Глаза Бэзила прикованы к чему-то за моей спиной.
- Ни «кого», а «что», мой бойцовый воробей, - поправляет он. - Это всегда «что».
- И что же это?
Он улыбается.
- Много будешь знать, скоро состаришься. Хотя, ты вовсе не старишься, так что это, похоже, бестактность. Гм. На самом деле эта цыпочка - подходящий кандидат.
Он на секунду облизывает губы. В глазах отблеск крови. Бузил любит грешниц.
- Заманчиво, но - нет, - с сожалением вздыхает он. - Тебе не кажутся странными наши соседи, эти Лазарусы?
- Чем? - передвинув кофейник, я могу видеть отражение того, что творится у меня за спиной. У мадмуазель (может быть и мадам) Лазарус напряженный взгляд.
- Имя вымышленное. Можешь мне поверить. Оно сидит на них, как чужая одежда. Настоящее, конечно, тоже на «л», чтобы не менять ярлыки на чемоданах, но не такое претенциозное. Какие-нибудь Льюисы. Он шотландец, а у нее примесь французской крови.
Я это никак не комментирую. Отчасти потому, что никогда и никак не комментирую пространные речи Бэзила.
- Увлекся антропологией, - поясняет он. - Занятная штука. О, вот и вдова!
В вагон скользнула бледная тень в черном. Она умудрилась, похоже, взять с собой в свадебное путешествие траурное платье. Практичная особа, ничего не скажешь. Кофточка была вышита желтыми маргаритками, что сбивало пафос и портило все впечатление.
- Итак, все в сборе, - Бэзил улыбается так, что любому станет не-по себе. Улыбается по особенному, и сразу становится ясно, что он задумал какую-то пакость. - Я обыщу их купе, а ты пока отвлекай внимание.
- Как?!
- У тебя неплохо получилось в пятнадцатом в Париже, - улыбка становится еще чудовищнее. - Канкан был просто восхитительный.
В пятнадцатом в Париже я спасала в первую очередь свою жизнь, и о Бэзиле думала в самый последний момент. И это одно из самых постыдных воспоминаний в моей жизни. Хотя, кого это волнует? Бэзил, к тому же, уже упорхнул, совершенно не оставив мне выбора. И одно было известно точно: если Бэзил сейчас попадется, то неприятности будут и у меня. Он не пощадит репутацию мисс Дерби, совершенно точно; и совершенно точно, он с легкостью покусится на ее свободу. Чем же можно удержать всю эту «компанию» в вагоне-ресторане? Упасть в обморок? Самое действенное для девушки, особенно такой нежной и хрупкой, как мисс Дерби. И самое естественное. Это никого не удивит. Но как же это пошло!
Мое реноме спасла вдова. Всего разговора слышно не было, но она вдруг повалилась на пол без чувства. Стоящие вокруг мужчины и актриса (тоже создание совершенно бесполезное) замерли в нерешительности, как истуканы.
- Отойдите! Ей нужен воздух! Принесите воды! И заварите крепкого чая! Откройте окно! Быстрее!
Пассажиры первого класса - люди сложные. И вовсе не из тех, кто бросится на помощь и будет исполнять отрывистые и столь категоричные приказы незнакомки. Такой маленькой и нелепой незнакомки, как мисс Дерби, то есть я. К счастью, в вагоне были официанты. Через минуты окно было распахнуто, на столе появился стакан с водой, а кто-то из обслуги бросился заваривать чай. Вот последнее мне бы тоже не повредило. Впрочем, секундой спустя ко мне, пытающейся привести в чувство новоиспеченную вдову, присоединились пожилая английская вдова и мадам на Л.
- Нужно расстегнуть ей блузку, - распорядилась пожилая леди. У нее командный голос был поставлен куда лучше, чем у меня, как и у всякой гарнизонной жены.
Мы расстегнули пуговки на кофте (глупейшие все же маргаритки), а затем и на блузе. Развязали еще более глупый пышный бант. На шее женщины подживали две столь памятные мне ранки, обведенные нездоровой белой каймой.
Ну Бэзил! Стоило только отвернуться!..
- О Боже… - пробормотала вдова.
Мадам Л. поправила блузку, скрывая ранки, и выпрямилась.
- Чарльз, у меня в сумочке лежит флакон одеколона. Мадмуазель, у вас нет нюхательной соли?
