- Подвинься.
Бэла поднял крышку почти не прилагая усилия и вгляделся в полумрак.
- Тут есть окна. Залезай.
Он протянул руку, помогая Жозефин взобраться в башню, преодолев последнюю, слишком высокую ступеньку. На этот раз – все в доме тяготело к простым геометрическим формам – комната была круглой. Здесь были окна, покрытые слоем пыли и коричневой копоти. Сверху цилиндр был перекрыт куполом. За внешней стройностью и просчитаностью форм крылось что-то неприятное. Словно все было слишком строго, стройно и слишком тщательно просчитано. Словно в расчетах была нарочно допущена ошибка, мизерная, недоступная обычному человеческому взгляду. Фатальная.
А потом Жозефин увидела рисунки, покрывающие стены и купол. Они были глубоко вырезаны в камне; концентрические круги, спирали, квадраты и зигзаги. Все они подчинялись странному ритму и схеме. И пугали. И отливали красным, словно в бороздах запеклась кровь.
- Что это?
Бэла бегло оглядел рисунки и мрачно покачал головой.
- Знаки силы. Ронг совсем заигрался.
- Знаки силы для чего?
- Для разного. Ни для чего хорошего, это точно. Пошли отсюда.
Жозефин покорно спустилась вниз, ей и самой уже не терпелось покинуть этот дом, ну или, по крайней мере, перейти в другую его часть, возможно, более нормальную. Этаж с трапециевидными комнатами, люк в полу нашелся по цепочке следов, оставленных в глубоком слое пыли. Вниз по лестнице. Первый этаж оказался погружен в кромешную темноту. Жозефин обошла его по кругу раза три, стараясь держаться поближе к Бэле. Французского окна, раскрытого в сад, нигде не было, хотя Жозефин отчетливо помнила, что на фасаде их было три или четыре. На четвертом круге она обессиленно привалилась к стене.
- Что происходит?
- Ловушка. Нас загнали в ловушку, - Бэла потряс тускнеющий фонарик. – Насколько хватит батарейки?
- Явно ненадолго, - мрачно пробормотала Жозефин.
В этот момент сразу оба фонарика погасли, и темнота стала непроглядной. Жозефин шагнула вперед, ища Бэлу, но наткнулась только на пустоту. И она упала вниз. Глубоко-глубоко вниз.
Зрение возвращалось медленно. Все казалось призрачным, тусклым, размытым; походило на старую раскрашенную фотографию. Постепенно предметы стали более четкими и узнаваемыми. Комната в очень старом доме, может даже – замке. Деревянные панели с резьбой на стенах, окна с мелкой расстекловкой, потолок, теряющийся во мраке. Света немного: только от камина да от нескольких свечей на столике. Их блики играли в искрящемся хрустале бокалов, придавая вину странный ядовитый оттенок.
В креслах сидели двое, беседуя на несколько повышенных тонах. Отчего-то Жозефин избегала смотреть в их сторону. Она обошла комнату, никем не замеченная, изучая гобелены и картины на стенах. Альтдольфер, Кранах, Рамберг. Перед последним портретом Жозефин стояла долго, рассматривая знакомые черты лица, почти сбитая с толку пудренным париком и элегантной шляпой.
Она обернулась. Мужчины за столиком у камина больше не спорили. Тот, что постарше плакал тоненько, по-детски. Второй – Бэла – мрачно смотрел в огонь. Жозефин подошла ближе и к своему удивлению начала понимать чужую ей немецкую речь с частыми вкраплениями совсем незнакомых, должно быть, венгерских слов.
- Это все глупые выдумки, рассказки нянюшки, Грегор, - спокойно сказал Бэла. – Никто ведь в жизни не видел этих алматлансангов.
- А дядюшка Шандор? – в голосе старшего прозвучали отголоски истерики. В то же время, он отчаянно хотел, чтобы его утешили, убедили в чем-то.
- А дядюшка покоится в склепе, рядом с двоюродным дедом. И со всеми нашими проклятыми предками до седьмого колена, - спокойно ответил Бэла. – И ради этого ты вызвал меня из Вены?
- Нет, чтобы ты отвлекся от очередной интрижки, - ядовито парировал старший. – Выпей хотя бы со мной, что тебе стоит?
