Сначала раздухарилась изрядно подгулявшая компания, потом к веселью присоединилась полиция, а там и его позвали, потому как битой посудой и носами дело не обошлось, порезали городового, да и один из гуляк чуть богу душу не отдал, напоровшись брюхом на шальное перо.
Как будто не зря съездил, потому что и злодея нашёл, и орудие преступления, и мотив, и даже не сходя с места доказал, что счёты были давние. О случайности врать в суде, когда в кабацкой драке за нож хватаешься, вообще дело безнадёжное, но одно отношение судьи — если в горячке и от молодецкой дури, а совсем иное — умысел с прежними угрозами. Но времени на расспросы и сопоставления ушла прорва, нервы местные завсегдатаи потрепали, а сивушно-потливый дух накрепко набился в нос.
В управление сыскной полиции на Офицерскую Константин возвращался уже к утру, вконец охрипший, голодный, как бродячая псина, с ноющей головой, и от всего этого особенно злой.
Александр Александрович Шуховской, вот уже десять лет возглавлявший это славное учреждение, замордованного сыщика с докладом по ночным приключениям встретил с благодушным сочувствием, напоил дегтярно-крепким кофе, угостил сушками и пряниками, и только после начал расспрашивать. Он начинал службу с низов и состояние Хмарина понимал прекрасно.
«Своего» полицмейстера сыскари любили и уважали, называли Сан Санычем, иной раз — «наш» или «сам» со значительной, особенной интонацией, а то в порыве чувств и вовсе — батькой. За человеческое отношение, взять хотя бы вот эти пряники, за большой опыт и принципиальность, за справедливую строгость, наконец.
Скупой доклад Шуховской выслушал без лишних вопросов, похвалил отданные паре тамошних городовых распоряжения, касавшиеся поисков знакомых и родных несостоявшегося душегуба и его жертвы, чтобы подкрепить для следствия известные сведения.
Обсудили шайку дерзких грабителей, вот уже третий месяц орудующих в городе, во всех околотках от Обводного и до Мойки. К этим душегубам так или иначе приходил любой разговор. Резали ночами подгулявших хорошо одетых горожан, обирали до нитки и оставляли тела. Уже восемь трупов — и ни зацепочки. Ни единый агент слуха не принёс, ни у одного скупщика и ювелира ни вещички не мелькнуло. То ли свой кто-то скупал, кого ещё перехватить не успели, то ли прибирали до лучших времён. До сих пор толком даже не поняли, двое их или трое: несколько свидетелей видали тёмные фигуры, но показания расходились, да и преступники ли это были?
Пустой уже по большей части разговор — поди придумай или сообрази что-нибудь полезное с утра пораньше, да без новых зацепок, — прервал дребезг телефонного аппарата. Константин жестом спросил разрешения уйти, но Сан Саныч также жестом велел задержаться. Бросил несколько уточняющих вопросов, по содержанию которых у Хмарина возникло дурное предчувствие, черканул что-то карандашом на чистом листке бумаги.
— Костя, ты с ночи, конечно, но в твоей части убийство, — подтвердил мрачные догадки Сан Саныч. — Если совсем тяжко, я Милонова отправлю, но…
— Да уж не рассыплюсь, — махнул рукой Хмарин. — Где?
— Набережная Крюкова канала, у девятого дома на льду.
— Вот же… — ругнулся себе под нос Константин. — Не могли на другую сторону перейти?
Шуховской на это только улыбнулся, продолжил же по делу:
— Говорят, поножовщина, а больше ничего внятного. Ты уж разберись. Всё одно он давно мёрзлый, эксперт сразу ничего не скажет, но глянуть надо. Осмотришься — и домой поезжай, отдыхай. Мне оттуда позвонишь.
Одна радость была в таком месте обнаружения тела: ехать недалеко. В другой день Хмарин вообще бы пешком прошёлся, но сейчас лучше мотор взять, на нём и домой добираться сподручнее. Если, конечно, поножовщина окажется новым случаем разбоя и никакой подсказки не подвернётся, а то не видать ему сна до вечера.
