Род Нокодомэ много сотен лет правил провинцией Цурута твердой рукой, но справедливо. Не раз и не два женщины его становились доверенными наложницами императоров. Это были женщины твердые и стойкие, и столь же прекрасные, как нефрит и яшма. Случилось однако так, что жена четырнадцатого князя Накодомэ рано скончалась, и сын и дочь - близнецы - остались без материнского попечения в раннем возрасте. Сына, будущего наследника, князь по обычаю отправил на гору Небесного Пса*, дабы обучить воинским доблестям и мудрости, дочь же оставил при себе и души в ней не чаял. В кормилицы ей князь взял женщину простую, однако состоящую в родстве с божественными Шелковичными девами*. Была она вдовой, супруг погиб, защищая князя, и Дзерико осталась одна с маленькой дочерью. Мужество и красота вдовы пришлись князю по вкусу, и он вскоре сделал ее своей наложницей, ребенка же воспитывал, как свою дочь. Девочек - ровесниц - даже звали схоже: дочь князя - Хана-химэ, а дочь вдовы - Ханаджимэ, и они быстро стали подругами.
Случилось, однако, так, что всю свою любовь к покойной супруге князь перенес на Хана-химэ. Он привозил ей из Столицы лучшие ткани и украшения, поощрял ее возвышенную страсть к музыке и поэзии, и созерцанию красот мира. Пока Ханаджимэ готовила закуски для гостей князя, Хана-химэ ездила любоваться луной. Пока Ханаджимэ шила из столичного шелка одежды, Хана-химэ разучивала танцы. Пока Ханаджимэ молилась Небожителям и читала сутры, помогающие не сбиться с пути Изначального, Хана-химэ читала стихи своих многочисленных поклонников.
Но больше всего юная дочь князя любила смотреть на опадающие вишни.
Увы, время их цветения кратко, быстро опадают лепестки. Оглянешься, и уже наступает жаркое лето, ему на смену приходит осень, а там уже и зима. Всякому свой срок.
Пришел срок и князю Накодомэ, он почил в почете, защищая землю от набегов пиратов. Молодой князь совершил все надлежащие обряды, затем оставил сестру на попечении матушки* Дзерико, а сам отправился ко двору на представление Императору. Хана-химэ сравнялось к тому времени пятнадцать весен.
Она всегда была избалованной, ну а после смерти отца стала вовсю проявлять свой характер. Назовет Хана-химэ гостей, и гонит сестрицу свою Ханаджимэ на кухню, готовить закуски. Затем подает их и похваляется, как долго все готовила. А уж когда почила матушка Дзерико, Ханаджимэ совсем житья не стало. Превратилась девушка из верной подруги в простую служанку.
В то время стали навещать замок Накодомэ столичные друзья юного князя, молодые люди привлекательные, изысканные. Хана-химэ заметила, как смотрят они на сестрицу, и вызвала Ханаджимэ к себе.
- Обрежь волосы, надень серое косодэ и не смей появляться перед гостями!
- Как пожелаете, госпожа, - покладисто согласилась Ханаджимэ.
С тех пор стала она в замке простой служанкой, и былая дружба была забыта. Ханаджимэ остригла волосы до плеч, надела простое платье, руки ее огрубели от стирки и готовки. Но всегда находила она время прочитать молитву и сделать подношение Небожителям. Несмотря на все незаслуженно выпавшие на ее долю мучения, Ханаджимэ оставалась добросердечной, трудолюбивой и отзывчивой. В Хана-химэ же с каждым днем все меньше оставалось от того дитя, что так любил покойный князь.
