Да и удача начала отворачиваться слишком демонстративно, и игнорировать подобные намёки — последнее дело. Давно уже нет стремления доказать всему миру, что она сможет, какое подстёгивало поначалу, нет безысходности и нужды в деньгах, а теперь вот и азарта не осталось. Так есть ли смысл рисковать дальше?
Пора пожить для себя, решено. Осталось только вернуться домой...
Норк не вызвал у Чары симпатии с первого взгляда, начиная с собственно погоды, которой он встретил гостей из Ольбада, вынудив дирижабль садиться сквозь низкие тяжёлые тучи. Они укрыли город и все его окрестности толстым серым одеялом, лишь самую малость не цепляясь брюхом за вышки. К счастью, грозы не ожидалось, да и ветер был слабым, так что причалило воздушное судно без проблем.
Пассажиров и их вещи до вокзала довезли несколько автобусов, выкрашенных в угрюмый тёмно-зелёный — не чета радужным вагончикам в Беряне. Да и само здание воздушного вокзала Чарген не понравилось, всё по той же причине: слишком тускло и мрачно, и это впечатление не получалось списать на собственное плохое настроение.
Большое пустое пространство, похожее на железнодорожный дебаркадер — тёмный свод из чугунных арок, крытый чем-то серым. Через него спешили во всех направлениях люди, огромная прорва людей, и почему-то подавляющее их большинство тоже было серым. Серые плащи всех оттенков на женщинах, серые костюмы на мужчинах — каждый в отдельности был, наверное, не так уж плох, но всё вместе создавало давящую, тяжёлую атмосферу. Вкрапления коричневого, тёмно-синего и тёмно-зелёного совсем не спасали — окружающая серость, кажется, наползала на них туманом и стремилась подмять под себя.
Раздражали грязные цвета и суета, нервировали крики шмыгающих в толпе торговцев всякой мелочью. В Беряне такие тоже были, но они сидели в симпатичных маленьких будочках с вывесками вдоль стен вокзала, а не путались под ногами.
И дело было, конечно, не в возрасте, о котором говорил Ралевич: в тридцать четыре при её стиле жизни сложно оставаться ребёнком даже в глубине души. Может быть, в Чарген была слишком сильна горячая ромальская кровь, доставшаяся от отца, или для этого вполне хватило бы ольбадской, или примеси мадирской с материнской стороны — неважно. Но Чара искренне любила яркие цвета, и отчасти поэтому любила Беряну, и даже её жителей, несмотря ни на что.
А здесь… Даже в своём скромном светло-голубом плаще золотоволосая Цветана выделялась на фоне окружающих. И при необходимости смешаться с толпой ей тоже пришлось бы посереть. В прямом смысле.
Чара проводила тоскливым взглядом единственное попавшееся яркое пятно, женщину в апельсиново-оранжевом плаще. Та поймала её взгляд и, понимающе улыбнувшись, подмигнула. Тоже, наверное, ольбадка.
Стало немного легче, а потом они, наконец, выбрались наружу.
Воздушный порт, как и положено, находился в стороне от города, и вокруг большой площади раскинулись поля, обведённые кромкой леса. Тоже тёмные, кажущиеся сонными без солнца, но при взгляде на этот простор, на рассыпанное по одному из полей стадо бело-рыжих коров, Чара испытала облегчение. В жуткой пещере дебаркадера начало казаться, что цветов в мире попросту не осталось, и расхожее выражение «чтоб мне посереть» заиграло новыми, особенно жуткими красками.
— Павле! — привлёк внимание окрик, и к ним подбежал мужчина лет тридцати пяти. — Чуть тебя не пропустил. А это что за прелестный цветок? Позвольте вашу руку, мэм!
Чарген вопросительно посмотрела на мужа, на всякий случай сцепив ладони за спиной и не спеша что-то там позволять странному типу, даже не подумавшему назваться.