Место здесь было тихое, даром что не окраина. Мостовая поверху паршивая, ухабистая, давно требующая ремонта, а лучшую петроградскую зимнюю дорогу, лёд канала, в этом году использовать не получалось. На одном конце поставили плавучий ресторан и не увезли, а пока тянулась тяжба с хозяином — уже лёд встал. На другой же стороне, на беду, катер неуклюже затонул, аккурат когда ледок начал схватываться, тоже поднять не успели. Его вздыбленная корма торчала сейчас изо льда, радуя окрестных мальчишек.
На набережной возвышался средней руки доходный дом, лавок и рестораций поблизости не виделось. Всё это умиротворение ни в коей мере не шло на пользу делу: едва ли найдутся свидетели, зато зевак набежало из ближних домов немало, вытоптали всё подчистую.
Любопытствующие выглядывали из окон ближайших домов, прохожие замедляли шаг и с любопытством косились, и только разношёрстный городской транспорт прокатывался мимо без остановок. Перегораживать улицу и гонять людей было уже поздно, так что Хмарин даже ругаться на служилых не стал. Оглядел зевак — обыкновенный набор петроградских лиц.
Старичок с трубкой, одетый в хорошую шинель, наверняка из жильцов дома, рядом с ним ещё несколько мужчин и низкая широкая баба в цветастом платке, которая бойко лузгала семечки и сквозь них порой принималась причитать «что деется, православные!». Она же и прикрикивала на вездесущих сорванцов. Те зыркали зло, но, кажется, боялись, хотя то и дело перевешивались через перила в сторонке. Особняком, спрятав нос в толстый серый платок, стояла ещё одна невысокая женщина в перешитой шинели.
Притрушенный снежком и посеребрённый изморозью труп случайно обнаружил дворник, когда подметал мостовую, решил сначала — пьяный. Приволок лестницу, спустился посмотреть — вдруг из жильцов его дома кто-то, и только вблизи сообразил, что уж больно легко господин одет для случайного выпивохи, в один только костюмчик, да ещё без обуви. Кликнул городового, тот — околоточного. Каждый считал своим долгом спуститься и посмотреть, и только последний разглядел две дырки на теле и догадался послать за сыскарём. И теперь все трое мерзляво перетаптывались с ноги на ногу у перил, над которыми торчала лестница.
— Медика вызвали? — спросил Хмарин, осмотревшись.
— Не извольте беспокоиться, ваше высокоблагородье, — заверил околоточный Веселов. — А вы что же, не посмотрите?
— Труп переворачивали? — проигнорировал он вопрос.
— Ну… Попытались... Вы извините, Константин Антонович, не сообразили мы как-то сразу, — повинился околоточный. — Подумали, что грешным делом спьяну повалился. Тут гулянка вечером была, жильцы жаловались часов в одиннадцать, так что вон Тёмкин вечером являлся, разгонял, за полночь только всё утихомирилось. Ну и подумали, что из тех кто-то кувырнулся. Или из саночек выпал. Да только не их это, мы уж выспросили, не было такого, а санки-то, я забыл, по каналу в этом году не бегают. По всему видать — господин приличный, хотя и без пашпорту. Денег при нём не было, а вон часы на цепочке и портсигар серебряный, но тут я уж сообразил, не хватал руками.
— А вы двое? — смерил Хмарин взглядом городового и дворника. Те переглянулись, замялись.
— Сигаретку вытащил, вашвышбродье, — сознался дворник. — Думал, хорошие папиросы будут, у этакого франта-то, а сигаретки самые препаршивые!
— Ясно. Ну держи, что с тобой делать, — вздохнул Константин и достал портсигар. Городовой отказался, а двое других охотно угостились.
— Вот ты говоришь, Веселов, попытался перевернуть. А что не вышло-то? — продолжил он, когда все закурили.
— Да знамо дело, он же скукоженный весь и ледяной, словно глыба, чуть что не звенит только. Даже одёжка колом стоит, смёрзлась, мороз-то лютый…
— Тебя Петровичем же звать, верно? — обратился Константин к дворнику.
— Точно так, вашвышбродь! — польщённо улыбнулся тот. — Все Петровичем кличут.