Хана-химэ сравнялось пятнадцать, и в замок стали наезжать молодые люди из знатных семей, жаждущие получить ее руку. зная, как принцесса любит всякие диковины, юноши привозили ей всевозможные подарки и удивительные истории. И вот той осенью явился на пир молодой придворный Судегобу и, совершенно очарованный красотой принцессы, прознав про ее любовь к цветущей вишне, рассказал такую историю:
- Сказывают, охимэсама, что на Глициниевой горе есть одно священное место, чудесный грот, возле которого растет криптомерия, прозванная "Подставка для плаща", и есть там четыре камня, именуемые "Столики для закусок". Каждый месяц тридцатого числа* на горе собираются четыре Небожителя: Фую-химэ, Хару-ши, Нацу-ши и Аки-ши*, покровители сезонов. Они пьют сакэ и обсуждают все, что творится на свете. В положенный срок один из Небожителей снимает свой плащ и вешает на ветвь криптомерии: так сменяются сезоны. С плаща Фую-химэ сыплет снег; с плаща Хару-ши летят вишневые лепестки; с плаща Нацу-ши - светлячки и стрекозы, а плащ Аки-ши осыпается красными листьями. Говорят, если потревожить Небожителей, остановится смена сезонов.
- Ах! - хлопнула в ладоши Хана-химэ, - как бы хорошо иметь плащ Хару-ши! Тогда бы вишни цвели круглый год.
Это была, конечно, сказка, но она заворожила Хана-химэ. Ах, если бы сделать так, чтобы цвели вишни круглый год. Хана-химэ объявила награду тому, кто принесет ей плащ Небожителя, однако никто из ее поклонников не решился на такое святотатство. Тогда принцесса вызвала к себе Ханаджимэ.
- Ступай, - велела она, - на Глициниевую гору. Завтра тридцатый день восьмого месяца*, Небожители будут пировать. Будь с ними любезна, напои допьяна, а после забери плащ Хару-ши и принеси мне.
Ханаджимэ страшно было совершать подобное, но разве могла она ослушаться своей госпожи? На следующий день ее нарядили в лучшее платье, воткнули в волосы резные гребни, дали ей сакэ и закуски, отвезли на Глициниевую гору и оставили возле храма. Слуги Хана-химэ остались ждать внизу, не позволяя сбежать. Да и куда бы убежала Ханаджимэ, не было у нее возможности избежать злой судьбы. Видать, пришла расплата за грехи прошлой жизни.
Бормоча вполголоса молитву всем Небожителям, что берегут человека на пути Изначального, Ханаджимэ пошла наверх. Миновала она и святилища, и камень, за который смертным нет хода, после чего мир накрыл туман, белый, как молоко. Ни проблеска не было в том тумане, ни звука, и идти приходилось наугад.
Так же внезапно туман рассеялся, и Ханаджимэ увидела вход в грот. Перед ним сидели четверо, облаченные в богатые одежды, и на камнях-столиках перед ними стояли всяческие закуски. Ханаджимэ застыла, завороженная красотой небожителей. Единственная среди них женщина хоть и была седа, лицом обладала юным и прекрасным. На мужчинах возле нее, блещущих придворной красотой, были богатые одежды, от рукавов которых пахло храмовыми благовониями. Как можно обворовывать таких? Решила Ханаджимэ вернуться с пустыми руками. Лучше понесет она наказание, какое принцесса назначит, чем совершит святотатство.
Однако, прежде, чем Ханаджимэ ушла, ее заметили. Небожители поднялись со своих мест, разглядывая смертную, дерзнувшую нарушить их трапезу.
- Кто ты? - спросил единственный из них, кто был без плаща, в одном легком шелковом одеянии цвета осеннего тумана. - Что ты делаешь на священной горе в этот день? Тебе неизвестно, что нам нельзя мешать, когда мы пируем?
Ханаджимэ упала наземь, касаясь лбом благоухающих одежд Небожителя.
- Простите меня покорно! А если желаете, если я так сильно прогневила вас, то казните. Не по доброй воле совершила я святотатственный поступок. Госпожа моя хочет любоваться круглый год цветением вишен и послала сюда за накидкой достопочтимого Хару-ши.
Взялся Небожитель за меч, но юноша в плаще цвета вишневых лепестков остановил его.
- Надо ли так гневаться, брат Аки-ши? Все мы знаем это дитя, она всегда следует праведному пути, молится богам и отличается похвальным трудолюбием. Так разве плохо ее послушание?
