни накрыла не кого-то рядом, а самого Алестара. — Я видел её. Она избита и замучена; целители говорят, что соитие оставило следы, которые будут заживать не одно десятидневье. Соитие! И это не говоря о лице и теле! Ты едва не убил её лоуром!
— Я остановился! Отец, я сломал проклятый прут, чтобы…
— Не ударить еще, — тяжело закончил король. — О да, достойный поступок. Что ж, ей хватило и одного раза — шрам останется на всю жизнь. Мне стыдно, что ты мой сын.
— Я не хотел, — прошептал Алестар, уставившись в стену с фреской и пытаясь собрать путающиеся мысли. — Отец, я, правда, не понимаю, что на меня нашло. Она постоянно дерзила, издевалась… Но я не хотел такого…
— Дерзила? Ах, так она дерзила тебе! И ты решил, что вправе наказывать и усмирять? И кого же? Свою избранную! Или ты забыл, почему она оказалась здесь! Безмозглая медуза! Думаешь, ей было в радость покинуть свой мир из-за твоей прихоти?
— Ну, так не покидала бы, — беспомощно огрызнулся Алестар. — Кто её…
Голова мотнулась вбок, в ушах зазвенело. Алестар оглушенно потряс головой, неверяще глядя на отца. Пощечина! Ему!
— Кто её заставлял? — пророкотал отец. — Ты это хотел сказать? Ты! И я, да простит меня море. У тебя даже не хватило ума сначала узнать, как она здесь оказалась, верно? Глубинные боги, кого я вырастил! Трусливое ничтожество, способное ударить беззащитного. Женщину! Способное издеваться изо дня в день, оскорблять и мучить ту, кого сам же к себе приковал.
Вторую пощечину Алестар успел увидеть — но не уклониться. Рот наполнился соленым, но не привычным вкусом воды, а густым, скользким.
— Не смей уклоняться! Научился бить — умей и принимать удары. Дай тебе боги хоть часть отваги и великодушия этой девушки.
— Отец…
— Не будь твоя мать моей истинной любовью, я бы усомнился, мой ли ты сын, — тяжело отрубил король, отплывая на пару взмахов хвоста дальше. — А ты… ты позоришь её память. Насильник, мучитель… Таким ли я хотел видеть своего сына и наследника?
Прервавшись на мгновение, он судорожно вдохнул, не сводя взгляда с ловящего воду ртом Алестара, и продолжил:
— Она тебе дерзила? А что еще она могла делать? Это ты рос во дворце, оберегаемый, как величайшее сокровище. А она воин! Не усыпанная жемчугом и золотом каи-на, что рискует разве что хвост оцарапать ракушкой, когда валяется на песке с кем попало. Настоящий воин! Ты хоть знаешь, что перед тем, как прыгнуть за перстнем своего короля, она убила пятерых его врагов! Пятерых! В неравном бою! А после этого не задумалась броситься в море, исполняя волю господина. И как её встретило море?
Потом пришло утро, и незнакомая служанка, не Кариша, возникла в спальне с неизменной тинкалой и полным подносом тарелок. Джиад вяло пожевала того, другого, третьего, к опостылевшей тинкале не прикоснулась, и иреназе уплыла с таким же непроницаемым лицом. Поход во владения ширакки обернулся новой болью и кровавой мутью в воде, так что Джиад всерьез задумалась, не согласиться ли на целителя. Нельзя же — так.
И все-таки она промолчала. Пару часов после неудавшегося завтрака провалялась на постели, ритмично дыша, разминая сведенные болью и напряжением мышцы, потягиваясь и снова расслабляясь. Выпила принесенную вместо тинкалы воду в кувшинчике и съела что-то из оставленных тарелок, совершенно не чувствуя вкуса, будто сенной трухи пожевала.
