Часть первая
Viens que j'te violoncelle
Viens que j' te crеpuscule
Ma petite hirondelle
Ma tendre libellule
Brice Homs*
Шанталь
На дворе было лето. Жаркое, томное, поганое лето, от которого асфальт плавился, и песок спекался стеклом, и хотелось только одного: надеть бикини и рухнуть в прохладную воду бассейна, да там и остаться. Желательно, в одиночестве. Ну, может быть, в приятной компании бокала мартини, с позвякивающими там льдинками. Или, стакана молока, запотевшего, холодного настолько, что зубы сводит.
- Ничего вы не понимаете, - говорила нам многоопытная Квинни, наша почетная ветеранка. - Лето - лучшее время. От жары у мужиков мозги размягчаются, и их можно быстренько брать. Как...
Она в этот момент обычно задумывалась. Квинни любит красивые слова, вычурные выражения, но свои родить не в состоянии. Поэтому она, как правило, пользуется чужими. Ее настольная книга - "Афоризмы и максимы на все случаи жизни". Слово "максима" ей непонятно.
- Как перезрелый плод, - сказала наконец Квинни.
Жюли, пребывающая в нашем маленьком коллективе на положении юной стажерки, широко распахнула свои и без того огромные по-детски наивные, а в довершение атаки вульгарно подведенные глаза. Жюли внимала своей мэтрессе с влюбленностью прилежной ученицы. А еще она верила, что в жизни случаются чудеса, как в кино или любовных романах. Больше всего она любила романы и фильмы "жизненные", по ее словам. В них герой долго и с удовольствием вытирал о героиню ноги, как о придверный коврик, а потом пылко признавался ей в любви, и жили они долго и счастливо. Впрочем, смотря из чьей жизни исходить в данном случае...
Я в нашей маленькой армии - или, если хотите, ролевой модели жестокого мира, отыгрывала Скептика, и мне это всегда удавалось. Я люблю сомневаться. А еще я люблю быть честной с собой, что исключительно полезно при этой роли.
Я никогда не обольщалась насчет выбранного мной занятия, просто не любила слово "содержанка". Мне нравился мужчина - и я с ним спала. Мне не нравился мужчина, он получал отворот, и смиренно довольствовался тем, какое впечатление производил на мир, появляясь на суд оного под руку со мной. Красота - товар. Цинично, но справедливо. Никогда не испытывала дискомфорта, продавая свою внешность, свои манеры и - в исключительно редких случаях - свои мозги.
С веранды номера Квинни - шикарного люкса, снятого для нее очередным покорным ослом - открывался великолепный вид на пляж. Грохотало. Салют продолжался уже довольно долго, и мы втроем успели оглохнуть, что впрочем, не мешало Квинни читать очередную лекцию о мужчинах, а Жюли - внимательно ее слушать. Я пила шампанское, закусывая его клубникой, ибо надо всегда соблюдать правила игры. К примеру, если тебе хочется полежать в ванной в облаке лавандовой пены и почитать какую-нибудь книжку, а тут раздается звонок, приглашающий на гламурную разновидность пижамной вечеринки... эх, тут уж волей-неволей выберешь второе. Бизнес есть бизнес, и мы не хотели перебегать друг другу дорогу. Для этого приходилось устраивать вот такие шабаши в номерах дорогих отелей.
Самое смешное, что мы действительно были в пижамах. Квинни облачила свое роскошное тело в кипу черных кружев, в которых смутно угадывались длинные панталоны и маечка, а сверху еще накинула пеньюар с перьями. Тоже черными. На Жюли было нечто розовое, трогательное и в цветочек. Она у нас блондинка, с волосами чудесного медового оттенка, и все эти трогательные цветочки и бантики придают ей прелестный вид фарфоровой куколки. Я носила персиковый шелк, только шелк, и ничего кроме шелка, и дело здесь было не в гламурности его или цене. Просто, было жарко.
- О, давно хотела спросить, милая, что же, этот жучок тебя бросил?