Бэла поднос бокал к губам, по подбородку потекла тонкая, похожая на кровь струйка вина. Ты же не пьешь, - удивилась Жозефин. Однако бокал последовал за бокалом. Графин опустел, и старший – старший брат, как поняла Жозефин, Грегор Бласко – принес еще. Вино потекло рекой, пламя в очаге почти догорело. Огоньки свечей медленно тускнели. Жозефин воспользовалась последним шансом и подошла к портрету. Молодой мужчина, изображенный на нем, был тих и спокоен, и немного угрюм. Поразительное сходство с оригиналом. Разве что цыганские кудри цвета темного каштана ему шли больше, чем напудренный парик.
Жозефин вернулась к камину. Свечи почти погасли, в камине темной медью пересыпались искры. Бэла, совершенно пьяный, развалился в кресле, почти сполз на пол. Полупустой бокал выскользнул из его пальцев и бесшумно упал на ковёр. Грегор Бласко отпихнул его ногой и опустился на колени. Взял брата за руки.
- Бэла…
- М-м-м… - младший попытался сфокусировать взгляд.
- Бэла, ты сделаешь кое-что для меня?
- М-м-м?
- Ты должен помочь мне, Бэла. Ты должен кое-что взять. Возьми у меня право первородства. Возьми мое старшинство. Возьмешь?
- М-м-м?
- Возьмешь? Отвечай! – Грегор взял брата за плечи и встряхнул.
Голова Бэла безвольно качнулась из стороны в сторону.
- Отвечай!
Бэла с трудом разлепил пересохшие губы.
- Да…
- Берешь?
- Бе-ру…
- Свершилось.
В темноте зашевелилась высокая, гибкая фигура. Зазвенели браслеты. Женщина, страшная, как сама смерть, подошла к очагу, присела на корточки и рукой зачерпнула горсть мерцающих углей.
- Свершилось.
Жозефин поднялась, цепляясь за цементную стену, холодную и влажную, и немного шершавую, точно покрытую мурашками. Она все еще была во власти видения, и темнота пугала ее. Она к тому же чувствовала себя неловко, словно влезла тайком в чужую жизнь. Впрочем, именно так все и было.
- Бэла… - тихо позвала Жозефин.
Никто не ответил ей. Одна, совсем одна. Совсем-совсем одна, и брошена всеми.
Медленно начало светлеть. Холодный, чуть голубоватый лунный свет затопил комнату. Натыкаясь на массивную старинную мебель, Жозефин подошла к окну. Из него видна была дорога, идущая по самой кромке берега. По ней, ежесекундно рискуя сорваться в пропасть, промчался черный экипаж, запряженный шестеркой вороных, и резко остановился. Плюмажи из черных перьев на головах лошадей и кисти на углах катафалка раскачивались из стороны в сторону. Жозефин прижалась лицом к стеклу, стараясь разглядеть парадный вход. Дверь была не видна ей, но Жозефина заметила в сумерках гроб, который от дома пронесли к катафалку. Дорогой полированный гроб с медными ручками и накладками.
Черный Экипаж мисс Милтон. Едва ли навещает друзей, скорее забирает свою жертву.
Обернувшись, Жозефин оглядела высокий неф, острый стрельчатый свод. Пламя факелов дрожало на полированных известняковых стенах. Старая готическая церковь. От этих нелепых перемещений во времени и пространстве начала кружиться голова. Жозефин прошла по нефу, то и дело касаясь кончиками пальцев опор, чтобы удостовериться в их материальности. Затем она услышала гулкие шаги и едва успела юркнуть в тень.
Мимо нее прошла неспешно величественная процессия монахов в капюшонах. Человек восемь, словно плывущие по воздуху призраки. Жозефин последовала за ними, отчасти из любопытства, отчасти из страха. Монахи медленно вышли из церкви и так же неспешно и величественно приблизились к краю обрыва. В лицо Жозефин ударили мелкие холодные капли. Волны с силой ударялись о берег.
Монахи вытянулись в линию, застыли. Казалось, они не дышали даже. Тем не менее, мешаясь с грохотом прибоя, звучала величественная молитва. Слова которые Жозефина сумела различить, ей не понравились. «Dia ad aghaidh’s ad aodahn…» Бог против тебя в самом тебе. Кажется, это Лавкрафт… «Крысы в стенах»?
- Я сплю, - поняла Жозефин. – Сплю и память подсказывает мне странные образы. Надо проснуться.