— Это мой племянник, Хован Живко, представитель «Северной короны» в Регидоне. Цветана — моя жена, — сказано всё это было с какими-то очень странными интонациями. Как будто Ралевич имел в виду совсем другое, и собеседник это другое понял.
Племянник расплылся в довольной улыбке и всё же припал к руке, дольше уклоняться от этого ритуала на её месте было бы странно и нелепо. Однако, к облегчению Чары, долго мусолить её ладонь мужчина не стал, да и губы у него оказались сухими и тёплыми, а не мерзко-скользкими, как успело нарисовать её подстёгнутое окружающей серостью воображение.
— Очень приятно, — с ласковой улыбкой соврала женщина.
Нельзя сказать, что новый знакомый сам по себе вызывал сильные отрицательные эмоции. Наоборот, на первый взгляд он показался гораздо более приятным человеком, чем Ралевич, и вполне мог оказаться таковым на самом деле. Дело опять было в муже и той истории, в которую он впутал Чрген. В дирижабле от этого удалось отвлечься, а теперь тревожные мысли одолели с новой силой. Артефактор явно продолжал тянуть Чару всё глубже, и та готова была видеть подтверждение этому даже там, где его не существовало.
Хован же... Мужчина как мужчина. Худощавый, среднего роста, с порывистыми и как будто немного нервными движениями. Лицо узкое, располагающе-никакое, глаза карие — типичный ольбадец. Чара решила, что из него получился бы прекрасный мошенник на доверии, причём безо всяких магических ухищрений, к каким приходилось прибегать ей самой: лицо приятное, но описать его словами не сможет даже опытный следователь, а к составленному по описанию портрету подойдёт пять ольбадцев из десяти и примерно каждый восьмой уроженец соседних провинций.
Одет он тоже был неброско, по местному обычаю. Чёрный костюм в тонкую белую полоску, в руке — чёрная шляпа с полями. Тёмные короткие волосы тщательно прилизаны, словно мокрые, и блестят. Пожалуй, Чарген больше всего не понравилась в нём именно причёска, какой щеголяли многие регидонцы вокруг: такое ощущение, что волосы грязные, засаленные. Непонятно, кому вообще такое может нравиться?!
— Павле, а у тебя есть брат или сестра? — спросила Чарген, когда они пошли к автомобилю.
— Нет. Хован — сын моего кузена, ты видела его на приёме.
— Прости, там было столько новых лиц, — покаялась женщина, хотя кузена вспомнила, они с Ралевичем были очень похожи.
Пока усаживались в машину — тоже чёрную, и Чара чувствовала, что скоро возненавидит этот цвет вместе со всеми оттенками серого, — Живко болтал о погоде и прочих пустяках. Рассказывал, куда стоит сходить в городе, и список на две трети состоял из ресторанов, баров и подобных заведений. Это показалось странным: вряд ли здесь не имелось других достопримечательностей, всё же столица, большой город. То ли Хован любил поесть, а то ли — выпить. Последнее вызывало сомнения, на пьяницу и кутилу он совсем не походил.
Живко устроился за рулём и, когда машина тронулась, обратился к Ралевичу на незнакомом Чаре языке. Видимо, на местном. Муж ответил легко — кажется, регидонский он знал отлично.
— А что он сказал? — любопытно захлопала глазами женщина.
— Не обращай внимания, цветочек, отдыхай и наслаждайся поездкой. Мы о работе, — отмахнулся артефактор.
Чарген едва не скрипнула зубами от досады. Ну почему его понесло именно сюда?! Она прекрасно знает пять основных языков Ольбада, ещё на нескольких умеет объясниться и способна понять суть сказанного. Но, как назло, совсем не те!
Регидонский произошёл от одного из малопопулярных теперь на континенте языков, на котором сейчас разговаривали в единственной провинции, Алвии, и то не во всей. Впрочем, даже знай она алавийский, это вряд ли помогло бы: насколько Чарген знала, за время независимого существования Регидона местный язык ушёл от прародителя достаточно далеко.