Квинни называла всех мужчин жучками. Мне более уместным во всем, что касается ее мужчин, кажется сравнение с богомолами. Им, знаете ли, богомолихи еще до завершения полового акта откусывают голову.
- Он вернулся в свою Австралию, - безразлично сказала я.
Мне действительно было все равно.
- Бедненькая! - запричитала Жюли. Полагаю, уже понятно, как она любит драмы. - На что же ты теперь будешь жить?
На нашем милом маленьком курорте, нашей охотничьей территории, это был не праздный вопрос. Ха! Так вот, зачем Квинни затащила меня к себе в номер! Прощупывает почву: не собралась ли я покуситься на ее откормленное стадо толстосумов.
До ее сераля, равно как и до загона с барашками Жюли, милыми и безобидными травоядными, мне не было дела. Они встречались с мужчинами, которым нравились иллюзии. Вы хотите, чтобы вас любили - вас любят. При этом кошелек ваш изрядно пустеет, но к чему сейчас подобные мелочи? "Ах, обмануть меня не сложно, я сам обманываться рад!"... гм, кто это сказал? Кто-то из русских. Не помню.
- Я работаю над этим, - как можно легкомысленнее, ценили во мне именно это качество, ответила я.
И тут зазвонил мой сотовый - маленькая ярко-красная — ноблесс оближ - игрушка, небрежно брошенная на кресло.
Рене
Садовник — вылитый Сэмвайс Гэмжи, только разве что долговязый — подстригает розы под самым окном. Кажется, над подоконником уже видны кончики его заостренных ушей. И не то, чтобы он подслушивает… Просто у этого паренька чудесное умение: оказываться в нужное время в нужном месте. Первое время я подозревал, что он шпионит за мной, но потом подуспокоился. Ну — шпионит, что тут такого? Пускай. Я пересаживаюсь в кресло, с таким расчетом, чтобы оказаться спиной к окну. Любопытный садовник никоим образом меня не касается. Гораздо интереснее то, что может сейчас произойти в комнате.
Дверь, распахивается с такой силой, что хрустальная ручка ударяется о край каменной столешницы (недурная флорентийская мозаика, поздняя конечно) и только чудом и то, и другое остается целым. Рауль размашистой уверенной походкой входит в комнату и зависаеи над мной, пользуясь выгодным положением. У него с ранней юности появилась эта неприятная и весьма жалкая привычка: при каждом удобном случае, оказываясь выше собеседника, он принимался упиваться этим обстоятельством. Проклятое самолюбие!
Я перестаю делать вид, что читаю (тем более что ничего интересного в каталоге прошедшего аукциона не обнаружено) и медленно поднимаб голову.
- Да?
- Как это понимать? - разъяренный Рауль трясет у меня перед лицом какой-то бумажкой, и рука его дрожит от гнева.
А, выписка по счету. Получил-таки.
Я улыбаюсь. Мягкая, обаятельная улыбка, выработанная годами, безотказно действет на вспыльчивого моего сына. Как красное полотнище на быка. Он легко приходит в бешенство, и в такие минуты неприятно осознавать, что вот этот мальчишка, бесхарактерный и притом гневливый — мое продолжение.
- Подарок, - отвечаю я, опуская взгляд на страницу с популярными нынче русскими авангардистами. Пожалуй, стоит все-таки прощупать этот рынок...
- Подарить какой-то шлюхе лалика?! Подлинного лалика 1910 годов?!
- Не кричи так, - укоризненно осаживаю я, поднося руку к уху и болезненно морщась. Всякий разговор с сыном неизменно заканчивается головной болью. Это от разочарования.
Рауль разом сникает. В глазах на мгновение мелькает нечто человеческое. Возможно, забота о своем престарелом родителе, а может — просто страх. Рауль всегда боялся перемен.
- Это неразумно, - ворчит он, медленно успокаиваясь. Гнев его всегда легко проходит, поскольку возникает на пустом месте.
- Это мои деньги, - возражаю спокойно и совершенно резонно. - В конце концов, если тебя это утешит, мальчик, лалик был прощальным подарком, и мисс Уорт уехала на родину.