Рыжий не появлялся, слуги тоже, и Джиад снова подремала, проснувшись, когда дверь повернулась и в комнату, потупив взгляд, вплыла Кариша. Молча убрала тарелки и, подплыв, робко заглянула в глаза Джиад, трепеща серебристым веером хвоста. Что ж, нельзя же ненавидеть всех иреназе лишь потому, что среди них нашелся один ублюдок?
Вздохнув, Джиад попросила размять себе спину все с тем же маслом армарии, Кариша просияла и действительно размяла, неумело, но очень старательно. Потом осведомилась, что еще желает госпожа избранная. И Джиад — темные боги нашептали, не иначе! — пожелала прогуляться. Ну не было у нее сил смотреть на проклятый потолок и стены, лежать на том самом ложе и вспоминать, вспоминать…
Рыжий приближался, соскользнув с рыбозверя и взбивая воду веером хвоста, как опытная хозяйка венчиком взбивает яйца. Кажется, за ним даже пена поднималась. Неизменная охрана, тоже спешившись, как приклеенная, держалась по бокам, и уже по их настороженно-спокойным лицам можно было сказать, что принц не в духе и чудит.
Джиад спустилась ниже, не зная, жалеть или радоваться, что рыжий застал её не наедине. Заступиться за наложницу вряд ли кто посмеет, но, может, при чужих принц не захочет терять лицо? Или ему все равно?
Кариша испуганной рыбкой прянула в сторону, Джиад, зависнув в нескольких локтях над песчаным дном, по привычке выпрямилась и глубоко вздохнула. Посмотрела в искаженное бешенством лицо рыжего, которому пришлось тоже спуститься, чтобы оказаться на одном уровне с ней.
— Я тебе что говорил? — прошипел принц, глядя в упор нездорово блестящими ярко-синими глазами. — Быть в комнате! Или тебя в клетку посадить, тупое животное?
Что-то с ним творилось не то, бесстрастно поняла Джиад. У скалы, где они встретились впервые, рыжий был зол, но вполне собой управлял, а сейчас будто взбесился. Из-за чего? Ну, вышла его игрушка погулять, так не сбежать ведь пытается…
Замерев, как перед диким зверем, Джиад глубоко и ровно дышала, стараясь не сорваться, не ответить яростью на ярость. Но Алестар не унимался.
— Ну? Что молчишь? Язык проглотила? Жаль, он бы тебе еще пригодился. Или явилась все-таки сбрую подходящую присмотреть?
Джиад стиснула зубы, понимая, что рыжий как раз и добивается, чтобы она сорвалась. Зачем? Зачем ему злость наложницы, которую он ненавидит и презирает?
Не дождавшись ответа, Алестар взмахнул хвостом, подплывая еще ближе, оказался прямо перед Джиад шагах в трех, если можно расстояние в воде мерить шагами, и немного выше. Ему, наверное, казалось, что он в выигрышной позиции, а Джиад не могла не видеть такую уязвимую грудь, беззащитный живот, полоску тонкой кожи там, где она переходила в чешую… Даже ножа не надо! Сложить пальцы острием копья, чуть выгнув ладонь, взмахнуть коротко и резко, вонзая в ненавистное тело…
Что-то, похоже, все-таки просочилось на её лицо, а может, у хвостатых охранников было хорошее чутье, потому что левый из них встрепенулся, выдвигаясь вперед, тронул принца за плечо. Алестар, не глядя, сбросил его руку и продолжил, выплевывая слова, словно они были чем-то мерзким на вкус:
— Я. Велел. Тебе. Сидеть. В комнате. Хочешь погулять — попроси меня. Погуляешь. На цепочке и в ошейнике.
Левый охранник — Дару, кажется — снова двинулся вперед, подбираясь, сверля Джиад напряженным взглядом — чуял неладное. Правый озирался по сторонам, словно ища кого-то. Алестар, откинув назад голову, словно под тяжестью голубых бусин на концах дюжины рыжих косичек, смотрел в упор, и Джиад видела, как бьется на виске жила, как дрожат губы, как сузились зрачки…
Вот! Снова… Но сейчас рыжий просто зол… И остановит его кто-нибудь, в конце концов? Слева и справа за толстыми прутьями загона метались салту, будто почуя в воде еще не пролившуюся кровь…
— Ну! Что молчишь? — заорал Алестар, срываясь на позорный визг. — Что ты молчишь?!