- Увы, - и отродясь не бывало.
- Что ж, думаю, мадам Хант скоро очнется, и ей в самом деле пригодится чашечка чая. Хотя, я бы поставила на рюмочку бренди. Бодрит куда лучше.
Своей спокойной, уверенной манерой держаться она понравилась мне, равно как и строгими скупыми жестами. Ничего лишнего. Вышеупомянутый Чарльз принес флакон кельнской воды, и мы привели миссис Хант в чувство. Суматоха и природное любопытство держали людей в вагоне-ресторане. К тому моменту, когда мадам Хант очнулась, и «компания» потеряла к ней интерес, Бэзил успел вернуться. Он незаметно занял столик в самом конце вагона, пил кофе и делал пометки в маленьком блокноте. Первый раз у него такой видела. Мне не хотелось к нему присоединяться, так что я с радостью приняла приглашение мадам Л. выпить с ней чаю.
У нее огромные зеленые глаза, модная прическа и дорогое серое платье с замысловатым воротником. Не у всякого хватит денег, чтобы носить вещи от одного из известнейших домов мод (это была то ли Мейнбохер, то ли Катрин Парель, я не следила за этим)*. И туфли у нее великолепные, из крашеной в жемчужно-серый кожи с шелковыми бантами. На каблуках - подковки. Чай она пьет крепкий, с травами, и словно девчонка грызет кусочек жженого сахара.
- Вирджиния Лазарус.
- Виктория Дерби.
Почти тезки.
- Вы живете в Париже?
- Нет. Еду на похороны… - нейтральное, - старой учительницы.
- Соболезную, - легкая сочувственная улыбка. - А вон тот… господин, он ваш знакомый?
Пристальный интерес к Бэзилу пугает. Он не из тех мужчин, которые привлекают внимание дам. Он невысок, и за вычетом ярких глаз (синих до невозможного) ничем не примечателен.
- Нет-нет. Просто разговорились. Моя мать - критянка, а его семья жила там долгое время.
С каждым разом ложь выходит все проще. Сказывается опыт. Верит ли мне мадам Лазарус - неизвестно, но она спокойно улыбается.
- Хотела бы и я побывать на Крите. Увы, дела держат мужа по большей части в Париже. Мы впервые за долгое время выбрались в Стамбул, чтобы взглянуть на Храм*. Мой муж - историк архитектуры.
- Там есть на что взглянуть, - киваю, хотя, по правде, меня мало занимает и Стамбул, и вся его архитектура, и вся архитектура вообще.
Меня начинает тяготить разговор. Мадам Лазарус словно пытается что-то выведать. Подозрительность Бэзила пугающе заразна, и теперь мне тоже кажется, что никакие они не Лазарусы. Отговорившись головной болью, я ухожу в свое купе. Бузил уже поджидает меня, устроившись на кушетке. На коленях у него второй том Кальме.
- Мусор.
- Ты пил ее кровь!
- Этой дамочки с маргаритками? Боже упаси! - Бэзил разводит руками. - Я в состоянии протянуть пару недель на диете. К тому же, эта Хант - невыносимая ханжа, а от таких у меня изжога. Вот когда она после похорон прыгнет в постель к кузену мужа, тогда и поговорим. Примерно через час появится полиция. Ей лучше не знать, что мы давно знакомы. Лучше сказать…
- Что моя мать критянка, а ты там жил.
- Умничка! - Бэзил захлопывает книгу, взметнув облако пыли.
- Я не нуждаюсь в твоем одобрении. Тому же, моя мать действительно родилась на Крите.
- А я действительно там жил, - Бэзил стремительно поднимается, уступая мне кушетку. Мне только остается повалиться на нее без сил.
Бузил присаживается в изножий и достает кипарисовые четки. Ему нужно, чтобы руки были чем-то заняты. Он постоянно вертит или перебирает всевозможные нелепые безделушки.
- В багажном отделении свежее тело, свинцовый гроб (я не смог в него заглянуть) и куча бесполезной рухляди и шмотья. Одна только актрисулька везет с собой полторы сотни платьев. Зато в багаже мистера и миссис Л. я нашел вот это.
Карточка. Очень белый картон, благородные коричневые чернила. Тиснение. Красивый шрифт.
