История, которую я расскажу, произошла на самом деле. Ее мне рассказывала бабушка, а ей – ее бабушка, бывшая непосредственной участницей событий.
Семья ее многие годы жила в Эдинбурге, снискав себе немалое уважение. Доктор Эдвард Берг, полевой хирург, снискал славу отличного медика, хотя и придерживался радикальных для своего времени взглядом. Свою жену Эмилию он всячески поддерживал в ее стремлении изучать медицину, и став первоклассной медицинской сестрой она помогала супругу в практике. Их дочь Имогена, моя пра-пра-прабабушка, также получила блестящее образование.
Помимо лечения инфлюэнцы и скарлатины, а также расшатанных нервов эдинбургских дам (Эдвард Берг был привлекательным мужчиной, так что немало женщин присочинили себе недуг-другой), немало времени мой предок тратил на исследование редких, загадочных заболеваний, ведя обширную переписку со всей Европой. Через одно из научных сообществ он и познакомился с Дамианом де N.
Это был очень образованный и остроумный молодой человек, которого недуг сделал одиноким и беспомощным. Солнечный свет оставлял на его коже ужасные ожоги, и с раннего детства Дамиан де N лишен был возможности прогуляться светлым днем или поиграть с более здоровыми сверстниками. Однако болезнь не умалила живать его ума и характера, а фамильное состояние позволило нанять лучших учителей. Заинтересовавшись как болезнью, так и личностью де N, Эдвард Берг пригласил молодого человека к себе.
Несмотря на знатность и древность рода – а предки его, будто бы, приплыли на Остров вместе с норманнами – Дамиан де N держался просто и непринужденно и совершенно очаровал семью доктора. С детства лишенный солнца и компании, он был бледен и немного застенчив, но во всем лучился жизнерадостностью и все свои страхи скрывал глубоко в себе.
Очень быстро они с Имогеной стали добрыми друзьями. Страстная, золотисто-рыжая, как солнце, Имогена Берг стала верным товарищем, и со временем это могло бы превратиться в более глубокое чувство. Сама Имогена, впрочем, влюбилась с первого взгляда, и в этой любви не было и следа жалости. Она восхищалась умом Дамиана (а она поклялась однажды, что не выйдет за мужчину глупее своего отца), его ученостью, его чувством юмора, да и привлекательная внешность его была весьма приятна. Вдвоем они гуляли под светом звезд и посещали все развлечения, что может дать Эдинбург после заката, все балы и спектакли, концерты и публичные лекции. Имогене уже начало казаться, что чувство ее взаимно, что вот-вот дождется она заветного признания и предложения руки и сердца.
В одно ужасное утро Берги обнаружили Дамиана мертвым.
По счастью Эдвард Берг не только исследовал самого де N, но и занимался плотно историей его семьи. На протяжении нескольких поколений в семейных хрониках описывались случаи нарколепсии и каталепсии, длившиеся порой неделями. Все это позволяло надеяться, что Дамиан не умер. Берг провел все возможные тесты, подтвердившие эти надежды, а вскоре Дамиан очнулся. Радости Имогены не было предела, но уже на следующий день, едва оправившись, он уехал, оставив письмо.
«Дорогая Имогена, - написал он. – Мне искренне жаль, что я напугал вас и причинил вас, должно быть, немало неприятных минут. Надеюсь, что никогда более вам не выпадет нечто подобное. Ваш верный друг Дамиан».
Сухость записки опечалила Имогену, но она продолжала надеяться, что Дамиан вновь навестит их и дружба возобновится.
Дамиан действительно приехал спустя какое-то время, но не один. С собой он привез молодую жену.
Cелия де N с первого взгляда не понравилась Имогене. Она была красива, но такой холодной, бледной «лунной» красотой. В жизни Дамиана словно воцарилась вечная ночь. Однако, Имогена так и не решилась сказать хоть слово, ведь Дамиан выглядел совершенно влюбленным в свою жену. Вновь возобновились прогулки, разъезды по гостям, посещение балов и тетров, но теперь Дамиана сопровождала Селия, Имогена же чувствовала себя лишней.
