Воспоминания о смерти тают, остаются только дурным, очень дурным сном, в котором все окрашено кроваво-красным. Ее ведет в сторону, она падает на бок, и щека ее вся оказывается измазана красными испарениями. На вкус они – как клубничный джем.
Доктор пытается поставить ее на ноги.
- Поднимайся, Ривер!
У него чужое лицо, но он все еще помнит ее имя. Сердце Ривер поет, оба ее сердца. Она так и не разобралась с их количеством, но сейчас их тысяча, и каждое поет на свой лад. Она всегда узнает его, каким бы ни было лицо. Но и он узнает ее, смотрит на нее с той же любовью. Ривер обнимает его, теперь-уже-совсем своего Доктора, притягивает к себе и целует со всей страстью, со всей жадностью. И Доктор отвечает ей. Доктор шепчет ее имя, и на языке остается сладость.
Ривер спускает с его плеч бархатный сюртук, медленно, по четверти дюйма, наслаждаясь каждым мгновением. Пальцы ее скользят по пуговицам жилета, расстегивают одну за другой. Затем наступает черед рубашки. Такие маленькие, такие старомодные пуговицы. Такой старомодный Доктор.
Он тоже не остается в стороне, его изящные, подвижные, ловкие, умелые руки оглаживают ее плечи, спину, шею, и куда ловчее справляются с застежками. Ривер дает себе слово никогда больше не надевать одежду на молнии. Никакой интриги. И она хихикает довольно, но смешок этот тонет в поцелуе и исчезает, растворяется в крови. Они целуются уже целую вечность, и Доктор нежен как никогда. Доктор принадлежит ей – теперь полностью. Она шепчет его имя, касаясь губами уха, и он в ответ говорит: да, любимая.
Да, любимая.
Да, любимая.
Ривер растворяется в его любви, тает, шепчет от восторга, потому что ей слишком хорошо, чтобы кричать. Кожа ее раскаляется. Она рассыпается миллионом звезд, и видит перед собой теперь только его глаза, голубые, или зеленые, или серые, или любые другие – не важно. Он весь – ее.
Доктор, - шепчет Ривер. – Доктор! Доктордоктордоктор.
И шепчет его имя, такое простое, такое сложное. Такое… его.
Да, любимая, - соглашается Доктор.
Да, любимая.
Навсег-да, любимая.
* * *
- Поднимайся! Нельзя здесь оставаться!
Нега стекает с нее, как вода, высыхает, как вода в жаркий день. Ривер с трудом держится на ногах. Солнце слепит ей глаза, когда она смотрит вперед. Но постепенно сияние его становится приглушенным, таким спокойным, и Ривер видит дом. Уютный коттедж, тонущий в цветах. Синяя дверь. Качели под старым дубом все еще раскачиваются, только что оставленные умчавшейся с подругами девочкой. Из кленовой рощи за домом доносятся детские голоса: Раз – веселье, два- тоска, три – братишка, четыре – сестра*9.
- Ты так и будешь стоять на пороге, дорогая? – кричит мама.
Она смешная, рыжая, и в этом розовом, в цветочек, переднике смотрится немного нелепо. И от нее пахнет ежевичным пирогом, яблоками и старомодными духами. Ривер приходится напоминать себе, что не стоит критиковать родителей. Даже если это очень старомодные духи, и они пахнут временем.
- Мужчины в саду, - говорит мама с улыбкой, стискивая Ривер в объятьях. – Вечно вы приходите по отдельности.
Ривер следует за матерью через дом, такой аккуратный, такой уютный, и рассматривает блики солнца на рыжих маминых волосах. Так хочется обнять ее снова, такую молодую, такую родную, уткнуться носом в медный затылок и вдыхать дурацкий запах духов, яблок и горячего ежевичного пирога с мороженным.
В саду отец и Доктор уже сидят за столом и смеются над чем-то, и Ривер замирает на мгновение, любуясь смеющимся мужем. Нежность затапливает ее, но мама уже подталкивает в спину и всовывает в руки поднос с чайником и фарфоровыми чашками.
Пять – монеты, шесть – добро, семь – с секретом повезло, - кричать дети в кленовой роще.