— Вам не угодить, ваше высочество, — бесцветно сказала Джиад, с трудом шевеля распухшими губами. — Молчу — не нравится, говорю — тоже злитесь…
— Угодишь, — хрипло пообещал принц. — Не сомневайся. Ну-ка быстро развернулась и подставилась…
— А больше ничего не придумали? — в невеселой улыбке растянула побаливающие губы Джиад, с тоской понимая, что разойтись миром не получится.
Что ей, бежать, что ли? И эти… охраннички… чего ждут? Впрочем, их понять можно, что им за дело до принцевых развлечений, лишь бы жив и невредим оставался. Мразь…
— Ты не поняла? — с каким-то даже удивлением поинтересовался Алестар, и Джиад увидела, как ясные синие сапфиры его зрачков окончательно заволакивает бешеная муть. — Я тебе что велел?
— Да хоть крылья мне велите отрастить, ваше высочество, — усмехнулась Джиад. — Все толку больше будет.
Играть в воде на равных? С бешеным хвостатым и парой опытных охранников? На суше она бы все равно попробовала… И тут же обожгло накрепко запечатленное в памяти: ни один волосок, ничем не повредить!
Джиад все-таки попыталась отплыть назад, но спиной это сделать не вышло, а Алестар смотрел так, что вот еще пару мгновений — и кинется.
— Ляжешь, — сказал он хрипловатым, плывущим голосом. — Ляжешь под меня. Прямо здесь. Двуногая скотина… Чтобы знала свое место…
И двинулся вперед, плавно, медленно скользя в темно-зеленой воде. А может, это лишь показалось, что вода темная, потому что сумерки уже стремительно заливали море — где-то там наверху солнце садилось за край окоема, и здесь его лучи иссякали.
— Мое место? — четко и ровно поинтересовалась Джиад. — Ошейник и цепь? Обознались, ваше высочество. Подданных своих на цепочке водите. А еще лучше, начинайте к салту пристраиваться — раз уж вам так нравится со скотиной.
Серебряный треугольник хвостов и тел качнулся, мерцая чешуей. Алестар — впереди, двое по бокам в бесполезной попытке помешать. И Джиад бы успела, все равно успела, будь это на суше. И уж точно она бы успела, не будь связана страхом за тех, кто расплатится вместо неё.
Тонкий длинный прут упруго взметнулся, прорезая плоть воды. Алестар ударил наискосок, с оттягом, но без размаха — какой размах в воде? Словно лучик света мелькнул, но это просто сверкнуло острие прута. Оказывается, эти штуки для салту — металлические, — успела подумать Джиад, покачнувшись от боли, перехватившей дыхание. Левое плечо обожгло, будто прут был раскаленным, Джиад стиснула зубы, качнулась вбок и вниз, уходя от следующего удара, и выиграла пару мгновений — охранник слева рванул Алестара на себя, но тут же отлетел от удара его хвоста. Время плеснуло — и замерло, как волна в высшей точке взлета.
Джиад пыталась вдохнуть. Получалось плохо, кончик прута пришелся по болевой точке. Нарочно так не попадешь. Подняв руку, она стиснула в пальцах обрывок разрезанного ударом шнурка — ключа от спальни Торвальда не было. Ее талисман! Джиад огляделась, задыхаясь от боли и странного отчаяния, но дно было пустым. Алестар двинул локтем в подвздошье одному из охранников, легко уклонился от второго, двигаясь стремительно и зло. И был он так неправильно быстр, что Джиад снова подумала, распрямляясь: неладно дело с наследником хвостатых.
Подтверждая её мысль, принц дернулся назад, сбрасывая повисшего на плечах охранника, поднял перед собой так и оставшийся в руках прут и одним движением сломал, прорычав что-то.