- Виржини Лэ. Оккультистка?
- О да. Я читал ее статьи в «Oeil de sortilege»*. Занятно, бойко, остроумно. Главное, она разбирается в том, о чем пишет. Я, правда, думал, что она старше, впрочем… - красноречивый взгляд скользит по мне, - внешность обманчива. Нужно, чтобы ты с ней подружилась, бойцовый воробей.
- Бэзил!
Он продолжает смотреть на меня, и я понимаю, что рано или поздно соглашусь. Всегда соглашаюсь. Это так утомительно.
Полиция пребывает к обеду. Они говорят по-румынски, и только один с грехом пополам владеет немецким. Они осматривают тело, а потом, устроившись в одном из купе первого класса, они начали допросы. Купе по чистой случайности (или же божьему предопределению) расположено рядом с моим. Некоторое время я борюсь с дурными наклонностями, однако, годы знакомства и весьма тесного сотрудничества с Бэзилом даром не проходят. Я беру стакан и, выплеснув воду в окно, приставляю его к тонкой перегородке. К счастью, немецкий я выучила еще в школе.
- Фрау Мэннерс, где вы были прошедшей ночью.
Фрау № 4 и ее дочь № 5 спали в своем купе. Там же (в смысле, в своем купе) находился и мистер Берри, бизнесмен. Но его слова прозвучали на редкость неправдоподобно. Сомневаюсь, правда, что он убийца. Скорее, он был в купе не один, или что-то в том же роде. Собственно, в своих постелях провели ночь и все прочие пассажиры первого класса. Все единодушно.
- Фройляйн Дерби.
Едва успев убрать стакан, я перехожу в соседнее купе. Фройляйн Дерби провела ночь в своей постели. Читала. Услышала крик и выбежала в коридор. Там уже были люди, жуткая суматоха. Друг фройляйн Дерби? Друг? А-а! мистер Дрейк? Нет, случайное знакомство. Как и мать фройляйн Дерби, он многие годы провел на Крите, вот и разговорились. Спасибо, фройляйн может быть свободна.
Возвращаюсь в свое купе, приставляю стакан к стене, чтобы услышать вранье Бэзила. Ничего интересного, в точности все то же самое. Хочешь, чтобы тебе поверили, ври скучно.
Иду обедать в вагон-ресторан. Там почти пусто, только мадам Л. сидит за столиком, ест салат и листает какой-то журнал. Увидев меня, прячет его под стол, словно это какое-то фривольное издание, но я успеваю прочесть название.
- «Oeil de sortilege»?
- Довольно занятно, - женщина натянуто улыбается. - И тут печатают гороскопы. Вы верите в гороскопы, мисс Дерби?
Ничуть. Но, наверное, мне стоило прочитать свой в тысяча восемьсот девяносто восьмом.
- Что обещают скорпионам? Я присоединюсь к вам?
- Конечно, садитесь, - мадам Л. шелестит страницами. - Вы можете подвергнуться опасности, о которой даже не подозреваете.
О, вот в это я охотно верю.
- Что ж, я довольно-таки невезучая. Куриные котлетки с печеным картофелем, будьте добры.
Стоит, пожалуй, задуматься об этой «опасности». Вампир, оставивший отметины на шее миссис Хант? Убийца с бритвой, перерезающий жертвам горло? Бузил? Хотя, нет, с Бэзилом я всегда начеку, потому что представляю, что от него можно ожидать.
Я размышляю об этой опасности до вечера, но ничего путного в голову не приходит.
Ночь. Мы тронулись, чтобы прибыть в ближайший крупный город. Полицейских не устраивает чистое поле. К утру мы будем у границы с Венгрией. И мы уже потеряли целый день, что многих приводит в бешенство.
Бузила нигде нет. Для него убийство - не повод отложить свои дела. Для меня по прежнему - трагедия. Меня мучает бессонница. Словно у меня совесть не чиста. Всегда так бывает. И жутко болит голова. У меня есть довольно сильное обезболивающее и снотворное, но все лекарства в саквояже в багажном вагоне. Я считаю дурной приметой брать с собой в купе сильные лекарства. Зато теперь придется идти за ними. Мне неловко стучать в час ночи в купе к соседям и просить что-либо у них. Накинув халат, я выхожу в коридор, и только у двери в багажный вагон вспоминаю: там же два трупа! Впрочем, я давно уже не боюсь мертвецов. Я открываю дверь и включаю фонарь.