Ривер, когда была ребенком, тоже любила эту считалочку. Она и сама начинает шевелить губами, подсчитывая кружащихся над кустами жимолости птиц. Восемь – желанье, девать – поцелуй, десять – сюрприз смотри не проворонь.
Они пьют чай этим теплым летним вечером, смотря как солнце постепенно скатывается за горы, и Доктор вспоминает всевозможные закаты, которые ему довелось видеть. Зеленые закаты, синие закаты, фиолетовые закаты, золотые закаты, серебряные закаты, закаты всех цветов радуги. А Ривер просто держит его за руку.
Одиннадцать – на здоровье, двенадцать – на богатство…
Тринадцать – с дьяволом придется обниматься.
* * *
- Под-ни-май-ся!
Доктор злится, и теряет терпение, и клубничный джем превращается на губах в терпкую кровь. Ривер пытается встать, удержаться, но ноги ее скользят, а руки все-время промахиваются мимо стены. А Доктор уже ушел, ушел прочь от нее, и Ривер силится рассмотреть того, кто идет рядом.
Всегда есть кто-то рядом с ним, кто-то молодой, кто-то любопытный. Кто-то, кому можно показать чудеса вселенной и продемонстрировать свой тонкий ум. Кто-то, кто не брюзжит, не заставляет его мчаться по первому зову, не водит ТАРДИС лучше и не знает что-то – хоть что-то – лучше него.
Доктор всегда уходит.
Ривер уходит первой только потому, что не хочет быть брошенной. Потому что это невероятно больно, когда Доктор оставляет тебя в стороне и уходит. И ТАРДИС растворяется в воздухе. Он может просто забыть, потерять тебя. Ривер никогда не позволит ему это сделать, но единственное, что она может – уйти первой.
Она состарится. Скоро. У нее нет, больше нет его чудесной возможности менять лица. Она никогда больше не изменится, никогда больше не помолодеет. Она состарится, она перестанет быть той Ривер, которую он привык видеть.
Доктор не любит финалы, даже если они счастливые.
На глаза наворачиваются слезы, но Ривер запрещает себе плакать. Она вытирает лицо тыльной стороной ладони. Оно горит почему-то, как от пощечины. Ривер прикусывает губу, но чей-то палец вдруг проводит по ней, стремительно, смазывая липкую, безвкусную жидкость. К губам прижимается платок, от него пахнет жимолостью и временем. Особенный запах, который можно почувствовать только в ТАРДИС.
- Мэл, пожалуйста, приди в себя! – говорит Доктор.
Он держит ее в объятьях, бережно, осторожно, еще-не-ее Доктор, и взгляд его встревожен. Ривер моргает, пытается смахнуть с ресниц плохой сон, и Доктор улыбается и, к сожалению, отпускает ее.
Все сон, просто сон. Плохой сон, сладкий сон, грустный сон, снова плохой сон. Сон и ничего более.
- Я…
- Надышалась, похоже, - заканчивает за нее Доктор.
Я что-нибудь говорила? – так и не произносит Ривер. Кружится голова, ее тошнит. Хуже было, наверное, только в тот день, когда она убивала Доктора.
Доктор снова берет ее за плечи и слегка встряхивает, заставляя смотреть ему прямо в глаза.
- Мэл, послушай. Что бы ты не видела, это был просто сон. Он мог быть очень-очень страшным, но это не более, чем шутки твоего подсознания. Твои собственные страхи. Что бы ты не увидела, не думай, что это происходит, или произойдет.
Ривер знает это не хуже Доктора. И она прекрасно знает свои собственные страхи и желания, она не нуждается в напоминаниях, от Доктора ли, или от своего – ха! – подсознания.
- Что видел ты? – спрашивает она, заставляя себя отстраниться. Репульсорный пистолет валяется на полу коридора, и приходится за ним нагнуться, а потом пережидать приступ головокружения и тошноты.
- Зефирки, - отвечает Доктор, с тревогой глядя на нее, и едва ли не бросаясь на помощь.
- Зефирки?!
- Да. Целый сундук чудесных зефирок. Зефир, маршмеллоу, крэмбо, пастила, танноковские пирожные к чаю*10, - Доктор продолжает смотреть на нее с тревогой.