Наконец по истечении месяца Дамиан с женой уехали в N-Холл. Чтобы не думать слишком много о своем разбитом сердце, Имогена с разрешения отца отправилась к родственникам в Лондон в надежде развеяться. Здесь, в блистательной столице, она была не так вольна в своих поступках, как дома, но общество в доме ее тетки подобралось вполне достойное. Имогена была очарована и слегка ошарашена немалым количеством новых знакомств, среди которых был и молодой секретарь из Олд-Бэйли Джонатан Энг. В какое-то мгновение, забывшись, Имогена позволила себе увлечься этим привлекательным словоохотливым молодым человеком (с немалого попустительства тетки, которая считала своим долгом пристроить строптивую племянницу замуж), но вскоре поняла, что за красивым фасадом не скрыто ровным счетом ничего интересного. И что если что и привлекает в ней Джонатана Энга, то это приданное, которое дает доктор Берг за единственную свою дочь. Денег этих вполне хватило бы, чтобы обеспечить молодому повесе счастливую жизнь. Разочарованная в себе самой Имогена вернулась в Эдинбург.
Дома ее поджидало письмо, исполненное самой искренней и нежной дружбы. Не найдя единомышленницы в Селии, которой интересны были одни только наряды и развлечения, и которую пугало любое напоминание о недуге мужа, Дамиан написал Имогене. Пускай это и причиняло сильную боль, Имогена ответила, и вновь завязалась между ними оживленная переписка. Имогена, должно быть, знала Дамиана лучше его собственной жены: знала его страхи и чаяния, его вкусы и интересы, его любовь к завораживающим мелочам и его чувство юмора, становящееся, увы, все мрачнее. Томясь от страха быть погребенным заживо (как случилось с его прадедом) Дамиан начал обустраивать склеп, где намеревался заложить запас питьевой воды и провизии, а также устроить звонок и запасной выход. В то же время, стремясь как можно полнее и счастливее сделать жизнь своей молодой легкомысленной жены, он устраивал балы, собирая весь возможный свет, и веселил в письмах Имогену потешными историями о соседях. Со всей искренностью, на какую только была способна, Имогена желала ему счастья.
Прошел примерно год со времени свадьбы, и Имогена получила письмо, полное тревоги. Селия была беременна, и страхи с новой силой охватили Дамиана. Недуг его обострился, днем он все чаще терял сознание и лежал иногда недвижно по нескольку часов, а по ночам, наоборот, его терзала бессонница. Все свои силы он бросил на переделку склепа, торопясь закончить ее как можно скорее. Но еще больше, чем собственная болезнь, Дамиана мучил страх, что ужасный недуг может передаться ребенку. Встревоженная тоном послания, Имогена показала его отцу. Эдвард Берг и сам забеспокоился и, не имея возможности оставить практику в Эдинбурге, отправил в N-Холл дочь, снабдив ее всеми своими заметками.
В имение Имогена приехала в ноябре, и ее поразила нездоровая атмосфера старого дома, его мрачность и сырость. Обстановка его была великолепна, сияла позолотой и всевозможными драгоценностями, но это не делало дом привлекательным, а лишь превращало его в подобие египетской гробницы, в которую царя помещают со всеми его сокровищами. Но сколько Имогена не уговаривала Дамиана перебраться в город, тот не соглашался. Селии нравилось чувствовать себя хозяйкой имения, и Дамиан потакал этой ее слабости как и всем прочим.
Будучи в тягости, Селия стала еще более капризной, чем Имогена помнила. Она почти не скрывала своей неприязни к гостье, а порой высказывала не таясь самые гнусные предположения о связи Дамиана и Имогены. Конечно же, она ничего не говорила в присутствии мужа, Имогена же сносила все молча.