В вагоне темно и пахнет пылью. Такой особенной пылью сотен старых чемоданов. Мой саквояж и прочий багаж (с бирками В. Б. Д.) поставили на полку в самом центре, как назло, рядом со свинцовым гробом полковника Мэннерса. Чтобы открыть сумку, приходится повернуться к нему спиной. Подобное всегда вызывает трепет. Есть что-то жуткое в том, чтобы повернуться спиной к покойнику. Что-то идущее из глубин нашей памяти. Подавив этот рудиментальный страх, я роюсь в саквояже. Поезд мчится вперед, стуча колесами, и этот скрежет, это клацанье действует мне на нервы, еще больше усугубляя головную боль, и без того почти нестерпимую.
Скрежет и клацанье?
Что заставляет меня обернуться? Опыт? Или эта штука тоже из глубин памяти? Странные звуки всегда сигнализирую об опасности. Я оборачиваюсь, и стальные пальцы чудовища смыкаются на моем горле.
В качестве заметки на полях (если бы мне вздумалось вести дневник, сделала бы эту запись зелеными чернилами): чудовища бывают двух видов. Прогресс, все и всегда подмечающий, их уже выразил в кинематографе. Есть Дракула и есть чудовище Франкенштейна. Утонченность против уродливой дикости. Ну и мистика против техники.*
Передо мной был монстр Франкенштейна. Я бы еще согласилась на Бориса Карлоффа, но это существо было… чудовищно. Оживший труп, уже начавший разлагаться. С белыми бельмами глаз. С отслаивающейся кожей. Смердящий.
На меня напал покойник. Притом, совершенно незнакомый.
Закричать я не могла. Воздуха и для дыхания не хватало. Но я отчаянно хваталась а жизнь. Как я могу умереть, не исполнив свою клятву?! Я ударила чудовище коленом в живот, что позволило мне выиграть немного времени. Едва ли ему было больно, но сработал эффект неожиданности. Жертва, которую монстр считал верной, затрепыхалась. Руки разжались на секунду; я вырвалась, поднырнула под его локтем и бросилась наутек. К сожалению, я паршиво ориентируюсь в темноте. Я споткнулась и упала, разбив колени, ободрав руки об пол. Но я упрямо поднимаюсь и бегу. Чудовище достаточно неуклюже, а я достаточно живуча для такой маленькой девчонка. Воистину - бойцовый воробей.
Дверь в соседний вагон заело. Я дергаю и дергаю ее, но без толку. И криков моих никто не услышит. Я дергаю и дергаю дверь, пока она не поддается.
- Сюда, сюда, милая!
- На меня напал оживший покойник!
Мадам Л. осторожно обрабатывает мои колени какой-то жгучей жидкостью. У нее солидная походная аптечка.
- И кому вздумалось везти поездом животное? Вы могли пострадать куда сильнее.
- На меня напал мертвец Мэннерсов. Это было не животное, а покойник!
Мадам Л. сочувственно качает головой.
- У вас шок. Вам померещилось.
Конечно, всякое в жизни случалось. Но покамест ожившие покойники мне не мерещились. Гнусные, уже начавшие разлагаться покойники, от которых несло… а чем от него пахло? У мадам Л. весьма красноречивый взгляд.
- Да, вы правы. Мне померещилось.
Мадам смачивает мне виски кёльнской водой и улыбается.
- Идемте. Вам нужно отдохнуть. Я скажу проводнику принести вам чашку чая.
Старый добрый английский чай: панацея ото всех бед. На самом деле я предпочитаю доброе красное вино.
Я поднимаюсь и, опираясь на любезно предложенную руку, иду в свое купе. Бэзила нет. Увы. Я ложусь, опираясь на подушку; мадам Л. убеждается, что я в порядке, приносит чай и уходит.
Итак. У меня теперь еще больше проблем: убийца, вампир, Бузил и оживший труп; а также то, что меня, кажется, считают сумасшедшей.
Ах, да, головная боль, конечно, никуда не делась. Я закрываю глаза.
- Отойди от нее. Медленно. Тут тебе не удастся поживиться, чудовище, - у мистера Л. на редкость приятный голос.