Но женщина всё равно пыталась прислушиваться и краем глаза следила за мимикой мужа. Вдруг удастся что-нибудь заметить и понять хотя бы так?
Увы, Чара улавливала только отдельные имена и слова, но картина не складывалась даже в общих чертах, и вскоре это занятие окончательно надоело.
Не получалось и наслаждаться поездкой, что советовал Ралевич. Когда поля оказались позади и машина въехала в Норк, вернулись мысли о серости и беспросветности этого угрюмого места. Что в нём нравилось Ралевичу, Чарген так и не поняла, и это только добавило неприязни к мужу.
Улицы оказались зажаты и похоронены между высоченных домов-небоскрёбов — квадратных, тёмных, таких же однотонных, как и местное население. Чарген не страдала клаустрофобией как таковой, но здесь явственно ощущала близость приступа, почти задыхалась, с тоской вспоминая поля возле воздушного порта.
Дома давили, они словно склонялись над копошащимися на улицах людьми. Казалось, ещё немного — и потянут длинные каменные руки, чтобы раздавить. Машин на улицах было огромное количество, все гудели, ползли еле-еле, и это лишь усугубляло неприятные впечатления.
Возненавидеть кого-то с самого момента знакомства Чаре ни разу не доводилось: она привыкла считать, что люди слишком сложные и разные, и при желании в каждом из них можно найти что-то хорошее. Даже в Ралевиче. Но вот искать хорошее в Норке ей совершенно не хотелось, и женщина понимала: с этим местом у неё именно она, ненависть с первого взгляда. Причём Чарген не удивилась бы взаимности этого чувства, город казался живым, и от этого ещё более неприятным.
В просторном зеркальном фойе явно недешёвого отеля, расположенного в одном из небоскрёбов и, кажется, занимавшего его целиком, опять стало легче. Чара не любила такой вот напыщенной, грубой роскоши — позолота, претенциозные хрустальные люстры в духе Исторического театра, багряные ковровые дорожки, предупредительные слуги в мундирах. Но после растекающейся за стенами серости глубокие, насыщенные цвета и блеск радовали глаз и дарили отдых.
Номер оказался больше её собственной квартиры, которую Чарген всегда считала очень просторной. Обстановка тоже впечатляла роскошью, но без такого обилия золота и хрусталя, как в холле, и на новом месте женщина осматривалась с облегчением. Дверь номера открывалась в пышную гостиную-столовую, оттуда можно было попасть ещё в одну гостиную, на этот раз совмещённую с гардеробной. Две двери по левой стороне вели в отдельные спальни, каждая со своей ванной, и Чара почти искренне возжелала расцеловать Ралевича за такой выбор. Справа дверь имелась всего одна и вела она в кабинет. Вновь посоветовав жене отдыхать, муж со своим родственником заперся именно там.
Чара попросила чаю и осталась во второй гостиной наблюдать, как немолодая горничная раскладывала их багаж. Конечно, с куда большим удовольствием и пользой она бы послушала, что происходит за закрытой дверью и о чём говорят мужчины, но увы, оставалось лишь терзаться догадками и делать вид, что ей это неинтересно.
Надолго гость не задержался, и буквально через несколько минут мужчины вышли в гостиную. Ралевич закрыл кабинет, заявил, что на некоторое время отлучится по делам «Северной короны», и опять посоветовал жене отдыхать. Та ласково оскалилась в ответ, желая супругу провалиться и не возвращаться больше никогда, а вслух — сладко пожелала хорошего дня, наступив на горло собственному желанию поинтересоваться, как всё происходящее сочетается в голове дражайшего супруга со «свадебным путешествием».
Горничная продолжала возиться с вещами, пытаться незаметно вскрыть при ней кабинет Чара не стала и как послушная жена начала отдыхать. В первую очередь — от мужа, для чего идеально подходила горячая ванна. Пока та наполнялась, женщина сидела на бортике, тоскливо глядя в окно и жалея, что не прихватила с собой никаких книг. И что Ралевич закрыл кабинет, и у неё пропадает такой чудесный предлог туда забраться.