Здоровье у Селии было отменное, но она никогда не упускала случая устроить истерику или упасть лишний раз в обморок, списывая все на свое деликатное положение. Повинуясь нежной, искренней просьбе Дамиана, Имогена взяла на себя заботу о беременной, но очень скоро оставила всяческие попытки урезонить Селию. Та по любому поводу устраивала скандалы, видела во всем заговоры и отказывалась даже прикоснуться к стакану воды, если его принесла Имогена. В то же время, Селия не упускала случая вызвать жалость и тревогу у своего супруга, и тот буквально носил ее на руках, сам становясь все бледнее и слабее.
Не желая видеть это и выслушивать оскорбления, днем Имогена старалась укрыться в библиотеке вместе с записями своего отца. Дамиан приходил туда, устав от капризов жены (но не показывая вида), и они проводили чудесные несколько часов за разговорами. В эти часы он вновь становился тем Дамианом, которого знала Имогена в Эдинбурге: остроумным, находчивым, эрудированным, с которым можно обсудить и последние политические новости и свежий роман. Но стоило зазвучать голосу Селии, и Дамиан словно съеживался, бледнел больше обычного и становился похожим на тень самого себя. Воспитанная ученым, рациональная, Имогена считала вапмпиров и ведьм досужими выдумками, призванными позабавить и напугать читателя; но если чудовища существовали в действительности, Селия была одной из них.
В ту ночь, холодную и ненастную, Имогену разбудила встревоженная служанка. Она всегда спала в комнате Селии, готовая исполнить любую прихоть госпожи. Селии де N было плохо, очень плохо. Прибежавшая по первому зову Имогена застала ее всю в крови, мечущуюся по постели и царапающую простыни в лихорадке. В исступлении Селия выкрикивала имя мужа и призывала на его голову всяческие проклятья. До самого утра Имогена боролась за жизнь Селии и ее ребенка. Селия выжила, дитя родилось мертвым.
У Имогены не было слов, чтобы утешить Дамиана, да и у кого бы нашлось. Он отнес тельце младенца в склеп и послал за священником, желая провести все приличествующие обряды. Старый отец Андре, верный друг семьи, когда-то давно преподавший Дамиану первые уроки чтения, прочитал над несчастным младенцем молитву и неловко весьма сказал, что дитя приобщилось сонму ангелов. «Жизнь на земле его была бы подобна Аду, - тихо ответил Дамиан. – Как моя».
Несколько часов Имогена просидела подле него в библиотеке, надеясь, что наконец Дамиан раскроет ей свое сердце. Она верила, что высказав все то черное, что накопилось в его душе, он оживет вновь. Но Дамиан молчал и только сжимал ее руку, а Имогена не смела коснуться его или сказать хоть слово, хотя видит Бог, более всего сейчас она хотела уверить Дамиана в своей любви.
Проснувшись, Селия немедленно набросилась на невинную свою повитуху, называя ее убийцей и ведьмой. Повинуясь безмолвной просьбе посеревшего от горя Дамиана, Имогена собрала все свои вещи и в тот же день покинула имение.
Дни ее в Эдинбурге потянулись однообразно. Дамиан больше не написал ни строчки, и Имогена приказала себе забыть его. Чтобы отвлечься от горестных мыслей, она начала помогать отцу и матери принимать больных, и немало преуспела. Все чаще Эдвард Берг доверял дочери осматривать женщин, а вскоре к ее помощи прибегла леди Мэри, известная благотворительница, помогавшая в больнице для бедных. Там-то и произошел случай, заставивший Имогену другими глазами взглянуть на произошедшее совсем недавно в N-Холле.
Среди пациенток, что ей пришлось осматривать, была одна проститутка, поступившая в весьма тяжелом состоянии. Была она в тягости, и приняв травы, чтобы избавиться от плода, истекала теперь кровью. Дитя ее, недоношенное, родилось мертвым, сама женщина потеряла немало крови, а здоровье ее, подточенное выпивкой, совсем расшаталось. Все это до того напоминало приступ и выкидыш Селии де N, что едва умывшись и переодевшись, Имогена бросилась домой и рассказала все отцу. Эдвард Берг припомнил незамедлительно, что будучи у них в гостях, Селия несколько раз расспрашивала его о лекарственных травах: мол де одинокая жизнь в отдаленном поместье, болезнь мужа, все это тревожило ее. Тогда Берг не придал расспросам Селии значение, а теперь начал думать, что зря. Наскоро передав свои пациентов коллеге и другу, доктору Стивенсону, Эдвард Берг вместе с дочерью отправился в N-Холл.