В рот, вместо воздуха, лезла горько-соленая вода, Джиад склонилась, откашливаясь, хлебнула моря, и уже непонятно было, отчего так солоно во рту: то ли вода, то ли губу прокусила. Рыжего оттаскивали оба охранника, там мелькала круговерть серебряной чешуи, вееров хвоста, рук, спин и голов. Стража явно боялась повредить бешено бьющемуся принцу, а вот того не сдерживало ничто. И было ясно, что драться рыжего учили неплохо, только у него, как это бывает с теми, кто знает бой памятью головы, а не тела, в горячке из этой головы все и вылетело.
Джиад выпрямилась, чувствуя, как плечо наливается болью уже всерьез, не первым резким онемением, а по-настоящему, обещая не оставить долго. Глянула — от основания шеи и вниз к соску шла алая полоса рассеченной кожи, вокруг расплывалась кровяная муть.
Что-то кричал Алестар, утаскиваемый охраной, а в клетках все сильнее бесновались салту, и Джиад с непонятной отстраненностью подумала: жаль, что все вышло так. Потому что наследник иреназе очнется, и они снова встретятся в круглой комнате без окон, зато с красивой мозаикой на потолке, которую Джиад рассматривать еще долго. И теперь уж принц будет куражиться по-настоящему, так, что прежние его забавы лаской покажутся. Сбруя для салту? Разложит прямо на скотном дворе, или что у них тут? И чем больше терпишь, тем сложнее будет решиться на то, что следовало сделать с самого начала. Ведь если она не может драться, связанная страхом за близких, что мешает просто уйти? Цепями можно удержать тело, но не душу, да и то не всегда. Лишь до тех пор, пока сама позволяешь цепям держать.
Джиад спустилась еще ниже к светлому песчаному дну, укравшему ее ключ-талисман, нагнулась, сжав зубы от боли в плече, подобрала тускло блестящую полоску металла длиной в полторы ладони — острие палки для салту. Повертела в руках, равнодушно удивляясь силе рыжего — сломал ведь. А будь металл гибким, сумел бы согнуться в руках, дожидаясь момента, когда можно распрямиться — и хлестнуть в обратную.
Джиад усмехнулась, старательно растянув почти переставшие болеть губы: более сильная боль в плече поглотила мелкую. Хватит себя утешать. То, что согнулось, может уже не выпрямиться никогда. Это не бой, где побеждает поддавшийся силе противника и использующий ее, как свою.
Она повертела прут в руках, примеряясь. Да, жаль. Хотелось домой, на землю, под яркое живое солнце… Ну что ж, не вышло. Бывает. Кто-то умирает в темнице или под горным обвалом, да и тонут предостаточно — им не легче. Зато это ты можешь выбрать сама. Не бесконечно долгое унижение перед мразью, решившей тебя растоптать, а всего лишь быструю боль. Что здесь выбирать-то?
Она еще успела увидеть Каришу, метнувшуюся из закоулка между клетками. Девчонка в испуге раззявила рот, выкрикивая что-то, но Джиад не слышала. Толща воды вокруг стала плотной и тяжелой, замедляющей движения и мысли. Соль во рту, боль, темнота перед глазами — где-то наверху, неизмеримо и уже недоступно далеко солнце село за край моря… Что тянуть?
Джиад приставила острый край железки к нижнему краю ребер, целясь вверх, через подреберье. Девяносто девятая сутра храма гласит: решившись умереть, не медли. А сотой сутры — нет для воина, что хочет сохранить честь и в слабости.
Вихрем налетела Кариша, не успевая на долю мгновения, вцепилась в руки, и кто-то спешил, баламутя воду, и кто-то кричал неподалеку в острой звериной тоске, но Джиад уже торопливо и резко двинула рукой, чтобы боль и страх не успели остановить. Нечаянный нож вошел наискосок и вверх, что-то хрустнуло, стало горячо и совсем не больно. Только темно.