Чарген безусловно понимала, что валяться в номере просто так — почти преступная трата времени, которое стоило бы посвятить выяснению деталей происходящего. Но она пока не имела представления, откуда начать, и это нервировало. Чужой незнакомый город, чужая речь, чужие люди вокруг и никого знакомого. А перед совершением любых решительных действий стоило успокоиться.
Получилось, и даже слишком: Чара банально задремала, пристроив голову на краю ванны. Наверное, сказались несколько напряжённых дней рядом с Ралевичем, когда ни на минуту не удавалось расслабиться.
Проснулась она в итоге от холода, вода успела остыть. Ругаясь сквозь стучащие зубы, схватилась за лейку душа и вынула пробку. Мытьё немного времени, потому что голову она мыть поленилась, благо на дирижабле проблемы с водой не было. И всё равно после душа Чарген почувствовала себя свежей, отдохнувшей и бодрой. Набросила халат, обернула голову полотенцем. Несколько секунд посмотрела в гардеробной на собственное расслабленное отражение и решила одеться. Вдруг муж вернётся уставшим? Не стоит соблазнять его собственной наготой и доступностью, глядишь, удастся этой ночью спокойно, без неприятных ощущений, выспаться.
Платье выбрала вполне подходящее к местным реалиям, тёмное: в чёрно-зелёную клетку, чуть ниже колен, прямое и с длинными рукавами, оживлённое только белым воротничком и манжетами. Волосы собрала в тугой узел и сама себе показалась похожей скорее на строгую учительницу, чем на неземное юное создание. Да, из образа она выбилась, но вполне могла сказать, что пыталась последовать местной моде, чтобы драгоценному Павле было рядом с нею не стыдно.
Только обуваться не стала, предоставленные гостиницей тапочки были хоть и велики, но всё равно гораздо уютнее туфель. После чего всерьёз задумалась, чем бы заняться теперь, и наконец заметила то, на что стоило обратить внимание с самого начала: дверь кабинета была слегка приоткрыта. Бесшумно проскользнув по паркету к двери, Чара насторожённо прислушалась. Неужели Ралевич уже вернулся?
— Павле? — тихо позвала она, взявшись за ручку.
Ответила тишина, и Чара решительно толкнула дверь.
Потянуло сквозняком, шторы надулись парусами, на безупречно чистом столе зашевелились листы в единственной тонкой и без того разворошённой стопке. Артефактора не было. Пришёл и ушёл?
Чарген, поминутно оглядываясь на вход, подошла к окну, которое при ближайшем рассмотрении оказалось дверью на небольшой балкон. Совсем неинтересный и неприятный, не вяжущийся с общим видом номера. Вид оттуда отрывался на стену соседнего здания, расположенного по ощущениям совсем близко, да и было на нём пусто и уныло, только жалась в углу одинокая урна с намертво въевшимися следами пепла. Чара припомнила, что про запрет курения в номерах их предупреждали в фойе.
Сбоку к балкону примыкала бесконечная пожарная лестница. Чарген представила себе спуск с нынешнего двадцать какого-то этажа, и от одной только мысли об этом закружилась голова. Захлопнув дверь, чтобы не просквозило после ванны, всё же на улице было свежо, женщина вернулась в комнату. Подошла к столу, с интересом заглянула в документы, лежащие в открытой папке, тонкой и безликой. Переложила пару листков и заинтересовалась ещё больше: это были какие-то схемы и вычисления, явно магической направленности.
Уж не тот ли артефакт, который красовался на её руке?..
Проглядев длинные сложные формулы и ни строчки в них не поняв, Чара тихо ругнулась сквозь зубы. Было бы у неё нормальное образование, всё это оказалось бы куда понятнее!
Впрочем, если бы у неё было нормальное образование, вряд ли она бы находилась здесь.