На его подвижном — тяжело ему всегда приходилось — лице отражаются одновременно облегчение и злость, пошедшая на новый виток. Он всегда люто ненавидел слово «мальчик», но ничего не мог поделать. Я же вполне резонно отказывался видеть в нем мужчину до тех пор, пока Рауль не начнет вести себя, как мужчина. Разумно. Рассудительно. Дальновидно.
Я переворачиваю страницу каталога и совершенно безразлично бросаю:
- Этим вечером я ужинаю с одной приятной леди. Будь так любезен, попроси выкатить к семи часам кабриолет...
Рауль бледнеет от с трудом сдерживаемой злости, разворачивается и почти бегом покидает комнату. Однажды я все-таки нащупаю пределы его терпения. И, закрадывается такая мыслишка, сделаю-таки тест на отцовство.
Шантал
Глаза этого опереточного мистера Икс бегали, пальцы непрестанно постукивали по краю столешницы. Хорошие руки, ухоженные. Знаете, как говорила Пиаф? "Если у мужчины красивые руки, по-настоящему красивые, он не может быть уродливым внутри". Впрочем, даже самые гениальные женщины иногда ошибаются. Не реже, чем гениальные мужчины.
Я с щелчком - больше всего мне как раз нравился щелчок - открыла свой портсигар из черепахи и серебра и жестом отказалась от возникшей мгновенно зажигалки. Merci, не курю. Корица.
Сунув в рот ароматную палочку корицы - идиотская привычка, но отлично идет под кофе, к тому же привлекает мужской взгляд к моему красиво очерченному рту - я кивнула.
- Продолжайте.
И он продолжил.
Так основательно и с таким недоверием меня еще ни разу на работу не нанимали. Список требований... боже, гувернантку к особе королевской крови нанимают с меньшей тщательностью!
- Я правильно вас поняла? Я должна составлять компанию вашему бедному умирающему отцу? Может быть, вы наймете ему сиделку?
И я приподняла левую бровь. Как книжный - ха - герой. Делать это я тренировалась долго, ибо дело это ответственное. И служит для неуравновешенных особ отличным раздражителем. Взять хотя бы ту же Квинни.
Мистер Икс, к чести его, не купился.
- Мой отец, мисс Флёри, человек крепкий и упорный. Он часто появляется в обществе и предпочитает, конечно, делать это в сопровождении очаровательных молодых женщин.
Сказано это было таким тоном, словно "очаровательная молодая женщина" это аксессуар. Вроде булавки для галстука. Впрочем, я не обольщалась. Большей частью именно в качестве такого аксессуара меня и нанимали. Тем не менее, я не удержалась и уколола заботливого сына.
- Вам, безусловно, не нравится выбор вашего отца.
Икс снова меня удивил.
- Безусловно, - сказал он. - Мне не нравятся охотницы за деньгами, поющие о любви до гроба.
Ха. Ну, тут-то эту фразу можно было понимать буквально. Она была совершенно искренней.
- Надеюсь, мисс Флери, на вас я смогу положиться? - мистер Икс уверенно посмотрел мне в глаза.
Он платил много. Но предлагал сомнительное дело. Не любила я отходящих в мир иной стариков, честное слово. Конечно можно до посинения - трупного - кичиться тем, что ты стала последним утешением для человека, вся такая из себя исключительная... но чертовски неприятный остается осадок. Как будто стала вдруг близкой безутешной родственницей, или тайком прошмыгнула на чужие похороны. Я торгую своей внешностью. Иногда — мозгами. Я даже могу торговать своими симпатиями. Но прочими эмоциями - никогда. Этак они быстро обесценятся.
- Что вас не устраивает? - суховато спросил мистер Икс.
- Чем так болен ваш отец?
- Аневризма, - безразличным тоном ответил мой заказчик. - Может завтра умереть, а может и год еще протянуть...
Интересные у него, однако, приоритеты...
- Не могли бы вы почетче определить мои обязанности?