— Вот что, Петрович, ты так с ходу не отвечай, а вспомнить попробуй. Когда вниз лез, там были какие-то следы?
— Да рази ж упомнишь…
— Лестницу спускал. С первого раза ладно поставил? Воткнулась она в снег?
— Где там, он же слежавшийся весь! Я ж чего решил, что этот-то, болезный, живой, может, и пьяный, он вот так поверх и лежал, только чуть замело, и лицом в камни, сжался весь — не видать, что морда ужо синяя. Я ж и не сразу внимание-то обратил, что он не только без шинели, это ладно, так и без сапог ещё!
Воспоминания дворника прервал подкативший чёрный фургон с характерной эмблемой судебных медиков, остановившийся за пару саженей до их компании.
— Постарайся вспомнить, Петрович, это важно, — велел Константин и отправился встречать медика.
Подошёл аккурат к открывшейся двери и на мгновение замер остолбенело, не подняв взгляда выше ступенек, которые попирал маленький и откровенно женский сапожок с меховой опушкой. Встряхнулся, поднял глаза — как раз на затянутую в перчатку ладошку, протянутую царственным жестом, требовательно и молча.
Стоило бы возмутиться и уж точно — не стоило помогать, но эта мысль пришла Константину в голову слишком поздно. Нежданное явление уверенно опёрлось на его машинально предложенную руку, снизошло на мостовую, спрятало маленькие ладони в роскошной горностаевой муфте с хвостами.
Барышня была хорошенькой, словно куколка, и, как куколка, маленькая — по плечо Константину, под стать своим рукам. Каракулевая шубка в талию, шапочка меховая, сверху кружевной пуховый платок — хоть сейчас на рождественскую открытку. Лица толком не видать, но глаза тёмные и красивые брови вразлёт.
— Вы кто, сударыня? — опомнился наконец Хмарин.
— Вам, сударь, следовало бы назваться первому. — Куколка окинула взглядом — как рублём одарила. — Где труп?
— Внизу, — отозвался Константин, но тут же встряхнулся. — Барышня, сюда нельзя посторонним!
— Если вы посторонний, так и ступайте подальше, — отозвалась она и, обернувшись, бросила в тёмное нутро фургона. — Фима, ну где ты? Довольно копаться уже!
— Простите, Анна Ильинична, рукавица выпала, — вывалился из фургона мальчишка в треухе набекрень и с большим чемоданом в охапке. Ложкарёва Константин знал. — Здравствуйте, Константин Антонович! — Он протянул ладонь, которую Хмарин, всё ещё немало озадаченный, крепко пожал.
— Вы знакомы? — спросила барышня.
— Ну дык… А вы нет? — растерялся он. — Старший лейтенант Хмарин, сыскная полиция, он главный по Коломенской части.
— Странно, но нет, хотя и слыхала. — Анна Ильинична смерила полицейского новым взглядом. Константин едва успел перехватить себя в начале движения — рука против воли потянулась поправить шарф и застегнуть небрежно запахнутую шинель. — Идёмте.
Куколка уверенно зашагала к мнущейся у парапета троице, за ней поспешил Ложкарёв, на ходу пытаясь не упустить чемодан и натянуть рукавицы. Хмарин раздавил каблуком потухшую папиросу и замкнул процессию, тщетно пытаясь отыскать вежливые слова, которые все разом куда-то подевались.
— Доброе утро, господа, — бросила барышня, подошла к лестнице, перегнулась через перила. — А Платон Платоныч ещё в бой рвался! — заметила себе под нос. — Вот что, Фима. Ты давай полезай первым, я подам тебе чемодан и следом спущусь, тут невысоко. Удержишь?
— Да что вы, Анна Ильинична! Да я сам…
— Позвольте, барышня, мне? — приосанился бодрым петушком Веселов. — Ну что вы ручки утруждать станете? Мы и этого бедолагу потом подымем, как вы закончите…
Куколка царственно кивнула и отступила в сторону, чтобы не мешать. Огляделась внимательно, снова перегнулась через перила.