- Зефирки?! – и Ривер, сама того не желая, начинает смеяться. – Ну да, зефирки!
-------------------
*9. Здесь и далее традиционный английский детский стишок, который по первой строке называют обычно One for Sorrow; в нем подсчитываются сороки. В моем переводе немного изменен смысл каждой из строк, или они переставлены местами. Тексты можно прочесть здесь: en.wikipedia.org/wiki/One_for_Sorrow_(nursery_rhyme) Я взяла версию F
*10. Доктор перечисляет очень похожие сладости. Последнее -Tunnock's Tea Cake (en.wikipedia.org/wiki/Tunnock%27s_teacake#Teaca...), крембо – похожее на него израильское блюдо (ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D1%80%D0%B5%D0%BC%...)
Пистолет и галлюцинации – просто фантастическое сочетание! Иного и не пожелаешь. Надо было наведаться на Онейрос гораздо, гораздо раньше – бормочет Доктор себе под нос. Неизвестность – штука восхитительная. Неосведомлённость – с точностью до наоборот. Осторожнее, в особенно тяжелых случаях неосведомленность приводит к смерти. Доктор переходит с быстрого шага на бег и полушепотом зовет Мэл. Меньше всего ему сейчас хочется наткнуться на колонистов. Галлюцинации и пушки – нет-нет-нет!
Крови становится все больше, кое-где металлические панели уже начинают отваливаться от стены под напором текущей жидкости. У нее нет ни вкуса, ни запаха, и от этого гораздо сложнее понять, когда следует бежать без оглядки.
Доктор достает из кармана датчик, пропеллер крутится, огоньки мигают, и уровень криптона, ксенона и бог знает еще каких элементов значительно превышает норму.
В голове его тысяча мыслей, видений, воспоминаний, и с каждым разом отмахиваться от них становится все тяжелее. Доктор прекрасно сознает свои страхи, но от этого избавиться от них не легче. Он может лишь убеждать себя, что все происходит не взаправду, но земля от этого не перестает гореть, а его враги не перестают довольно хохотать. Ладно, хохочет один Мастер. Он всегда был склонен к пустому позерству, броским костюмам и пафосным речам.
Уж кто бы говорил, милый.
Доктор отмахивается от этого голоса. Тысячу лет не слышал, и столько бы еще не слышать.
Доктор бежит, пытаясь сообразить, где в хитросплетении коридоров потерял Мэл. Давно он не терял их, своих спутников. Он не часто теряет их. Доктор! – возмущенный голос Сары звучит в ушах. Хорошо, хорошо. Довольно часто. Но почти никогда… летально. Доктор! – голос Тиган ломается.
Их нет рядом. Никого из них. Сейчас они – тени прошлого, порождения ядовитых испарений. Фантазии. Гораздо важнее найти и вытащить отсюда живым реального человека. Живым, целым и невредимым.
Доктор находит Мэл, лежащей на полу. Лицо ее перемазано в крови, крови онейров, по счастью, а не ее собственной. Он с трудом поднимает женщину, безвольную и такую тяжелую, и встряхивает. Голова перекатывается, волосы пышным облаком накрывают лицо, искаженной сотней разных гримас одновременно.
- Поднимайся! Нельзя здесь оставаться! Мэл, поднимайся! Пожалуйста, приди в себя! Мэл, о Мэл!
Наконец она открывает глаза, смотрит на него недоуменно, взгляд ее медленно фокусируется.
- Я…
Доктор прижимает Мэл к себе, но она отстраняется, встревоженно смотрит на него. На лице ее написаны все ее грёзы и кошмары. Доктор не знает деталей, не может знать, но он прекрасно видит, как ужасны были эти сны. Одни причинили боль своей реалистичностью, другие – тем что не могут быть реальны.
- Мэл, послушай, - Доктор кладет руки ей на плечи и говорит со всей возможной убедительностью. - Что бы ты не видела, это был просто сон. Он мог быть очень-очень страшным, но это не более, чем шутки твоего подсознания. Твои собственные страхи. Что бы ты не увидела, не думай, что это происходит, или произойдет.
- Что видел ты? – спрашивает Мэл. Она пришла в себя достаточно для того, чтобы вновь отстраниться и нагнуться за своим репульсорным пистолетом.