Был уже декабрь, погода стояла ненастная, и в дороге они задержались на несколько дней дольше, чем предполагали и в деревню прибыли ночью 8 числа. Все жители деревни собрались в церкви по случаю молебна в честь Непорочного зачатия Девы Марии, но Селии, которая как писал Дамиан была весьма и весьма набожна, там не было. Отец Андре, закончив службу, незамедлительно направился к Имогене и ее отцу, весьма встревоженный.
«Я не знал вашего адреса, мисс Берг, а то непременно написал бы. Вы, как я видел, самый искренний и добрый друг из всех, кто был у нашего мастера Дамиана. Я не видел его уже несколько дней, и никто из жителей деревни, навещающих N-Холл, не встречался с господином, что весьма необычно. Он всегда выходил поздороваться и расспросить о новостях, обязательно расспрашивал о наших делах и всегда был добрым хозяином. Так уж у де N было заведено не одну сотню лет. Как бы не случилось дурного. К тому же, попался мне днями незнакомый человек, весь такой разряженный, сразу видно – столичный хлыщ. Он расспрашивал о сэре Дамиане и об N-Холле, и с тех пор у меня душа не на месте».
Несмотря на ночную тьму и начавшуюся метель Эдвард Берг и Имогена решили немедленно отправиться в поместье, а вместе с ними пошли некоторые из жителей деревни, помоложе и покрепче. Отцу Андре совершать такую ночную вылазку не позволяли здоровье и возраст, но он остался молиться за Дамиана де N и его домочадцев.
Вооруженные фонарями, Берг, Имогена и деревенские начали подниматься на холм, туда, где темнела громада N-Холла. Ни одно окно не горело во всем огромном доме, и это внушало тревогу. Помимо сэра Дамиана и его молодой жены обитал в доме немалый штат слуг, и в такой вечер они должны были если и не явится на службу в церковь, так уж точно не завалиться спать. Но вот, затеплился огонек, другой, но то были не окна. В считанные минуты здание охватил огонь. Мужчины бросились в дом, похватав все, что может помочь в тушении пожара. Имогена хотела кинуться за ними, но отец оставил ее на попечение одного из деревенских жителей, накрепко запретив двигаться с места. Глядя на полыхающее пламя, Имогена могла лишь крепче сжимать руки и молить Господа о чуде.
Сперва мужчины вынесли горничную, мертвую. Огонь не тронул ее, и оттого отчетливо были видны следы от веревки на шее. Мужчины вернулись в дом и снова вынесли тело, и еще одно. Почти обезумев от ужаса и дурных предчувствий, Имогена упала на снег. Затрещала крыша, готовая рухнуть в любое мгновение, но Берг и его помощники, не оставляя надежды, раз за разом возвращались в дом, пока не разыскали тело Дамиана де N. В тот момент, когда Эдвард Берг и деревенский кузнец, Шон МакДафф вынесли его, пламя вспыхнуло особенно ярко, перекрытия не выдержали, и с ужасающим грохотом крыша поместье обвалилась. Сгорело все: роскошная мебель, старинные портреты и серебряные блюда. И люди, среди которых, возможно, была и Селия. Но все это в ту минуту не волновало Имогену; она, стоя на коленях, распутывала веревку, стягивающую запястья Дамиана, целовала его перепачканное в копоти лицо и не плакала единственно от того, что слезы не могли выразить всего ее горя и отчаянья. Дом отгорел, пламя утихло, и ночь закончилась. С первыми лучами солнца, заставляя рациональную Имогену Берг поверить в чудо и в Господа, Дамиан сделал вдох и открыл глаза. Имогена заключила его в объятья, пряча от губительных лучей солнца.