Константин за всем этим наблюдал со стороны в некотором оцепенении, до сих пор не веря собственным глазам. Происходило нечто невероятное, ей-богу — безумное даже, и не сорвался он на эту… Анну Ильиничну, прости Господи, последним усилием терпения и благодаря присутствию Ложкарёва. Молодой, но знакомый паренёк уже показывал себя смышлёным и разумным, да и помянутого Платона Платоновича Хмарин прекрасно знал. Но всё же…
— Ты эту барышню знаешь, что ли? — спросил он наконец Веселова, когда нелепая парочка спустилась на лёд.
— Так знамо дело, она ж давно у судебных. Краля вон какая, из благородных, но вроде додельная. А вы нешто не знакомы?
— Титова? — наконец вспомнилась где-то мелькавшая фамилия.
— Она.
— Погоди, а ты не в курсе, она нашему Титову не родственница? — сообразил Хмарин.
— Точно так, сестра родная!
Вопрос, откуда околоточный надзиратель всё это знает, Константин задавать не стал, вместо этого перемахнул ограждение и проворно спустился на снег вместе с собственным рабочим чемоданчиком. Чужие уверения помогли смолчать и не устраивать свару, но оставлять барышню без присмотра не стоило, не ровён час наворотит чего.
Перила и лестницу в своей тяжёлой шубке она, однако, одолела весьма проворно.
— Труп двигали? — с ходу начала Титова, осмотревшись.
— Говорят, пытались, но не смогли, — сдержал Хмарин рвущуюся с языка колкость.
Куколка бросила непонятный взгляд наверх, на перегнувшихся через перила любопытствующих, и едва заметно поджала губы.
— А место осмотрели? — придирчиво уточнила она. — Я могу заняться трупом?
— Занимайтесь трупом, — поморщился Константин и нехотя достал планшет с подколотым печатным бланком. — Тёмкин, найдите там второго понятого. Петрович, читать умеешь?
— А то, вашвышбродь, а как же! — бодро отозвался дворник.
— Вы не станете фиксировать следы? — Титова строго уставилась на сыщика.
— Барышня, я вас учу с трупом работать? — всё-таки огрызнулся Хмарин.
Он и так видел, что следы тут искать — гиблое дело. Мороз ударил недавно и вдруг, до того была оттепель, и канал покрывали дубовые мелкие заструги с коркой наста, на которых хоть лезгинку пляши — не поцарапаешь. А всё, что могло быть вблизи тела и наверху, — три человека смахнули уже не раз. В стороне, это он отметил, следов не было — то ли не отходил никто от трупа, то ли снежный покров виноват. Одна надежда на кровь, раз поножовщина — должно хоть что-то попасться, но и той вокруг трупа не видать. Перила осмотреть, так это не к спеху.
— Как знаете. Протокол вы составите? — ещё холоднее проговорила она.
— Диктуйте, — коротко глянув на компанию наверху, разрешил Константин. По уму бы кого другого припрячь к этому делу, но лучше держать барышню под присмотром.
— Тело расположено в аршине от стенки канала, к ней лицом, на левом боку. Ноги согнуты, левая рука подогнута под тело, правая свободно согнута...
По мере диктовки Константин нехотя признал, что хотя барышня имеет весьма несерьёзный вид и больше к месту смотрелась бы в парке с кавалером под ручку, но и тут оказалась не случайно, опыт чувствовался. Постараешься — не подкопаешься, а Хмарин отчего-то с каждой минутой всё сильнее хотел на чём-то эту девицу поймать. Но пока не выходило, и он молча записывал, порой дыша теплом на зябнущие пальцы. Холод Константин переносил куда лучше, чем жару, но всё имеет пределы.
Когда дело дошло до измерения температуры трупа, миловидная барышня, помянув Бурмана и его метод (Хмарин аккуратно записал), с прежней невозмутимостью прокомментировала произведённый надрез на брюках и кальсонах для постановки градусника ректально. Хмарин и такое видывал, и куда худшее, но всё-таки гримасы недовольства не сдержал и в мыслях поддержал ахнувшего что-то про срам дворника.