- Будь по-твоему, брат Хару-ши, - кивнул Небожитель и склонился над Ханаджимэ. - Если твоя госпожа хочет каждый день любоваться цветением вишен, то это можно устроить. У каждого из нас есть чудесный веер. Взмахнешь одним - пойдет снег, взмахнешь вторым - вишневые лепестки летят, третьим взмахнешь - цикады и светлячки взметнутся в небо. Четвертый же заставляет осыпаться осенние листья. Много сотен лет назад мы обменялись ими в знак вечной дружбы. Так случилось, что чудесный веер брата Хару-ши хранится у меня. Послужи мне, и получишь его.
Аки-ши указал на свой плащ, повешенный на ветку криптомерии. С него в туман осыпались алые листья.
- Через тридцать дней, - сказал Аки-ши, - мы снова соберемся здесь и будем отмечать начало правления Фую-химэ. Послужи мне до того дня, исполняй все мои повеления, и веер твой.
Не было у Ханаджимэ другого выхода, и она согласилась.
- Засим закрываем наше собрание! - Аки-ши схватил девушку в объятья, вскочил на облако, и они помчались по небу все вверх и вверх, пока не достигли Янтарного неба*.
Вместо земли тут был янтарь, и вместо неба - янтарь, а в воздухе танцевала золотая пыль. Облако обернулось колесницей алого лака, в которую впряжены были два гнедых коня с золочеными гривами. Помчалась колесница по улице, широкой и ровной, словно в Столице, мимо оград и храмов, и остановилась у ворот усадьбы. Выбежали конюхи, выбежали каретники, выбежали молоденькие служанки, и бросились в ноги господину.
- Вы пожаловали домой, и вновь сияет над нами солнце!
Аки-ши жестом поднял всех с колен.
- Это Ханаджимэ, моя новая прислужница. Позаботьтесь о ней. Ханаджимэ, приготовь мне баню, ужин и постель. Я буду в саду.
Слуги взяли Ханаджимэ под руки и увели на правую часть дома. Здесь были чудесная кухня и кладовые, заполненные богатой снедью со всех концов земли. Была здесь и баня с кедровой кадушкой, источающей нежный аромат.
Ханаджимэ переоделась в полосатый халат, подвязала рукава, надела косынку и принялась за приготовления. Она натаскала воды и дров, растопила баню, приготовила льняные полотенца и тонкую юкату, затканную кленовыми листьями. Однако, баня не пришлась Аки-ши по вкусу: то вода была слишком горяча, то слишком холодна, да и травы показались господину нехороши. Ему не пришлось по вкусу и угощение. К ночи Ханаджимэ падала с ног от усталости, но еще больше ее огорчало то недовольство, с которым все принимал Аки-ши. Из-за всего этого она не смогла заснуть. Поднявшись, Ханаджимэ вышла в сад, осторожно переступая через спящих.
Здесь было тихо - в этом царстве вечной осени - и неспешно осыпались кленовые листья, а на ветвях их не убывало. Как может быть такое? Завороженная этим невиданным зрелищем, Ханаджимэ углубилась в сад. Сперва она услышала тихий перезвон ветряных колокольчиков из серебра, стекла и бамбука, а затем - нежный голос флейты. Среди кружения алых листьев танцевал неспешно Аки-ши, облаченный в красное и золотое, наигрывая на флейте. Что за диковинное зрелище!
Так с этих пор и повелось. День за днем трудилась Ханаджимэ не покладая рук и не слыша от господина доброго слова. Ночью же выходила она в сад и слушала, как играет господин на флейте.
Прошла уже большая часть срока, когда случилось вдруг несчастье. Невиданный переполох отвлек Ханаджимэ от варки бобов мисо, и пошла она посмотреть, что стряслось. И видит: широко раскрыты ворота, и вносят во двор усадьбы носилки, а на них человек весь в сером, и волосы его серые. Выбежал из дома господин.
- Мурашигурэ*, что случилось?!
- Господин, - тихо ответил раненый, - возле деревни Цутоя поймали меня крестьяне в бумажные силки и стали бить заговоренной плетью, приговаривая: не мочить тебе более наших посевов до гнили. Но разве я сам решаю, когда дождю лить? Я верно служу вам и Небесному Государю.