Семья ее многие годы жила в Эдинбурге, снискав себе немалое уважение. Доктор Эдвард Берг, полевой хирург, снискал славу отличного медика, хотя и придерживался радикальных для своего времени взглядом. Свою жену Эмилию он всячески поддерживал в ее стремлении изучать медицину, и став первоклассной медицинской сестрой она помогала супругу в практике. Их дочь Имогена, моя пра-пра-прабабушка, также получила блестящее образование.
Помимо лечения инфлюэнцы и скарлатины, а также расшатанных нервов эдинбургских дам (Эдвард Берг был привлекательным мужчиной, так что немало женщин присочинили себе недуг-другой), немало времени мой предок тратил на исследование редких, загадочных заболеваний, ведя обширную переписку со всей Европой. Через одно из научных сообществ он и познакомился с Дамианом де N.
Это был очень образованный и остроумный молодой человек, которого недуг сделал одиноким и беспомощным. Солнечный свет оставлял на его коже ужасные ожоги, и с раннего детства Дамиан де N лишен был возможности прогуляться светлым днем или поиграть с более здоровыми сверстниками. Однако болезнь не умалила живать его ума и характера, а фамильное состояние позволило нанять лучших учителей. Заинтересовавшись как болезнью, так и личностью де N, Эдвард Берг пригласил молодого человека к себе.
Несмотря на знатность и древность рода – а предки его, будто бы, приплыли на Остров вместе с норманнами – Дамиан де N держался просто и непринужденно и совершенно очаровал семью доктора. С детства лишенный солнца и компании, он был бледен и немного застенчив, но во всем лучился жизнерадостностью и все свои страхи скрывал глубоко в себе.
Очень быстро они с Имогеной стали добрыми друзьями. Страстная, золотисто-рыжая, как солнце, Имогена Берг стала верным товарищем, и со временем это могло бы превратиться в более глубокое чувство. Сама Имогена, впрочем, влюбилась с первого взгляда, и в этой любви не было и следа жалости. Она восхищалась умом Дамиана (а она поклялась однажды, что не выйдет за мужчину глупее своего отца), его ученостью, его чувством юмора, да и привлекательная внешность его была весьма приятна. Вдвоем они гуляли под светом звезд и посещали все развлечения, что может дать Эдинбург после заката, все балы и спектакли, концерты и публичные лекции. Имогене уже начало казаться, что чувство ее взаимно, что вот-вот дождется она заветного признания и предложения руки и сердца.
В одно ужасное утро Берги обнаружили Дамиана мертвым.
По счастью Эдвард Берг не только исследовал самого де N, но и занимался плотно историей его семьи. На протяжении нескольких поколений в семейных хрониках описывались случаи нарколепсии и каталепсии, длившиеся порой неделями. Все это позволяло надеяться, что Дамиан не умер. Берг провел все возможные тесты, подтвердившие эти надежды, а вскоре Дамиан очнулся. Радости Имогены не было предела, но уже на следующий день, едва оправившись, он уехал, оставив письмо.
«Дорогая Имогена, - написал он. – Мне искренне жаль, что я напугал вас и причинил вас, должно быть, немало неприятных минут. Надеюсь, что никогда более вам не выпадет нечто подобное. Ваш верный друг Дамиан».
Сухость записки опечалила Имогену, но она продолжала надеяться, что Дамиан вновь навестит их и дружба возобновится.
Дамиан действительно приехал спустя какое-то время, но не один. С собой он привез молодую жену.
Cелия де N с первого взгляда не понравилась Имогене. Она была красива, но такой холодной, бледной «лунной» красотой. В жизни Дамиана словно воцарилась вечная ночь. Однако, Имогена так и не решилась сказать хоть слово, ведь Дамиан выглядел совершенно влюбленным в свою жену. Вновь возобновились прогулки, разъезды по гостям, посещение балов и тетров, но теперь Дамиана сопровождала Селия, Имогена же чувствовала себя лишней.