Кой чёрт понёс эту барышню в медицину, хотел бы он знать, да ещё в судебную? Детей бы нянчила, щи варила да картины вышивала, её ручкам оно куда больше в масть.
Как будто не зря съездил, потому что и злодея нашёл, и орудие преступления, и мотив, и даже не сходя с места доказал, что счёты были давние. О случайности врать в суде, когда в кабацкой драке за нож хватаешься, вообще дело безнадёжное, но одно отношение судьи — если в горячке и от молодецкой дури, а совсем иное — умысел с прежними угрозами. Но времени на расспросы и сопоставления ушла прорва, нервы местные завсегдатаи потрепали, а сивушно-потливый дух накрепко набился в нос.
В управление сыскной полиции на Офицерскую Константин возвращался уже к утру, вконец охрипший, голодный, как бродячая псина, с ноющей головой, и от всего этого особенно злой.
Александр Александрович Шуховской, вот уже десять лет возглавлявший это славное учреждение, замордованного сыщика с докладом по ночным приключениям встретил с благодушным сочувствием, напоил дегтярно-крепким кофе, угостил сушками и пряниками, и только после начал расспрашивать. Он начинал службу с низов и состояние Хмарина понимал прекрасно.
«Своего» полицмейстера сыскари любили и уважали, называли Сан Санычем, иной раз — «наш» или «сам» со значительной, особенной интонацией, а то в порыве чувств и вовсе — батькой. За человеческое отношение, взять хотя бы вот эти пряники, за большой опыт и принципиальность, за справедливую строгость, наконец.
Скупой доклад Шуховской выслушал без лишних вопросов, похвалил отданные паре тамошних городовых распоряжения, касавшиеся поисков знакомых и родных несостоявшегося душегуба и его жертвы, чтобы подкрепить для следствия известные сведения.
Обсудили шайку дерзких грабителей, вот уже третий месяц орудующих в городе, во всех околотках от Обводного и до Мойки. К этим душегубам так или иначе приходил любой разговор. Резали ночами подгулявших хорошо одетых горожан, обирали до нитки и оставляли тела. Уже восемь трупов — и ни зацепочки. Ни единый агент слуха не принёс, ни у одного скупщика и ювелира ни вещички не мелькнуло. То ли свой кто-то скупал, кого ещё перехватить не успели, то ли прибирали до лучших времён. До сих пор толком даже не поняли, двое их или трое: несколько свидетелей видали тёмные фигуры, но показания расходились, да и преступники ли это были?
Пустой уже по большей части разговор — поди придумай или сообрази что-нибудь полезное с утра пораньше, да без новых зацепок, — прервал дребезг телефонного аппарата. Константин жестом спросил разрешения уйти, но Сан Саныч также жестом велел задержаться. Бросил несколько уточняющих вопросов, по содержанию которых у Хмарина возникло дурное предчувствие, черканул что-то карандашом на чистом листке бумаги.
— Костя, ты с ночи, конечно, но в твоей части убийство, — подтвердил мрачные догадки Сан Саныч. — Если совсем тяжко, я Милонова отправлю, но…
— Да уж не рассыплюсь, — махнул рукой Хмарин. — Где?
— Набережная Крюкова канала, у девятого дома на льду.
— Вот же… — ругнулся себе под нос Константин. — Не могли на другую сторону перейти?
Шуховской на это только улыбнулся, продолжил же по делу:
— Говорят, поножовщина, а больше ничего внятного. Ты уж разберись. Всё одно он давно мёрзлый, эксперт сразу ничего не скажет, но глянуть надо. Осмотришься — и домой поезжай, отдыхай. Мне оттуда позвонишь.
Одна радость была в таком месте обнаружения тела: ехать недалеко. В другой день Хмарин вообще бы пешком прошёлся, но сейчас лучше мотор взять, на нём и домой добираться сподручнее. Если, конечно, поножовщина окажется новым случаем разбоя и никакой подсказки не подвернётся, а то не видать ему сна до вечера.