Я открываю глаза и обнаруживаю над собой Бэзила.
- Ни «кого», а «что», мой бойцовый воробей, - поправляет он. - Это всегда «что».
- И что же это?
Он улыбается.
- Много будешь знать, скоро состаришься. Хотя, ты вовсе не старишься, так что это, похоже, бестактность. Гм. На самом деле эта цыпочка - подходящий кандидат.
Он на секунду облизывает губы. В глазах отблеск крови. Бузил любит грешниц.
- Заманчиво, но - нет, - с сожалением вздыхает он. - Тебе не кажутся странными наши соседи, эти Лазарусы?
- Чем? - передвинув кофейник, я могу видеть отражение того, что творится у меня за спиной. У мадмуазель (может быть и мадам) Лазарус напряженный взгляд.
- Имя вымышленное. Можешь мне поверить. Оно сидит на них, как чужая одежда. Настоящее, конечно, тоже на «л», чтобы не менять ярлыки на чемоданах, но не такое претенциозное. Какие-нибудь Льюисы. Он шотландец, а у нее примесь французской крови.
Я это никак не комментирую. Отчасти потому, что никогда и никак не комментирую пространные речи Бэзила.
- Увлекся антропологией, - поясняет он. - Занятная штука. О, вот и вдова!
В вагон скользнула бледная тень в черном. Она умудрилась, похоже, взять с собой в свадебное путешествие траурное платье. Практичная особа, ничего не скажешь. Кофточка была вышита желтыми маргаритками, что сбивало пафос и портило все впечатление.
- Итак, все в сборе, - Бэзил улыбается так, что любому станет не-по себе. Улыбается по особенному, и сразу становится ясно, что он задумал какую-то пакость. - Я обыщу их купе, а ты пока отвлекай внимание.
- Как?!
- У тебя неплохо получилось в пятнадцатом в Париже, - улыбка становится еще чудовищнее. - Канкан был просто восхитительный.
В пятнадцатом в Париже я спасала в первую очередь свою жизнь, и о Бэзиле думала в самый последний момент. И это одно из самых постыдных воспоминаний в моей жизни. Хотя, кого это волнует? Бэзил, к тому же, уже упорхнул, совершенно не оставив мне выбора. И одно было известно точно: если Бэзил сейчас попадется, то неприятности будут и у меня. Он не пощадит репутацию мисс Дерби, совершенно точно; и совершенно точно, он с легкостью покусится на ее свободу. Чем же можно удержать всю эту «компанию» в вагоне-ресторане? Упасть в обморок? Самое действенное для девушки, особенно такой нежной и хрупкой, как мисс Дерби. И самое естественное. Это никого не удивит. Но как же это пошло!
Мое реноме спасла вдова. Всего разговора слышно не было, но она вдруг повалилась на пол без чувства. Стоящие вокруг мужчины и актриса (тоже создание совершенно бесполезное) замерли в нерешительности, как истуканы.
- Отойдите! Ей нужен воздух! Принесите воды! И заварите крепкого чая! Откройте окно! Быстрее!
Пассажиры первого класса - люди сложные. И вовсе не из тех, кто бросится на помощь и будет исполнять отрывистые и столь категоричные приказы незнакомки. Такой маленькой и нелепой незнакомки, как мисс Дерби, то есть я. К счастью, в вагоне были официанты. Через минуты окно было распахнуто, на столе появился стакан с водой, а кто-то из обслуги бросился заваривать чай. Вот последнее мне бы тоже не повредило. Впрочем, секундой спустя ко мне, пытающейся привести в чувство новоиспеченную вдову, присоединились пожилая английская вдова и мадам на Л.
- Нужно расстегнуть ей блузку, - распорядилась пожилая леди. У нее командный голос был поставлен куда лучше, чем у меня, как и у всякой гарнизонной жены.
Мы расстегнули пуговки на кофте (глупейшие все же маргаритки), а затем и на блузе. Развязали еще более глупый пышный бант. На шее женщины подживали две столь памятные мне ранки, обведенные нездоровой белой каймой.
Ну Бэзил! Стоило только отвернуться!..
- О Боже… - пробормотала вдова.
Мадам Л. поправила блузку, скрывая ранки, и выпрямилась.
- Чарльз, у меня в сумочке лежит флакон одеколона. Мадмуазель, у вас нет нюхательной соли?