Смерть. Прошлое. Ошибки. Потери. То, что уже не изменить. То, что уже не вернуть.
- Зефирки, - отвечает Доктор.
Мэл хохочет, согнувшись пополам. Хохочет то ли от злости, то ли от облегчения. Доктор берет ее за руку.
- Скорее! Здесь нельзя больше находиться.
Датчик показывает, что уровень ядовитых газов постепенно падает, но это пока не означает, что опасность миновала. Нужно раздобыть пару кислородных масок.
Маски! Баллоны! Те, кто ворвался в поселение колонистов, прекрасно знали, что происходит!
- Дженкинс, похоже, был не так уж и неправ.
- ГалаДримКорп? – уточняет Мэл и снимает пистолет с предохранителя. Одного выстрела достаточно, чтобы разнести полпланеты, если хорошо прицелиться. Отчего-то именно в эту минуту Доктора эта мысль успокаивает.
- ГалаДримКорп, - соглашается Доктор. – Настало время с ними познакомиться, как считаешь? Вызовем эвакуационный шаттл, а потом нанесем дружеский визит.
* * *
Буря на поверхности улеглась, но Доктор так красноречиво не смотрит на пищащий прибор в своих руках, что можно сказать с уверенностью: вот-вот она начнется снова. У Доктора настоящий талант не замечать очевидное.
Обстановка изменилась самым тревожным образом: за стеной поселения стоят два броневика армейского типа – списанные конечно, потому что на настоящие армейские броневики не лепят яркую эмблему в виде галактики Хоага*11. Ривер обращает внимание Доктора на автомобили, но конечно, он давно уже все видел. Впрочем, может и не видел. Доктор больше занят землей, припорошенной красной пылью. Лицо его меняется ежесекундно, он, присев на корточки, перетирает пыль в пальцах, потом выпрямляется и толкает Ривер в плечо.
- Скорее!
Радиотелеграф – единственная связь колонистов с орбитальной станцией – расположен в ратуше, том самом здании с часами. Блуждая в шахтах, они отошли от него достаточно далеко, а на улице теперь патрули. Ривер и Доктор едва успевают укрыться в узком проулке между домами, и мимо них проходят шестеро вооруженных солдат с нашивками ГалаДримКорп на стандартной униформе, также списанной с какого-то армейского склада. У всех шестерых надеты кислородные маски, а к рюкзаку пристегнут дополнительный кислородный баллон.
- Как я и думал. Они прекрасно знают, что здесь произошло.
- По-твоему они завели будильник? – спрашивает Ривер, проверяя свой пистолет. Все в порядке. Предохранитель снят, палец на курке. Заряд полон.
- Постарайся, пожалуйста, не палить во все подряд, - просит Доктор.
- Радиотелеграф там, - Ривер тычет пальцем в здание ратуши. – Мы здесь. Между нами куча до зубов вооруженных наемников. Доктор, я часто имею дело с наемниками. Иногда просто невозможно не выстрелить!
- Просто сдерживайся, ладно, - просит Доктор проникновенно. – Ты знаешь частоту орбитальной станции?
Ривер кивает.
- Тогда отправляйся и вызови их. Обрисуй ситуацию предельно….
- Они запаникуют, - обещает Ривер.
- Отлично. А я пока поговорю с ГалаДримКорп!
Прежде, чем Ривер успевает схватить его, Доктор стремительно вылетает из проулка и своим внезапным поведением ошарашивает патруль.
- Добрый день! Доктор! Добрый день! – радостно восклицает он в обыкновенной своей манере. – Очень приятно с вами встретиться. Не отведете ли вы меня к своему лидеру?
Реакция наемников ГалаДримКорп предсказуема: Доктора подхватывают с обеих сторон, а дуло винтовки уже в который раз за сегодня направлено прямо ему в лицо. Ривер не может отделаться от мысли, что именно этого он и добивался.
Ужас видений все еще силен, Ривер разрывается между мучительным желанием кинуться на выручку Доктору и пониманием, что именно сейчас это ему не нужно. У нее есть дела. Она здесь, чтобы спасти колонистов, а не из-за Доктора. Хотя, кого она обманывает? Все всегда происходит из-за Доктора, из-за детского желания впечатлить его и заслужить похвалу. Теперь уже Ривер злится, достаточно злится, чтобы развернуться и направиться к ратуше.