Наконец по истечении месяца Дамиан с женой уехали в N-Холл. Чтобы не думать слишком много о своем разбитом сердце, Имогена с разрешения отца отправилась к родственникам в Лондон в надежде развеяться. Здесь, в блистательной столице, она была не так вольна в своих поступках, как дома, но общество в доме ее тетки подобралось вполне достойное. Имогена была очарована и слегка ошарашена немалым количеством новых знакомств, среди которых был и молодой секретарь из Олд-Бэйли Джонатан Энг. В какое-то мгновение, забывшись, Имогена позволила себе увлечься этим привлекательным словоохотливым молодым человеком (с немалого попустительства тетки, которая считала своим долгом пристроить строптивую племянницу замуж), но вскоре поняла, что за красивым фасадом не скрыто ровным счетом ничего интересного. И что если что и привлекает в ней Джонатана Энга, то это приданное, которое дает доктор Берг за единственную свою дочь. Денег этих вполне хватило бы, чтобы обеспечить молодому повесе счастливую жизнь. Разочарованная в себе самой Имогена вернулась в Эдинбург.
Дома ее поджидало письмо, исполненное самой искренней и нежной дружбы. Не найдя единомышленницы в Селии, которой интересны были одни только наряды и развлечения, и которую пугало любое напоминание о недуге мужа, Дамиан написал Имогене. Пускай это и причиняло сильную боль, Имогена ответила, и вновь завязалась между ними оживленная переписка. Имогена, должно быть, знала Дамиана лучше его собственной жены: знала его страхи и чаяния, его вкусы и интересы, его любовь к завораживающим мелочам и его чувство юмора, становящееся, увы, все мрачнее. Томясь от страха быть погребенным заживо (как случилось с его прадедом) Дамиан начал обустраивать склеп, где намеревался заложить запас питьевой воды и провизии, а также устроить звонок и запасной выход. В то же время, стремясь как можно полнее и счастливее сделать жизнь своей молодой легкомысленной жены, он устраивал балы, собирая весь возможный свет, и веселил в письмах Имогену потешными историями о соседях. Со всей искренностью, на какую только была способна, Имогена желала ему счастья.
Прошел примерно год со времени свадьбы, и Имогена получила письмо, полное тревоги. Селия была беременна, и страхи с новой силой охватили Дамиана. Недуг его обострился, днем он все чаще терял сознание и лежал иногда недвижно по нескольку часов, а по ночам, наоборот, его терзала бессонница. Все свои силы он бросил на переделку склепа, торопясь закончить ее как можно скорее. Но еще больше, чем собственная болезнь, Дамиана мучил страх, что ужасный недуг может передаться ребенку. Встревоженная тоном послания, Имогена показала его отцу. Эдвард Берг и сам забеспокоился и, не имея возможности оставить практику в Эдинбурге, отправил в N-Холл дочь, снабдив ее всеми своими заметками.
В имение Имогена приехала в ноябре, и ее поразила нездоровая атмосфера старого дома, его мрачность и сырость. Обстановка его была великолепна, сияла позолотой и всевозможными драгоценностями, но это не делало дом привлекательным, а лишь превращало его в подобие египетской гробницы, в которую царя помещают со всеми его сокровищами. Но сколько Имогена не уговаривала Дамиана перебраться в город, тот не соглашался. Селии нравилось чувствовать себя хозяйкой имения, и Дамиан потакал этой ее слабости как и всем прочим.
Будучи в тягости, Селия стала еще более капризной, чем Имогена помнила. Она почти не скрывала своей неприязни к гостье, а порой высказывала не таясь самые гнусные предположения о связи Дамиана и Имогены. Конечно же, она ничего не говорила в присутствии мужа, Имогена же сносила все молча.