Жозефин потрясла головой. Однако, сон это, или нет, но он стал принимать пугающий оборот. Монахи заметили ее. Они повернулись и теперь недобро глядели из-под капюшонов. Затем тот, что в центре, сделал знак. Двое схватили Жозефин под локти. Они были так высоки, что ноги девушки не доставали до земли.
- Помогите! – крикнула она. – Пустите! Бэла! Бэла!
Обрыв уже был под ногами. С левой слетела туфля. Капли холодили кожу. А потом под непрерывающееся гудение жутких молитв монахи разжали руки, и Жозефин упала вниз. Она резко вошла в ледяную воду и бессмысленно забила руками по поверхности. Жозефин никогда не была хорошей пловчихой, но сейчас еще от холода у нее свело ноги, и она пошла на дно. Вода затекла в нос, и в уши, и в рот. Ледяная и соленая морская вода. Жозефин утонула и легла на дно.
* * *
- Хорошие руки. Руки мужчины, руки воина, - говорит цыганка, выпуская его ладони. Звенят золотые браслеты на ее худой смуглой руке.
Он не верит гадалкам, не верит в чудеса и чудовищ. Не верил до последнего времени.
- Я музыкант, - говорит он.
- Об этом говорят пальцы, - кивает цыганка.
- Певец, - уточняет он.
- Об этом говорит голос.
Ловко. Он усмехается.
- Так вы, значит, наблюдательная шарлатанка.
- Эспума. Меня зовут Эспума.
Она вновь берет его за руку и ласково проводит пальцами по ладони.
- Что видно?
День клонится к закату, необыкновенно, пугающе яркому и кроваво-красному. Солнце медленно тонет в крови. Он не спал уже двое суток, и сделался издерганным и нервным. Совсем не похожим на себя. Одежда его в беспорядке, волосы растрепались, а парик остался где-то там, на дороге. От цыганки пахнет какими-то ядовито-сладкими, приторными благовониями. Пальцы все еще бережно водят по линиям его ладони. У нее мозоли.
- У тебя интересная судьба, - говорит Эспума.
Общие фразы, вот что всегда его раздражает. Он вырывает руку и пытается стряхнуть следы чужих прикосновений.
- Ты так и не назвался, красавец, - усмехается цыганка.
-Бэла.
- Хочешь вина, Бэла?
Порывшись в своей повозке, цыганка достает серебряный кувшин явно мавританской работы и пару фаянсовых кружек. Когда она вытаскивает пробку, в нос ударяет терпкий запах экзотического вина. Бэла пытается отказаться, но ему насильно втиснута в руки одна из кружек. Цыганка удивительно легко переходит с игривого тона на деловой.
- Я еду в Печ на ярмарку. Тебе не туда, красавец?
Обычно Бэлу здорово задевают подобные обращения. Всю жизнь он пытается сохранить с миром дистанцию. И вот, на закате дня — и что себе врать, жизни, он пьет дрянное вино с молодой цыганкой.
- Я просто путешествую, - говорит он.
Цыганка иронично улыбается.
- В костюме от отличного венского портного?
Бэла оглядывает свое пропыленное платье и пытается вспомнить, как давно он покинул Вену. Это было… утром. Сколько дней назад? Сутки растянулись и перемешались. Он очень боится спать. И не может уловить момент, когда вообще перестал это делать.
- Тебе нужно отдохнуть, - говорит цыганка.
- Нет! - Бэла распахнул глаза. Не спать! Не спать… - Почему ты спросила про Печ?
Цыганка смотрит на него с подозрением; прежде чем ответить, выдерживает паузу.
- Я слышала, на дорогах разбойники. Мне нужна охрана. Мне нужен кто-то… сильный.
Ее смуглая рука оглаживает его плечо.
- Ты справишься.
- Едва ли. То ты будешь делать на ярмарке? Гадать по руке?
Цыганка запрокидывает голову и хохочет, в ушах ее покачиваются тяжелые золотые серьги.
- Я пою. Очень грустные песни. И продаю настойки. Это неплохой заработок, так что я боюсь грабителей.
Бэла приподнимает брови.
- Но не меня.
Эспума ведет пальцем по его щеке.
- Я хорошо разбираюсь в людях.
Она улыбается все шире, распахнув глаза цвета бронзы с патиной.