- Увы, - и отродясь не бывало.
- Что ж, думаю, мадам Хант скоро очнется, и ей в самом деле пригодится чашечка чая. Хотя, я бы поставила на рюмочку бренди. Бодрит куда лучше.
Своей спокойной, уверенной манерой держаться она понравилась мне, равно как и строгими скупыми жестами. Ничего лишнего. Вышеупомянутый Чарльз принес флакон кельнской воды, и мы привели миссис Хант в чувство. Суматоха и природное любопытство держали людей в вагоне-ресторане. К тому моменту, когда мадам Хант очнулась, и «компания» потеряла к ней интерес, Бэзил успел вернуться. Он незаметно занял столик в самом конце вагона, пил кофе и делал пометки в маленьком блокноте. Первый раз у него такой видела. Мне не хотелось к нему присоединяться, так что я с радостью приняла приглашение мадам Л. выпить с ней чаю.
У нее огромные зеленые глаза, модная прическа и дорогое серое платье с замысловатым воротником. Не у всякого хватит денег, чтобы носить вещи от одного из известнейших домов мод (это была то ли Мейнбохер, то ли Катрин Парель, я не следила за этим)*. И туфли у нее великолепные, из крашеной в жемчужно-серый кожи с шелковыми бантами. На каблуках - подковки. Чай она пьет крепкий, с травами, и словно девчонка грызет кусочек жженого сахара.
- Вирджиния Лазарус.
- Виктория Дерби.
Почти тезки.
- Вы живете в Париже?
- Нет. Еду на похороны… - нейтральное, - старой учительницы.
- Соболезную, - легкая сочувственная улыбка. - А вон тот… господин, он ваш знакомый?
Пристальный интерес к Бэзилу пугает. Он не из тех мужчин, которые привлекают внимание дам. Он невысок, и за вычетом ярких глаз (синих до невозможного) ничем не примечателен.
- Нет-нет. Просто разговорились. Моя мать - критянка, а его семья жила там долгое время.
С каждым разом ложь выходит все проще. Сказывается опыт. Верит ли мне мадам Лазарус - неизвестно, но она спокойно улыбается.
- Хотела бы и я побывать на Крите. Увы, дела держат мужа по большей части в Париже. Мы впервые за долгое время выбрались в Стамбул, чтобы взглянуть на Храм*. Мой муж - историк архитектуры.
- Там есть на что взглянуть, - киваю, хотя, по правде, меня мало занимает и Стамбул, и вся его архитектура, и вся архитектура вообще.
Меня начинает тяготить разговор. Мадам Лазарус словно пытается что-то выведать. Подозрительность Бэзила пугающе заразна, и теперь мне тоже кажется, что никакие они не Лазарусы. Отговорившись головной болью, я ухожу в свое купе. Бузил уже поджидает меня, устроившись на кушетке. На коленях у него второй том Кальме.
- Мусор.
- Ты пил ее кровь!
- Этой дамочки с маргаритками? Боже упаси! - Бэзил разводит руками. - Я в состоянии протянуть пару недель на диете. К тому же, эта Хант - невыносимая ханжа, а от таких у меня изжога. Вот когда она после похорон прыгнет в постель к кузену мужа, тогда и поговорим. Примерно через час появится полиция. Ей лучше не знать, что мы давно знакомы. Лучше сказать…
- Что моя мать критянка, а ты там жил.
- Умничка! - Бэзил захлопывает книгу, взметнув облако пыли.
- Я не нуждаюсь в твоем одобрении. Тому же, моя мать действительно родилась на Крите.
- А я действительно там жил, - Бэзил стремительно поднимается, уступая мне кушетку. Мне только остается повалиться на нее без сил.
Бузил присаживается в изножий и достает кипарисовые четки. Ему нужно, чтобы руки были чем-то заняты. Он постоянно вертит или перебирает всевозможные нелепые безделушки.
- В багажном отделении свежее тело, свинцовый гроб (я не смог в него заглянуть) и куча бесполезной рухляди и шмотья. Одна только актрисулька везет с собой полторы сотни платьев. Зато в багаже мистера и миссис Л. я нашел вот это.
Карточка. Очень белый картон, благородные коричневые чернила. Тиснение. Красивый шрифт.
- Виржини Лэ. Оккультистка?