Здоровье у Селии было отменное, но она никогда не упускала случая устроить истерику или упасть лишний раз в обморок, списывая все на свое деликатное положение. Повинуясь нежной, искренней просьбе Дамиана, Имогена взяла на себя заботу о беременной, но очень скоро оставила всяческие попытки урезонить Селию. Та по любому поводу устраивала скандалы, видела во всем заговоры и отказывалась даже прикоснуться к стакану воды, если его принесла Имогена. В то же время, Селия не упускала случая вызвать жалость и тревогу у своего супруга, и тот буквально носил ее на руках, сам становясь все бледнее и слабее.
Не желая видеть это и выслушивать оскорбления, днем Имогена старалась укрыться в библиотеке вместе с записями своего отца. Дамиан приходил туда, устав от капризов жены (но не показывая вида), и они проводили чудесные несколько часов за разговорами. В эти часы он вновь становился тем Дамианом, которого знала Имогена в Эдинбурге: остроумным, находчивым, эрудированным, с которым можно обсудить и последние политические новости и свежий роман. Но стоило зазвучать голосу Селии, и Дамиан словно съеживался, бледнел больше обычного и становился похожим на тень самого себя. Воспитанная ученым, рациональная, Имогена считала вапмпиров и ведьм досужими выдумками, призванными позабавить и напугать читателя; но если чудовища существовали в действительности, Селия была одной из них.
В ту ночь, холодную и ненастную, Имогену разбудила встревоженная служанка. Она всегда спала в комнате Селии, готовая исполнить любую прихоть госпожи. Селии де N было плохо, очень плохо. Прибежавшая по первому зову Имогена застала ее всю в крови, мечущуюся по постели и царапающую простыни в лихорадке. В исступлении Селия выкрикивала имя мужа и призывала на его голову всяческие проклятья. До самого утра Имогена боролась за жизнь Селии и ее ребенка. Селия выжила, дитя родилось мертвым.
У Имогены не было слов, чтобы утешить Дамиана, да и у кого бы нашлось. Он отнес тельце младенца в склеп и послал за священником, желая провести все приличествующие обряды. Старый отец Андре, верный друг семьи, когда-то давно преподавший Дамиану первые уроки чтения, прочитал над несчастным младенцем молитву и неловко весьма сказал, что дитя приобщилось сонму ангелов. «Жизнь на земле его была бы подобна Аду, - тихо ответил Дамиан. – Как моя».
Несколько часов Имогена просидела подле него в библиотеке, надеясь, что наконец Дамиан раскроет ей свое сердце. Она верила, что высказав все то черное, что накопилось в его душе, он оживет вновь. Но Дамиан молчал и только сжимал ее руку, а Имогена не смела коснуться его или сказать хоть слово, хотя видит Бог, более всего сейчас она хотела уверить Дамиана в своей любви.
Проснувшись, Селия немедленно набросилась на невинную свою повитуху, называя ее убийцей и ведьмой. Повинуясь безмолвной просьбе посеревшего от горя Дамиана, Имогена собрала все свои вещи и в тот же день покинула имение.
Дни ее в Эдинбурге потянулись однообразно. Дамиан больше не написал ни строчки, и Имогена приказала себе забыть его. Чтобы отвлечься от горестных мыслей, она начала помогать отцу и матери принимать больных, и немало преуспела. Все чаще Эдвард Берг доверял дочери осматривать женщин, а вскоре к ее помощи прибегла леди Мэри, известная благотворительница, помогавшая в больнице для бедных. Там-то и произошел случай, заставивший Имогену другими глазами взглянуть на произошедшее совсем недавно в N-Холле.
Среди пациенток, что ей пришлось осматривать, была одна проститутка, поступившая в весьма тяжелом состоянии. Была она в тягости, и приняв травы, чтобы избавиться от плода, истекала теперь кровью. Дитя ее, недоношенное, родилось мертвым, сама женщина потеряла немало крови, а здоровье ее, подточенное выпивкой, совсем расшаталось. Все это до того напоминало приступ и выкидыш Селии де N, что едва умывшись и переодевшись, Имогена бросилась домой и рассказала все отцу. Эдвард Берг припомнил незамедлительно, что будучи у них в гостях, Селия несколько раз расспрашивала его о лекарственных травах: мол де одинокая жизнь в отдаленном поместье, болезнь мужа, все это тревожило ее. Тогда Берг не придал расспросам Селии значение, а теперь начал думать, что зря. Наскоро передав свои пациентов коллеге и другу, доктору Стивенсону, Эдвард Берг вместе с дочерью отправился в N-Холл.