- Хорошие руки. Руки мужчины, руки воина.
Бэла вздрогнул и открыл глаза. Кажется, он заснул. Старая уродливая цыганка провела сухими узловатыми пальцами по его ладони.
- А где… - он осекся. Конечно, красивая молодая женщина ему привиделась, также как повозка, берег реки и кровавый закат. И лучше не упоминать об этом.
Он выехал из Вены неделю назад ранним утром, промчался через половину страны без сна и отдыха, и теперь вот пил дрянное и кислое, как в видении, вино в дешевом кабаке на дороге. Напротив сидела кривая уродливая цыганка и внимательно рассматривала его единственным зрячим глазом. Она здорово походила на циклопа, и, быть может, не брезговала людоедством.
- У тебя, я погляжу, проблемы, молодой человек?
На этот вопрос Бэла только пожал плечами. У кого их нет? Цыганка вновь провела по его ладони сухим пальцем, чуть царапнув ногтем.
- Ты покинул большой город, чтобы их решить, верно?
Снова — общая фраза. Была ее проигнорировал.
- Ты ищешь женщину, о которой много слышал. Йерму.
Бэла вздрогнул.
- Только это бесполезно, красавец, - усмехнулась старуха. - Йерма редко кому помогает. Не любит она нашего брата, насквозь видит. А даже если и поможет, затребует за это слишком высокую цену. Слышал о девушке, которая хотела летать? Йерма забрала у нее четверть жизни.
И цыганка хрипло расхохоталась, очень довольная своей шуткой.
- Я слышал, в Пече ярмарка, - попытался сменить тему Бэла.
Старуха ухмыльнулась.
- Верно. Только Йермы там не будет. Она ненавидит людей. Хочешь, сведу тебя с ней?
- Неужели, госпожа, вы такое можете? - вежливо уточнил Бэла, разглядывая цыганку.
Старуха приняла самый оскорбленный вид.
- А знаю ли я андалузское наречие? Не оскорбляй меня попусту, красавец, не то прокляну. Я познакомлю тебя с Йермой, но, конечно, не за просто так. После ярмарки. Что ты умеешь? У тебя красивый голос?
- Ария Дон Жуана сойдет?
- Вот еще! - фыркнула старуха.
- Я тоже так подумал, - кивнул Бэла и оттолкнул от себя почти полную кружку.
- Что еще ты умеешь?
- Играть на скрипке, - он поднялся, собирайся уйти.
- Сойдет, - решила цыганка. - А петь буду я.
Конечно, в нормальном состоянии Бэла бы с ней не пошел. Но сейчас он был вымотан бессонницей и собственным страхом, а еще — злостью на себя и на брата. Бэла не выносил ложь, считая ее оскорбительно и для солгавшего, и для услышавшего. Увы, Грегор, как выяснилось, не разделял его мнения.
Закат, когда они вышли из трактира, оказался пронзительно-алым. Солнце опускалось в кровь. А затем мир погрузился в темноту.
Темнота не пожелала рассеиваться, а ночное зрение отказывало ему в этом доме раз за разом. Бэла поднялся с пола и отряхнулся от пыли. Позвал:
- Жозэ!
Имя подхватило эхо и швырнуло от стены к стене. Никто не отозвался.
- Жозэ! Жозефин!
Тишина, многократно повторенная и утонувшая, погрязшая в пыли. Эта тишина испугала Бэлу сильнее, чем видение из полузабытого прошлого. Он в этом доме-ловушке был уязвим, но Жозефин… Жозефин оказалась в смертельной опасности.
Бэла снова позвал ее, но не дождался ответа. Она потерялась где-то в чужих снах. Прикрыв глаза, Бэла принялся за розыски. Сны были его родной стихией. Он прислушивался, улавливая за пульсацией сна чужое дыхание, но вместо этого услышал шум прибоя и монотонное гудение голосов, нараспев читающих то ли молитву, то ли заклинание. Этот звук растекался по комнате. Из-за того, что она была треугольной, грохот прибоя рикошетил от стен и многократно множился.
Бэла шел вперед, пока не наткнулся на тело спящей девушки. Она лежала в углу на плотной подушке из пыли. Из горла ее вырывался хрип, словно Жозефин задыхалась или захлебывалась. Бэла опустился на колени и заставил девушку сесть.