- О да. Я читал ее статьи в «Oeil de sortilege»*. Занятно, бойко, остроумно. Главное, она разбирается в том, о чем пишет. Я, правда, думал, что она старше, впрочем… - красноречивый взгляд скользит по мне, - внешность обманчива. Нужно, чтобы ты с ней подружилась, бойцовый воробей.
- Бэзил!
Он продолжает смотреть на меня, и я понимаю, что рано или поздно соглашусь. Всегда соглашаюсь. Это так утомительно.
Полиция пребывает к обеду. Они говорят по-румынски, и только один с грехом пополам владеет немецким. Они осматривают тело, а потом, устроившись в одном из купе первого класса, они начали допросы. Купе по чистой случайности (или же божьему предопределению) расположено рядом с моим. Некоторое время я борюсь с дурными наклонностями, однако, годы знакомства и весьма тесного сотрудничества с Бэзилом даром не проходят. Я беру стакан и, выплеснув воду в окно, приставляю его к тонкой перегородке. К счастью, немецкий я выучила еще в школе.
- Фрау Мэннерс, где вы были прошедшей ночью.
Фрау № 4 и ее дочь № 5 спали в своем купе. Там же (в смысле, в своем купе) находился и мистер Берри, бизнесмен. Но его слова прозвучали на редкость неправдоподобно. Сомневаюсь, правда, что он убийца. Скорее, он был в купе не один, или что-то в том же роде. Собственно, в своих постелях провели ночь и все прочие пассажиры первого класса. Все единодушно.
- Фройляйн Дерби.
Едва успев убрать стакан, я перехожу в соседнее купе. Фройляйн Дерби провела ночь в своей постели. Читала. Услышала крик и выбежала в коридор. Там уже были люди, жуткая суматоха. Друг фройляйн Дерби? Друг? А-а! мистер Дрейк? Нет, случайное знакомство. Как и мать фройляйн Дерби, он многие годы провел на Крите, вот и разговорились. Спасибо, фройляйн может быть свободна.
Возвращаюсь в свое купе, приставляю стакан к стене, чтобы услышать вранье Бэзила. Ничего интересного, в точности все то же самое. Хочешь, чтобы тебе поверили, ври скучно.
Иду обедать в вагон-ресторан. Там почти пусто, только мадам Л. сидит за столиком, ест салат и листает какой-то журнал. Увидев меня, прячет его под стол, словно это какое-то фривольное издание, но я успеваю прочесть название.
- «Oeil de sortilege»?
- Довольно занятно, - женщина натянуто улыбается. - И тут печатают гороскопы. Вы верите в гороскопы, мисс Дерби?
Ничуть. Но, наверное, мне стоило прочитать свой в тысяча восемьсот девяносто восьмом.
- Что обещают скорпионам? Я присоединюсь к вам?
- Конечно, садитесь, - мадам Л. шелестит страницами. - Вы можете подвергнуться опасности, о которой даже не подозреваете.
О, вот в это я охотно верю.
- Что ж, я довольно-таки невезучая. Куриные котлетки с печеным картофелем, будьте добры.
Стоит, пожалуй, задуматься об этой «опасности». Вампир, оставивший отметины на шее миссис Хант? Убийца с бритвой, перерезающий жертвам горло? Бузил? Хотя, нет, с Бэзилом я всегда начеку, потому что представляю, что от него можно ожидать.
Я размышляю об этой опасности до вечера, но ничего путного в голову не приходит.
Ночь. Мы тронулись, чтобы прибыть в ближайший крупный город. Полицейских не устраивает чистое поле. К утру мы будем у границы с Венгрией. И мы уже потеряли целый день, что многих приводит в бешенство.
Бузила нигде нет. Для него убийство - не повод отложить свои дела. Для меня по прежнему - трагедия. Меня мучает бессонница. Словно у меня совесть не чиста. Всегда так бывает. И жутко болит голова. У меня есть довольно сильное обезболивающее и снотворное, но все лекарства в саквояже в багажном вагоне. Я считаю дурной приметой брать с собой в купе сильные лекарства. Зато теперь придется идти за ними. Мне неловко стучать в час ночи в купе к соседям и просить что-либо у них. Накинув халат, я выхожу в коридор, и только у двери в багажный вагон вспоминаю: там же два трупа! Впрочем, я давно уже не боюсь мертвецов. Я открываю дверь и включаю фонарь.