Место здесь было тихое, даром что не окраина. Мостовая поверху паршивая, ухабистая, давно требующая ремонта, а лучшую петроградскую зимнюю дорогу, лёд канала, в этом году использовать не получалось. На одном конце поставили плавучий ресторан и не увезли, а пока тянулась тяжба с хозяином — уже лёд встал. На другой же стороне, на беду, катер неуклюже затонул, аккурат когда ледок начал схватываться, тоже поднять не успели. Его вздыбленная корма торчала сейчас изо льда, радуя окрестных мальчишек.
На набережной возвышался средней руки доходный дом, лавок и рестораций поблизости не виделось. Всё это умиротворение ни в коей мере не шло на пользу делу: едва ли найдутся свидетели, зато зевак набежало из ближних домов немало, вытоптали всё подчистую.
Любопытствующие выглядывали из окон ближайших домов, прохожие замедляли шаг и с любопытством косились, и только разношёрстный городской транспорт прокатывался мимо без остановок. Перегораживать улицу и гонять людей было уже поздно, так что Хмарин даже ругаться на служилых не стал. Оглядел зевак — обыкновенный набор петроградских лиц.
Старичок с трубкой, одетый в хорошую шинель, наверняка из жильцов дома, рядом с ним ещё несколько мужчин и низкая широкая баба в цветастом платке, которая бойко лузгала семечки и сквозь них порой принималась причитать «что деется, православные!». Она же и прикрикивала на вездесущих сорванцов. Те зыркали зло, но, кажется, боялись, хотя то и дело перевешивались через перила в сторонке. Особняком, спрятав нос в толстый серый платок, стояла ещё одна невысокая женщина в перешитой шинели.
Притрушенный снежком и посеребрённый изморозью труп случайно обнаружил дворник, когда подметал мостовую, решил сначала — пьяный. Приволок лестницу, спустился посмотреть — вдруг из жильцов его дома кто-то, и только вблизи сообразил, что уж больно легко господин одет для случайного выпивохи, в один только костюмчик, да ещё без обуви. Кликнул городового, тот — околоточного. Каждый считал своим долгом спуститься и посмотреть, и только последний разглядел две дырки на теле и догадался послать за сыскарём. И теперь все трое мерзляво перетаптывались с ноги на ногу у перил, над которыми торчала лестница.
— Медика вызвали? — спросил Хмарин, осмотревшись.
— Не извольте беспокоиться, ваше высокоблагородье, — заверил околоточный Веселов. — А вы что же, не посмотрите?
— Труп переворачивали? — проигнорировал он вопрос.
— Ну… Попытались... Вы извините, Константин Антонович, не сообразили мы как-то сразу, — повинился околоточный. — Подумали, что грешным делом спьяну повалился. Тут гулянка вечером была, жильцы жаловались часов в одиннадцать, так что вон Тёмкин вечером являлся, разгонял, за полночь только всё утихомирилось. Ну и подумали, что из тех кто-то кувырнулся. Или из саночек выпал. Да только не их это, мы уж выспросили, не было такого, а санки-то, я забыл, по каналу в этом году не бегают. По всему видать — господин приличный, хотя и без пашпорту. Денег при нём не было, а вон часы на цепочке и портсигар серебряный, но тут я уж сообразил, не хватал руками.
— А вы двое? — смерил Хмарин взглядом городового и дворника. Те переглянулись, замялись.
— Сигаретку вытащил, вашвышбродье, — сознался дворник. — Думал, хорошие папиросы будут, у этакого франта-то, а сигаретки самые препаршивые!
— Ясно. Ну держи, что с тобой делать, — вздохнул Константин и достал портсигар. Городовой отказался, а двое других охотно угостились.
— Вот ты говоришь, Веселов, попытался перевернуть. А что не вышло-то? — продолжил он, когда все закурили.
— Да знамо дело, он же скукоженный весь и ледяной, словно глыба, чуть что не звенит только. Даже одёжка колом стоит, смёрзлась, мороз-то лютый…
— Тебя Петровичем же звать, верно? — обратился Константин к дворнику.
— Точно так, вашвышбродь! — польщённо улыбнулся тот. — Все Петровичем кличут.
— Вот что, Петрович, ты так с ходу не отвечай, а вспомнить попробуй. Когда вниз лез, там были какие-то следы?