Бэла поднял крышку почти не прилагая усилия и вгляделся в полумрак.
- Тут есть окна. Залезай.
Он протянул руку, помогая Жозефин взобраться в башню, преодолев последнюю, слишком высокую ступеньку. На этот раз – все в доме тяготело к простым геометрическим формам – комната была круглой. Здесь были окна, покрытые слоем пыли и коричневой копоти. Сверху цилиндр был перекрыт куполом. За внешней стройностью и просчитаностью форм крылось что-то неприятное. Словно все было слишком строго, стройно и слишком тщательно просчитано. Словно в расчетах была нарочно допущена ошибка, мизерная, недоступная обычному человеческому взгляду. Фатальная.
А потом Жозефин увидела рисунки, покрывающие стены и купол. Они были глубоко вырезаны в камне; концентрические круги, спирали, квадраты и зигзаги. Все они подчинялись странному ритму и схеме. И пугали. И отливали красным, словно в бороздах запеклась кровь.
- Что это?
Бэла бегло оглядел рисунки и мрачно покачал головой.
- Знаки силы. Ронг совсем заигрался.
- Знаки силы для чего?
- Для разного. Ни для чего хорошего, это точно. Пошли отсюда.
Жозефин покорно спустилась вниз, ей и самой уже не терпелось покинуть этот дом, ну или, по крайней мере, перейти в другую его часть, возможно, более нормальную. Этаж с трапециевидными комнатами, люк в полу нашелся по цепочке следов, оставленных в глубоком слое пыли. Вниз по лестнице. Первый этаж оказался погружен в кромешную темноту. Жозефин обошла его по кругу раза три, стараясь держаться поближе к Бэле. Французского окна, раскрытого в сад, нигде не было, хотя Жозефин отчетливо помнила, что на фасаде их было три или четыре. На четвертом круге она обессиленно привалилась к стене.
- Что происходит?
- Ловушка. Нас загнали в ловушку, - Бэла потряс тускнеющий фонарик. – Насколько хватит батарейки?
- Явно ненадолго, - мрачно пробормотала Жозефин.
В этот момент сразу оба фонарика погасли, и темнота стала непроглядной. Жозефин шагнула вперед, ища Бэлу, но наткнулась только на пустоту. И она упала вниз. Глубоко-глубоко вниз.
Зрение возвращалось медленно. Все казалось призрачным, тусклым, размытым; походило на старую раскрашенную фотографию. Постепенно предметы стали более четкими и узнаваемыми. Комната в очень старом доме, может даже – замке. Деревянные панели с резьбой на стенах, окна с мелкой расстекловкой, потолок, теряющийся во мраке. Света немного: только от камина да от нескольких свечей на столике. Их блики играли в искрящемся хрустале бокалов, придавая вину странный ядовитый оттенок.
В креслах сидели двое, беседуя на несколько повышенных тонах. Отчего-то Жозефин избегала смотреть в их сторону. Она обошла комнату, никем не замеченная, изучая гобелены и картины на стенах. Альтдольфер, Кранах, Рамберг. Перед последним портретом Жозефин стояла долго, рассматривая знакомые черты лица, почти сбитая с толку пудренным париком и элегантной шляпой.
Она обернулась. Мужчины за столиком у камина больше не спорили. Тот, что постарше плакал тоненько, по-детски. Второй – Бэла – мрачно смотрел в огонь. Жозефин подошла ближе и к своему удивлению начала понимать чужую ей немецкую речь с частыми вкраплениями совсем незнакомых, должно быть, венгерских слов.
- Это все глупые выдумки, рассказки нянюшки, Грегор, - спокойно сказал Бэла. – Никто ведь в жизни не видел этих алматлансангов.
- А дядюшка Шандор? – в голосе старшего прозвучали отголоски истерики. В то же время, он отчаянно хотел, чтобы его утешили, убедили в чем-то.
- А дядюшка покоится в склепе, рядом с двоюродным дедом. И со всеми нашими проклятыми предками до седьмого колена, - спокойно ответил Бэла. – И ради этого ты вызвал меня из Вены?
- Нет, чтобы ты отвлекся от очередной интрижки, - ядовито парировал старший. – Выпей хотя бы со мной, что тебе стоит?