Выпрямился Аки-ши и велел грозно:
- Меч мне! Амеаши, Дошабури, Очиба, Ракуё, Хацушимо*, за мной!
Увидела Ханаджимэ грозных воинов и испугалась. Что же будет теперь с людьми? Так разгневался Небожитель, что гибель верно ждала всех. Кинулась Ханаджимэ перед Аки-ши на колени.
- Господин! Пощадите этих людей! Они не ведали, как сильно оскорбляют вас!
- Не ведали, говоришь? - Аки-ши усмехнулся. - Очиба, посади ее на коня позади себя. Пускай госпожа Ханаджимэ полюбуется на смертный мир.
Ударили копыта, высекая гром и молнии, и кони вмиг домчали до смертной земли, до деревни Цутоя, подвластной князу Накодомэ. Поля ее и в самом деле сильно пострадали от проливных дождей, кое-где рис сгнил на корню.
- Делайте, что должно, - велел Аки-ши своим воинам, а сам снял Ханаджимэ с коня, взял за руку и повлек за собой вверх по склону к древнему святилищу. славилось оно, насколько знала Ханаджимэ, бронзовым зеркалом и чудесным хагоромэ*, подаренным Цутое кем-то из Небожителей.
Между тем погода разыгралась вовсю: ветер, град, проливной дождь. Жители в ужасе попрятались в дома, проклиная бесов, но трое или четверо во главе со старостой побежали наверх, к святилищу. Там, не замечая пока гостей, они принялись охаживать веревками, витыми из бумаги, все, что находилось в тесном святилище. Глаза Ханаджимэ понемногу привыкли к полумраку, и предстало перед ней ужасное зрелище. Висела на стене, опутанная цепями и заговоренными веревками, красивая девушка. Хагоромэ ее потускнело и изорвалось, голова безвольно повисла, черные, с серебряными прядями, волосы спустились до земли. Раз за разом били по ней хлысты, и с каждым ударом все сильнее текли слезы Ханаджимэ.
- Ты не отвела от деревни несчастье! - приговаривал староста, а его прислужники только "хакали", нанося удар за ударом.
Аки-ши молча обнажил меч. Ханаджимэ коснулась его запястья, но отдернула руку. Что бы не собирался сделать Небожитель, грехи этих людей были достаточно велики, чтобы караться смертью. Аки-ши разрубил стремительным ударом цепи, и девушка упала на пол, но сразу же поднялась. Староста и его люди застыли от ужаса. Девушка сперва поклонилась своему спасителю, а после проговорила:
- Тридцать лет назад вашу деревню постигло несчастье: бесы разорили ваши поля. Я возвращалась с Глициниевой горы, увидела голод, грозящий вам, и увидела, что это против воли Неба. И я пожалела вас и восстановила поля. И что же за благодарность я получила? Вы изловили меня, опутали сетями и цепями и заперли здесь, лишив моего господина супруги, а малое дитя - матери. Десять лет благоденствия даруют духи по велению сердца, двадцать - по принуждению, за тридцать же лет вам горько придется расплатиться следующие шесть десятков лет будут следовать за вами несчастья, и камня на камне не останется от Цутоя, коли Небу будет угодно.
Потом красавица прошла через святилище, и хагоромэ ее на глазах начало сиять. Поровнявшись с Небожителем, она низко поклонилась.
- Благодарю вас, Аки-ши-сама. Имя мое - Кицусакари, княжение мое в Нанто. Я в большом перед вами долгу, мой супруг и сын ваши должники. У меня в Нанто и здесь, в доме моей сестрицы Ямауба-но* Мидорико вам всегда будут сердечно рады.
- Доброго пути, госпожа Кицусакари, - поклонился в ответ Аки-ши. - Вы в моем доме желанный гость.
Взметнулись перья, мелькнула серебристая лисья шкура, покатились по полу жемчужины, и видение пропало. Староста и его прислужники со всех ног бросились вниз.