Доктор пытается поставить ее на ноги.
- Поднимайся, Ривер!
У него чужое лицо, но он все еще помнит ее имя. Сердце Ривер поет, оба ее сердца. Она так и не разобралась с их количеством, но сейчас их тысяча, и каждое поет на свой лад. Она всегда узнает его, каким бы ни было лицо. Но и он узнает ее, смотрит на нее с той же любовью. Ривер обнимает его, теперь-уже-совсем своего Доктора, притягивает к себе и целует со всей страстью, со всей жадностью. И Доктор отвечает ей. Доктор шепчет ее имя, и на языке остается сладость.
Ривер спускает с его плеч бархатный сюртук, медленно, по четверти дюйма, наслаждаясь каждым мгновением. Пальцы ее скользят по пуговицам жилета, расстегивают одну за другой. Затем наступает черед рубашки. Такие маленькие, такие старомодные пуговицы. Такой старомодный Доктор.
Он тоже не остается в стороне, его изящные, подвижные, ловкие, умелые руки оглаживают ее плечи, спину, шею, и куда ловчее справляются с застежками. Ривер дает себе слово никогда больше не надевать одежду на молнии. Никакой интриги. И она хихикает довольно, но смешок этот тонет в поцелуе и исчезает, растворяется в крови. Они целуются уже целую вечность, и Доктор нежен как никогда. Доктор принадлежит ей – теперь полностью. Она шепчет его имя, касаясь губами уха, и он в ответ говорит: да, любимая.
Да, любимая.
Да, любимая.
Ривер растворяется в его любви, тает, шепчет от восторга, потому что ей слишком хорошо, чтобы кричать. Кожа ее раскаляется. Она рассыпается миллионом звезд, и видит перед собой теперь только его глаза, голубые, или зеленые, или серые, или любые другие – не важно. Он весь – ее.
Доктор, - шепчет Ривер. – Доктор! Доктордоктордоктор.
И шепчет его имя, такое простое, такое сложное. Такое… его.
Да, любимая, - соглашается Доктор.
Да, любимая.
Навсег-да, любимая.
* * *
- Поднимайся! Нельзя здесь оставаться!
Нега стекает с нее, как вода, высыхает, как вода в жаркий день. Ривер с трудом держится на ногах. Солнце слепит ей глаза, когда она смотрит вперед. Но постепенно сияние его становится приглушенным, таким спокойным, и Ривер видит дом. Уютный коттедж, тонущий в цветах. Синяя дверь. Качели под старым дубом все еще раскачиваются, только что оставленные умчавшейся с подругами девочкой. Из кленовой рощи за домом доносятся детские голоса: Раз – веселье, два- тоска, три – братишка, четыре – сестра*9.
- Ты так и будешь стоять на пороге, дорогая? – кричит мама.
Она смешная, рыжая, и в этом розовом, в цветочек, переднике смотрится немного нелепо. И от нее пахнет ежевичным пирогом, яблоками и старомодными духами. Ривер приходится напоминать себе, что не стоит критиковать родителей. Даже если это очень старомодные духи, и они пахнут временем.
- Мужчины в саду, - говорит мама с улыбкой, стискивая Ривер в объятьях. – Вечно вы приходите по отдельности.
Ривер следует за матерью через дом, такой аккуратный, такой уютный, и рассматривает блики солнца на рыжих маминых волосах. Так хочется обнять ее снова, такую молодую, такую родную, уткнуться носом в медный затылок и вдыхать дурацкий запах духов, яблок и горячего ежевичного пирога с мороженным.
В саду отец и Доктор уже сидят за столом и смеются над чем-то, и Ривер замирает на мгновение, любуясь смеющимся мужем. Нежность затапливает ее, но мама уже подталкивает в спину и всовывает в руки поднос с чайником и фарфоровыми чашками.
Пять – монеты, шесть – добро, семь – с секретом повезло, - кричать дети в кленовой роще.
Ривер, когда была ребенком, тоже любила эту считалочку. Она и сама начинает шевелить губами, подсчитывая кружащихся над кустами жимолости птиц. Восемь – желанье, девать – поцелуй, десять – сюрприз смотри не проворонь.