Бэла поднос бокал к губам, по подбородку потекла тонкая, похожая на кровь струйка вина. Ты же не пьешь, - удивилась Жозефин. Однако бокал последовал за бокалом. Графин опустел, и старший – старший брат, как поняла Жозефин, Грегор Бласко – принес еще. Вино потекло рекой, пламя в очаге почти догорело. Огоньки свечей медленно тускнели. Жозефин воспользовалась последним шансом и подошла к портрету. Молодой мужчина, изображенный на нем, был тих и спокоен, и немного угрюм. Поразительное сходство с оригиналом. Разве что цыганские кудри цвета темного каштана ему шли больше, чем напудренный парик.
Жозефин вернулась к камину. Свечи почти погасли, в камине темной медью пересыпались искры. Бэла, совершенно пьяный, развалился в кресле, почти сполз на пол. Полупустой бокал выскользнул из его пальцев и бесшумно упал на ковёр. Грегор Бласко отпихнул его ногой и опустился на колени. Взял брата за руки.
- Бэла…
- М-м-м… - младший попытался сфокусировать взгляд.
- Бэла, ты сделаешь кое-что для меня?
- М-м-м?
- Ты должен помочь мне, Бэла. Ты должен кое-что взять. Возьми у меня право первородства. Возьми мое старшинство. Возьмешь?
- М-м-м?
- Возьмешь? Отвечай! – Грегор взял брата за плечи и встряхнул.
Голова Бэла безвольно качнулась из стороны в сторону.
- Отвечай!
Бэла с трудом разлепил пересохшие губы.
- Да…
- Берешь?
- Бе-ру…
- Свершилось.
В темноте зашевелилась высокая, гибкая фигура. Зазвенели браслеты. Женщина, страшная, как сама смерть, подошла к очагу, присела на корточки и рукой зачерпнула горсть мерцающих углей.
- Свершилось.
Жозефин поднялась, цепляясь за цементную стену, холодную и влажную, и немного шершавую, точно покрытую мурашками. Она все еще была во власти видения, и темнота пугала ее. Она к тому же чувствовала себя неловко, словно влезла тайком в чужую жизнь. Впрочем, именно так все и было.
- Бэла… - тихо позвала Жозефин.
Никто не ответил ей. Одна, совсем одна. Совсем-совсем одна, и брошена всеми.
Медленно начало светлеть. Холодный, чуть голубоватый лунный свет затопил комнату. Натыкаясь на массивную старинную мебель, Жозефин подошла к окну. Из него видна была дорога, идущая по самой кромке берега. По ней, ежесекундно рискуя сорваться в пропасть, промчался черный экипаж, запряженный шестеркой вороных, и резко остановился. Плюмажи из черных перьев на головах лошадей и кисти на углах катафалка раскачивались из стороны в сторону. Жозефин прижалась лицом к стеклу, стараясь разглядеть парадный вход. Дверь была не видна ей, но Жозефина заметила в сумерках гроб, который от дома пронесли к катафалку. Дорогой полированный гроб с медными ручками и накладками.
Черный Экипаж мисс Милтон. Едва ли навещает друзей, скорее забирает свою жертву.
Обернувшись, Жозефин оглядела высокий неф, острый стрельчатый свод. Пламя факелов дрожало на полированных известняковых стенах. Старая готическая церковь. От этих нелепых перемещений во времени и пространстве начала кружиться голова. Жозефин прошла по нефу, то и дело касаясь кончиками пальцев опор, чтобы удостовериться в их материальности. Затем она услышала гулкие шаги и едва успела юркнуть в тень.
Мимо нее прошла неспешно величественная процессия монахов в капюшонах. Человек восемь, словно плывущие по воздуху призраки. Жозефин последовала за ними, отчасти из любопытства, отчасти из страха. Монахи медленно вышли из церкви и так же неспешно и величественно приблизились к краю обрыва. В лицо Жозефин ударили мелкие холодные капли. Волны с силой ударялись о берег.
Монахи вытянулись в линию, застыли. Казалось, они не дышали даже. Тем не менее, мешаясь с грохотом прибоя, звучала величественная молитва. Слова которые Жозефина сумела различить, ей не понравились. «Dia ad aghaidh’s ad aodahn…» Бог против тебя в самом тебе. Кажется, это Лавкрафт… «Крысы в стенах»?
- Я сплю, - поняла Жозефин. – Сплю и память подсказывает мне странные образы. Надо проснуться.