ГЛАВА 11. СКОВАННЫЕ ОДНОЙ ЦЕПЬЮ
— Как ты посмел?
Алестар поёжился: голос отца был обманчиво ровен, зато в глазах на осунувшемся и посеревшем лице бушевал лютый шторм. Показалось, что в кабинете стало темнее, а вода в саду за окном подернулась мутью. Но это, конечно, просто голова болела после долгого забытья под зельями. И не иначе как от той же головной боли в глазах все плыло, и мерещилось, что принцесса Ираэль смотрит с фрески с печальным укором.
— Я отлучился на четыре восхода. Оставил приказ не трогать эту девушку. Как ты смел не просто ослушаться, а сотворить с ней такое?
— Отец… — набрал воды Алестар и осекся: под ребра резко кольнуло, отдалось по всей груди, плеснуло в живот.
— Молчать! — рявкнул… уже не его отец, а король Акаланте — тяжелая тугая волна его гнева, ощутимая каждой чешуйкой, впервые в жизни накрыла не кого-то рядом, а самого Алестара. — Я видел её. Она избита и замучена; целители говорят, что соитие оставило следы, которые будут заживать не одно десятидневье. Соитие! И это не говоря о лице и теле! Ты едва не убил её лоуром!
— Я остановился! Отец, я сломал проклятый прут, чтобы…
— Не ударить еще, — тяжело закончил король. — О да, достойный поступок. Что ж, ей хватило и одного раза — шрам останется на всю жизнь. Мне стыдно, что ты мой сын.
— Я не хотел, — прошептал Алестар, уставившись в стену с фреской и пытаясь собрать путающиеся мысли. — Отец, я, правда, не понимаю, что на меня нашло. Она постоянно дерзила, издевалась… Но я не хотел такого…
— Дерзила? Ах, так она дерзила тебе! И ты решил, что вправе наказывать и усмирять? И кого же? Свою избранную! Или ты забыл, почему она оказалась здесь! Безмозглая медуза! Думаешь, ей было в радость покинуть свой мир из-за твоей прихоти?
— Ну, так не покидала бы, — беспомощно огрызнулся Алестар. — Кто её…
Голова мотнулась вбок, в ушах зазвенело. Алестар оглушенно потряс головой, неверяще глядя на отца. Пощечина! Ему!
— Кто её заставлял? — пророкотал отец. — Ты это хотел сказать? Ты! И я, да простит меня море. У тебя даже не хватило ума сначала узнать, как она здесь оказалась, верно? Глубинные боги, кого я вырастил! Трусливое ничтожество, способное ударить беззащитного. Женщину! Способное издеваться изо дня в день, оскорблять и мучить ту, кого сам же к себе приковал.
Вторую пощечину Алестар успел увидеть — но не уклониться. Рот наполнился соленым, но не привычным вкусом воды, а густым, скользким.
— Не смей уклоняться! Научился бить — умей и принимать удары. Дай тебе боги хоть часть отваги и великодушия этой девушки.
— Отец…
— Не будь твоя мать моей истинной любовью, я бы усомнился, мой ли ты сын, — тяжело отрубил король, отплывая на пару взмахов хвоста дальше. — А ты… ты позоришь её память. Насильник, мучитель… Таким ли я хотел видеть своего сына и наследника?
Прервавшись на мгновение, он судорожно вдохнул, не сводя взгляда с ловящего воду ртом Алестара, и продолжил:
— Она тебе дерзила? А что еще она могла делать? Это ты рос во дворце, оберегаемый, как величайшее сокровище. А она воин! Не усыпанная жемчугом и золотом каи-на, что рискует разве что хвост оцарапать ракушкой, когда валяется на песке с кем попало. Настоящий воин! Ты хоть знаешь, что перед тем, как прыгнуть за перстнем своего короля, она убила пятерых его врагов! Пятерых! В неравном бою! А после этого не задумалась броситься в море, исполняя волю господина. И как её встретило море?