- Простите меня, Аки-ши, - потупилась Ханаджимэ. - Теперь я понимаю, как недостойно порой ведут себя люди. я не имею права просить у вас веер для Хана-химэ.
- Идем за мной, - велел Небожитель. - Завтра тридцатый день месяца, ты должна приготовить вино и закуски. Я последний раз в этом году угощаю братьев и сестру.
Небожители седлали коней, и на этот раз Аки-ши посадил Ханаджимэ позади себя, и они помчались на Янтарное небо. Там господин удалился в комнаты лекаря, чтобы справиться о здоровье Мурашигурэ, а Ханаджимэ ушла на кухню.
Случилось, однако, так, что всю свою любовь к покойной супруге князь перенес на Хана-химэ. Он привозил ей из Столицы лучшие ткани и украшения, поощрял ее возвышенную страсть к музыке и поэзии, и созерцанию красот мира. Пока Ханаджимэ готовила закуски для гостей князя, Хана-химэ ездила любоваться луной. Пока Ханаджимэ шила из столичного шелка одежды, Хана-химэ разучивала танцы. Пока Ханаджимэ молилась Небожителям и читала сутры, помогающие не сбиться с пути Изначального, Хана-химэ читала стихи своих многочисленных поклонников.
Но больше всего юная дочь князя любила смотреть на опадающие вишни.
Увы, время их цветения кратко, быстро опадают лепестки. Оглянешься, и уже наступает жаркое лето, ему на смену приходит осень, а там уже и зима. Всякому свой срок.
Пришел срок и князю Накодомэ, он почил в почете, защищая землю от набегов пиратов. Молодой князь совершил все надлежащие обряды, затем оставил сестру на попечении матушки* Дзерико, а сам отправился ко двору на представление Императору. Хана-химэ сравнялось к тому времени пятнадцать весен.
Она всегда была избалованной, ну а после смерти отца стала вовсю проявлять свой характер. Назовет Хана-химэ гостей, и гонит сестрицу свою Ханаджимэ на кухню, готовить закуски. Затем подает их и похваляется, как долго все готовила. А уж когда почила матушка Дзерико, Ханаджимэ совсем житья не стало. Превратилась девушка из верной подруги в простую служанку.
В то время стали навещать замок Накодомэ столичные друзья юного князя, молодые люди привлекательные, изысканные. Хана-химэ заметила, как смотрят они на сестрицу, и вызвала Ханаджимэ к себе.
- Обрежь волосы, надень серое косодэ и не смей появляться перед гостями!
- Как пожелаете, госпожа, - покладисто согласилась Ханаджимэ.
С тех пор стала она в замке простой служанкой, и былая дружба была забыта. Ханаджимэ остригла волосы до плеч, надела простое платье, руки ее огрубели от стирки и готовки. Но всегда находила она время прочитать молитву и сделать подношение Небожителям. Несмотря на все незаслуженно выпавшие на ее долю мучения, Ханаджимэ оставалась добросердечной, трудолюбивой и отзывчивой. В Хана-химэ же с каждым днем все меньше оставалось от того дитя, что так любил покойный князь.
Хана-химэ сравнялось пятнадцать, и в замок стали наезжать молодые люди из знатных семей, жаждущие получить ее руку. зная, как принцесса любит всякие диковины, юноши привозили ей всевозможные подарки и удивительные истории. И вот той осенью явился на пир молодой придворный Судегобу и, совершенно очарованный красотой принцессы, прознав про ее любовь к цветущей вишне, рассказал такую историю:
- Сказывают, охимэсама, что на Глициниевой горе есть одно священное место, чудесный грот, возле которого растет криптомерия, прозванная "Подставка для плаща", и есть там четыре камня, именуемые "Столики для закусок". Каждый месяц тридцатого числа* на горе собираются четыре Небожителя: Фую-химэ, Хару-ши, Нацу-ши и Аки-ши*, покровители сезонов. Они пьют сакэ и обсуждают все, что творится на свете. В положенный срок один из Небожителей снимает свой плащ и вешает на ветвь криптомерии: так сменяются сезоны. С плаща Фую-химэ сыплет снег; с плаща Хару-ши летят вишневые лепестки; с плаща Нацу-ши - светлячки и стрекозы, а плащ Аки-ши осыпается красными листьями. Говорят, если потревожить Небожителей, остановится смена сезонов.