Жозефин потрясла головой. Однако, сон это, или нет, но он стал принимать пугающий оборот. Монахи заметили ее. Они повернулись и теперь недобро глядели из-под капюшонов. Затем тот, что в центре, сделал знак. Двое схватили Жозефин под локти. Они были так высоки, что ноги девушки не доставали до земли.
- Помогите! – крикнула она. – Пустите! Бэла! Бэла!
Обрыв уже был под ногами. С левой слетела туфля. Капли холодили кожу. А потом под непрерывающееся гудение жутких молитв монахи разжали руки, и Жозефин упала вниз. Она резко вошла в ледяную воду и бессмысленно забила руками по поверхности. Жозефин никогда не была хорошей пловчихой, но сейчас еще от холода у нее свело ноги, и она пошла на дно. Вода затекла в нос, и в уши, и в рот. Ледяная и соленая морская вода. Жозефин утонула и легла на дно.
Прода от 01.11.2017, 15:20
* * *
- Хорошие руки. Руки мужчины, руки воина, - говорит цыганка, выпуская его ладони. Звенят золотые браслеты на ее худой смуглой руке.
Он не верит гадалкам, не верит в чудеса и чудовищ. Не верил до последнего времени.
- Я музыкант, - говорит он.
- Об этом говорят пальцы, - кивает цыганка.
- Певец, - уточняет он.
- Об этом говорит голос.
Ловко. Он усмехается.
- Так вы, значит, наблюдательная шарлатанка.
- Эспума. Меня зовут Эспума.
Она вновь берет его за руку и ласково проводит пальцами по ладони.
- Что видно?
День клонится к закату, необыкновенно, пугающе яркому и кроваво-красному. Солнце медленно тонет в крови. Он не спал уже двое суток, и сделался издерганным и нервным. Совсем не похожим на себя. Одежда его в беспорядке, волосы растрепались, а парик остался где-то там, на дороге. От цыганки пахнет какими-то ядовито-сладкими, приторными благовониями. Пальцы все еще бережно водят по линиям его ладони. У нее мозоли.
- У тебя интересная судьба, - говорит Эспума.
Общие фразы, вот что всегда его раздражает. Он вырывает руку и пытается стряхнуть следы чужих прикосновений.
- Ты так и не назвался, красавец, - усмехается цыганка.
-Бэла.
- Хочешь вина, Бэла?
Порывшись в своей повозке, цыганка достает серебряный кувшин явно мавританской работы и пару фаянсовых кружек. Когда она вытаскивает пробку, в нос ударяет терпкий запах экзотического вина. Бэла пытается отказаться, но ему насильно втиснута в руки одна из кружек. Цыганка удивительно легко переходит с игривого тона на деловой.
- Я еду в Печ на ярмарку. Тебе не туда, красавец?
Обычно Бэлу здорово задевают подобные обращения. Всю жизнь он пытается сохранить с миром дистанцию. И вот, на закате дня — и что себе врать, жизни, он пьет дрянное вино с молодой цыганкой.
- Я просто путешествую, - говорит он.
Цыганка иронично улыбается.
- В костюме от отличного венского портного?
Бэла оглядывает свое пропыленное платье и пытается вспомнить, как давно он покинул Вену. Это было… утром. Сколько дней назад? Сутки растянулись и перемешались. Он очень боится спать. И не может уловить момент, когда вообще перестал это делать.
- Тебе нужно отдохнуть, - говорит цыганка.
- Нет! - Бэла распахнул глаза. Не спать! Не спать… - Почему ты спросила про Печ?
Цыганка смотрит на него с подозрением; прежде чем ответить, выдерживает паузу.
- Я слышала, на дорогах разбойники. Мне нужна охрана. Мне нужен кто-то… сильный.
Ее смуглая рука оглаживает его плечо.
- Ты справишься.
- Едва ли. То ты будешь делать на ярмарке? Гадать по руке?
Цыганка запрокидывает голову и хохочет, в ушах ее покачиваются тяжелые золотые серьги.
- Я пою. Очень грустные песни. И продаю настойки. Это неплохой заработок, так что я боюсь грабителей.
Бэла приподнимает брови.
- Но не меня.
Эспума ведет пальцем по его щеке.
- Я хорошо разбираюсь в людях.
Она улыбается все шире, распахнув глаза цвета бронзы с патиной.