Потом в руку попался эскиз, подтвердивший догадку: на нём был набросок того браслета, который «подарил» ей муж.
Пора пожить для себя, решено. Осталось только вернуться домой...
Прода от 10.11.2020 18:33
Норк не вызвал у Чары симпатии с первого взгляда, начиная с собственно погоды, которой он встретил гостей из Ольбада, вынудив дирижабль садиться сквозь низкие тяжёлые тучи. Они укрыли город и все его окрестности толстым серым одеялом, лишь самую малость не цепляясь брюхом за вышки. К счастью, грозы не ожидалось, да и ветер был слабым, так что причалило воздушное судно без проблем.
Пассажиров и их вещи до вокзала довезли несколько автобусов, выкрашенных в угрюмый тёмно-зелёный — не чета радужным вагончикам в Беряне. Да и само здание воздушного вокзала Чарген не понравилось, всё по той же причине: слишком тускло и мрачно, и это впечатление не получалось списать на собственное плохое настроение.
Большое пустое пространство, похожее на железнодорожный дебаркадер — тёмный свод из чугунных арок, крытый чем-то серым. Через него спешили во всех направлениях люди, огромная прорва людей, и почему-то подавляющее их большинство тоже было серым. Серые плащи всех оттенков на женщинах, серые костюмы на мужчинах — каждый в отдельности был, наверное, не так уж плох, но всё вместе создавало давящую, тяжёлую атмосферу. Вкрапления коричневого, тёмно-синего и тёмно-зелёного совсем не спасали — окружающая серость, кажется, наползала на них туманом и стремилась подмять под себя.
Раздражали грязные цвета и суета, нервировали крики шмыгающих в толпе торговцев всякой мелочью. В Беряне такие тоже были, но они сидели в симпатичных маленьких будочках с вывесками вдоль стен вокзала, а не путались под ногами.
И дело было, конечно, не в возрасте, о котором говорил Ралевич: в тридцать четыре при её стиле жизни сложно оставаться ребёнком даже в глубине души. Может быть, в Чарген была слишком сильна горячая ромальская кровь, доставшаяся от отца, или для этого вполне хватило бы ольбадской, или примеси мадирской с материнской стороны — неважно. Но Чара искренне любила яркие цвета, и отчасти поэтому любила Беряну, и даже её жителей, несмотря ни на что.
А здесь… Даже в своём скромном светло-голубом плаще золотоволосая Цветана выделялась на фоне окружающих. И при необходимости смешаться с толпой ей тоже пришлось бы посереть. В прямом смысле.
Чара проводила тоскливым взглядом единственное попавшееся яркое пятно, женщину в апельсиново-оранжевом плаще. Та поймала её взгляд и, понимающе улыбнувшись, подмигнула. Тоже, наверное, ольбадка.
Стало немного легче, а потом они, наконец, выбрались наружу.
Воздушный порт, как и положено, находился в стороне от города, и вокруг большой площади раскинулись поля, обведённые кромкой леса. Тоже тёмные, кажущиеся сонными без солнца, но при взгляде на этот простор, на рассыпанное по одному из полей стадо бело-рыжих коров, Чара испытала облегчение. В жуткой пещере дебаркадера начало казаться, что цветов в мире попросту не осталось, и расхожее выражение «чтоб мне посереть» заиграло новыми, особенно жуткими красками.
— Павле! — привлёк внимание окрик, и к ним подбежал мужчина лет тридцати пяти. — Чуть тебя не пропустил. А это что за прелестный цветок? Позвольте вашу руку, мэм!
Чарген вопросительно посмотрела на мужа, на всякий случай сцепив ладони за спиной и не спеша что-то там позволять странному типу, даже не подумавшему назваться.
— Это мой племянник, Хован Живко, представитель «Северной короны» в Регидоне. Цветана — моя жена, — сказано всё это было с какими-то очень странными интонациями. Как будто Ралевич имел в виду совсем другое, и собеседник это другое понял.