— Да рази ж упомнишь…
— Лестницу спускал. С первого раза ладно поставил? Воткнулась она в снег?
— Где там, он же слежавшийся весь! Я ж чего решил, что этот-то, болезный, живой, может, и пьяный, он вот так поверх и лежал, только чуть замело, и лицом в камни, сжался весь — не видать, что морда ужо синяя. Я ж и не сразу внимание-то обратил, что он не только без шинели, это ладно, так и без сапог ещё!
Воспоминания дворника прервал подкативший чёрный фургон с характерной эмблемой судебных медиков, остановившийся за пару саженей до их компании.
— Постарайся вспомнить, Петрович, это важно, — велел Константин и отправился встречать медика.
Подошёл аккурат к открывшейся двери и на мгновение замер остолбенело, не подняв взгляда выше ступенек, которые попирал маленький и откровенно женский сапожок с меховой опушкой. Встряхнулся, поднял глаза — как раз на затянутую в перчатку ладошку, протянутую царственным жестом, требовательно и молча.
Стоило бы возмутиться и уж точно — не стоило помогать, но эта мысль пришла Константину в голову слишком поздно. Нежданное явление уверенно опёрлось на его машинально предложенную руку, снизошло на мостовую, спрятало маленькие ладони в роскошной горностаевой муфте с хвостами.
Барышня была хорошенькой, словно куколка, и, как куколка, маленькая — по плечо Константину, под стать своим рукам. Каракулевая шубка в талию, шапочка меховая, сверху кружевной пуховый платок — хоть сейчас на рождественскую открытку. Лица толком не видать, но глаза тёмные и красивые брови вразлёт.
— Вы кто, сударыня? — опомнился наконец Хмарин.
— Вам, сударь, следовало бы назваться первому. — Куколка окинула взглядом — как рублём одарила. — Где труп?
— Внизу, — отозвался Константин, но тут же встряхнулся. — Барышня, сюда нельзя посторонним!
— Если вы посторонний, так и ступайте подальше, — отозвалась она и, обернувшись, бросила в тёмное нутро фургона. — Фима, ну где ты? Довольно копаться уже!
— Простите, Анна Ильинична, рукавица выпала, — вывалился из фургона мальчишка в треухе набекрень и с большим чемоданом в охапке. Ложкарёва Константин знал. — Здравствуйте, Константин Антонович! — Он протянул ладонь, которую Хмарин, всё ещё немало озадаченный, крепко пожал.
— Вы знакомы? — спросила барышня.
— Ну дык… А вы нет? — растерялся он. — Старший лейтенант Хмарин, сыскная полиция, он главный по Коломенской части.
— Странно, но нет, хотя и слыхала. — Анна Ильинична смерила полицейского новым взглядом. Константин едва успел перехватить себя в начале движения — рука против воли потянулась поправить шарф и застегнуть небрежно запахнутую шинель. — Идёмте.
Куколка уверенно зашагала к мнущейся у парапета троице, за ней поспешил Ложкарёв, на ходу пытаясь не упустить чемодан и натянуть рукавицы. Хмарин раздавил каблуком потухшую папиросу и замкнул процессию, тщетно пытаясь отыскать вежливые слова, которые все разом куда-то подевались.
— Доброе утро, господа, — бросила барышня, подошла к лестнице, перегнулась через перила. — А Платон Платоныч ещё в бой рвался! — заметила себе под нос. — Вот что, Фима. Ты давай полезай первым, я подам тебе чемодан и следом спущусь, тут невысоко. Удержишь?
— Да что вы, Анна Ильинична! Да я сам…
— Позвольте, барышня, мне? — приосанился бодрым петушком Веселов. — Ну что вы ручки утруждать станете? Мы и этого бедолагу потом подымем, как вы закончите…
Куколка царственно кивнула и отступила в сторону, чтобы не мешать. Огляделась внимательно, снова перегнулась через перила.