Они пьют чай этим теплым летним вечером, смотря как солнце постепенно скатывается за горы, и Доктор вспоминает всевозможные закаты, которые ему довелось видеть. Зеленые закаты, синие закаты, фиолетовые закаты, золотые закаты, серебряные закаты, закаты всех цветов радуги. А Ривер просто держит его за руку.
Одиннадцать – на здоровье, двенадцать – на богатство…
Тринадцать – с дьяволом придется обниматься.
* * *
- Под-ни-май-ся!
Доктор злится, и теряет терпение, и клубничный джем превращается на губах в терпкую кровь. Ривер пытается встать, удержаться, но ноги ее скользят, а руки все-время промахиваются мимо стены. А Доктор уже ушел, ушел прочь от нее, и Ривер силится рассмотреть того, кто идет рядом.
Всегда есть кто-то рядом с ним, кто-то молодой, кто-то любопытный. Кто-то, кому можно показать чудеса вселенной и продемонстрировать свой тонкий ум. Кто-то, кто не брюзжит, не заставляет его мчаться по первому зову, не водит ТАРДИС лучше и не знает что-то – хоть что-то – лучше него.
Доктор всегда уходит.
Ривер уходит первой только потому, что не хочет быть брошенной. Потому что это невероятно больно, когда Доктор оставляет тебя в стороне и уходит. И ТАРДИС растворяется в воздухе. Он может просто забыть, потерять тебя. Ривер никогда не позволит ему это сделать, но единственное, что она может – уйти первой.
Она состарится. Скоро. У нее нет, больше нет его чудесной возможности менять лица. Она никогда больше не изменится, никогда больше не помолодеет. Она состарится, она перестанет быть той Ривер, которую он привык видеть.
Доктор не любит финалы, даже если они счастливые.
На глаза наворачиваются слезы, но Ривер запрещает себе плакать. Она вытирает лицо тыльной стороной ладони. Оно горит почему-то, как от пощечины. Ривер прикусывает губу, но чей-то палец вдруг проводит по ней, стремительно, смазывая липкую, безвкусную жидкость. К губам прижимается платок, от него пахнет жимолостью и временем. Особенный запах, который можно почувствовать только в ТАРДИС.
- Мэл, пожалуйста, приди в себя! – говорит Доктор.
Он держит ее в объятьях, бережно, осторожно, еще-не-ее Доктор, и взгляд его встревожен. Ривер моргает, пытается смахнуть с ресниц плохой сон, и Доктор улыбается и, к сожалению, отпускает ее.
Все сон, просто сон. Плохой сон, сладкий сон, грустный сон, снова плохой сон. Сон и ничего более.
- Я…
- Надышалась, похоже, - заканчивает за нее Доктор.
Я что-нибудь говорила? – так и не произносит Ривер. Кружится голова, ее тошнит. Хуже было, наверное, только в тот день, когда она убивала Доктора.
Доктор снова берет ее за плечи и слегка встряхивает, заставляя смотреть ему прямо в глаза.
- Мэл, послушай. Что бы ты не видела, это был просто сон. Он мог быть очень-очень страшным, но это не более, чем шутки твоего подсознания. Твои собственные страхи. Что бы ты не увидела, не думай, что это происходит, или произойдет.
Ривер знает это не хуже Доктора. И она прекрасно знает свои собственные страхи и желания, она не нуждается в напоминаниях, от Доктора ли, или от своего – ха! – подсознания.
- Что видел ты? – спрашивает она, заставляя себя отстраниться. Репульсорный пистолет валяется на полу коридора, и приходится за ним нагнуться, а потом пережидать приступ головокружения и тошноты.
- Зефирки, - отвечает Доктор, с тревогой глядя на нее, и едва ли не бросаясь на помощь.
- Зефирки?!
- Да. Целый сундук чудесных зефирок. Зефир, маршмеллоу, крэмбо, пастила, танноковские пирожные к чаю*10, - Доктор продолжает смотреть на нее с тревогой.
- Зефирки?! – и Ривер, сама того не желая, начинает смеяться. – Ну да, зефирки!