Племянник расплылся в довольной улыбке и всё же припал к руке, дольше уклоняться от этого ритуала на её месте было бы странно и нелепо. Однако, к облегчению Чары, долго мусолить её ладонь мужчина не стал, да и губы у него оказались сухими и тёплыми, а не мерзко-скользкими, как успело нарисовать её подстёгнутое окружающей серостью воображение.
— Очень приятно, — с ласковой улыбкой соврала женщина.
Нельзя сказать, что новый знакомый сам по себе вызывал сильные отрицательные эмоции. Наоборот, на первый взгляд он показался гораздо более приятным человеком, чем Ралевич, и вполне мог оказаться таковым на самом деле. Дело опять было в муже и той истории, в которую он впутал Чрген. В дирижабле от этого удалось отвлечься, а теперь тревожные мысли одолели с новой силой. Артефактор явно продолжал тянуть Чару всё глубже, и та готова была видеть подтверждение этому даже там, где его не существовало.
Хован же... Мужчина как мужчина. Худощавый, среднего роста, с порывистыми и как будто немного нервными движениями. Лицо узкое, располагающе-никакое, глаза карие — типичный ольбадец. Чара решила, что из него получился бы прекрасный мошенник на доверии, причём безо всяких магических ухищрений, к каким приходилось прибегать ей самой: лицо приятное, но описать его словами не сможет даже опытный следователь, а к составленному по описанию портрету подойдёт пять ольбадцев из десяти и примерно каждый восьмой уроженец соседних провинций.
Одет он тоже был неброско, по местному обычаю. Чёрный костюм в тонкую белую полоску, в руке — чёрная шляпа с полями. Тёмные короткие волосы тщательно прилизаны, словно мокрые, и блестят. Пожалуй, Чарген больше всего не понравилась в нём именно причёска, какой щеголяли многие регидонцы вокруг: такое ощущение, что волосы грязные, засаленные. Непонятно, кому вообще такое может нравиться?!
— Павле, а у тебя есть брат или сестра? — спросила Чарген, когда они пошли к автомобилю.
— Нет. Хован — сын моего кузена, ты видела его на приёме.
— Прости, там было столько новых лиц, — покаялась женщина, хотя кузена вспомнила, они с Ралевичем были очень похожи.
Пока усаживались в машину — тоже чёрную, и Чара чувствовала, что скоро возненавидит этот цвет вместе со всеми оттенками серого, — Живко болтал о погоде и прочих пустяках. Рассказывал, куда стоит сходить в городе, и список на две трети состоял из ресторанов, баров и подобных заведений. Это показалось странным: вряд ли здесь не имелось других достопримечательностей, всё же столица, большой город. То ли Хован любил поесть, а то ли — выпить. Последнее вызывало сомнения, на пьяницу и кутилу он совсем не походил.
Живко устроился за рулём и, когда машина тронулась, обратился к Ралевичу на незнакомом Чаре языке. Видимо, на местном. Муж ответил легко — кажется, регидонский он знал отлично.
— А что он сказал? — любопытно захлопала глазами женщина.
— Не обращай внимания, цветочек, отдыхай и наслаждайся поездкой. Мы о работе, — отмахнулся артефактор.
Чарген едва не скрипнула зубами от досады. Ну почему его понесло именно сюда?! Она прекрасно знает пять основных языков Ольбада, ещё на нескольких умеет объясниться и способна понять суть сказанного. Но, как назло, совсем не те!
Регидонский произошёл от одного из малопопулярных теперь на континенте языков, на котором сейчас разговаривали в единственной провинции, Алвии, и то не во всей. Впрочем, даже знай она алавийский, это вряд ли помогло бы: насколько Чарген знала, за время независимого существования Регидона местный язык ушёл от прародителя достаточно далеко.
Но женщина всё равно пыталась прислушиваться и краем глаза следила за мимикой мужа. Вдруг удастся что-нибудь заметить и понять хотя бы так?