В вагоне темно и пахнет пылью. Такой особенной пылью сотен старых чемоданов. Мой саквояж и прочий багаж (с бирками В. Б. Д.) поставили на полку в самом центре, как назло, рядом со свинцовым гробом полковника Мэннерса. Чтобы открыть сумку, приходится повернуться к нему спиной. Подобное всегда вызывает трепет. Есть что-то жуткое в том, чтобы повернуться спиной к покойнику. Что-то идущее из глубин нашей памяти. Подавив этот рудиментальный страх, я роюсь в саквояже. Поезд мчится вперед, стуча колесами, и этот скрежет, это клацанье действует мне на нервы, еще больше усугубляя головную боль, и без того почти нестерпимую.
Скрежет и клацанье?
Что заставляет меня обернуться? Опыт? Или эта штука тоже из глубин памяти? Странные звуки всегда сигнализирую об опасности. Я оборачиваюсь, и стальные пальцы чудовища смыкаются на моем горле.
В качестве заметки на полях (если бы мне вздумалось вести дневник, сделала бы эту запись зелеными чернилами): чудовища бывают двух видов. Прогресс, все и всегда подмечающий, их уже выразил в кинематографе. Есть Дракула и есть чудовище Франкенштейна. Утонченность против уродливой дикости. Ну и мистика против техники.*
Передо мной был монстр Франкенштейна. Я бы еще согласилась на Бориса Карлоффа, но это существо было… чудовищно. Оживший труп, уже начавший разлагаться. С белыми бельмами глаз. С отслаивающейся кожей. Смердящий.
На меня напал покойник. Притом, совершенно незнакомый.
Закричать я не могла. Воздуха и для дыхания не хватало. Но я отчаянно хваталась а жизнь. Как я могу умереть, не исполнив свою клятву?! Я ударила чудовище коленом в живот, что позволило мне выиграть немного времени. Едва ли ему было больно, но сработал эффект неожиданности. Жертва, которую монстр считал верной, затрепыхалась. Руки разжались на секунду; я вырвалась, поднырнула под его локтем и бросилась наутек. К сожалению, я паршиво ориентируюсь в темноте. Я споткнулась и упала, разбив колени, ободрав руки об пол. Но я упрямо поднимаюсь и бегу. Чудовище достаточно неуклюже, а я достаточно живуча для такой маленькой девчонка. Воистину - бойцовый воробей.
Дверь в соседний вагон заело. Я дергаю и дергаю ее, но без толку. И криков моих никто не услышит. Я дергаю и дергаю дверь, пока она не поддается.
- Сюда, сюда, милая!
- На меня напал оживший покойник!
Мадам Л. осторожно обрабатывает мои колени какой-то жгучей жидкостью. У нее солидная походная аптечка.
- И кому вздумалось везти поездом животное? Вы могли пострадать куда сильнее.
- На меня напал мертвец Мэннерсов. Это было не животное, а покойник!
Мадам Л. сочувственно качает головой.
- У вас шок. Вам померещилось.
Конечно, всякое в жизни случалось. Но покамест ожившие покойники мне не мерещились. Гнусные, уже начавшие разлагаться покойники, от которых несло… а чем от него пахло? У мадам Л. весьма красноречивый взгляд.
- Да, вы правы. Мне померещилось.
Мадам смачивает мне виски кёльнской водой и улыбается.
- Идемте. Вам нужно отдохнуть. Я скажу проводнику принести вам чашку чая.
Старый добрый английский чай: панацея ото всех бед. На самом деле я предпочитаю доброе красное вино.
Я поднимаюсь и, опираясь на любезно предложенную руку, иду в свое купе. Бэзила нет. Увы. Я ложусь, опираясь на подушку; мадам Л. убеждается, что я в порядке, приносит чай и уходит.
Итак. У меня теперь еще больше проблем: убийца, вампир, Бузил и оживший труп; а также то, что меня, кажется, считают сумасшедшей.
Ах, да, головная боль, конечно, никуда не делась. Я закрываю глаза.
- Отойди от нее. Медленно. Тут тебе не удастся поживиться, чудовище, - у мистера Л. на редкость приятный голос.
Я открываю глаза и обнаруживаю над собой Бэзила.