- Ах! - хлопнула в ладоши Хана-химэ, - как бы хорошо иметь плащ Хару-ши! Тогда бы вишни цвели круглый год.
Это была, конечно, сказка, но она заворожила Хана-химэ. Ах, если бы сделать так, чтобы цвели вишни круглый год. Хана-химэ объявила награду тому, кто принесет ей плащ Небожителя, однако никто из ее поклонников не решился на такое святотатство. Тогда принцесса вызвала к себе Ханаджимэ.
- Ступай, - велела она, - на Глициниевую гору. Завтра тридцатый день восьмого месяца*, Небожители будут пировать. Будь с ними любезна, напои допьяна, а после забери плащ Хару-ши и принеси мне.
Ханаджимэ страшно было совершать подобное, но разве могла она ослушаться своей госпожи? На следующий день ее нарядили в лучшее платье, воткнули в волосы резные гребни, дали ей сакэ и закуски, отвезли на Глициниевую гору и оставили возле храма. Слуги Хана-химэ остались ждать внизу, не позволяя сбежать. Да и куда бы убежала Ханаджимэ, не было у нее возможности избежать злой судьбы. Видать, пришла расплата за грехи прошлой жизни.
Бормоча вполголоса молитву всем Небожителям, что берегут человека на пути Изначального, Ханаджимэ пошла наверх. Миновала она и святилища, и камень, за который смертным нет хода, после чего мир накрыл туман, белый, как молоко. Ни проблеска не было в том тумане, ни звука, и идти приходилось наугад.
Так же внезапно туман рассеялся, и Ханаджимэ увидела вход в грот. Перед ним сидели четверо, облаченные в богатые одежды, и на камнях-столиках перед ними стояли всяческие закуски. Ханаджимэ застыла, завороженная красотой небожителей. Единственная среди них женщина хоть и была седа, лицом обладала юным и прекрасным. На мужчинах возле нее, блещущих придворной красотой, были богатые одежды, от рукавов которых пахло храмовыми благовониями. Как можно обворовывать таких? Решила Ханаджимэ вернуться с пустыми руками. Лучше понесет она наказание, какое принцесса назначит, чем совершит святотатство.
Однако, прежде, чем Ханаджимэ ушла, ее заметили. Небожители поднялись со своих мест, разглядывая смертную, дерзнувшую нарушить их трапезу.
- Кто ты? - спросил единственный из них, кто был без плаща, в одном легком шелковом одеянии цвета осеннего тумана. - Что ты делаешь на священной горе в этот день? Тебе неизвестно, что нам нельзя мешать, когда мы пируем?
Ханаджимэ упала наземь, касаясь лбом благоухающих одежд Небожителя.
- Простите меня покорно! А если желаете, если я так сильно прогневила вас, то казните. Не по доброй воле совершила я святотатственный поступок. Госпожа моя хочет любоваться круглый год цветением вишен и послала сюда за накидкой достопочтимого Хару-ши.
Взялся Небожитель за меч, но юноша в плаще цвета вишневых лепестков остановил его.
- Надо ли так гневаться, брат Аки-ши? Все мы знаем это дитя, она всегда следует праведному пути, молится богам и отличается похвальным трудолюбием. Так разве плохо ее послушание?
- Будь по-твоему, брат Хару-ши, - кивнул Небожитель и склонился над Ханаджимэ. - Если твоя госпожа хочет каждый день любоваться цветением вишен, то это можно устроить. У каждого из нас есть чудесный веер. Взмахнешь одним - пойдет снег, взмахнешь вторым - вишневые лепестки летят, третьим взмахнешь - цикады и светлячки взметнутся в небо. Четвертый же заставляет осыпаться осенние листья. Много сотен лет назад мы обменялись ими в знак вечной дружбы. Так случилось, что чудесный веер брата Хару-ши хранится у меня. Послужи мне, и получишь его.