- Хорошие руки. Руки мужчины, руки воина.
Бэла вздрогнул и открыл глаза. Кажется, он заснул. Старая уродливая цыганка провела сухими узловатыми пальцами по его ладони.
- А где… - он осекся. Конечно, красивая молодая женщина ему привиделась, также как повозка, берег реки и кровавый закат. И лучше не упоминать об этом.
Он выехал из Вены неделю назад ранним утром, промчался через половину страны без сна и отдыха, и теперь вот пил дрянное и кислое, как в видении, вино в дешевом кабаке на дороге. Напротив сидела кривая уродливая цыганка и внимательно рассматривала его единственным зрячим глазом. Она здорово походила на циклопа, и, быть может, не брезговала людоедством.
- У тебя, я погляжу, проблемы, молодой человек?
На этот вопрос Бэла только пожал плечами. У кого их нет? Цыганка вновь провела по его ладони сухим пальцем, чуть царапнув ногтем.
- Ты покинул большой город, чтобы их решить, верно?
Снова — общая фраза. Была ее проигнорировал.
- Ты ищешь женщину, о которой много слышал. Йерму.
Бэла вздрогнул.
- Только это бесполезно, красавец, - усмехнулась старуха. - Йерма редко кому помогает. Не любит она нашего брата, насквозь видит. А даже если и поможет, затребует за это слишком высокую цену. Слышал о девушке, которая хотела летать? Йерма забрала у нее четверть жизни.
И цыганка хрипло расхохоталась, очень довольная своей шуткой.
- Я слышал, в Пече ярмарка, - попытался сменить тему Бэла.
Старуха ухмыльнулась.
- Верно. Только Йермы там не будет. Она ненавидит людей. Хочешь, сведу тебя с ней?
- Неужели, госпожа, вы такое можете? - вежливо уточнил Бэла, разглядывая цыганку.
Старуха приняла самый оскорбленный вид.
- А знаю ли я андалузское наречие? Не оскорбляй меня попусту, красавец, не то прокляну. Я познакомлю тебя с Йермой, но, конечно, не за просто так. После ярмарки. Что ты умеешь? У тебя красивый голос?
- Ария Дон Жуана сойдет?
- Вот еще! - фыркнула старуха.
- Я тоже так подумал, - кивнул Бэла и оттолкнул от себя почти полную кружку.
- Что еще ты умеешь?
- Играть на скрипке, - он поднялся, собирайся уйти.
- Сойдет, - решила цыганка. - А петь буду я.
Конечно, в нормальном состоянии Бэла бы с ней не пошел. Но сейчас он был вымотан бессонницей и собственным страхом, а еще — злостью на себя и на брата. Бэла не выносил ложь, считая ее оскорбительно и для солгавшего, и для услышавшего. Увы, Грегор, как выяснилось, не разделял его мнения.
Закат, когда они вышли из трактира, оказался пронзительно-алым. Солнце опускалось в кровь. А затем мир погрузился в темноту.
Темнота не пожелала рассеиваться, а ночное зрение отказывало ему в этом доме раз за разом. Бэла поднялся с пола и отряхнулся от пыли. Позвал:
- Жозэ!
Имя подхватило эхо и швырнуло от стены к стене. Никто не отозвался.
- Жозэ! Жозефин!
Тишина, многократно повторенная и утонувшая, погрязшая в пыли. Эта тишина испугала Бэлу сильнее, чем видение из полузабытого прошлого. Он в этом доме-ловушке был уязвим, но Жозефин… Жозефин оказалась в смертельной опасности.
Бэла снова позвал ее, но не дождался ответа. Она потерялась где-то в чужих снах. Прикрыв глаза, Бэла принялся за розыски. Сны были его родной стихией. Он прислушивался, улавливая за пульсацией сна чужое дыхание, но вместо этого услышал шум прибоя и монотонное гудение голосов, нараспев читающих то ли молитву, то ли заклинание. Этот звук растекался по комнате. Из-за того, что она была треугольной, грохот прибоя рикошетил от стен и многократно множился.
Бэла шел вперед, пока не наткнулся на тело спящей девушки. Она лежала в углу на плотной подушке из пыли. Из горла ее вырывался хрип, словно Жозефин задыхалась или захлебывалась. Бэла опустился на колени и заставил девушку сесть.