-------------------
*9. Здесь и далее традиционный английский детский стишок, который по первой строке называют обычно One for Sorrow; в нем подсчитываются сороки. В моем переводе немного изменен смысл каждой из строк, или они переставлены местами. Тексты можно прочесть здесь: en.wikipedia.org/wiki/One_for_Sorrow_(nursery_rhyme) Я взяла версию F
*10. Доктор перечисляет очень похожие сладости. Последнее -Tunnock's Tea Cake (en.wikipedia.org/wiki/Tunnock%27s_teacake#Teaca...), крембо – похожее на него израильское блюдо (ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D1%80%D0%B5%D0%BC%...)
Глава 6
Пистолет и галлюцинации – просто фантастическое сочетание! Иного и не пожелаешь. Надо было наведаться на Онейрос гораздо, гораздо раньше – бормочет Доктор себе под нос. Неизвестность – штука восхитительная. Неосведомлённость – с точностью до наоборот. Осторожнее, в особенно тяжелых случаях неосведомленность приводит к смерти. Доктор переходит с быстрого шага на бег и полушепотом зовет Мэл. Меньше всего ему сейчас хочется наткнуться на колонистов. Галлюцинации и пушки – нет-нет-нет!
Крови становится все больше, кое-где металлические панели уже начинают отваливаться от стены под напором текущей жидкости. У нее нет ни вкуса, ни запаха, и от этого гораздо сложнее понять, когда следует бежать без оглядки.
Доктор достает из кармана датчик, пропеллер крутится, огоньки мигают, и уровень криптона, ксенона и бог знает еще каких элементов значительно превышает норму.
В голове его тысяча мыслей, видений, воспоминаний, и с каждым разом отмахиваться от них становится все тяжелее. Доктор прекрасно сознает свои страхи, но от этого избавиться от них не легче. Он может лишь убеждать себя, что все происходит не взаправду, но земля от этого не перестает гореть, а его враги не перестают довольно хохотать. Ладно, хохочет один Мастер. Он всегда был склонен к пустому позерству, броским костюмам и пафосным речам.
Уж кто бы говорил, милый.
Доктор отмахивается от этого голоса. Тысячу лет не слышал, и столько бы еще не слышать.
Доктор бежит, пытаясь сообразить, где в хитросплетении коридоров потерял Мэл. Давно он не терял их, своих спутников. Он не часто теряет их. Доктор! – возмущенный голос Сары звучит в ушах. Хорошо, хорошо. Довольно часто. Но почти никогда… летально. Доктор! – голос Тиган ломается.
Их нет рядом. Никого из них. Сейчас они – тени прошлого, порождения ядовитых испарений. Фантазии. Гораздо важнее найти и вытащить отсюда живым реального человека. Живым, целым и невредимым.
Доктор находит Мэл, лежащей на полу. Лицо ее перемазано в крови, крови онейров, по счастью, а не ее собственной. Он с трудом поднимает женщину, безвольную и такую тяжелую, и встряхивает. Голова перекатывается, волосы пышным облаком накрывают лицо, искаженной сотней разных гримас одновременно.
- Поднимайся! Нельзя здесь оставаться! Мэл, поднимайся! Пожалуйста, приди в себя! Мэл, о Мэл!
Наконец она открывает глаза, смотрит на него недоуменно, взгляд ее медленно фокусируется.
- Я…
Доктор прижимает Мэл к себе, но она отстраняется, встревоженно смотрит на него. На лице ее написаны все ее грёзы и кошмары. Доктор не знает деталей, не может знать, но он прекрасно видит, как ужасны были эти сны. Одни причинили боль своей реалистичностью, другие – тем что не могут быть реальны.
- Мэл, послушай, - Доктор кладет руки ей на плечи и говорит со всей возможной убедительностью. - Что бы ты не видела, это был просто сон. Он мог быть очень-очень страшным, но это не более, чем шутки твоего подсознания. Твои собственные страхи. Что бы ты не увидела, не думай, что это происходит, или произойдет.
- Что видел ты? – спрашивает Мэл. Она пришла в себя достаточно для того, чтобы вновь отстраниться и нагнуться за своим репульсорным пистолетом.
Смерть. Прошлое. Ошибки. Потери. То, что уже не изменить. То, что уже не вернуть.