Аки-ши указал на свой плащ, повешенный на ветку криптомерии. С него в туман осыпались алые листья.
- Через тридцать дней, - сказал Аки-ши, - мы снова соберемся здесь и будем отмечать начало правления Фую-химэ. Послужи мне до того дня, исполняй все мои повеления, и веер твой.
Не было у Ханаджимэ другого выхода, и она согласилась.
- Засим закрываем наше собрание! - Аки-ши схватил девушку в объятья, вскочил на облако, и они помчались по небу все вверх и вверх, пока не достигли Янтарного неба*.
Вместо земли тут был янтарь, и вместо неба - янтарь, а в воздухе танцевала золотая пыль. Облако обернулось колесницей алого лака, в которую впряжены были два гнедых коня с золочеными гривами. Помчалась колесница по улице, широкой и ровной, словно в Столице, мимо оград и храмов, и остановилась у ворот усадьбы. Выбежали конюхи, выбежали каретники, выбежали молоденькие служанки, и бросились в ноги господину.
- Вы пожаловали домой, и вновь сияет над нами солнце!
Аки-ши жестом поднял всех с колен.
- Это Ханаджимэ, моя новая прислужница. Позаботьтесь о ней. Ханаджимэ, приготовь мне баню, ужин и постель. Я буду в саду.
Слуги взяли Ханаджимэ под руки и увели на правую часть дома. Здесь были чудесная кухня и кладовые, заполненные богатой снедью со всех концов земли. Была здесь и баня с кедровой кадушкой, источающей нежный аромат.
Ханаджимэ переоделась в полосатый халат, подвязала рукава, надела косынку и принялась за приготовления. Она натаскала воды и дров, растопила баню, приготовила льняные полотенца и тонкую юкату, затканную кленовыми листьями. Однако, баня не пришлась Аки-ши по вкусу: то вода была слишком горяча, то слишком холодна, да и травы показались господину нехороши. Ему не пришлось по вкусу и угощение. К ночи Ханаджимэ падала с ног от усталости, но еще больше ее огорчало то недовольство, с которым все принимал Аки-ши. Из-за всего этого она не смогла заснуть. Поднявшись, Ханаджимэ вышла в сад, осторожно переступая через спящих.
Здесь было тихо - в этом царстве вечной осени - и неспешно осыпались кленовые листья, а на ветвях их не убывало. Как может быть такое? Завороженная этим невиданным зрелищем, Ханаджимэ углубилась в сад. Сперва она услышала тихий перезвон ветряных колокольчиков из серебра, стекла и бамбука, а затем - нежный голос флейты. Среди кружения алых листьев танцевал неспешно Аки-ши, облаченный в красное и золотое, наигрывая на флейте. Что за диковинное зрелище!
Так с этих пор и повелось. День за днем трудилась Ханаджимэ не покладая рук и не слыша от господина доброго слова. Ночью же выходила она в сад и слушала, как играет господин на флейте.
Прошла уже большая часть срока, когда случилось вдруг несчастье. Невиданный переполох отвлек Ханаджимэ от варки бобов мисо, и пошла она посмотреть, что стряслось. И видит: широко раскрыты ворота, и вносят во двор усадьбы носилки, а на них человек весь в сером, и волосы его серые. Выбежал из дома господин.
- Мурашигурэ*, что случилось?!
- Господин, - тихо ответил раненый, - возле деревни Цутоя поймали меня крестьяне в бумажные силки и стали бить заговоренной плетью, приговаривая: не мочить тебе более наших посевов до гнили. Но разве я сам решаю, когда дождю лить? Я верно служу вам и Небесному Государю.
Выпрямился Аки-ши и велел грозно:
- Меч мне! Амеаши, Дошабури, Очиба, Ракуё, Хацушимо*, за мной!
Увидела Ханаджимэ грозных воинов и испугалась. Что же будет теперь с людьми? Так разгневался Небожитель, что гибель верно ждала всех. Кинулась Ханаджимэ перед Аки-ши на колени.
- Господин! Пощадите этих людей! Они не ведали, как сильно оскорбляют вас!