Константин за всем этим наблюдал со стороны в некотором оцепенении, до сих пор не веря собственным глазам. Происходило нечто невероятное, ей-богу — безумное даже, и не сорвался он на эту… Анну Ильиничну, прости Господи, последним усилием терпения и благодаря присутствию Ложкарёва. Молодой, но знакомый паренёк уже показывал себя смышлёным и разумным, да и помянутого Платона Платоновича Хмарин прекрасно знал. Но всё же…
— Ты эту барышню знаешь, что ли? — спросил он наконец Веселова, когда нелепая парочка спустилась на лёд.
— Так знамо дело, она ж давно у судебных. Краля вон какая, из благородных, но вроде додельная. А вы нешто не знакомы?
— Титова? — наконец вспомнилась где-то мелькавшая фамилия.
— Она.
— Погоди, а ты не в курсе, она нашему Титову не родственница? — сообразил Хмарин.
— Точно так, сестра родная!
Вопрос, откуда околоточный надзиратель всё это знает, Константин задавать не стал, вместо этого перемахнул ограждение и проворно спустился на снег вместе с собственным рабочим чемоданчиком. Чужие уверения помогли смолчать и не устраивать свару, но оставлять барышню без присмотра не стоило, не ровён час наворотит чего.
Перила и лестницу в своей тяжёлой шубке она, однако, одолела весьма проворно.
— Труп двигали? — с ходу начала Титова, осмотревшись.
— Говорят, пытались, но не смогли, — сдержал Хмарин рвущуюся с языка колкость.
Куколка бросила непонятный взгляд наверх, на перегнувшихся через перила любопытствующих, и едва заметно поджала губы.
— А место осмотрели? — придирчиво уточнила она. — Я могу заняться трупом?
— Занимайтесь трупом, — поморщился Константин и нехотя достал планшет с подколотым печатным бланком. — Тёмкин, найдите там второго понятого. Петрович, читать умеешь?
— А то, вашвышбродь, а как же! — бодро отозвался дворник.
— Вы не станете фиксировать следы? — Титова строго уставилась на сыщика.
— Барышня, я вас учу с трупом работать? — всё-таки огрызнулся Хмарин.
Он и так видел, что следы тут искать — гиблое дело. Мороз ударил недавно и вдруг, до того была оттепель, и канал покрывали дубовые мелкие заструги с коркой наста, на которых хоть лезгинку пляши — не поцарапаешь. А всё, что могло быть вблизи тела и наверху, — три человека смахнули уже не раз. В стороне, это он отметил, следов не было — то ли не отходил никто от трупа, то ли снежный покров виноват. Одна надежда на кровь, раз поножовщина — должно хоть что-то попасться, но и той вокруг трупа не видать. Перила осмотреть, так это не к спеху.
— Как знаете. Протокол вы составите? — ещё холоднее проговорила она.
— Диктуйте, — коротко глянув на компанию наверху, разрешил Константин. По уму бы кого другого припрячь к этому делу, но лучше держать барышню под присмотром.
— Тело расположено в аршине от стенки канала, к ней лицом, на левом боку. Ноги согнуты, левая рука подогнута под тело, правая свободно согнута...
По мере диктовки Константин нехотя признал, что хотя барышня имеет весьма несерьёзный вид и больше к месту смотрелась бы в парке с кавалером под ручку, но и тут оказалась не случайно, опыт чувствовался. Постараешься — не подкопаешься, а Хмарин отчего-то с каждой минутой всё сильнее хотел на чём-то эту девицу поймать. Но пока не выходило, и он молча записывал, порой дыша теплом на зябнущие пальцы. Холод Константин переносил куда лучше, чем жару, но всё имеет пределы.
Когда дело дошло до измерения температуры трупа, миловидная барышня, помянув Бурмана и его метод (Хмарин аккуратно записал), с прежней невозмутимостью прокомментировала произведённый надрез на брюках и кальсонах для постановки градусника ректально. Хмарин и такое видывал, и куда худшее, но всё-таки гримасы недовольства не сдержал и в мыслях поддержал ахнувшего что-то про срам дворника.
Кой чёрт понёс эту барышню в медицину, хотел бы он знать, да ещё в судебную? Детей бы нянчила, щи варила да картины вышивала, её ручкам оно куда больше в масть.