Ну вот! И кофе закончился! Я подозвала официанта и попросила повторить мой мокко. Выбросила в опустевшую чашку основательно изжеванную палочку корицы и кивнула.
- Да, почетче.
Мистер Икс воззрился на меня с явным недоумением. А что я такого сказала непонятного?
- Что ж, тогда я кое-что оговорю, господин. На тот случай, если я приму ваше предложение. У меня есть несколько правил, в конце концов, я не проститутка, а... назовем это "компаньонка", согласны? Во-первых, подчеркиваю, я не сплю с мужчиной, который мне не нравится, сколько бы он за это не сулил. Во-вторых, я хочу, чтобы мне гарантировали оплату моих скромных трудов. И то, что я сохраню все подарки. Неприятно, знаете ли, впоследствии делить что-либо.
Я говорила нарочито грубо и просто, силясь подчеркнуть свой деловой подход. Икс только кивал на все мои требования, словно они были сами собой разумеющимися. Господи! Однажды я уже выполняла подобную работу, так там наследнички избрызгались слюной, деля со мной серебряные часики и несчастные четыре платья от Лакруа. А потом еще долго поливали меня грязью при каждой случайной встрече.
Кстати.
- Да, мсье, - я мягко дала понять, что прекрасно расслышала его французский акцент, честно говоря, чудовищный, и тут-то инкогнито раскрыто. - Я не желаю, чтобы все это время заходил хоть какой разговор о моей профессии. Не желаю прослыть шлюхой.
- Bien sur, - ответил Икс.
Мне оставалось только бесшабашно ухмыляться.
- Ну что, мсье, подпишем контракт?
...кровью.
Рене
Я не собираюсь слишком долго злоупотреблять гостеприимством сына и его жены. Начнем с того, что это самое гостеприимство мне не кажется безопасным, и уж тем более — искренним. И дом душит меня. В нем есть нечто по-плохому мещанское. Слово это вышло из употребления еще во времена моей уже далекой молодости, но здесь оно уместно. Мещанская мебель, мещанский фарфор, мещанское желание выпятить свое — мое — богатство. Рауль ничего хорошего до сих пор не сделал, но прямо-таки кичится своими несуществующими достижениями.
Я должен был, наверное, повлиять на него раньше. Запретить ему жениться. Отправить его учиться куда-то подальше, чтобы научить самостоятельности. Отправить на завод. Все, что может прийти в голову сейчас, делать уже поздно.
Самое ужасное, что я не доверяю родному сыну и в каждом слове его слышу подвох.
Мы пьем кофе на веранде. Иоланта — свой жиденький американо (нельзя доверять женщине, которая пьет подобную гадость), Рауль — капуччино, тоже американский, совершенно отвратительный на вкус. Мне кофе запрещен, и я стараюсь по мере сил этот запрет соблюдать. Только иногда потягиваю носом, пытаясь уловить аромат. Я бы дорого дал сейчас за хорошую чашку кофе по-нормандски, с доброй дозой кальвадоса, с ломтиком красного сицилийского апельсина, с палочкой корицы и щепотью белого перца. За пять дней с семьей я почти сошел с ума.
Садовник совсем близко, и снова что-то подстригает. Но я давно заметил: он рассеяно, если поблизости нет Евгении. Я все еще думаю, нужно ли с этим что-то делать, или само рассосется. Потом я поднимаю голову, натыкаюсь на холодный взгляд невестки и понимаю, что нет, не рассосется. Когда-то я точно так же пустил на самотек роман своего сына с этой женщиной, властной, ядовитой, и притом — пустой и пошлой. Я так и не понял до сих пор, есть ли что-то в ее голове.
- Ты слышал о выставке в N? - спрашивает вдруг Рауль невзначай. Так «невзначай», что я понимаю, что он что-то задумал.
О выставке в галерее я не слышал, я терпеть не могу это место, его владельца, фальшивого молодчика, старательно пидороватого и скрывающего от общественности трех или даже четырех пышногрудых любовниц (во всех в них крайне мало мужского, так что даже предположить, что он что-то перепутал, сложно).