- Зефирки, - отвечает Доктор.
Мэл хохочет, согнувшись пополам. Хохочет то ли от злости, то ли от облегчения. Доктор берет ее за руку.
- Скорее! Здесь нельзя больше находиться.
Датчик показывает, что уровень ядовитых газов постепенно падает, но это пока не означает, что опасность миновала. Нужно раздобыть пару кислородных масок.
Маски! Баллоны! Те, кто ворвался в поселение колонистов, прекрасно знали, что происходит!
- Дженкинс, похоже, был не так уж и неправ.
- ГалаДримКорп? – уточняет Мэл и снимает пистолет с предохранителя. Одного выстрела достаточно, чтобы разнести полпланеты, если хорошо прицелиться. Отчего-то именно в эту минуту Доктора эта мысль успокаивает.
- ГалаДримКорп, - соглашается Доктор. – Настало время с ними познакомиться, как считаешь? Вызовем эвакуационный шаттл, а потом нанесем дружеский визит.
* * *
Буря на поверхности улеглась, но Доктор так красноречиво не смотрит на пищащий прибор в своих руках, что можно сказать с уверенностью: вот-вот она начнется снова. У Доктора настоящий талант не замечать очевидное.
Обстановка изменилась самым тревожным образом: за стеной поселения стоят два броневика армейского типа – списанные конечно, потому что на настоящие армейские броневики не лепят яркую эмблему в виде галактики Хоага*11. Ривер обращает внимание Доктора на автомобили, но конечно, он давно уже все видел. Впрочем, может и не видел. Доктор больше занят землей, припорошенной красной пылью. Лицо его меняется ежесекундно, он, присев на корточки, перетирает пыль в пальцах, потом выпрямляется и толкает Ривер в плечо.
- Скорее!
Радиотелеграф – единственная связь колонистов с орбитальной станцией – расположен в ратуше, том самом здании с часами. Блуждая в шахтах, они отошли от него достаточно далеко, а на улице теперь патрули. Ривер и Доктор едва успевают укрыться в узком проулке между домами, и мимо них проходят шестеро вооруженных солдат с нашивками ГалаДримКорп на стандартной униформе, также списанной с какого-то армейского склада. У всех шестерых надеты кислородные маски, а к рюкзаку пристегнут дополнительный кислородный баллон.
- Как я и думал. Они прекрасно знают, что здесь произошло.
- По-твоему они завели будильник? – спрашивает Ривер, проверяя свой пистолет. Все в порядке. Предохранитель снят, палец на курке. Заряд полон.
- Постарайся, пожалуйста, не палить во все подряд, - просит Доктор.
- Радиотелеграф там, - Ривер тычет пальцем в здание ратуши. – Мы здесь. Между нами куча до зубов вооруженных наемников. Доктор, я часто имею дело с наемниками. Иногда просто невозможно не выстрелить!
- Просто сдерживайся, ладно, - просит Доктор проникновенно. – Ты знаешь частоту орбитальной станции?
Ривер кивает.
- Тогда отправляйся и вызови их. Обрисуй ситуацию предельно….
- Они запаникуют, - обещает Ривер.
- Отлично. А я пока поговорю с ГалаДримКорп!
Прежде, чем Ривер успевает схватить его, Доктор стремительно вылетает из проулка и своим внезапным поведением ошарашивает патруль.
- Добрый день! Доктор! Добрый день! – радостно восклицает он в обыкновенной своей манере. – Очень приятно с вами встретиться. Не отведете ли вы меня к своему лидеру?
Реакция наемников ГалаДримКорп предсказуема: Доктора подхватывают с обеих сторон, а дуло винтовки уже в который раз за сегодня направлено прямо ему в лицо. Ривер не может отделаться от мысли, что именно этого он и добивался.
Ужас видений все еще силен, Ривер разрывается между мучительным желанием кинуться на выручку Доктору и пониманием, что именно сейчас это ему не нужно. У нее есть дела. Она здесь, чтобы спасти колонистов, а не из-за Доктора. Хотя, кого она обманывает? Все всегда происходит из-за Доктора, из-за детского желания впечатлить его и заслужить похвалу. Теперь уже Ривер злится, достаточно злится, чтобы развернуться и направиться к ратуше.