- Не ведали, говоришь? - Аки-ши усмехнулся. - Очиба, посади ее на коня позади себя. Пускай госпожа Ханаджимэ полюбуется на смертный мир.
Ударили копыта, высекая гром и молнии, и кони вмиг домчали до смертной земли, до деревни Цутоя, подвластной князу Накодомэ. Поля ее и в самом деле сильно пострадали от проливных дождей, кое-где рис сгнил на корню.
- Делайте, что должно, - велел Аки-ши своим воинам, а сам снял Ханаджимэ с коня, взял за руку и повлек за собой вверх по склону к древнему святилищу. славилось оно, насколько знала Ханаджимэ, бронзовым зеркалом и чудесным хагоромэ*, подаренным Цутое кем-то из Небожителей.
Между тем погода разыгралась вовсю: ветер, град, проливной дождь. Жители в ужасе попрятались в дома, проклиная бесов, но трое или четверо во главе со старостой побежали наверх, к святилищу. Там, не замечая пока гостей, они принялись охаживать веревками, витыми из бумаги, все, что находилось в тесном святилище. Глаза Ханаджимэ понемногу привыкли к полумраку, и предстало перед ней ужасное зрелище. Висела на стене, опутанная цепями и заговоренными веревками, красивая девушка. Хагоромэ ее потускнело и изорвалось, голова безвольно повисла, черные, с серебряными прядями, волосы спустились до земли. Раз за разом били по ней хлысты, и с каждым ударом все сильнее текли слезы Ханаджимэ.
- Ты не отвела от деревни несчастье! - приговаривал староста, а его прислужники только "хакали", нанося удар за ударом.
Аки-ши молча обнажил меч. Ханаджимэ коснулась его запястья, но отдернула руку. Что бы не собирался сделать Небожитель, грехи этих людей были достаточно велики, чтобы караться смертью. Аки-ши разрубил стремительным ударом цепи, и девушка упала на пол, но сразу же поднялась. Староста и его люди застыли от ужаса. Девушка сперва поклонилась своему спасителю, а после проговорила:
- Тридцать лет назад вашу деревню постигло несчастье: бесы разорили ваши поля. Я возвращалась с Глициниевой горы, увидела голод, грозящий вам, и увидела, что это против воли Неба. И я пожалела вас и восстановила поля. И что же за благодарность я получила? Вы изловили меня, опутали сетями и цепями и заперли здесь, лишив моего господина супруги, а малое дитя - матери. Десять лет благоденствия даруют духи по велению сердца, двадцать - по принуждению, за тридцать же лет вам горько придется расплатиться следующие шесть десятков лет будут следовать за вами несчастья, и камня на камне не останется от Цутоя, коли Небу будет угодно.
Потом красавица прошла через святилище, и хагоромэ ее на глазах начало сиять. Поровнявшись с Небожителем, она низко поклонилась.
- Благодарю вас, Аки-ши-сама. Имя мое - Кицусакари, княжение мое в Нанто. Я в большом перед вами долгу, мой супруг и сын ваши должники. У меня в Нанто и здесь, в доме моей сестрицы Ямауба-но* Мидорико вам всегда будут сердечно рады.
- Доброго пути, госпожа Кицусакари, - поклонился в ответ Аки-ши. - Вы в моем доме желанный гость.
Взметнулись перья, мелькнула серебристая лисья шкура, покатились по полу жемчужины, и видение пропало. Староста и его прислужники со всех ног бросились вниз.
- Простите меня, Аки-ши, - потупилась Ханаджимэ. - Теперь я понимаю, как недостойно порой ведут себя люди. я не имею права просить у вас веер для Хана-химэ.
- Идем за мной, - велел Небожитель. - Завтра тридцатый день месяца, ты должна приготовить вино и закуски. Я последний раз в этом году угощаю братьев и сестру.
Небожители седлали коней, и на этот раз Аки-ши посадил Ханаджимэ позади себя, и они помчались на Янтарное небо. Там господин удалился в комнаты лекаря, чтобы справиться о здоровье Мурашигурэ, а Ханаджимэ ушла на кухню.