Был уже декабрь, погода стояла ненастная, и в дороге они задержались на несколько дней дольше, чем предполагали и в деревню прибыли ночью 8 числа. Все жители деревни собрались в церкви по случаю молебна в честь Непорочного зачатия Девы Марии, но Селии, которая как писал Дамиан была весьма и весьма набожна, там не было. Отец Андре, закончив службу, незамедлительно направился к Имогене и ее отцу, весьма встревоженный.
«Я не знал вашего адреса, мисс Берг, а то непременно написал бы. Вы, как я видел, самый искренний и добрый друг из всех, кто был у нашего мастера Дамиана. Я не видел его уже несколько дней, и никто из жителей деревни, навещающих N-Холл, не встречался с господином, что весьма необычно. Он всегда выходил поздороваться и расспросить о новостях, обязательно расспрашивал о наших делах и всегда был добрым хозяином. Так уж у де N было заведено не одну сотню лет. Как бы не случилось дурного. К тому же, попался мне днями незнакомый человек, весь такой разряженный, сразу видно – столичный хлыщ. Он расспрашивал о сэре Дамиане и об N-Холле, и с тех пор у меня душа не на месте».
Несмотря на ночную тьму и начавшуюся метель Эдвард Берг и Имогена решили немедленно отправиться в поместье, а вместе с ними пошли некоторые из жителей деревни, помоложе и покрепче. Отцу Андре совершать такую ночную вылазку не позволяли здоровье и возраст, но он остался молиться за Дамиана де N и его домочадцев.
Вооруженные фонарями, Берг, Имогена и деревенские начали подниматься на холм, туда, где темнела громада N-Холла. Ни одно окно не горело во всем огромном доме, и это внушало тревогу. Помимо сэра Дамиана и его молодой жены обитал в доме немалый штат слуг, и в такой вечер они должны были если и не явится на службу в церковь, так уж точно не завалиться спать. Но вот, затеплился огонек, другой, но то были не окна. В считанные минуты здание охватил огонь. Мужчины бросились в дом, похватав все, что может помочь в тушении пожара. Имогена хотела кинуться за ними, но отец оставил ее на попечение одного из деревенских жителей, накрепко запретив двигаться с места. Глядя на полыхающее пламя, Имогена могла лишь крепче сжимать руки и молить Господа о чуде.
Сперва мужчины вынесли горничную, мертвую. Огонь не тронул ее, и оттого отчетливо были видны следы от веревки на шее. Мужчины вернулись в дом и снова вынесли тело, и еще одно. Почти обезумев от ужаса и дурных предчувствий, Имогена упала на снег. Затрещала крыша, готовая рухнуть в любое мгновение, но Берг и его помощники, не оставляя надежды, раз за разом возвращались в дом, пока не разыскали тело Дамиана де N. В тот момент, когда Эдвард Берг и деревенский кузнец, Шон МакДафф вынесли его, пламя вспыхнуло особенно ярко, перекрытия не выдержали, и с ужасающим грохотом крыша поместье обвалилась. Сгорело все: роскошная мебель, старинные портреты и серебряные блюда. И люди, среди которых, возможно, была и Селия. Но все это в ту минуту не волновало Имогену; она, стоя на коленях, распутывала веревку, стягивающую запястья Дамиана, целовала его перепачканное в копоти лицо и не плакала единственно от того, что слезы не могли выразить всего ее горя и отчаянья. Дом отгорел, пламя утихло, и ночь закончилась. С первыми лучами солнца, заставляя рациональную Имогену Берг поверить в чудо и в Господа, Дамиан сделал вдох и открыл глаза. Имогена заключила его в объятья, пряча от губительных лучей солнца.