Увы, Чара улавливала только отдельные имена и слова, но картина не складывалась даже в общих чертах, и вскоре это занятие окончательно надоело.
Прода от 11.11.2020, 19:37
Не получалось и наслаждаться поездкой, что советовал Ралевич. Когда поля оказались позади и машина въехала в Норк, вернулись мысли о серости и беспросветности этого угрюмого места. Что в нём нравилось Ралевичу, Чарген так и не поняла, и это только добавило неприязни к мужу.
Улицы оказались зажаты и похоронены между высоченных домов-небоскрёбов — квадратных, тёмных, таких же однотонных, как и местное население. Чарген не страдала клаустрофобией как таковой, но здесь явственно ощущала близость приступа, почти задыхалась, с тоской вспоминая поля возле воздушного порта.
Дома давили, они словно склонялись над копошащимися на улицах людьми. Казалось, ещё немного — и потянут длинные каменные руки, чтобы раздавить. Машин на улицах было огромное количество, все гудели, ползли еле-еле, и это лишь усугубляло неприятные впечатления.
Возненавидеть кого-то с самого момента знакомства Чаре ни разу не доводилось: она привыкла считать, что люди слишком сложные и разные, и при желании в каждом из них можно найти что-то хорошее. Даже в Ралевиче. Но вот искать хорошее в Норке ей совершенно не хотелось, и женщина понимала: с этим местом у неё именно она, ненависть с первого взгляда. Причём Чарген не удивилась бы взаимности этого чувства, город казался живым, и от этого ещё более неприятным.
В просторном зеркальном фойе явно недешёвого отеля, расположенного в одном из небоскрёбов и, кажется, занимавшего его целиком, опять стало легче. Чара не любила такой вот напыщенной, грубой роскоши — позолота, претенциозные хрустальные люстры в духе Исторического театра, багряные ковровые дорожки, предупредительные слуги в мундирах. Но после растекающейся за стенами серости глубокие, насыщенные цвета и блеск радовали глаз и дарили отдых.
Номер оказался больше её собственной квартиры, которую Чарген всегда считала очень просторной. Обстановка тоже впечатляла роскошью, но без такого обилия золота и хрусталя, как в холле, и на новом месте женщина осматривалась с облегчением. Дверь номера открывалась в пышную гостиную-столовую, оттуда можно было попасть ещё в одну гостиную, на этот раз совмещённую с гардеробной. Две двери по левой стороне вели в отдельные спальни, каждая со своей ванной, и Чара почти искренне возжелала расцеловать Ралевича за такой выбор. Справа дверь имелась всего одна и вела она в кабинет. Вновь посоветовав жене отдыхать, муж со своим родственником заперся именно там.
Чара попросила чаю и осталась во второй гостиной наблюдать, как немолодая горничная раскладывала их багаж. Конечно, с куда большим удовольствием и пользой она бы послушала, что происходит за закрытой дверью и о чём говорят мужчины, но увы, оставалось лишь терзаться догадками и делать вид, что ей это неинтересно.
Надолго гость не задержался, и буквально через несколько минут мужчины вышли в гостиную. Ралевич закрыл кабинет, заявил, что на некоторое время отлучится по делам «Северной короны», и опять посоветовал жене отдыхать. Та ласково оскалилась в ответ, желая супругу провалиться и не возвращаться больше никогда, а вслух — сладко пожелала хорошего дня, наступив на горло собственному желанию поинтересоваться, как всё происходящее сочетается в голове дражайшего супруга со «свадебным путешествием».
Горничная продолжала возиться с вещами, пытаться незаметно вскрыть при ней кабинет Чара не стала и как послушная жена начала отдыхать. В первую очередь — от мужа, для чего идеально подходила горячая ванна. Пока та наполнялась, женщина сидела на бортике, тоскливо глядя в окно и жалея, что не прихватила с собой никаких книг. И что Ралевич закрыл кабинет, и у неё пропадает такой чудесный предлог туда забраться.
Чарген безусловно понимала, что валяться в номере просто так — почти преступная трата времени, которое стоило бы посвятить выяснению деталей происходящего. Но она пока не имела представления, откуда начать, и это нервировало. Чужой незнакомый город, чужая речь, чужие люди вокруг и никого знакомого. А перед совершением любых решительных действий стоило успокоиться.
Получилось, и даже слишком: Чара банально задремала, пристроив голову на краю ванны. Наверное, сказались несколько напряжённых дней рядом с Ралевичем, когда ни на минуту не удавалось расслабиться.
Проснулась она в итоге от холода, вода успела остыть. Ругаясь сквозь стучащие зубы, схватилась за лейку душа и вынула пробку. Мытьё немного времени, потому что голову она мыть поленилась, благо на дирижабле проблемы с водой не было. И всё равно после душа Чарген почувствовала себя свежей, отдохнувшей и бодрой. Набросила халат, обернула голову полотенцем. Несколько секунд посмотрела в гардеробной на собственное расслабленное отражение и решила одеться. Вдруг муж вернётся уставшим? Не стоит соблазнять его собственной наготой и доступностью, глядишь, удастся этой ночью спокойно, без неприятных ощущений, выспаться.
Платье выбрала вполне подходящее к местным реалиям, тёмное: в чёрно-зелёную клетку, чуть ниже колен, прямое и с длинными рукавами, оживлённое только белым воротничком и манжетами. Волосы собрала в тугой узел и сама себе показалась похожей скорее на строгую учительницу, чем на неземное юное создание. Да, из образа она выбилась, но вполне могла сказать, что пыталась последовать местной моде, чтобы драгоценному Павле было рядом с нею не стыдно.
Только обуваться не стала, предоставленные гостиницей тапочки были хоть и велики, но всё равно гораздо уютнее туфель. После чего всерьёз задумалась, чем бы заняться теперь, и наконец заметила то, на что стоило обратить внимание с самого начала: дверь кабинета была слегка приоткрыта. Бесшумно проскользнув по паркету к двери, Чара насторожённо прислушалась. Неужели Ралевич уже вернулся?
— Павле? — тихо позвала она, взявшись за ручку.
Ответила тишина, и Чара решительно толкнула дверь.
Потянуло сквозняком, шторы надулись парусами, на безупречно чистом столе зашевелились листы в единственной тонкой и без того разворошённой стопке. Артефактора не было. Пришёл и ушёл?
Чарген, поминутно оглядываясь на вход, подошла к окну, которое при ближайшем рассмотрении оказалось дверью на небольшой балкон. Совсем неинтересный и неприятный, не вяжущийся с общим видом номера. Вид оттуда отрывался на стену соседнего здания, расположенного по ощущениям совсем близко, да и было на нём пусто и уныло, только жалась в углу одинокая урна с намертво въевшимися следами пепла. Чара припомнила, что про запрет курения в номерах их предупреждали в фойе.
Сбоку к балкону примыкала бесконечная пожарная лестница. Чарген представила себе спуск с нынешнего двадцать какого-то этажа, и от одной только мысли об этом закружилась голова. Захлопнув дверь, чтобы не просквозило после ванны, всё же на улице было свежо, женщина вернулась в комнату. Подошла к столу, с интересом заглянула в документы, лежащие в открытой папке, тонкой и безликой. Переложила пару листков и заинтересовалась ещё больше: это были какие-то схемы и вычисления, явно магической направленности.
Уж не тот ли артефакт, который красовался на её руке?..
Проглядев длинные сложные формулы и ни строчки в них не поняв, Чара тихо ругнулась сквозь зубы. Было бы у неё нормальное образование, всё это оказалось бы куда понятнее!
Впрочем, если бы у неё было нормальное образование, вряд ли она бы находилась здесь.
Потом в руку попался эскиз, подтвердивший догадку: на нём был набросок того браслета, который «подарил» ей муж.
